Сборник рассказов: Притчи о любви и смерти

– Элрик был мудр, – тихо сказала Ариэль. – И его мудрость не спасла его от моей стрелы.

– Он знал, на что идет. Как и я.

Он вышел в следующий зал – Галерею Шепчущих Статуй. Высокие, почти до потолка, изваяния древних эльфийских королей и героев стояли по обеим сторонам узкого прохода. Их каменные лики были искажены ужасом и болью. Говорили, что в статуи были заключены души предыдущих стражей, тех, кто не смог защитить сокровище, но Ариэль знала правду – это были придворные Каэлена, превращенные в камень в назидание другим. Воздух здесь был ледяным, и слышался едва уловимый шепот, словно камни рассказывали друг другу вековые тайны.

Ловушки здесь были иными. Плиты на полу были частью сложного механизма. Неправильный шаг – и статуи оживали, их каменные руки сжимали мечи, а из пустых глазниц вырывались струи магического пламени.

Юноша замедлил шаг. Он изучал пол, ища закономерность. Ариэль наблюдала, как он наступает только на плиты с высеченными рунами скорби, избегая тех, что были отмечены символами власти. Он читал древний язык квэнийя. Бегло.

– Ты удивляешь меня, смертный, – сказала она, и в ее голосе вновь прозвучало неподдельное удивление. – Знания этого языка утеряны.

– Элрик был одержим эльфийской культурой, – откликнулся он, не отрывая взгляда от пола. – Он говорил, что чтобы победить врага, его нужно понять. А чтобы понять – изучить. Он заставлял меня учить не только язык, но и историю, поэзию, музыку вашего народа.

– Зачем вору поэзия? – в голосе Ариэль прозвучало легкое недоумение.

– Чтобы помнить, что есть в мире нечто большее, чем золото, – просто ответил юноша.

Они приблизились к последней секции зала. Плиты здесь были гладкими, без рун. Ловушка была не в полу. Ариэль знала это. Механизм активировался не по весу, а по нарушению магического поля, проходящего над определенной точкой.

Юноша бросил свой шарик. Он пролетел по воздуху и упал на другую сторону. Ничего. Он приготовился прыгнуть, но его нога на мгновение дрогнула. Сомнение. Он чувствовал невидимую угрозу.

И в этот миг Ариэль увидела едва заметное смещение энергии у основания статуи Короля-Некроманта. Механизм уже начал свою работу.

И она… не выдержала. Тысяча лет одиночества. Тысяча лет бессмысленных смертей. И этот юноша, с глазами, полными той же тоски, что была в ее собственных, с знаниями, которых не должно быть у смертного, с памятью о ее учителе… Он был другим. Он был настоящим.

Не думая, повинуясь импульсу, который был сильнее заклятья, она прошептала:

– Левее. Прыгай влево. Сейчас.

Ее голос был тихим, но императивным, обжигающим, как ток. Юноша, повинуясь внутреннему импульсу, оттолкнулся и прыгнул влево, а не прямо. В тот же миг из потолка с оглушительным грохотом обрушилась массивная каменная глыба, точно на то место, где он должен был приземлиться. Пол содрогнулся. Пыль столбом поднялась к сводам. Грохот echoed в зале, как похоронный звон.

Юноша лежал на холодном камне, тяжело дыша. Сердце колотилось в его груди. Он поднял голову и уставился в темноту, откуда донесся голос.

– Почему? – выдохнул он. – Почему ты помогла мне?

Из мрака не последовало ответа. Лишь тишина, более гнетущая, чем прежде. Ариэль сама не понимала, что на нее нашло. Она нарушила правила. Она вмешалась. Заклятье молчало, не наказывая ее, но внутри все кричало от противоречия.

Он поднялся на ноги, отряхнулся.

– Спасибо, – сказал он просто. И в этом простом слове была такая искренность, что Ариэль почувствовала, как в ее глазах застыли призрачные слезы.

– Не благодари, – наконец ответила она, и ее голос снова был холодным, но теперь в нем слышалась надтреснутость. – Твоя смерть в следующем зале будет лишь больнее. Я не стану помогать тебе снова.

Он кивнул и двинулся дальше, но теперь между ними повисла незримая нить. Нить странного, невозможного союза между охотником и добычей.

Следующие залы были кошмаром, сплетенным из стали, магии и человеческой изобретательности. Зал Паутины, где невидимые нити, тонкие, как волос, но острые, как бритва, при малейшем прикосновении выпускали облако парализующего яда. Юноша использовал маленький мех с фосфоресцирующим мхом, чтобы сделать их видимыми, и аккуратно пролезал под ними. Зал Огненных Зеркал, где отполированные до зеркального блеска стены отражали и умножали любой источник света, создавая ослепляющие вспышки, поджигавшие все на своем пути. Он шел с завязанными глазами, ощупывая путь щупом, полагаясь только на слух и осязание.

Ариэль следовала за ним, и ее холодное сердце, казалось, начало медленно оттаивать. Он был упрям. Решителен. И в его глазах, когда он смотрел вглубь сокровищницы, она видела не алчность, а ту самую отчаянную тоску, которая резонировала с ее собственной.

Они почти не разговаривали. Лишь изредка он задавал вопрос, идущий от самого сердца.

– Как тебя зовут? Настоящее имя?

Молчание. Она боялась произнести его вслух. Боялась, что это снова сделает ее реальной.

– Ты действительно становишься невидимой при лунном свете? Говорят, твои стрелы горят голубым огнем и сами настигают цель.

– Лунный свет – это проводник заклятья, – наконец ответила она. – Он дает мне силу выполнять мою ужасную работу. Он делает меня орудием. Орудие не должно быть видимым.

– Ты не орудие. Ты – пленница.

– Это одно и то же.

Он замолчал, переваривая ее слова. Потом спросил тише:

– Ты охраняешь это место так долго… Тебе не одиноко?

Этот вопрос повис в воздухе, и Ариэль почувствовала, как что-то кольнуло ее в груди, остро и болезненно. Одиноко? Это слово было слишком слабым, чтобы описать вечность, проведенную в каменной гробнице, в полном одиночестве, где единственными гостями были те, кого она была обязана убить. Где единственным звуком был шепот обезумевших от ужаса каменных изваяний.

– Одиночество… – ее голос дрогнул. – Одиночество стало моей второй кожей. Моим дыханием. Я забыла, каково это – слышать другой голос, который не молит о пощаде или не корит меня перед смертью.

– Какой ужасный долг, – прошептал он, и в его голосе не было осуждения. Только сострадание.

– Он был возложен на меня тем, кого я… не смогла остановить. У меня не было выбора тогда. И нет его сейчас.

– А сейчас? – настаивал он, останавливаясь и поворачиваясь к темноте, как если бы мог видеть ее. – Сейчас, после тысячи лет? Разве нельзя простить? Разве нельзя освободить?

– Нет, – ее голос прозвучал окончательно, но в этой окончательности была бездна отчаяния. – И у тебя его тоже нет. Ты идешь на верную смерть.

Он улыбнулся, горько и печально, и в его улыбке была такая беззащитность, что Ариэль почувствовала желание… протянуть руку и коснуться его щеки. Безумное, невозможное желание.

– Возможно. Но это мой выбор. И я его сделал.

Наконец, они достигли последней арки. За ней не было видно ничего, кроме густой, почти физически осязаемой темноты. Оттуда веяло древней, нечеловеческой силой. Воздух вибрировал от сконцентрированной магии. Это было Сердце Сокровищницы. Место, где покоился Рубин.

– Зал Сердца, – голос Ариэль прозвучал прямо у его уха, и на этот раз в нем не было эха, только тихая, человеческая грусть. – Здесь лежит Рубин. Войди – и твой путь окончен. Я не могу последовать за тобой, пока ты не переступишь порог. Но как только ты это сделаешь… я явлюсь. И мне придется… мне придется сделать то, для чего я создана.

Юноша обернулся, вглядываясь в темноту, пытаясь разглядеть ее очертания.

– Почему ты рассказываешь мне это? Почему не убила меня сразу, в первом зале?

– Потому что за тысячу лет ты первый, – она запнулась, подбирая слова, – ты первый, кто увидел во мне не монстра, а узницу. Первый, кто спросил, одиноко ли мне. И первый, кому я… пожалела стрелу.

Он смотрел в пустоту, где, как он знал, она стоит.

– Я сожалею, – сказал он тихо, и его голос был полон неподдельной боли. – Мне жаль, что твой долг – убивать таких, как я. Мне жаль, что тебя в него вплели.

– А мне жаль, – ее шепот был едва слышен, – что твое желание значит для тебя больше жизни. И что я не могу просто… отпустить тебя.

Он глубоко вздохнул, выпрямил плечи. Его взгляд стал твердым, решительным.

– Меня зовут Каэл, – сказал он. – Чтобы ты знала, чье имя помнить.

И он шагнул за арку.

Тьма поглотила его. Она была густой, как смола, и холодной, как лед в сердце ледника. Он сделал несколько шагов вперед, и вдруг в центре зала вспыхнул мягкий, багровый свет. Он исходил от огромного рубина, лежащего на простом каменном постаменте в центре круглого зала. Камень был размером с его кулак, и его внутренности пылали, как расплавленное сердце демона. Он пульсировал, словно дыша, и от него расходились волны колоссальной, непостижимой мощи, обещающей все и требующей всего. Это был он – «Сердце Тирана». Рубин Желаний.

Каэл замер, завороженный. Его рука потянулась к камню, но он остановил себя. Он помнил слова Стража.

И тогда, между ним и рубином, материализовалась она.

Ариэль.

Впервые он видел ее не как тень или голос, а во всей своей леденящей душу красоте. Она была высока и стройна, ее фигура – воплощение эльфийской грации и воинской выучки. Длинные волосы цвета лунного серебра ниспадали ей на плечи и спину, словно водопад из жидкого металла. Кожа – белая, фарфоровая, сияла в багровом свете рубина, отбрасывая перламутровое свечение. Но больше всего его поразили ее глаза. Глаза цвета индиго, глубокие и печальные, как омуты забытых озер, хранящие память о всех звездах, что угасли за время ее заточения. В них была вся мудрость и вся боль тысячелетнего одиночества. Ее лицо было высечено из самого совершенного мрамора – высокие скулы, прямой нос, губы, тонкие и бледные, но сейчас дрожащие от непроизвольной эмоции. Она была одета в простую, но изящную эльфийскую кольчугу, сотканную из мифриловых нитей, не стеснявшую движений. В ее руках был длинный лук, искусно вырезанный из призрачного дерева, а за спиной виднелись оперения стрел, каждая из которых была уникальным произведением искусства смерти.

– Я сожалею, – сказала она, и ее голос был теперь не эхом, а чистым, мелодичным звоном серебряного колокольчика, в котором звучала трещина. – Я сожалею, что ты дошел до конца. Мне жаль, что мне придется это сделать.

– Ты… ты прекрасна, – прошептал он, и в его словах не было лести, только благоговейный ужас и восхищение перед этим хрупким и несокрушимым созданием. – Как утренняя заря над заснеженными вершинами.

– Я – твоя смерть, – ответила она, и в ее глазах блеснула слеза, медленно скатившаяся по фарфоровой щеке. – У меня нет выбора. Я выполняю не свою волю. Я лишь Страж, скованный древним заклятьем. Проклятие Каэлена сильнее нас обоих.

В этот самый миг сквозь невидимую щель в потолке пробился тонкий, как лезвие бритвы, луч полной луны. Он упал прямо на нее.

И началось превращение.

Ее тело начало терять очертания, становясь полупрозрачным, как дымка на поверхности озера. Серебряные волосы слились с лунным светом, кожа стала невидимой, лишь легкое сияние очерчивало ее форму. Через мгновение он видел лишь смутный, дрожащий в воздухе силуэт, очертания прекрасного призрака, чье существование было подчинено одной цели. И только ее лук и стрелы, которые она уже достала из колчана, начали гореть холодным, голубым огнем. Они светились в темноте, как звезды, вырванные с неба и обращенные в орудие уничтожения. Голубое свечение озаряло зал, противостоя багровому сиянию рубина.

– Прощай, Каэл, – прозвучал ее голос, уже лишенный телесной оболочки, чистый дух, исполненный неизбывной печали.

Она оттолкнулась от пола с нечеловеческой скоростью и взмыла под самые своды зала, растворившись в тенях, став частью самой тьмы.

Каэл замер, сердце его бешено колотилось, предчувствуя неминуемое. Он знал, что это начало конца. Его конца. Или ее освобождения.

И тут же его левое ухо обожгло пронзительным свистом и волной адского, ледяного жара. Он инстинктивно отпрянул, и стрела, горящая голубым пламенем, просвистела в сантиметре от его виска, вонзившись в каменную стену с такой силой, что от нее во все стороны полетели осколки камня, мгновенно обратившиеся в пар. Стрела не просто пробила камень – она аннигилировала его.

Охота началась.

Он бросился бежать, петляя между массивными колоннами, покрытыми древними фресками, изображавшими падение ее народа. Его глаза метались, пытаясь уловить движение в воздухе, но Луна была везде и нигде. Она была самой тенью, самим светом, самим воздухом. Он чувствовал ее взгляд на себе, чувствовал, как его собственная жизнь стала мишенью.

Еще одна стрела. На этот раз она пришла снизу, из-за груды старых, покрытых пылью сундуков с сокровищами орков, побежденных Королем-Некромантом. Он успел отпрыгнуть, и стрела прошила его плащ из теневой шелковицы, оставив на коже спины длинный, тонкий ожог, который не горел, а леденил, высасывая жизненные силы. Боль была острой и жгучей, словно его касалась сама смерть.

– Я не хочу тебя убивать! – крикнул он, прижимаясь к колонне, за которой когда-то стоял сам Каэлен, наблюдая за казнями. – Я пришел не для этого!

Ответом была тишина. Губительная, абсолютная. Но в этой тишине он уловил едва слышный вздох, полный муки.

Он попытался сделать рывок к следующему укрытию – огромной, опрокинутой мраморной статуе эльфийского божества охоты, чье лицо было разбито. Не успел он оторваться от колонны, как третья стрела нашла его. Она пришла сбоку, с невозможного угла, описав в воздухе дугу, и пронзила его плечо насквозь.

Он вскрикнул от боли и шока. Не было крови. Рана была обуглена по краям, словно стрела была сделана из чистого холода и огня одновременно. Рука повисла плетью, не слушаясь. Боль была невыносимой, огненной волной прокатившейся по всему телу, но хуже было ощущение вторжения, чужеродной магии, пожирающей его изнутри.

Он пополз за статую, пытаясь затаить дыхание. Он знал, что это бесполезно. Она чувствовала его. Слышала биение его ослабевшего сердца, ощущала тепло его уходящей жизни.

– Пожалуйста! – взмолился он, и в его голосе не было страха, только отчаянная мольба. – Мое желание… оно не для меня! Оно для тебя!

Из темноты донесся ее голос, холодный и безжалостный, но теперь в нем слышалось напряжение, борьба:

– Все желания эгоистичны. Все. Рубин обманывает всех. Он даст тебе то, что ты хочешь, но заберет твою душу, как взял мою!

– Я знаю! – крикнул Каэл, сжимая рану. – Элрик рассказал мне все! О Каэлене! О заклятьи! О тебе, Ариэль!

Имя, произнесенное вслух, пронеслось по залу, как удар грома. Воздух содрогнулся. Голубое свечение на мгновение померкло.

Еще одна стрела. На этот раз она пробила его ногу, выше колена. Он рухнул на пол, сдавленно застонав. Теперь он был почти обездвижен. Агония пронзала его тело, затуманивая сознание. Он видел рубин, пылающий всего в двадцати шагах от него. Так близко. И так бесконечно далеко. Багровый свет теперь казался ему зловещим, насмешливым.

Он собрал всю свою волю, все свои силы. Вспомнил, зачем пришел сюда. Вспомнил историю, которую слышал в детстве от старого, полуслепого сказителя, которым оказался его будущий учитель, Элрик. Историю об эльфийской воительнице Ариэль, самой прекрасной и доблестной в своем народе, которая была не пленена, а предана тем, кого любила – своим возлюбленным, принцем Каэленом, поддавшимся жажде власти. Это он, умирая от ее же стрелы, в последнем издыхании наложил на нее заклятье, приковав ее дух к своему самому ценному творению – Рубину Желаний. «Ты хотела спасти мир от меня? – прошептал он тогда. – Так стань его вечным стражем. Стань тюремщиком той силы, что ты так боишься. Будешь убивать всех, кто к ней приблизится. Вечно».

Ему, маленькому мальчику, стало жаль ее. Не принцессу из сказки, а реальную, страдающую душу, заточенную в вечности. Эта жалость росла с ним, становилась навязчивой идеей. Элрик, видя это, обучил его всему, что знал. Не для того, чтобы украсть рубин, а для того, чтобы дойти до конца и… освободить ее. Ценой собственной жизни. Ибо только смертельное желание, загаданное у рубина, имело силу, достаточную, чтобы разорвать заклятье Некроманта.

Собрав последние силы, он поднялся на здоровую ногу и, хромая, потащился к пьедесталу. Каждая секунда казалась вечностью. Каждый шаг отзывался огненной болью во всем теле. Он ждал смертоносной стрелы в спину.

Но ее не было. Лишь напряженная, звенящая тишина, в которой он чувствовал ее борьбу. Борьбу с заклятьем, которое заставляло ее поднять лук, натянуть тетиву… и не могло заставить выстрелить.

Он добрался до рубина. Его пальцы, окровавленные и дрожащие, сомкнулись вокруг камня. Камень был не просто теплым – он был живым, пульсирующим, как второе, зловещее сердце. От него исходила вибрация, пронзившая все его тело, обещая невероятную мощь и требуя взамен его бессмертную душу. Он почувствовал, как его разум пытаются заполнить образы власти, славы, богатства. Но он отбросил их. У него было только одно, настоящее желание.

И тогда, боковым зрением, он увидел ЕЕ.

Ту самую стрелу. Она материализовалась в воздухе под сводом, прямо напротив него. Она не просто светилась – она пылала ослепительным серебристо-голубым сиянием, затмевая даже свет рубина. Она была больше похожа на комету, на сгусток чистой магии, на воплощенную волю древнего заклятья. Он знал – это та самая стрела, которая всегда настигает свою цель. Та, что летит сама, не подчиняясь законам физики. Та, от которой нет спасения. Стрела Ариэль.

Он поднес рубин к своим губам. Его глаза встретились с местом, где должны были быть ее глаза в этом сияющем призрачном облике. Он увидел в этой пустоте не ненависть, не гнев, а… слепящую, невыносимую боль и прощание.

– Я желаю, – прошептал он, вкладывая в слова всю свою душу, всю свою веру, всю свою короткую, отмеренную для этой цели жизнь, – чтобы Ариэль, Страж этой сокровищницы, была свободна. Я желаю, чтобы ее долг был исполнен. Чтобы заклятье Каэлена, сковывавшее ее дух, развеялось навеки. Чтобы она обрела покой, утраченный тысячу лет назад.

Стрела сорвалась с места.

Она пронзила воздух, оставляя за собой шлейф из искр и лунной пыли. Она не просто летела – она была мгновением, кульминацией вечности. Она исчезла в одной точке и появилась в другой, уже вонзаясь ему в грудь, прямо в сердце.

Боль была мгновенной и всепоглощающей. Он почувствовал, как абсолютные холод и огонь разрывают его сердце на атомы. Его тело отбросило назад, и он рухнул на каменный пол, роняя рубин. Камень покатился по полу, его багровый свет померк, словно угасая, и потух, превратившись в обычный, пусть и огромный, красный кристалл. Заклятье Некроманта было сломлено.

Каэл лежал на спине, глядя в темноту свода. Жизнь быстро утекала из него вместе с кровью, сочившейся из раны. Но на его губах играла улыбка. Слабая, но искренняя, полная невыразимого мира. Он сделал это.

И тогда он увидел это.

Там, под сводом, где только что была невидимая убийца, начало твориться чудо. Сначала появились крошечные, светящиеся частицы, словно кто-то рассыпал горсть алмазной пыли. Их становилось все больше. Они кружились в медленном, прекрасном танце, сливаясь и разъединяясь, словно радуясь своей свободе. Они светились мягким, серебристым светом, тем самым, что лился с неба, но теперь этот свет был теплым, живым.

Постепенно эти частицы сформировали контур ее фигуры. Ариэль снова стала видимой. Она парила в воздухе, ее глаза были закрыты, а на лице застыло выражение безмерного изумления, как у человека, впервые вышедшего из темницы на солнечный свет. И мира. Глубокого, всеобъемлющего мира.

Ее тело начало рассыпаться. Не как плоть и кровь, а как песчаная замок, подхваченный ласковым ветром. Миллиарды светящихся пылинок отделялись от нее и уносились вверх, к щели в потолку, через которую лился лунный свет. Она превращалась в сияющее облако, в туманность из чистого света и освобожденной души. Ее кольчуга, лук, стрелы – все рассыпалось в прах, истлевавшее в миг. Ей больше не нужно было оружие.

Она открыла глаза. Индиго-озера были полны слез, но это были слезы освобождения, омывающие тысячелетнюю боль. Она посмотрела вниз, на умирающего юношу, который подарил ей вечность свободы ценою своей мгновенной жизни. Ее взгляд был полон такой бесконечной благодарности и такой же бесконечной печали, что Каэл, даже умирая, почувствовал, что все было не зря.

– Спасибо, Каэл, – прошептали ее губы, и это был уже не голос, а легчайший звон, подобный хрустальному перезвону. – Ты освободил меня.

И тогда она улыбнулась. Это была улыбка, ради которой, возможно, стоило прожить тысячу лет страданий. Улыбка, полная благодарности, печали и безмерной, безграничной свободы. Улыбка, которая навсегда стерла с ее лица печать скорби.

Ее форма окончательно распалась. Серебристое облако взметнулось к потолку, стало тонким, просочилось сквозь камень, не оставив и следа, и ушло в ночное небо, к луне, к звездам, к вечности.

Ариэль была свободна.

Каэл лежал на холодном камне и смотрел на это, плача и улыбаясь. Слезы текли по его вискам, смешиваясь с пылью и кровью. Он чувствовал, как холод разливается по его телу, как дыхание становится все реже, но в его сердце было тепло и светло. Он сделал это. Он освободил ее. Его заветное желание, рожденное из детского сострадания к незнакомой легенде, сбылось.

Его взгляд упал на потемневший рубин, лежащий в нескольких шагах. Камень был просто камнем. Сила покинула его вместе с заклятьем.

Тихо стало в сокровищнице. Тише, чем когда-либо за последнюю тысячу лет. Не было шепота статуй, не было скрипа механизмов. Не было невидимого дыхания Стража. Была только тишина вечности и тихий, прерывивый хрип умирающего юноши.

Он закрыл глаза, все еще улыбаясь. Перед ним проплывали образы: лицо старого Элрика, зеленые поля его родной деревни, и ее лицо – прекрасное и печальное, с глазами цвета индиго, улыбающееся ему сейчас с благодарностью.

Его сердце остановилось.

Эпилог

Далеко-далеко, за пределами мира живых, там, где свет вечного утра смешивается с тенями забытых снов, есть тихая лужайка, поросшая серебристой травой. Над ней склоняют ветви деревья с листьями из хрусталя, и поют птицы, чьи голоса похожи на переливы арфы.

На этой лужайке, на теплой, мягкой траве, сидел юноша с глазами цвета весенней листвы. Он был цел и невредим. Ни ран, ни боли, лишь глубокое, безмятежное спокойствие.

И вот из-за дерева вышла она. Ариэль. Ее серебряные волосы были распущены по плечам, и на ней было не воинское облачение, а легкое платье цвета лунного света. Ее глаза, все те же индиго-озера, сияли миром и счастьем. В них не было и тени былой скорби.