Мертвый невод Егора Лисицы

– Я врач, позвольте осмотрю вашу травму. – Я указал на его повязку, попросив Сведыню чуть подождать.

– Ну, если хотите. – Он снял шапочку, сунул в карман.

Удар был приличный, отек и ссадины серьезные. Нанесли, очевидно, тяжелым предметом неправильной формы. Вокруг гематомы (ушиба) остались царапины от зазубренного края.

– Чем это они вас? На приклад не похоже.

– Да кто его знает… Как там этот бедняга, молодой милиционер, который был с нами?

– Лежит в хате, фельдшер за ним присматривает.

Описи, похожие на амбарные книги, были заполнены плотно мелким почерком, кое-где попадались и рисунки. Один из них привлек мое внимание, я поднес лист повыше к свету – навершие топорика. Начинало темнеть, и я решил, что пора найти Гросса – узнать о лодке, чтобы вернуться в Ряженое. Подойдя к знакомой яме, заглянул внутрь. Фонарь «летучая мышь» на полу давал прилично света. Голос Гросса рассеянно прокомментировал:

– Не свалитесь, повредите кости. – Я отступил немного, но, очевидно, волновал его вовсе не я, а ископаемые останки.

– В этом кургане настоящий слоеный пирог! – продолжал он. – Сложно сказать, кто изначально воздвиг насыпи, но известно, что курганы использовались по прямому назначению сотни лет. Своих мертвых в нем хоронили сначала «ямники» – это культура бронзового века. Видите положение костяка? На спине, руки вытянуты вдоль тела. Покойника посыпали ритуальной охрой. Следы сохранились на костях. Характерно для этой культуры. Позже сарматы и скифы переняли у них погребальные обычаи. Но они уже бальзамировали тела, покрывая их воском. Внутренности наполняли травами.

Гросс выбрался наружу, прихватив фонарь.

– Только вот голову из погребения мы не нашли. Может, лисицы утащили. Но в целом нам повезло, грабители могил сюда не добрались. Нам здесь достались почти целые сосуды, ритуальные топоры!

Неподалеку от ямы Мирон Сушкин и Федор Сведыня, присев на корточки, разбирали кучку костей, разложенных на брезенте.

– Здесь был жертвенный костер, или, если хотите, алтарь. Кумирня «на собачьих пятках», – пояснил Сведыня. – Часть обряда жертвоприношения.

Он поднялся и с усилием перевернул один из обтесанных камней возле ямы. На меня глянуло плоское лицо идола, «родственника» того, что стоял во дворе моего лодочника.

– Памятник погребального культа. Стерег душу усопшего.

– Я видел такого истукана, «каменную бабу» в селе.

– Бывает, их находят во время пахоты. Строго говоря это не «бабы». То, что местные ошибочно принимают за часть женской фигуры, – воинский нагрудник. Раньше в его честь жгли костры. А теперь выставят в музее, в городе, – он положил руку на макушку божества.

– Что же, этим идолам приносили и человеческие жертвы?

– Бывало. Но чаще мелких животных. Или вот, – Сушкин вытащил из кучи серый лошадиный череп с обломанной челюстью, вытряхнул из него гнездо мышей, протянул мне. Кость проломлена сильным ударом.

– Темнеет, да и ветер поднялся. Оставайтесь, – предложил мне Гросс.

– Была удачная рыбалка, обещаю уху. – Сведыня по знаку Гросса накинул на кучу костей край брезента.

У раскопа уже был готов костер под уху. Я помог притащить ведра, передвинуть бревна – они были вместо лавок. Сидя на бревне, Сведыня деловито снимал шелуху с луковиц кривым ножом. К нам подсели рабочие, подошел и Мирон Сушкин. Сведыня сунул ему пару луковиц и нож. Закатанный рукав рубахи открыл приметную татуировку на французский манер «Tout me fait rire[67]», в каталоге полиции такие надписи относились к флотским. Сведыня, заметив мой взгляд, повел подбородком, – «ошибка молодости».

– Федор у нас путешественник. У него, пожалуй, самый большой опыт раскопок. Ну, кроме Гросса. – Сушкин кинул очищенную луковицу в ведро. – Кроме скифских городищ в гирлах Дона копал в Средней Азии. Бывал в экзотических местах, Каире и Александрии.

Про вскрытие гробницы фараона в Египте писали в газетах, молодая советская республика налаживала связи, обменивая египетский хлопок на советские товары – керосин и муку.

Сведыня достал окуней, завернутых в траву, взялся потрошить рыбу. Неохотно заметил, что Александрия грязный город, плохая копия Одессы. Арабы торгуют мумиями как товаром. Но много свободных женщин – это поинтереснее. Сушкин, негромко присвистнув, сказал с завистью, что «не всем так везет», прибавив, что сам мечтал бы посмотреть на крупные раскопки. Его поддержали несколько голосов у костра. Сведыня, ловко работая пальцами, измазанными в потрохах, приподнял окуня за хвост:

– Чикамас – блеск, утром брал!

Попросил меня приглядеть за огнем. Завел разговор о том, что говорят в Ряженом о раскопе и нападении. И зачем я сам приехал сюда, неужели только по этому делу?

– Приехал я из-за гибели девушки. Слышали, верно?

Я пошевелил дрова, подняв снопик искр.

– Я ее видел пару раз. Довольно милая, – сказал Сушкин. – Товарищ Турщ хочет привлечь членов партии к лекциям в клубе. Затевают месячник против религии. Гросс сговорился с ним насчет выступлений.

– Гросс умеет найти подход к чинушам и бюрократам. Добыл бумагу о том, что наша работа поддержана. Каким-то чудом убедил этого самого Турща не слишком мешать, даже наоборот, – вставил Сведыня.

– А с чего бы Турщу быть против раскопок?

– Такой уж человек! Поначалу заявился, чтобы дать понять, кто тут первый номер. Ощущает себя не иначе царьком. К тому же ожидал, как и все, от раскопок золота. – Тут Мирон снова сбился на древнюю бронзу и миски. Покивав ради приличия, я сумел снова вернуться к смерти Рудиной.

– Я все думаю о девушке. В общем, случайная смерть. Но вот место и обстановка… Может, это несерьезно, но нет ли совпадений с местными обрядами, ритуалами? Например, погребальными?

– Выходка эта – форменное свинство! – Мирон задумался. – Что вам сказать? Обряды, да и вообще погребальная культура, те же жертвенники, конечно, будоражат воображение. Ряженое и вообще эти места… непростые. Может, мысль ваша вовсе не глупа. Знаете, эта местная легенда, нечто вроде подношения змею.

Я упомянул свою находку, змеевую луну, признался, что нашел амулет на теле девушки.

– Любопытно. В захоронениях они, бывает, попадаются. А то и ерик принесет.

– Мелкие находки, монеты или, к примеру, бусины – коленца этого самого «змея». Вроде как он их с умыслом разбрасывает. Поднять-то такую штуку можно, но – перекрестясь! – ввернул Сведыня.

Мирон поднялся, ушел и вернулся, держа в руках широкий черепок. Повернул боком, подсветил от костра – по черепку шел рисунок, изогнутые линии, кольца волной.

– Змей в этих местах изображали часто. У ямников, очевидно, было что-то вроде змеиного культа. Скифы, как известно из рассказа Геродота, и вовсе считали змею своей прародительницей. Очевидно, и «змеевик» – часть давних верований. Тех, откуда пошло нынешнее суеверие.

Я попросил рассказать легенду.

– Если коротко, то красный, или багровый, Змей стережет курганы. В одном из них скрыто несметное богатство. Но в каком именно зарыт клад, не знает никто. Только сам Змей. Тревожить его категорически нельзя.

Он осторожно отложил черепок и продолжил, посматривая на закипающую в ведре воду.

– Где, вы говорите, ее нашли? Гадючий кут? Тоже любопытно. Если верить легенде, то хребет и голова «змея» здесь, – Мирон притопнул ногой. – А вот хвост как раз там. Уж и не спрашивайте, как это возможно с точки зрения животной анатомии, – он хмыкнул. – Многие здесь убеждены, что гибель девушки и другие вещи, – он показал на воду, где в темноте колыхались пятна водорослей, – связаны с суеверием.

Слова Сушкина наводили на размышления. Положим, «змей» – местная сказка. Но ткань-то вполне реальна. Что значит этот компот, нагромождение символов? Что шутник или преступник, устроивший представление с телом, все же не совсем нормален? Или, наоборот, расчетлив?

Сведыня окликнул тех, кто стоял в отдалении, позвал к костру. Вынул полено из костра и сунул в ведро:

– Для аромата! Чтоб с дымком ушица. Эх, тут не справить, как казаки с тузлуком, с чеснока и перца заправка – это б было дело!

Но и без тузлука горячая уха с разварной картошкой пахла великолепно.

– Где одна бутылочка, там и вторая милочка, – Сведыня с присказкой развернул мокрую ткань, вынул холодные бутылки. Местное вино – красное, крепкое и исключительно сладкое.

Разложили маринованный сочный чеснок, круглый серый хлеб.

– Шумеры считали, что боги создали людей, чтобы самим не работать. Но и человек не дурак, раз умеет работу сочетать вот с таким удовольствием, – Мирон разыскал для меня ложку, – давайте, пока не остыла.

Гросс ужинал в своей палатке. Остальные у костра обменивались репликами, распаляя аппетит.

– Ох, тут хозяйки рыбу готовят, ум отъешь!

– Начиняют ее со спины капустой.

– А как же чешуя, внутренности?

– А, от все вынимаешь…

Со Сведыней мы спустились к реке вычистить песком ведро и ложки. Вокруг костра остались несколько рабочих. Солнце свалилось в сумеречную степь, широкую и светлую от ковыля. Разговор то гас, то разгорался. Я расспрашивал о Ряженом, о местных, о раскопе. Хотел проверить свою догадку, раздумывая о возможной связи нападений на артель и партию. Сведыня, облокотившись на бревно, сидел, вытянув ноги к огню. Подкидывал в общий разговор замечания:

– В усадьбе хозяина рыбзавода хранилось кое-что из местных находок. Пропало, конечно, когда хозяин бежал.

– От большевиков? – кто-то из рабочих из темноты.

– Хуже! К нему собирались приехать жена и теща, которых он отправил в Харьков, – подмигнув мне, отозвался Сведыня.

В ответ раздался хохот, выкрики «брешешь».

– Теперь из старых служащих никого и не осталось, – продолжал Сведыня, прищурясь. – Один, может, этот мордатый – управляющий. На деле он-то всем и заправлял. Во всякую мелочь вникал!

– Псеков?

– Он.

– А вы и раньше бывали здесь?

– Бывал. С первой партией, но совсем недолго. Я мальчишкой был. Тогда местные тоже бузили. Против раскопок. Неймется им. Притом что сами роют повсюду. Пройтись по оврагам, вон сколько ям накопано.

– Не все ведь так настроены, – вмешался Мирон, – Рогинский, местный фельдшер, интересуется историей и раскопом вполне искренне. Хоть и порядочный растяпа, бродил всюду, едва не сверзился в яму!

– Неужели помогал с раскопками?

– Да нет. У нас тут были случаи дизентерии, условия полевые. Забавный типус. Такой человек «в недоумении», – весело продекламировал Сушкин. – Человек с лицом «Пожалуйста, извините и помилуйте».

– Вы его точно описали. – Я рассмеялся. – А я думал, что все местное население держится подальше.

– В основном да. Бывает, нанимаются пропойцы. На простые работы – копать, таскать. Но неохотно. Курганов сторонятся.

– Пару раз тут пропадала скотина. Объяснение простое: свалилась с обрыва, а может, и заблудилась. Или вот – перевернулся баркас. Ясное дело, рыбаки эти утонули с пьяных глаз, – вставил Сведыня.

– Да уж. Слухам здесь, как и всюду, не нужно много…

– Пацанята, конечно, ничего не боятся, – продолжал Сушкин. – Еще священник появлялся – пробовал унять народ. В самом начале работ была чехарда, кто тут побывал, и не вспомнить. Да и я, знаете, погружен в раскоп в буквальном смысле.

Рабочие разошлись. Я решил искупаться. Весенняя ледяная вода отлично бодрила. Доплыл до островка в камышах. Сидя на отмели, до боли растирал мышцы. Впереди на воде колыхались багровые пятна. Ветер шевелил серый песок, приносил кислый металлический запах водорослей вперемешку с терпким ароматом степной травы. Запахи вернее всего оживляют воспоминания. И такого грубого и резкого, каким обладает ковыльная степь, я не встречал никогда. Вернувшись, устроился один у почти догоревшего костра. Но даже усталость и ледяная вода не помогли отключить поршень мыслей в голове. Повернув голову на шорох шагов, успел заметить неестественно вытянутую тень.

Та сместилась и стала Гроссом. Он держал длинную, шириной чуть не в мою руку змею.

– Полоз. Он неядовит. Сдох совсем недавно. Правда, я таких размеров давно не видел, отнесу подальше от лагеря – привлекает животных.

Под его ногами захрустел ракушечник. Гросс вернулся и сел, отряхивая руки.

– Первые люди не боялись звезд, они жили под ними. А мы спрятались в домах. – Он поднял голову, рассматривая на ночном небе бледные звезды. – Как думаете, разыщете нападавших? Через неделю-другую соберем новую партию находок. Хотелось бы понимать, сможем ли довезти ее в целости.

– Разбираемся понемногу. Скажите, как вы подбирали участников для экспедиции?

Он повернулся ко мне удивленно.

– При чем тут мои сотрудники? Состав довольно пестрый, но всех я хорошо знаю. Кое-кто с небольшим опытом примкнул в Ростове, энтузиасты. – Я записал пару фамилий. Гросс продолжил: – Действительно грамотных несколько человек, к примеру, Мирон Сушкин, он помогает с каталогами в музее. Тот же Федор Сведыня.

– Вот кому я, признаюсь, позавидовал даже. Где он только не был! Как попал к вам?

– Его рекомендовал мне старый товарищ. Федор очень расторопный, я им доволен. Правда, сам он несколько разочарован тем, что среди находок маловато ценностей. Но записи ведет аккуратно, знающий. – Гросс уставился мне в лицо. – Сведыня сказал, вы смотрели описи. Зачем? Я мог сам вам сказать, что пропало. У меня за плечами больше десятка экспедиций. Подобного рода инциденты не в новинку.

– В вашей работе ведь есть свои особенности и правила. Так и в моей. Описи – это документы, я обязан их проверить. – Прежде чем Гросс перебил меня, я добавил: – Мешать работе партии я не намерен. Да и полномочий таких у меня нет. Вы, верно, знаете, я вызван сюда совсем по иному делу. Разобраться в смерти местной девушки. Мы с вами похожи больше, чем кажется. Я – судебный врач. Беспокою мертвых, ищу ответы. Согласитесь, как и вы. Ищете ответы, беспокоя курганы.

Гросс помолчал, усмехнулся сравнению, заметил, что слышал о девушке. Но тут же решительно поднялся, отряхнув штаны, и в свете луны, глядя прямо в глаза, твердо резюмировал:

– Допустим, я приму, что вы здесь действительно по другому делу. Но, будьте уверены, находки отправятся в Ростов, и никуда больше. И я не допущу вмешательств в работу партии.

Далее он резко продолжил, что у него есть точные сведения, что все ценные и значимые находки хотят передать в Петроград (уже Ленинград, но Гросс упрямо называл по-старому). И что они уйдут сначала в Эрмитаж, где большевики снова открыли для публики музей. А потом и вовсе будут проданы за границу[68].

Интересные новости. О продаже ценностей из дворцов и частных собраний за границу я мельком слышал.

– Вы не поверите, как мне надоели чужие сокровища, – сказал я примирительно. – Если честно, главная драгоценность, которую я хотел бы получить сейчас, – это сон. Даже палатку занимать не стану, переночую на свежем воздухе.

Гросс пожелал мне спокойной ночи, едко прибавив, что в некоторых древних культурах практиковали сон в «священном» месте (тут он ткнул ладонью в сторону курганов), чтобы в сновидении получить предвидение будущего. Может, и мне придет предсказание во сне… И это все, чем он и участники партии могут «посодействовать» моему делу.

Что же, чем черт не шутит. Я плотнее укутался в тренчкот и вскоре уснул под настойчивый плеск волн. Но мне ничего не снилось. Однако утром, когда я умылся холодной желтоватой речной водой, кое-что встало на свои места.

Едва вернувшись в Ряженое и прихватив с собой исчерканный пометками план местности, я начал свою экспедицию с места нападения на партию. Несколько часов бродил по оврагам, размокшим обрывам. К концу этих разыскных мероприятий я, как первый человек, казалось, весь был вылеплен из глины. На другой день я понял, где ошибся. Как городской человек, я не брал в расчет более привычную здесь дорогу – по воде! Прошел протоки у берега на весельной лодке. И вот тут-то наконец повезло. Разглядел следы лодок в песке в неприметной заводи на берегу. В камышах было устроено нечто вроде причала – кинуты доски, на них засохший ил, глина. Берег в битом стекле, поворошил осколки – бутылки из-под мадеры с приметной этикеткой. Поднявшись выше, наткнулся на грубо сложенный шалаш. За шалашом, заваленный ветками и рогозом, узкий ход вел в глубь обрыва. Свежие стебли вперемешку с сухими, молодая трава утоптана капитально. Здесь кто-то был – и совсем недавно. Разворошил осторожно, заглянул. Чуть ли не змеиная нора, но протиснуться можно… Присев, я рассматривал берег. Никого на светлом еще фоне неба. Но вдалеке уже глухо ударило. Тучи шли от моря, перемещаясь стадом, как животные, от плоскости воды к степи. Кое-как умывшись, вернулся к лазу.

Протиснулся. Слабый свет от входа в эту нору-туннель полностью пропал. Впереди ни просвета. Протянув руку, я наткнулся на стену. На неприятно долгую секунду показалось, что камень повсюду, я в ловушке. Позорный, тяжелый страх подошел сзади. Нахлобучил панику, как мешок. Я отогнал воспоминание – запах железа, блестящий глаз лошади, туннель под Новороссийском. На ощупь двинулся вперед. Не успел пройти и пары метров, как туннель стал шире. Фонарик, как назло, отказал. Нашарил в кармане спички, зажег одну. Тут должны быть метки, в таких норах легко заблудиться и зная дорогу. Лаз не сужался, мне приходилось лишь изредка немного пригибаться, и скоро я в самом деле заметил знак белой краской, как раз когда спичка моя почти догорела. Только я хотел зажечь новую, как сзади пришел глухим эхом оклик:

– Эй!

Застучали сапоги. Я сунул драгоценный коробок в карман. Пошел наугад. Считая и запоминая повороты, как строчки, стараясь не думать, что будет, если впереди тупик.

Вспышка – выстрел! Пуля с воем вошла в мягкий камень. Я бросился вперед, уже не разбирая дороги, стараясь только не расшибить голову о выступающие камни. Снова крики. Топот. Наконец – тишина. Удалось уйти или они просто выжидают? Стараясь не шуметь, я достал из кармана револьвер. Мне показалось, что в туннеле человек пять, может, больше.

– Парень, выходи, – в голосе говорившего не было злобы, скорее уверенность. И то верно, куда мне здесь деться? Я аккуратно снял предохранитель и прикинул – далеко ли до выхода. Да и где он вообще? Часть тьмы впереди, более плотная, вдруг шевельнулась, качнулась вперед. Я выстрелил. Короткая вспышка высветила мохнатый бычий лоб, распяленный на лице глаз.

– Патронов хватит. – Выстрелив, я шагнул назад, пригнулся у стены. – В темноте вижу хорошо! Посмотрим, как разминемся!

Во мне проснулся азарт. Под клином плахе некуда деваться. Пришла хорошая злость, застучала в висках, нокаутируя рассудок. Вот там, у белеющего выступа, явно движение? Как мог точнее прицелился и выстрелил. Снова вспышка. Человек не черт, заорал громко, бранясь, завыл. Тени качнулись. Я сделал шаг вперед, под прикрытие камня.

– Эй! Выстрелы услышат! Я не так глуп, чтобы прийти один!

Даже забавно, что они не поверят, что я глуп именно настолько. В гулкой тишине послышался шорох, тащили что-то тяжелое. Стон, снова тишина. Подождав для верности, я медленно пошел вперед, через несколько шагов споткнулся, приложившись плечом и головой. Рискнул зажечь спичку. Круглые капли крови, следы сапог. Штука, о которую я запнулся, оказалась комом рогожи. Размалеванная белой краской тряпка с тяжелым духом коровника – поверху примотан коровий рог, нашиты куски старой шубы. Через грубый шов – черное клеймо, мешок с рыбзавода.

Счет времени я потерял. Шел вперед, стараясь не слишком шуметь и пореже чиркать спичкой. Лаз, мне показалось, снова стал немного у́же, но двигался я свободно. Воздух посвежел, запахло степью, недавней грозой. Опираясь на мокрые стенки, я полез вперед, туннель уходил наверх как колодец. Наконец, в просвете сизое небо… накинув рогожную рожу, я осторожно выглянул наружу. Одиссей, признаюсь, из меня вышел так себе. Да и зря я маскировался. Берег был пуст. Степь, укрытая молодой зеленой травой. Далеко в тумане мелькают огни Ряженого. Место показалось мне неожиданно знакомым. Вскоре я вышел к заболоченной тропе в овраге. А вот и приметный черный тополь «осокорь» – на стволе содрана дробью кора. Выходит, туннель, начавшись под обрывом, вывел меня туда, где напали на Любу Рудину.

Обратно в Ряженое я добрался неожиданно быстро. Видно, уже привык к местным дорогам и балкам. У почты мелькнуло знакомое лицо, Стешка, брат погибшей Любы Рудиной, ладил сбрую лошади, запряженной в подводу, и отвернулся, хмуро зыркнув и пряча лицо за околышем кепки. Когда я почти прошел мимо, он вдруг окликнул:

– Когда вещи-то Любины вернете? Уже ж ясно, что сама померла!

Значит, Турщ не передал, паразит… Царапины зудели, грязь и глина неприятно подсыхали на шее, признаюсь, хотел я только одного – добраться наконец до хаты. А первым делом необходимо было срочно поговорить с Турщем и заглянуть к фельдшеру. Но задержался.

– Вещи могут помочь. Можно узнать, кто их брал в руки.

– Ну, я ж и брал. – Он насторожился еще сильнее.

– Кто, кроме тебя и Любы. У меня есть особый порошок. Если им обработать, то видны отпечатки всех, кто прикасался.

– Что же порошок этот, на все можно насыпать? – Он отвернулся к телеге. – А рази вот и с человека?

– Конечно, но время нужно, чтобы разобрать, чьи отпечатки.

Ловушка примитивная, расчет на то, что дактилоскопия для местных сродни алхимии. Да и я хорошенько хватил лишнего, снять отпечатки с кожи процесс сложнейший, после смерти должно пройти никак не больше часа. Пришлось туманно добавить, что это особый метод.

– Так что же, выходит, узнаете? А скоро?

– Вещи в ближайшее время вернем. – Я решил переключиться. – А насчет сама или нет, не все так просто. Появились новые обстоятельства.

Стешка прищурился.

– Чего это? Какие?

– Рассказать сейчас не могу. – Я похлопал себя по карману, где носил блокнот. – Делаю отчет для начальства. Вы мне вот что скажите, Люба ведь хорошо округу знала. А тут все знают дорогу через овраг, по которой она шла?

Лошадь дернулась. Стешка отвернулся к ней, поглаживая, успокаивая.

– Чего мне с тобой гутарить, чай, не друзек! – заговорил он, зло щурясь. – А по овражьям лучше меньше шастать, вон, одежа изгваздана. Чего жилы рвешь, думаешь начальству героем представиться? Али место присматриваешь, где с Устиньей проще миловаться?

– Она ни при чем здесь, не зарывайся.

– А чего? Тебе долго кулюкать[69] придетси, она у нас на ласку щедрая.

– Да, видать, не ко всем. – Я усмехнулся, и он тут же рванул, успев двинуть мне под ребра острым кулаком. Лошадь шарахнулась в сторону. Мы завертелись клубком в пыли, хорошо, никто нашей позорной возни не видел. Наконец, кое-как скрутив его у подводы, я попробовал уговорить угомониться, но вместо того Стешка резко двинул головой, целясь мне в нос. Отступив, я осмотрелся, посасывая сбитые костяшки. Ущерб невелик – что-то порвали, что-то упало. К лавке шли люди, Стешка, молча поднявшись, принялся собирать подводу.

Битых полчаса я стучал в двери Турща и ждал его на крыльце, но он так и не появился. Я сунул ему под дверь записку с просьбой разыскать меня сразу же, как вернется. Фельдшер, увидев мое лицо, притащил таз. Кое-как я привел себя в порядок. Отмахнувшись от расспросов, что «решено про них с Анной?», я уточнил, не знает ли он, где наш комиссар. Рогинский рассеянно заметил, что он вроде бы уехал «насчет маевки чуть не в Таганрог», непонятно, когда вернется.

– А к вам сюда никто не приходил спулевым ранением? Или, может, вас вызывали?

– Ранением? Нет. У нас тишь да гладь, благодать божья. С самого утра…

Дальше я не слушал, думая, как бы разыскать раненого и как скоро вернется Турщ. Фельдшер, вздохнув – сглазил, мол, – пошел отпереть на стук. Привезли старуху с распухшими от водянки ногами. Я заглянул в покойницкую, где держал записи и чемодан Рудиной. Мне показалось, что за окном, у плетня, кто-то прошел. Пока фельдшер возился со старухой, окончательно стемнело. Рогинский зажег лампы. Он наводил порядок, негромко расспрашивая меня о том, где я был все утро. Отвечал я рассеянно, мысли вертелись вокруг туннеля. Вдруг в покойницкой послышался звон стекла. Мы бросились туда, где все заволокло черным дымом. Когда немного рассеялось, я сумел рассмотреть, что занялось в углу у шкафа со склянками. Окно было выбито.

– Крикнем подмогу?

Дверь скрипнула. Не глядя, Рогинский почти заорал:

– Уйди, Аня! В углу только, сами справимся. – Фельдшер сунул мне штору, сдернутую с окна, и шумно пыхтел, выливая воду.

– Окно разбили. – Сбивая пламя, я сдвинул шкаф в сторону. – Под ноги смотрите! Лейте в тот угол!

– Поворачивайтесь живей! Чуть пиджак вам не прихватило! – Фельдшер ловко сдвинул венский стул.

– Держите, кажется, все. Потушили.

– Облили качественно. – Рогинский притопнул ногой по обгоревшей половице. – Могло и неплохо заняться. Как там моя Аня, как бы хуже ей не было? Сейчас найду вам руки обработать, все же ожглись.