RИО

Глава 5. Лебедев (часть 1)

Я всегда говорил, что делал это ради семьи. Когда всё пошло под откос, так и твердил: «Ради жены, ради дочки, ради них». Словно, если повторить это достаточно раз, грехи сотрутся, долги испарятся и я снова стану тем, кем был когда-то. Словно это хоть как-то оправдает то, во что я влез. Словно это сотрёт того, кто я есть на самом деле.

Но если говорить по-честному… Совсем по-честному – я не только ради них. Да, они были. Да, я действительно хотел помочь. Но… была ещё эта дрожь в пальцах, когда ставишь больше, чем можешь себе позволить. Этот сладкий, мерзкий свист в голове, когда шарик на колесе делает последний круг – и весь мир замирает. Момент, когда время скручивается в пружину, и ты на секунду почти бог. Почти живой. Я врал себе. День за днём. Смотрел в глаза дочери и думал: «Я это ради тебя». Открывал старый счёт в банке жены и повторял: «Это ради нас». А сам лез в карты, в автоматы, в телефоны с теневыми букмекерами. Никакой больницы. Никакой надежды. Только очередная ставка. Мне было нужно не спасение. Мне нужен был удар по венам – дофаминов шип, когда кровь разгоняется и в голове будто вспышка. Я любил играть. Честно, я был болен этим.

Когда всё рухнуло и они ушли и даже вещи не забрали, я не удивился. Я остался один. С именем, которое ни в одном порту больше ничего не значило. А потом – снова ложь. Я повторял: «Я пытался, я старался, я делал это для них». Но нет.

И вот тогда – только тогда – я понял: не было никакой болезни. Никакой зависимости, которую я не мог победить. Никаких демонов, что держали меня за горло. Была только моя слабость. Моя ложь. Моя трусость. Моя жажда спрятаться от себя самого. Я рассказывал себе сказки: будто мир против меня, будто обстоятельства сильнее. Будто это всё не я, а «так сложилось». Но нет. Это я делал ставки. Я сдирал с жены кольцо, чтобы отнести в ломбард. Я смотрел в глаза дочери и говорил: «Папа работает», а сам шёл проигрывать остатки в автоматах у вокзала. И всё, что я называл «целью», оказалось дымом. Как та стопка фишек на столе, когда выпадает не твой номер.

Однажды утром – если это вообще было утро – я проснулся в чужой комнате. Подо мной – грязное бельё, облёванный матрас, жёлтая плесень в углу. На полу валялись две пустые бутылки водки, смятая пачка «Примы» и один женский каблук. Под кроватью – ещё две бутылки. И конверт. Не с деньгами. С долгами. С непонятными цифрами и именами, которых я не помнил. Никто меня больше не ждёт. Ни жена. Ни дочь. Но даже если они ушли – они всё равно нуждаются. В безопасности. В деньгах. В покое. Не во мне. А в помощи. В чём-то, что я могу дать, даже если от меня почти ничего не осталось. Я думал о них даже там, в той комнате. С чужой женщиной. С чужой болью в голове. Когда с меня снимали часы за долги. Когда я сидел у причала с просроченным морским билетом и паспортом. Я всё равно думал о них. Потому что иначе я бы просто не выжил. Я должен был вернуться. Хоть кем-то. Хоть как-то. И если для этого мне приходилось снова играть – я играл. Но теперь ставки изменились. Это больше не деньги. Это больше не попытка спасти остатки жизни. Теперь ставки – это жизни. Реальные. Тёплые. Настоящие. Те, что я больше не имею права потерять.

Я больше не могу позволить себе проиграть.

Ночью порт тише. Не потому, что работы нет, – просто никто не орёт. Грузчики курят в тени контейнеров, сторожа спят, охрана на камерах водит мышкой по пустым рамкам. Всё дрожит, как сигаретный пепел на ветру. Лебедев сидел в фургоне. Пальцы пахли табаком, во рту – сухо. Часы показывали 03:17, но он знал: до рассвета ещё далеко. Бумаги лежали в открытой папке, рядом бутылка, на полу – карта с линиями, в которых он ни черта не понимал.

– «Экономичный маршрут», – усмехнулся он, глядя в стекло. – Конечно.

Рядом с его подписью – чужая. Плавная, почти женская. Но он знал, чья это рука. Тот, кто сидел в Стамбуле, не писал без смысла. И если там стояла подпись – значит, «груз» уже был на борту. Или почти.

– Что там у тебя, «RИО»? – пробормотал он.

Судно он знал только по фото. Старое, но с характером. Ему обещали, что будет просто: дойти, дождаться шторма, переждать, выгрузить. Всё легально. Почти. Главное – не задавать вопросов.

Он затушил сигарету о край алюминиевой двери.

Потом раздался стук. Короткий. Два раза. Как будто не кулаком, а ногтями. Он обернулся. Никого. Только тень от мачты. Показалось. Он снова посмотрел в бумаги.

Пункт А – Самсун. Пункт Б – Новороссийск. Судно: «RИО». Экипаж: 10 человек. Капитан – Сергей Лебедев. Груз – металл. Пломбировано. Не вскрывать.

Ответственность – полная.

Он перевернул страницу. На обороте кто-то приписал карандашом: «Если откроешь груз – считай, что тебя уже нет. Есть ещё один член экипажа, обязательно познакомься с ним».

Лебедев усмехнулся.

– Ну, что ж, капитан… – пробормотал он, поднимаясь. – Пора выходить в море.

Он никогда не был настоящим капитаном.

Даже когда подписал бумаги. Даже когда встал на мостик. Даже когда дал первый приказ. Судно не слушается слова – оно слушается руку. Вес, ток, инерция, ветер, сдвиг массы. Его ведут, как ведут дикую лошадь, только не поводьями, а собственной кишкой, нутром. У Лебедева не было этого. Не было с юности.

Aqua Shipping Co. SA – название звучало внушительно. Почти как империя: море, глобус, «ко», «эс-эй». Как будто за этими словами стояли целые этажи офисов, портовые ангары, десятки кораблей в открытом море. А на деле – кабинет в Панаме. Два старых кондиционера, менеджер на телефоне, полуслепой бухгалтер. И бумажная плоть из фиктивных фирм, офшорных каналов и «временно недоступных» владельцев. Все работали так. Специально. Чтобы при первом шорохе никто не знал, где искать крайних. Или кого хоронить.

Только Лебедев знал точно: крайний – это он.

Он всегда был крайним.

Сашка – Александр Дмитриевич Нардин, глава этой самой «империи», сейчас сияющий в шикарном костюме, под кожей которого ещё жил всё тот же его старый друг. Единственный, кто не вычеркнул Сергея, когда всё пошло под откос. Сашка знал, как Лебедев проиграл две квартиры. Знал, что он ставил ставки – как годовые зарплаты матросов. Как потом осталась одна бутылка и пустая кровать. Знал Саша и про жену Лебедева, которую вначале Сергей забыл, а потом захотел вернуть.

И даже после этого всё равно выслушал.

Выдержал. Принял. Пусть без жалости – но с памятью.

Потому что когда-то давно Лебедев сделал для Нардина нечто важное. Очень важное.

И теперь всё стало на круги своя.

Дверь в приёмной кабинета Александра Нардина уже давно не закрывалась нормально, и щеколда вылетела от лёгкого рывка. Менеджер в углу даже не поднял глаз от монитора – знал, кого ждать. Лебедев прошёл по коридору: бледный, небритый, с глазами, в которых осталась только усталость. В кабинете было тихо. Саша сидел за столом, склонившись над отчётами, но поднял голову сразу. Они смотрели друг на друга долго. Без слов. Слов не осталось. Прошло слишком много лет с тех времён, когда они вдвоём курили у порта, мечтая, как будут водить суда, как уйдут в своё море. Тогда всё казалось равным: волна, небо, молодость. Лебедев подошёл к столу. Не сел. Не смотрел по сторонам. Только выдавил:

– Мне нужно! – голос был ровный, но хрипел. – Быстро. Пока ещё держусь.

Это была не просьба. Не ультиматум.

Констатация.

Последняя остановка перед тем, как сорвёт тормоза. Если не сейчас – потом уже будет неважно. Саша ответил не сразу. Он откинулся на спинку кресла, вздохнул и сказал тихо:

– Ты пил?

– Я всегда пью. Но сейчас – трезвый. Мне нужны деньги, – Лебедев оглянулся, ощущая, как ему в спину уставился менеджер. – И ты мне кое-что должен, – добавил он. Не с угрозой. Просто напомнил. Старый долг. Очень старый. И Саша тоже без слов знал, о чём речь.

– Ты пришёл вовремя. Ещё чуть-чуть – и я бы не взял трубку.

Лебедев усмехнулся, криво, почти болезненно.

– Потому и пришёл сам. Пока могу стоять.

Саша открыл ящик стола, достал тонкую папку. Там было всего три листа. С печатями, подписями, маршрутом. Он разложил их на столе, медленно, как карты.

– Судно старое. Экипаж… разношёрстный. Но идти надо. Срочно. Груз – особый.

И маршрут – так себе. Но оно под флагом Того, выведено на «особый рейс». Нужен тот, кто не задаёт вопросов.

– А у меня есть выбор?

Саша ничего не сказал. Только перевёл взгляд в окно.

– Всё официально? – уточнил Лебедев.

– На бумаге – да. В трюме – как получится.

Они оба понимали, что эта сделка – не контракт.

Это расплата. За старое. За молчание.

– Название?

Саша повернул папку. На обложке – простое слово: «RИO».

– «RИO», – добавил Саша. – Ты капитан – по документам. Но на мостике должен быть свой.

– У тебя есть кто-то на борту?

Саша не ответил. Только откинулся в кресле. Лебедев понял: будет сюрприз. И скорее всего, не в трюме, а в экипаже. Он не читал весь договор. Не стал. Там был список координат, график. И подпись, которую Саша поставил лично. Он не знал, что в трюме. Не хотел знать. Деньги были нужны быстро.

Саша резко захлопнул папку. Гулкий звук разнёсся по кабинету, как выстрел. Он поднялся из-за стола, обошёл его, стал ближе – слишком близко. Лицо его налилось злостью, но голос пока ещё держался:

– Это последний раз, Серёга. Слышишь? Последний. Я больше не собираюсь тебя вытаскивать.

Лебедев не шевельнулся. Только губы дрогнули, будто хотел что-то сказать – и не стал. Знал, что нельзя перебивать Сашу.

– Я тебя тяну двадцать лет. С твоими «временно», «ещё немного», «сейчас, только до весны». С твоими запоями, с женщинами, с долгами, с этой… вечной пустотой в глазах!

Он шагнул ближе:

– Ты хоть раз подумал, что я тоже устал? Что у меня семья, компания, дети, в конце концов?! А я всё таскаю тебя, как хренов якорь! Почему, Серёга? Почему ты не тонешь, а я с тобой иду на дно?

Сергей усмехнулся – медленно, почти ласково:

– Потому что ты хороший человек, Саш.

– Да пошёл ты, – зло бросил тот и отошёл к окну. Вдохнул, выдохнул, медленно.

Лебедев молча кивнул.

– Когда-то я сдержал слово, – тихо отозвался Лебедев.

Повисла пауза. Зашумела вентиляция.

– Знаешь, что самое страшное? – Саша сел обратно в кресло, лицо потемнело. – Эта тайна … она же нас и сожрала. Я больше не верю тебе. А это – конец. Я тебе даю рейс. Один. Только потому, что ты был мне другом. И потому что… я тебе кое-что должен. Но всё. После этого ты для меня никто.

Лебедев помолчал, потом пожал плечами. Улыбнулся, как умел, – лениво, искоса, без радости:

– А может, этот рейс и есть мой билет туда, где уже никто никому ничего не должен.

– Посмотри на себя, – устало сказал Саша. – Говоришь всякий бред.

– Значит, будет красиво.

Нардин ничего не ответил. Только отвернулся.

– Спасибо. За всё, – сказал Лебедев, встал из-за стола, искоса кинув взгляд на своего бывшего друга, и ушёл, не дожидаясь прощания.

Глава 6. Кают-компания

Удар был резкий – в живот, чуть сбоку, туда, где уже гудело после вчерашнего. Ваня согнулся, едва не выронив гаечный ключ.

– Ты где был, блядь?! – Женя стоял над ним, волосы прилипли ко лбу, рабочая майка была вся в пятнах масла и солярки. – Я тут один, понимаешь?! Один весь этот чёртов день гонялся за температурой, потому что кое-кто решил засесть на мостике и играть в штурмана!

Ваня выпрямился, схватился за переборку.

– Ты думаешь, если ты с «верхней палубы», можешь не работать? – продолжал механик. – Мне, блядь, всю рециркуляцию вручную пришлось проверять. Я ебался с манометром, сливал масло, бегал в кочегарку, пока ты там свои линейки по стеклу возил.

– Капитан…

– Капитан? – Женя рассмеялся хрипло, зло. – Этот пьяный клоун за весь день ни разу не вышел из каюты. А ты не посмел его потревожить, да? Ты же, наверно, мальчик с фамилией. Помощник. Особенный.

Он толкнул Ваню снова, плечом в грудь.

– Ты не просто мешаешь, – прошипел он. – Ты врёшь. Врёшь всем. Ты не помощник. Ты пассажир. Блатной. И если ты думаешь, что будешь тут прохлаждаться, пока мы тут батрачим, то ошибся шлюзом.

Он схватил его за ворот спецовки.

– Знаешь, сколько мне лет? Тридцать два. А выгляжу на все сорок. Потому что, в отличие от тебя, я тяну эту жопу всю свою жизнь. Я тебе русским языком сказал, что нужно делать, но ты решил меня подставить перед всеми?

– Я не… – Ваня попытался что-то сказать, но получил только очередной удар, от которого потемнело в глазах.

– Так если ты меня ещё раз подставишь, я сделаю так, что ты больше не сможешь рисовать свои грёбаные маршруты, – сказал Женя и оттолкнул Ваню, как пустую банку.

Тот ударился спиной о тумбу, сполз, остался сидеть на полу. Двигатель продолжал гудеть, как глухой голос недовольства. Жар стоял такой, будто стены собирались вспыхнуть.

Женя вытер лоб, плюнул в Ванину сторону и прошипел:

– Скажешь Лёхе – я вырежу тебе язык.

Он ушёл, дверь за ним хлопнула гулко.

Иван остался сидеть у стены машинного отделения, привалившись к раскалённой переборке.

Боль уже не пульсировала.

Она просто была.

Постоянная

Серая.

Дом семейства Нардиных был большим и холодным. Не пустым. В нём всё дышало строгостью – гулкий пол из серого мрамора, натёртого до зеркального блеска, тяжёлые дубовые двери, молчаливые коридоры, пахнущие кожей, кофе и полиролем.

Каждое утро начиналось одинаково – с громкого, уверенного голоса:

– Марина! Пора выходить!

Звали всегда только её. Интересовались только ей.

Она вышла из комнаты с тетрадкой под мышкой в идеально выглаженной белой рубашке. Волосы собраны в высокий хвост, шаг ровный, неторопливый. Взгляд – спокойный и сосредоточенный. В её движениях не было ни суеты, ни лишнего внимания к окружающим. Только задача. Только фокус.

– Смотри пап, – произнесла она, раскладывая листы на столе, – вот ось симметрии. Если отклонение – дуга уходит. – Пальцы легко обвели нужную линию, не дрогнув. – Угол должен быть девяносто. Не восемьдесят девять. Не девяносто один, – она подняла взгляд. – Если не ровно – можно выкинуть.

Саша Нардин сидел рядом с ней в кресле, наблюдал за дочерью с выражением сдержанного одобрения. Он редко хвалил, но в этих молчаливых кивках было всё: признание и гордость.

– Вот это характер, – сказал он наконец, не поднимая взгляда. – Учись.

В стороне стоял мальчик. Он сжимал лист с неаккуратным рисунком в руках. На нём был изображён корабль – нарисованный без масштаба, без подписи. Просто как есть. Марина свернула тетрадь, развернулась и вышла, не сказав ни слова. Когда за ней закрылась дверь, Саша выдохнул, как после долгого совещания. Посмотрел в потолок.

– Вот бы тебе, – пробормотал он, – хоть каплю её таланта.

Тихо. Без обиды. Почти с жалостью. Но именно это делало фразу тяжёлой – она не звучала как упрёк. Она звучала как факт. В комнате снова стало тихо. Лист с нарисованным кораблём дрожал в руках ребёнка.

Никто.

Никогда.

Не замечал.

Ваня открыл глаза. Машинное отделение всё ещё гудело, но звук стал как будто тише. Поднялся он медленно, спина отозвалась тупой болью. Пряжка ремня давила в живот – он даже не помнил, когда в последний раз её расстёгивал. На трапе было душно. Воздух густой, как пар. Металлические ступени под ногами отдавали жаром. С каждым шагом наверх шум становился чётче – не двигателя, а голосов. Обрывки фраз. Кто-то смеялся, кто-то ругался. На средней палубе у бака с водой сидели сирийцы. Один разливал чай в пластиковые стаканы, другой чистил ножом апельсин. Чуть в стороне от них, опершись о поручень, стоял Лёха. Он молча наблюдал за ними. При появлении Вани взгляды двух сирийцев на секунду задержались на нём. Не враждебно. Скорее изучающе. Он прошёл мимо не оглядываясь. На верхней палубе ветер был крепче. Море серое, с полосами тени, как будто небо касалось воды грязными руками. Судно шло на северо-восток, курс корректировался автоматически, но каждый порыв ветра делал движение неровным. Судно немного кренило вправо – почти незаметно. Ваня остановился у борта. Прислонился спиной к стойке леера. Вытащил из кармана старую ручку. Линии карты – вчерашние – всё ещё были в голове. Он снова мысленно рисовал маршрут. Как будто линии давали опору. Точность – защиту. Ваня покрутил ручку, ненадолго задержав на ней взгляд. Всё, что он может, – это рисовать.