Девочка из города
- -
- 100%
- +
Далеко от дома Трофим никогда не убегал. Чуть отец позовёт его, а уж он тут, уж он слышит и бежит к нему.
Но случился и с Трофимом грех. Убежал он от отца, да и забыл о нём до самого вечера.
Это было в полдень. Тихо и безлюдно было в деревне. Даже топоры не стучали – плотники отдыхали в жаркие часы. Плотно лежала пыль на дороге, неподвижно дремали старые берёзы. Отец уснул в холодке, свесив на руки свою поседевшую голову, а Трофим, разморённый жарой, сидел у пруда, болтал ногами в воде и смотрел, как от его ног бросаются врассыпную круглые чёрные головастики.
«А что, рыбы головастиков берут или нет? – лениво думал он. – Наверно, берут. Только как его на крючок наткнуть? Наткнёшь, а он, пожалуй, лопнет…»
И вдруг в этой жаркой неподвижной тишине Трофиму послышалось, что где-то недалеко промычала корова.
«Что это? – насторожился Трофим. – Откуда-то корова забрела…»
Он прислушался. Но в деревне по-прежнему лежала глубокая тишина. Только жужжал шмель да невидимый жаворонок пел в небе.
«Показалось!» – решил Трофим. И снова начал приглядываться к головастикам: «Вишь, как они тепло любят, так и жмутся к берегу, где сильнее греет. Большие стали, вон и лапочки чуть-чуть показываются».
Тут опять промычала корова, но уже громко, отчётливо, протяжно. А вот и ещё одна!.. Трофим встал, оглянулся. Улицу было не видно за шалашом, но Трофим ясно услышал какой-то шум, шелест травы, мягкий топот копыт по заросшей дороге. Трофим выбежал на улицу – и увидел, что в деревню входит стадо.
Впереди шла, покачивая головой, чёрная корова – рога ухватом, на рёбрах клоки бурой, невылинявшей шерсти. За ней, теснясь и толкаясь боками, медленно и тяжело шли коровы и тёлки – жёлтые, пёстрые, тёмно-рыжие… Безрогая тёлочка в белых чулках, пожелтевших и запачканных, всё оглядывалась по сторонам, отставала, а потом, словно пугаясь, забивалась в самую середину стада… И вместе с лёгкой пылью, поднятой копытами, вместе с рёвом и мычанием поплыл над деревней тёплый коровий запах…
Трофим не сразу сообразил, чьи это такие исхудалые и запылённые коровы вошли в деревню, и замычали, и заревели на все голоса.
– Дом почуяли, – сказал какой-то мужик, почерневший от загара и заросший бородой.
Он шёл мимо Трофима, рубаха его была шибко потрёпана, одежонка перекинута через плечо, а через другое плечо и через грудь был намотан у него длинный кнут.
«Пастух… – догадался Трофим. – Чей это?»
Но тут перед шалашом остановилась рыжая с белой головой корова и промычала нежно, негромко и каким-то очень знакомым голосом.
– Рыжонка! – вдруг закричал Трофим. – Ой, наша Рыжонка пришла! Наше стадо пришло!
И, не помня себя, Трофим помчался на луг, где бабы ворошили сено.
Он бежал по лугу и кричал:
– Дядя Ефим стадо пригнал! Коровы домой пришли! Наши коровы домой пришли!..
Побросав грабли, бабы сбежались к Трофиму. Все они были красные от загара, осунувшиеся от усталости, но оживлённые, обрадованные, с заблестевшими глазами.
Нетерпеливые вопросы со всех сторон посыпались на Трофима:
– Сынок, а моя чёрная пришла?
– Все пришли или немного?
– А мою комолую не видел, пёструю, безрогую такую?
– А симменталки наши вернулись?
– А тёлочка там белоногая не бежала?
– А Буян пришёл?
Трофим ничего не мог сказать. Он не разглядывал коров. Он и дядю Ефима-то не узнал – такой он стал чёрный да бородатый.
Молоденькая доярка Паня, Федина сестра, всплёскивала руками и всё повторяла:
– Я слышу – вроде коровы ревут… Ой, батюшки! Я слышу – вроде коровы, да так сама себе не верю!.. Посмотреть бы, моих пригнал или нет.
А подруга её, Шурка Донцова, дёргала за рукав тётю Настасью:
– Пусти сбегать, а? Пусти сбегать!
Трофим оглядывался кругом, отыскивая мать.
– Она в лесу сено стогует, – сказала ему тётка Федосья. – Не бегай, это далеко, в Сече.
Но Трофим знал дорогу в Сечу. Да и как это он не побежит к матери и не скажет ей, что белоголовая Рыжонка домой пришла, что она остановилась возле шалаша и замычала – своё место почуяла, а что дядю Ефима он не узнал, думал: чей это мужик оборванный, обтрёпанный да почернелый такой идёт по деревне?
Трофим бежал по лесной тропочке, мимо скошенных и убранных полянок. Эти полянки были словно светлые зелёные горенки, окружённые молодым ельником, берёзками и высокими пушистыми цветами таволги, от которой пахнет мёдом.
Ещё издали услышал Трофим голоса ребят. Что-то кричали, спорили. Потом вдруг засмеялись все сразу, да так дружно, что и Трофима смех пробрал. Он прибавил ходу и выскочил на широкую, затопленную солнцем поляну.
В зелёной тени, под большими ёлками, на высоком стогу гнездились двое – Ромашка и Стенька; они, видно, укладывали стог, вершили его. А внизу, под стогом, барахтались Женька и Козлик. Смех одолевал их, и они не могли встать. Груня и Раиса стояли, подпираясь граблями, и тоже смеялись.
– Он хотел Козлика спихнуть! – кричала сверху Стенька. – Он хотел Козлика!.. А сам оступился! Ногами по воздуху, как мельница, завертел!..
Женька встал, отряхнулся и увидел Трофима:
– Вот и белый гриб пришёл!
– Ты зачем пришёл? – крикнула Стенька. – А дома кто?
– Стадо пригнали! – сказал Трофим.
Сразу забыли и про Женьку, и про Козлика. Стадо пригнали! Коровы домой пришли!
Стенька, словно с горы, скатилась со стога:
– А наша?
Но Трофим не стал больше разговаривать. Он увидел свою мать, которая выгребала из-под кустов траву и расстилала её на солнышке.
– Мам! – крикнул Трофим. – Наша Рыжонка домой пришла!
Мать даже охапку выпустила из рук.
– Да ну? Да неужто правда? – И плачущим от радости голосом закричала куда-то в кусты: – Бабы! Бабоньки! Коровы домой пришли!
Бабы не знали, что делать. Сердце разрывалось: и домой броситься бы опрометью, и работу оставить нельзя!
– Давайте-ка управимся поскорее, – сказала Грунина мать. – Поскорей управимся – да домой!
Вот уж тут зашумело сено по лесу, замелькали грабли, полетели охапки на стога! Уж очень хотелось поскорее узнать, все ли коровы пришли – и свои и колхозные, дорогие светло-жёлтые симменталки, хотелось поскорее приласкать их, приветить…
Когда наконец собрались домой, через поляны уже легли густые зелёные тени. Трофим взял у матери грабли и, навёрстывая своё, поскакал на них верхом. Давно уж он так не веселился – его лошадь брыкалась, становилась на дыбы, а он охлёстывал её веткой орешины, часто попадая себе по босым ногам.
Вдруг мать окликнула его:
– Трофим, а отца-то ты с кем оставил?
И тут же Трофимова весёлость пропала. Он отца ни с кем не оставил и даже забыл ему сказать, что уходит от него. Не отвечая матери, Трофим молча умчался вперёд. Бедный слепой отец, как он там один, без Трофима? Не случилось ли с ним какой беды?
Что делать дяде Егору?
А с Трофимовым отцом и правда случилась беда. Он проснулся, позвал Трофима. Трофим ему не ответил.
Вдали он слышал голоса, кто-то громко и оживлённо разговаривал, мычали коровы, какое-то движение слышалось в деревне, но ничего не мог понять. Очень хотелось пить, и он ощупью пошёл под навес, где всегда стояло ведро с водой. Ощупью, с палочкой, он добрался до ведра, напился. А когда пошёл из-под навеса, споткнулся о какой-то чурак, упал и ободрал об сучок руку. Так и сидел один до вечера, зажимая кровь рукавом, пока она не засохла…
Мать испугалась, увидев кровь:
– Егор, что случилось?
– Да ничего. Поцарапался.
– А ну, покажи!.. Дай-ка я тебе завяжу… А ты слыхал, корова наша пришла.
– Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.
– Только Буян не вернулся. Вишь, заболел в пути, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык. Да две тёлочки пропали! А так все пришли… Рыжонка меня всё нюхала, нюхала, а потом как лизнёт… – У неё дрогнул голос. – Как лизнёт прямо в лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты, Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался с нами.
Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:
– Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целыми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться! Живу, только людям мешаю!
Вечером, когда все угомонились на деревне, Трофимова мать пришла к Груниной матери. Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.
– Что делать с Егором? Посоветуй! – сказала мать Трофима. – Горюет, скучает шибко.
– Да ведь заскучаешь! – ответила Грунина мать. – От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.
– А что слепой сделает?
– А вот подумать надо… Подожди, я к нему своего мужика пошлю.
– Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.
Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.
– Это ты, Касаткин?
– Я, Егор. Ко мне, что ли?
– К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня…
Они все втроём уселись на бревне.
– Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет… Не найдётся ли мне какой работы?
– Ну что ж, раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы – как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?
– Да плёл когда-то. Только бы прутьев нарезать – сплету небось.
– Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего верёвки нужны… Ты верёвки вил когда-нибудь?
– Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют – может, и я совью.
– Верёвки нужны, вожжи, супони… Лошадей у нас теперь прибавилось – двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны… А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!
Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело.
– Сделаю. Присылай льну.
– Ну вот и ладно. А насчёт прутьев – не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру – так они тебе целый воз прутьев нарежут!
С этого дня у Груни появилась ещё одна забота: резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.
За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.
Груня и Стенька резали вдвоём: одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка; с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.
Ромашка резал один, в стороне, – резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.
Он кричал, что нашёл гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.
Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась – ох уж и болтун этот Женька!
У неё было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки…
Пасмурный денёк
Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша – из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашёптывал что-то… И под этот шёпот сами собой смыкались ресницы и набегали тёплые сны… Вот идёт Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:
– Всё льёт и льёт… Надо бы подождать косить… Трава погниёт…
– Пожалуй, завтра народ в лес направлю… – это отец говорит.
А где они? Голоса всё дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Лёгкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетёной стеной, негромко произнёс:
– Там у овражка я ёлку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!
– Позови Настасью Звонкову – поможет.
Всё затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щёлочку:
– Дядя Сергей… ты спишь?
– Сплю.
– Спишь, а разговариваешь?
– А ты чего скребёшься?
– Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту ёлку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту ёлку поглядеть, как она – будто мост… Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Всё равно поеду, – подумала Груня и поглубже забилась в сено. – Только бы дождик перестал немножко…»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
– Ты куда это? – спросил дядя Сергей. – Уж не в лес ли?
– В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь:
– Тугой хомут… А на чём поедешь?
– С тобой.
– На колесе?
– Да я уж примощусь!
– Ну, мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошёл крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась:
– Эй ты, Серый, не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
– Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и тёплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
Колёса мягко вкатились на лесную дорогу, а потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт – в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. Под ёлками на тоненьких, невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, лёгкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землёй.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла – повалили дерево.
– Наши?
– Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.
И Груня увидела ёлку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а её корневище вывернулось и поднялось над землёй, словно огромная ступня.
Дядя Сергей остановил лошадь.
Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.
– Ромашка! – крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. – Эй!
– Эй!
Груня обрадовалась. И правда – Ромашка!
– Ступай скажи матери, что я приехал.
– Сейчас!
Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.
Груня похлопала рукой по стволу лежащей ёлки:
– Дядя Сергей, а мне что делать?
– А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.
Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня, обжигаясь о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и всё так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать её жёсткой хвоей.
По мягкому моху неслышно подошла тётка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.
– Давай корень отрежем, – сказал дядя Сергей.
Тётка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол ёлки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу, раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжёлая работа в руках поёт.
Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:
– Сергей, спина-то не болит?
– Ничего, потерпим.
– Может, отдохнёшь?
– Распилим – отдохнём.
Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.
– Что, слепни заели?
Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.
– Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!
Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ромашка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висели где-то возле колен, а рукава были завёрнуты. Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над крутым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.
Ромашка подошёл к лошади и с размаху хлопнул ладонью по её груди.
– Смотри, – сказал он Груне, раскрывая ладонь, – во какие припиявились – вся рука в крови!
Огромные головастые слепни лежали у него на ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже не отошёл от Серого. Он хлопал его то по брюху, то по ногам, то по груди.
– У-у, кровопийцы!.. Гудят, как «мессершмитты» какие!
– Ромашка, – взмахивая хворостиной, кричала Груня, – куда ты под самые ноги-то лезешь? Ударит ведь!
– «Ударит»! Дурак он, что ли?
Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла. И в тот же момент с глухим стуком упал в траву отпиленный конец ствола.
– Отдохни, – сказала тётка Настасья.
– Надо, – улыбнулся дядя Сергей и сверкнул зубами. – Порченый конь шибко не бежит!
Он сел на пенёк и стал свёртывать цигарку. Тётка Настасья взяла топор и принялась счищать с брёвен жёсткую лиловато-серую кору. Свежий срез, светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.
– Во какую распилили! – сказала Груня.
Она присела недалеко от дяди Сергея и уставилась на него, встревоженная своими мыслями.
– Дядя Сергей, а что мне подумалось…
– Что же?
– Дядя Сергей… Вот мы землю копаем… Лес возим… Строимся… А ведь война-то ещё не кончилась?
– Ну и что?
– Ну, а вдруг немец обратно придёт?
У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:
– Никогда!
Дядя старательно притушил окурок, встал и, разминая больное плечо, снова взялся за пилу.
– Что ж я сижу? – спохватилась Груня. – Хоть щепок набрать!
Из лесу шли пешком. Серый, покачивая головой, крепко упираясь ногами, тащил тяжёлые брёвна. Солнце прорывалось сквозь поредевшие облака, падало жёлтыми пятнами на ухабистую дорогу, на жёсткую лесную траву – там острым огоньком вспыхнула росинка на листке, там засветилась янтарная головка бубенчика… Груня шла с охапкой щепок в фартуке, напевала что-то и весело поглядывала кругом.
Гость с медалями
Груня проснулась на рассвете. Пастух хлопнул кнутом против дома, словно из ружья выстрелил.
И тут же услышала разговор – мать разговаривала с соседкой Федосьей.
– У Цветковых парень пришёл.
– Виктор?
– Виктор. Сегодня ночью пришёл. Сейчас я корову выгоняла – Аннушку видела. Говорит, с медалями.
– Совсем или как?
– Ну, какое «совсем»! Ещё война не кончена – как же совсем-то отпустят? Это уж если ранен тяжело, как вот наш Сергей. А этого – либо в отпуск, либо после болезни отдохнуть послали…
– Счастье людям! – вздохнула Федосья. – И живы… и в медалях… А мой лежит где-то в сырой земле – и могилки нету! А тут приходят, руки-ноги целы, да ещё с медалями…
– А что же, тебе легче было бы, если бы этот тоже без рук или без ног пришёл? – упрекнула её мать. – Да тут только радоваться надо – пусть хоть кому-нибудь счастье. Да побольше, побольше бы этого счастья! А горя-то мы все и так уж хлебнули – не знаешь, как и сердце вынесло!
Груня открыла глаза. В стенах сараюшки светились лазоревые щели.
«Раисин брат пришёл, – сообразила она. – Вот теперь будет Раиса задаваться! Теперь её и вовсе на работу не пошлёшь… А интересно поглядеть, какой он теперь стал, Виктор-то?»
Ласточка повторяла свою милую однообразную песенку. Сквозь щели тянуло свежестью. Рано ещё… Груня получше закуталась в своё лоскутное одеяло и закрыла глаза.
Проснулась она лишь к завтраку. Стенька будила её:
– Груня! Грунька! У Цветковых Виктор приехал!
– Вот так новость! – ответила Груня, не открывая глаз. – Я эту новость давно знаю.
– Откуда?
– Во сне видела.
После завтрака отец сказал Груне:
– Ты сегодня свою бригаду веди на луг. Там сено лёгкое, да и немного его – убирайте одни. А большая бригада пойдёт на клевер.
Груня пошла собирать ребятишек. Ромашка и Федя уже стояли среди деревни с граблями.
Анюта и Поля-Полянка тоже приволокли грабли. Их от пастуший освободили – теперь в деревню вернулись настоящие пастухи.
Трофим тоже пришёл. Отец был занят – он вил верёвки, и Трофим ему был не нужен.
Вскоре пришёл и Женька.
– Ребята, а Раису-то звать или нет? – нерешительно сказала Груня.
– Отчего же не звать? – удивился Ромашка. – Если брат приехал, так и работать не надо? Давай хоть я за ней пойду!
– Да давай хоть и я! – сказал Женька.
– Грунь, давай я сбегаю? – подскочил Козлик. – Я живо!
А Трофим глядел молча: кто пойдёт Раису звать, за тем и он увяжется.
– И что это вам всем сегодня Раиса очень понадобилась? – сказала Стенька.
А Груня засмеялась:
– Ой, ребята! Ну и чудаки! Не Раиса им понадобилась – им уж очень хочется Виктора поглядеть. Да не торопитесь, увидите. Авось прятаться в кузне от вас не будет – выйдет на улицу!
И тут же, словно подслушав Грунины слова, в низеньких раскрытых дверях кузни появилась фигура военного.
Молодой сержант Виктор вышел на улицу и огляделся кругом. Солнце золотом и серебром зажглось в медалях, мягко засветилось в начищенных сапогах.
Ребята притихли – вот так Виктор Цветков, какой важный стал!
Виктор мерным шагом подошёл к ним:
– Здоро́во, братва!
– Здравствуй!..
– Чего стоите с граблями? Кого ждёте?
Ребята, переглянувшись, молчали. Груня покраснела.
А Виктор смотрел на них, еле сдерживая улыбку на пухлых губах:
– Вот так работнички! И этот тоже с граблями. Как тебя зовут, беляк?
– Трофим.
– А, Егоров сынок! А эти две пичужки чьи? Подросли за войну – никого не узнаешь!
– Это Анюта Дарьина. А это Полянка, Миронова внучка.
– И все на работу собрались? Ну молодцы, ребята!
Виктор, не вынимая рук из карманов, нагибался к маленьким, смеялся, а медали тонко позванивали на его тёмно-зелёной гимнастёрке.
– Так кого же вы ждёте, а?
– Вашу Раису ждём, – вдруг решившись, сказал Ромашка. – Всегда канителится.
– Раиса! – закричал Виктор. – Ну, ты что ж там сидишь? Не видишь – люди ждут?
Раиса вышла, не спеша взяла грабли, прислонённые к стене кузни.
– Нехорошо, – сказал Виктор, – очень даже нехорошо. У нас бы тебе за опоздание живо наряд дали.
– Мы сегодня на луг, ребята, – сказала Груня, поднимая грабли на плечо.
И, уходя, улыбнулась Виктору, словно это был её родственник, а не Раисин:
– Приходите к нам на луг – покосничать!
– Приду! – весело ответил Виктор. – Обязательно приду! Готовьте грабли!
Дня два покрасовался по деревне молодой сержант, а на третий снял с себя гимнастёрку с медалями, вместо неё надел голубую майку, а вместо начищенных сапог – тапочки и пошёл с колхозниками косить клевер.
После обеда, когда Виктор отбивал косу, Раиса подошла к нему и стала рядом, прислонившись к берёзе. Она медленно заплетала волосы и, не глядя на Виктора, ждала, когда он заговорит. Но Виктор, не отрываясь, стучал молотком по краешку лезвия и был этим очень занят.
– Зачем-то гимнастёрку с медалями снял, – не глядя на брата, сказала Раиса, – зачем-то косить пошёл!
Виктор быстро взглянул на неё:
– Это про кого?
И опять застучал по косе. Раиса вытащила из кармана узенькую синюю ленточку и сердито встряхнула её:
– Как будто он колхозник! Не пойдёшь косить – никто и не заставит. Не имеют права.
Виктор легонько потрогал большим пальцем сверкнувшее на солнце лезвие:
– А я сам себя заставлю! Вот ты и то работать ходишь, а я буду дома сидеть?
– А я захочу и не пойду, – проворчала Раиса.
Но так тихо, что Виктор её не расслышал.
И когда он ушёл, продолжала:
– Сам себя заставляет! Вот чудной у нас Виктор. Если бы ко мне Грунька не привязывалась, я бы ни за что на работу не пошла. Пошла бы на луг за столбецами, искупалась бы… С маленькими ребятишками поиграла бы. Они смешные: что скажешь – верят, куда пошлёшь – всюду бегут… Ну, а потом повязала бы кружева… Ах, хорошо бы кружева связать, но крючка нет и ниток нет… Были бы у меня нитки и крючок – вот бы я сколько кружев навязала! Но вот в поле на работу ходить – ой, да никогда не стала бы!
Раисе совестно
Виктор очень скоро подружился с городищенскими ребятишками. В первый же свободный вечер, когда ещё не погасла заря, а уже засветились первые звёзды, он пришёл к двум подружкам – Груне и Стеньке – на брёвнышко под сиренью.
– Ну, девчата, как работали?
– Ничего… – сдержанно ответила Груня.
Груня сидела, опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за её плечо.