«Искусство» Ксавьера

Он не гонится за мной? Почему? Почему так тихо? Мысли путались, не находя объяснения. Эта пауза была страшнее любой активной угрозы.

Она просидела в своем укрытии, как ей показалось, не меньше часа. Ни звука. Нигде. Осторожно, словно крадучись по тонкому льду, она выбралась из-за двери и пошла обратно, в сторону гостиной.

И тогда она увидела его снова.

Мужчина сидел в глубоком кресле у камина, в лучах утреннего света, падающего из окна. В его руках была раскрыта книга в кожаном переплете. Рядом, на изящном столике, стояла фарфоровая кружка с дымящимся чаем и небольшая ваза с печеньем. Идиллическая, спокойная картина, абсолютно сюрреалистичная. Происходящее окончательно перешагнуло грань реальности, и теперь она ощущала себя зрителем в каком-то абсурдном, кошмарном спектакле.

Это все просто не может быть правдой.

– Ксавьер! – окликнула она его, и ее голос прозвучал глухо и неуверенно.

Он не отреагировал. Лишь медленно, с наслаждением, перевернул страницу книги.

Ее снова охватила ярость, чистая и жгучая, выжигающая страх.

– Ты, ненормальный ублюдок! Какого черта здесь творится?! – она уже кричала.

Ни единой реакции. Ни вздрагивания, ни взгляда. Он продолжал читать, словно она была пустым местом, порывом ветра за окном.

Бешенство ослепило ее. Она с разбегу кинулась на него, желая вцепиться, вырвать страницы из его проклятой книги, опрокинуть этот чай ему на голову.

Но не встретила сопротивления. Ее тело пронеслось сквозь кресло и сквозь него, словно через дымку тумана. Она кубарем полетела и грубо приземлилась на пол по другую сторону кресла, в беспомощной и нелепой позе.

– Что… что произошло? – прошептала она, вставая и озираясь.

Он продолжал читать, невозмутимо попивая чай. Она поднялась и, медленно, с опаской, протянула руку, чтобы коснуться его головы, его темных, безупречно уложенных волос.

Ее пальцы не встретили ничего, кроме безжизненного воздуха. Они прошли сквозь его голову, не встретив ни малейшего сопротивления, не почувствовав ничего.

Я прохожу сквозь предметы? Она с ужасом смотрела на свою руку. Нет… этого не может быть… такого не бывает!

В панике она начала метаться по комнате, пытаясь дотронуться до всего подряд: до стула, до дивана, до рамы картины на стене. Ее руки бесследно проходили сквозь любую материю. Она попыталась упереться в стену – и сделала шаг вперед, оказавшись частично внутри нее, ощутив лишь леденящий холод и абсолютную пустоту. Она могла проходить сквозь все. Но выйти за пределы дома – нет. Невидимая стена по-прежнему стояла на месте.

– Да что происходит! – ее крик эхом разносился по пустому, не реагирующему на нее дому. – Я не верю во всю эту паранормальщину! Не могла я вот так умереть, я же сбежала! И даже если я призрак, то почему не могу просто уйти из этого ужасного места?!

Когда она снова прошла мимо тех самых стеклянных шкафов, мысль пронзила мозг, как молния. Я ни до чего не могу дотронуться. Кроме той жуткой фигурки…

Она остановилась как вкопанная. Медленно, почти против своей воли, она развернулась и направилась к полке. К «Танцующей Амелии». Фигурка все так же стояла там, прекрасная и уродливая одновременно, ее костяные руки застыли в изящном, чудовищном жесте.

Девушка медленно, дрожащей рукой, протянула палец к холодной, гладкой поверхности статуэтки. Кончик пальца коснулся матового материала. И она почувствовала. Не сквозняк пустоты, а твердую, неподатливую поверхность. Холодную и такую же реальную.

Чувствую… До нее я могу коснуться. И только до нее. Почему? Потому что это… мое изображение? Или потому что это… часть меня?

И тут ее накрыла холодная, липкая волна осознания, от которой кровь застыла в жилах, хотя крови больше не было. Ее взгляд, прикованный к жутковатой гладкости статуэтки, вдруг увидел не форму, а суть. Материал. Текстуру. Ту самую, что она чувствовала кончиками пальцев.

– Нет, не могут же это быть… мои кости… – выдохнула она, и слова повисли в воздухе леденящим душу вопросом.

Она рухнула на пол, но паркет не издал ни звука. Ее плечи содрогнулись.

– Нет… – простонала она, качая головой. – Нет…

Потом ее голос сорвался на крик, дикий, надрывный, полный такого отчаяния, что, казалось, он должен был разбить все стекла в этом проклятом доме.

– Нет! Я не могу быть мертва! Я же так старалась выжить!

Она кричала, вцепившись пальцами в виски, но не чувствовала ни прикосновения, ни тепла собственного тела. Только всесокрушающую пустоту.

– Я не могла так умереть!

Она плакала, рыдала в голос, но не могла почувствовать слез на щеках. Они были иллюзией, памятью об ощущении, которого больше не существовало.

– Чертов психопат… он убил меня… чтобы сделать какую-то уродливую фигурку??? Нет, я не верю, я отказываюсь в это верить!

Ее трясло, как в лихорадке. Ее мир, все ее надежды и мечты рушились с оглушительным грохотом, который слышала только она.

– Так не должно быть! Я этого не заслужила! Я же только недавно начала жить по-настоящему! Наконец-то добилась хоть какого-то признания… люди наконец-то оценили мои труды… я всю жизнь к этому шла и вот где я в итоге оказалась!

Ее крик перешел в истошный, безумный вопль, обращенный в никуда, к безразличным стенам и к тому, кто сидел в кресле, не слыша его.

– А как же мама… она же осталась совсем одна… Мама! – ее голос сорвался на самой высокой ноте, полной невыразимой муки. – Как же так? Ну не могла моя жизнь так закончиться…

Силы окончательно оставили ее. Она обхватила голову руками, и затихла, издавая лишь беззвучные, прерывистые всхлипы. Она лежала долго – минуты, часы, вечность – пока рыдания не иссякли, сменившись ледяным, абсолютным опустошением.

Она просто лежала на спине, уставившись в потолок, в густую темноту, которую прорезали лишь бледные лучи луны, пробивавшиеся сквозь щели в небрежно закрытых шторах. Вокруг было тихо. Невероятно, оглушительно тихо. Такая тишина, какая бывает только в могиле или в самом сердце безысходного отчаяния.