Хроники казармы номер 7. Начало смены

Рассказ 1. Домовой роты

Сначала пропадали носки. Потом – куски сахара из тумбочек. Затем бесследно исчез табачный приварок, бережно собранный тремя солдатами для самокрутки. Рота замерла в недоумении, которое быстро сменилось суеверным страхом.

– Черти, – мрачно заключил рядовой Егоров, переворачивая вещмешок на койку. – Материться надо меньше. Завелись.

Ефрейтор Сидоров только фыркнул, как фыркает человек, у которого служба тянется третий год – не потому что так положено, а потому что жизнь упорная, как сапог, и отстёгиваться не любит.

– «Духи»… Это у вас дома – духи. А тут техника. Техника у нас живая. Это Кузьмич балуется.

Имя «Кузьмич» в роте произносили без смешков. Будто бы рядом присутствовал. Легенда гласила: был когда-то сержант Кузьмич – образцовый, как лист строевого устава, строгий и добрый. Влюбился до беспамятства в повариху тётю Люду. А тётя Люда вышла замуж за лётчика и упорхнула. Кузьмич не пережил, но роту не покинул. Остался при ней домовым. Следит, чтоб по уставу, чтоб носки к паре, чтоб сахар – не в запас, а по совести.

Я тогда был свежий «дух», рядовой Артём. Привыкал ко всему: к храпу, к ночным подъёмам, к железному вкусу жести на губах после кружки чая, к тому, что шутка может спасти от разрыва сердца. И ещё – к Сидорову. Ефрейтор был как старший брат, только непьющий и вечно занятый. У него на всё имелась формула, как у старого ключа от всех дверей.

– Он не вредит, – говорил Сидоров про Кузьмича, заварив чифир пожёстче. – Он проверяет. Нервы щупает. Его задобрить надо. Домовые – они от живота работают. Дашь сала – и порядок.

Сала в роте было ровно на три с половиной бутерброда в месяц на лицо, так что мысль про «задобрить» сперва казалась оскорбительной. Но когда у Егоровa пропали обе портянки сразу (до этого исчезали по одной), вопрос стал принципиальным.

Ночью, в полнолуние – Сидоров наставил, что полнолуние помогает «по тонким каналам связи» – мы, пятеро наиболее суеверных, крались по казарме на цыпочках. Я нёс ломоть чёрного хлеба и аккуратно отломленный кусок солёного сала. Егоров – новую блестящую звёздочку от погона: «мзда». Петя «Омлет», худой москвич с глазами уставшего зайца, тащил маленькую баночку с мёдом – «чтоб жизнь сладче была». У центральной тумбочки всё сложили, как на иконе: сало сверху, хлеб – подложкой, звёздочку – как орден, мёд – по центру. Постоили, как дураки, минуту, слушая, как капает где-то в умывальнике.

– Слава Кузьмичу, – выдохнул Егоров, и мы чесанули по койкам.

Утром угощение исчезло, будто провалилось. А на месте звёздочки лежал пропавший неделю назад мой носок – чистый, аккуратно свернутый «валиком», как на показ.

Я молча сунул его в тумбочку. Радоваться нельзя: сглазишь. Но в душе разлилось тепло, как от котельной, когда открывают люк и из нутра идёт пар – влажный, надёжный.

С тех пор в роте установился ритуал. Раз в месяц, в ночь круглолицей луны, на тумбочке появлялось угощение. Порой сало, порой варенье, иногда даже полсгущёнки – если с караула кто-то принесёт «гуманитарку». И странное дело: носки перестали пропадать. Самовар на кухне стал закипать быстрее – я точно слышал, как он, довольный, клокочет, будто хрюкает. А однажды тень от противогаза на стене отдала мне честь – аккуратно, по уставу. Я не пьющий, всё видел.

Сложно сказать, когда я впервые услышал, как Кузьмич разговаривает. Не голосом – шумом. Он не разговаривал как человек – он шуршал, поскрипывал, переставлял воздушные токи. В роте зимой всё звенит: нары, пружины, железные затворы, двери, тазы. Но в ту ночь звук был особенный – как будто кто-то невидимый переставляет табурет на один гвоздь ближе, чтобы присесть.

Я лежал, глядя в потолок, и думал о доме. Отец писал редко, и каждое письмо было как учение: «Сынок, хватит киснуть. Мужчина держит линию». Он любил военную лексику, хотя сам был не военный – электрик, строгий, молчаливый. В темноте казарма напоминала гараж: пахло соляркой и мокрой тканью, где-то тикала сушилка для портянок. И тут – тонненький металлический «дзынь», как от прикосновения ложечкой к гранёному стакану.

– Тихо ты, – шепнул Егоров в соседней койке. – Засыпай.

Но меня уже «переключило» на тревожный канал. Я нащупал под подушкой свой тайный календарик, начерченный ручкой прямо на стельке берца: там было ещё больше восьмидесяти квадратов до дембеля – целое поле в «морском бою». Закрыл глаза – и услышал, как у дальней тумбы кто-то дышит. Не человек – тише, ровно. Как в котельной, когда горит ровным огнём.

– Кузьмич, – сказал я в ухо тишине, – ты не обижайся, если сало сегодня было с краешка. Больше не было. И варенье – яблочное, но хорошее. Егоров маме написал, пришлёт литровую. Сладкое будет.

Тишина в ответ уткнулась мне в ухо, как кошка. Но я точно знаю: он слышал.

Беда пришла через неделю. Как всегда, повседневно. Днём привезли из штаба комиссию – проверка, два майора, капитан и неизвестный мужчина гражданский, с глазами как у мастера по холодильникам: вечно недовольными. Всё припёрли и перевернули. У нас в казарме обнаружили «излишки сахара». Три куска, завернутых в газету «Красная Звезда», где в кроссворде было обведено слово «судьба».

– Чьё? – орал капитан, гордо раскачивая подбородок. – Или будем писать на всю роту?

Молчали. И правильно делали. Потому что если скажешь «на всю роту», то «на всю роту» и напишут.

Сидоров выступил вперёд, как старшина в театре.

– Моё, – сказал он спокойно. – Чаю люблю сладкий. Кофе нет, а чай – да.

– Шесть суток гауптвахты, – обрадовался капитан. – И за складом присмотрим. Ромашку попьёшь.

Шесть суток для Сидорова – как оторвать пассатижами зуб и сказать «терпи, человек, ты же мужчина». Мне стало стыдно: сахар-то общий, на ритуал шёл. Но как скажешь про ритуал капитану? Он же как холодильник: у него душа за дверцей, на полке под «молочкой».

Вечером рота хмурилась и молчала. И только где-то под дальней койкой тихонько, едва слышно похрюкивало – как закипающий чайник. Кузьмич, похоже, нервничал.

– Домовых надо просить, – сказал Егоров. – Раз мы за него держимся, пусть он за нас.

– Попросишь ты, – буркнул Петя «Омлет». – У него отпуска не бывает. И дедовщина своя. Домовая.

Но я уже знал: просить – не стыдно. Стыдно – не делиться, когда есть чем. Я снял с полки банку тушёнки, ту самую, что приберёг «на чёрный день», и, не оглядываясь, как вор, положил на ритуальную тумбочку. Рядом – ломоть хлеба, зубчик чеснока, курительную бумагу. И записку: «Кузьмич, выручай. За Сидорова обидно. Он наш».

Ночью я долго не мог уснуть. В голове всё рифмовалось: «гауптвахта – шахта – пахта». Мозг у солдата так устроен: чтобы не сойти с ума, он превращает жизнь в рифмы и распорядок в считалки.

Проснулся от того, что пахло жареным луком. Казарма спала. А на тумбочке тушёнки не было. Вместо неё лежал болт – тяжёлый, ржавый, с шестиугольной головкой. На головке кто-то аккуратно процарапал гвоздиком четыре буквы: «ДЕРЖ».

– Держ? – прошептал я. – Держать?

Наутро из штаба пришла бумага: «Сидорова освободить от гауптвахты в связи с…» – и дальше какие-то канцелярские завитки. Капитан смущённо читал, как будто на верхней строке кто-то нарисовал ему усы. Оказалось, «гражданский мастер» – из той самой комиссии – увидел на складе протекающий бак, признал нарушение хранения и распорядился «списать недостачу как технологические потери». Сидорова – «за недоказанностью».

Мы переглянулись. Я достал из тумбочки болт, положил его Сидорову в ладонь. Тот улыбнулся, как улыбаются люди, пережившие неприятности и вернувшиеся – не злые, а чуть мудрее.

– Держаться, – сказал он. – Команда главная.

С тех пор болт лежал на ритуальной тумбочке, как тяжелый оберег. Никто не трогал. Даже капитан, заходя, обходил его взглядом, будто у болта звание – «почётный ветеран».

Домовые, говорят, любят порядок. Наш Кузьмич любил дисциплину особенную, тёплую. Он не терпел «лишних движений»: если кто-то нервно ходил ночью туда-сюда, то обязательно спотыкался о ровно выдвинутую табуретку. Если кто-то плевался семечками на пол, к утру возле его койки обнаруживалась идеально выглаженная тряпка и записка на клочке газеты: «НЕЛЬЗЯ». Почерк был смешной – как у первоклассника: все буквы печатные, рубленные.

А однажды он… погладил. Реально. Я вечером вывесил свою «гимнастёрку» набросом – как висит полотенце в раздевалке. Утром – стрелки по брюкам такие, будто их выдавил станок. И воняет одежда чуть-чуть… тёплым железом. Как у утюга советского, который пахнет негарью и временем. Я гладил рукав ладонью и думал: «Слушай, Кузьмич, ну ты даёшь…»

Сидоров лишь кивнул:

– Значит, принял. Это как в деревне: если домовой принял, мышей не будет. Если не принял, держись.

И тут – случился Егоров.

Егоров был парень не злой, но язык у него – как гвоздь без шляпки: куда ни ткни, обязательно порвёт. Он терпеть не мог суеверий. Считал, что всё можно объяснить. На третьем месяце службы у него вдруг «проснулась справедливость»: мол, кто-то из «стариков» точно ворует у «духов», приписывая всё домовым. И пошёл в наступление. В ту ночь он подкараулил ритуал, выждал до отбоя, а потом, как гусь, полез на стол, снял с тумбочки баночку с вареньем – «чтоб проверить», – и спрятал у себя под подушкой.

– Психология, – сказал он мне, когда мы курили у умывальника. – Вы сами создаёте себе богов, чтоб нянчились с вами. А я – нет.

– Не играй, – попросил я. – Не игрушки.

– Да ладно, – махнул он. – Смотри и учись.

В ту ночь случилось странное. Сначала – тишина. Потом с потолка посыпалась штукатурка – совсем чуть, как соль из солонки. Затем что-то звякнуло в вентиляции. Сорок мужиков во сне синхронно перевернулись на другой бок – жалко было смотреть: так ноги поднимает от холода человек, которому приснилось, что он играет в футбол. Егоров храпел, словно заглушенный аккумулятор. И вдруг – пахнуло… мёдом. Не тем, из банки, а диким, медовым воздухом – прямо как на пасеке, если открыть дверцу улья. Дух сладости стал густым, тягучим, как кисель. И одновременно – запахло железом и пылью, как в каптерке за шкафом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.