Творения Бескровного мастера. Талар-Архаси в мир несвычности

Корректор Сергей Барханов

Дизайнер обложки Дарья Храмова

© Аксаментная А., 2022

© Дарья Храмова, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0059-0385-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1.

Мир несвычных. Персиковая долина. Четверо в лодке

Пятнадцать лет назад

Широкопузая вместительная деревянка нехотя волочилась по воде, неся на себе компанию из четверых. Водная гладь загустела, превратившись в бескрайние просторы ледяного масла, обступавшего туго проходящую по нему лодку голубой прорезью. Пространство застыло в гробовой тишине; такая тишина сопровождает глухонемых, такими эти четверо сейчас и казались – ничего не слышащими и напрочь лишенными дара речи. Головы их были заняты мыслями такими тяжелыми и темными, что вес их не могли выдержать даже шеи, они склонились, а вместе с ними угрюмо пали и головы.

Тонкие пальцы Нирваны скользили по воде, оставляя длинные полосы, она оценивающе глядела вдаль, на берег острова Росс, когда-то цветущего красотой и глубоко дышавшего, а ныне увядшего, пылающего душной агонией, как ей на секунду показалось. Простому человеку не дано ощущать жизнь в предметах неодушевленных, но четверо в лодке простыми людьми и не были, поэтому в неизменном на первый взгляд виде зеленых вершин и бархатных холмов они чувствовали изменения непоправимые. От мягких приветливых пейзажей сегодня веяло холодом, казалось, сама смерть дышит на них своим ледяным дыханием.

– Вода слишком тихая, плохая вода, мертвая. Чем ближе к берегу, тем она холоднее – дурной знак, – задумчиво и чуть раздраженно произнесла Нирвана, наконец разорвав тягостную для всех тишину.

Обращением ее слова назвать было сложно, этот разговор она вела, скорее всего, сама с собой. Ее рука, украшенная многочисленными браслетами из легкой абиссинской стали, вынырнула из воды, брезгливо стряхнув стекающие с пальцев капли.

Нирвана Веда была обладательницей двух совершенно разных характеров. Прескверного, в котором она представала мнительной, излишне высокомерной, невежественной и грубой. И характера мягкого, отражающего всю суть ее женственности; надевая этот свой нрав, она становилась заботливой, цветущей нежностью и искренней любовью ко всему, что ее окружает. Веда меняла черты характеры легко и непринужденно, никто и никогда не знал, на какую из двух Нирван ему придется напороться в данное мгновение. Тонкое молодое лицо источало скуку, усталость или же глубокую мысль, хотя сама Нирвана давно уже считала эти понятия тождественными. При всех особенностях своего внутреннего содержания внешне она была прекрасна, и это, можно сказать, сглаживало все острые углы. Кожа Нирваны не цвела розовыми лепестками, скорее была белая, как свежий снег на ярком солнце, очень холодного оттенка, но все же сияющая. Глаза, напротив, играли теплотой, цвет их частенько менялся от рыжего до желтого, бликуя золотыми искрами. Длинные светлые волосы она чаще собирала в неопрятную гульку или заплетала в странные по форме косы – ей это шло, удачно акцентировало длинную точеную шею и серьги с драгоценными камнями.

Красота веды, переменчивость характера, врожденная элегантность, странная, то появляющаяся, то вмиг пропадающая медлительность, тонкие манеры и приятный голос смешались в одном котле и соединились в одном теле, создав весьма удивительный, притягательный своей необъяснимостью и резкими контрастами образ.

Услышав слова Нирваны, Гордофьян Миронов тяжело вздохнул, лицо его осунулось и посерело, будто впитав цвет серой грусти, переполняющей его изнутри.

– Не тоскуй раньше времени, Гордоф, ничего еще не произошло, незачем хоронить живых. Ты ведь этим сейчас занимаешься, так? – сказал человек, сидевший позади Миронова.

– Нет уж, я не из тех безвольных тюфяков, что раньше времени принимаются живых оплакивать. Я, пока сам все не увижу, горевать не стану, может, смерть там и побывала, но не всю-то жизнь она забрала – чувствую я. Не как вы чувствуете, а просто, по-человечески – сердцем. Но эта мертвая вода, черт бы ее побрал… Переживаю я, что уж тут, такого не утаишь. Хоть и молчу, а знаю, что вам и без слов понятно. У вас-то лица не лучше моего, глаза потемнели, как и кожа, все стало серым, приобрело цвет болезни, и пальцы вы скрутили в замочки, оттого что у вас внутри все чувства узлом завязались. Всем нам боязно, и мне, наверное, в особенности, но чтобы хоронить кого – это нет, скажешь тоже, я не из той породы.

– Мало ли что сказала Нирвана, не все, что она говорит, нужно слушать и принимать на веру, – продолжил собеседник Миронова, который, кстати, был как минимум на треть страннее Нирваны, что было оправданно, ведь он являлся ее старшим братом.

Его звали Борис Время, но некоторые предпочитали называть его джинном или же синим магом. Синим его прозвали оттого, что трубка, которую он непрерывно курил, источала синие клубы дыма с весьма приятным запахом степной травы. Время был молод, но его волосы, передние пряди которых он собирал в хвост, поседели, как и борода и брови. Цвет глаз из голубого превратился в белый с сероватым оттенком. В бороду Бориса были вплетены красные нити и бусины – никто знать не знал, к чему все это убранство, должно быть, Борису такое украшение попросту нравилось. Телосложение он имел правильное – высокий и жилистый, тело рельефное, но мышцы казались суховатыми, не налившимися молодой кровью и жизнью. Такое тело имеют люди, занимающиеся тяжелым физическим трудом в условиях недостатка питания.

Кожу Бориса покрывали темные угловатые узоры и странные рисунки, которыми Время очень гордился, ведь рубашку он носил крайне редко. Да и чего бы ему не возгордиться, рисунки на теле мага не имели отношения к красоте или, напротив, к некрасивости – это уж кому что приходится по вкусу. Эти рисунки были броней и отражали всю мощь магической личности. Каждый символ обозначал разученное магом заклинание и превосходное умение это самое заклинание использовать на практике, или же эти рисунки могли символизировать усовершенствование какой-либо уже имеющейся способности. Помимо того, на коже каждого мага можно было увидеть даты, имена, изображения существ и даже событий, с которыми волшебник так или иначе имел тонкую, но весьма прочную связь. Иными словами, рисунки на телах волшебников являлись подробной картой их жизни и заслуг.

– Не все, что говорит Борис, нужно слушать и принимать за правду, – стервозно фыркнула Нирвана Веда, переиначивая неприятное высказывание брата. – Скажу вам так, мальчики: на этом острове не стоит ждать ничего хорошего, так что не нужно питать радужных иллюзий, я видела там смерть, а это значит, что мы все с ней встретимся, как только ступим на эти берега.

– Ну конечно, ты все знаешь, ты же Ве-е-еда, – с иронией произнес последний из сидящих в лодке, по имени Лютер Волк. – Меня поражают эти веды. Стоит им увидеть одну мрачную картинку, как они тут же прописывают неминуемую смерть всем ее участникам. Не дрейфь, Гордоф, и никогда не слушай женщину, тем более если она к тому же веда. А эта веда, – он ткнул пальцем в Нирвану, – она не просто веда, она самая кровожадная из всех известных мне вед.

– Странно, Волк, как ты все еще жив с такой-то женой, – рассмеялся Борис Время.

– Это искусство, Борис – искусство выживания. Когда у нее портится настроение, я либо притворяюсь мертвым, как это делают опоссумы в случае нападения на них хищника, либо убеждаю себя в том, что Нир – просто красивая женщина с отвратительным характером, не имеющая ко мне никакого отношения.

– Мне кажется, эта лодка становится тесноватой, – улыбнувшись, подметил Гордоф.

– Да уж… Веда, Маг, Человек и Пес – так себе компания, хотя если выкинуть самого блохастого из этих четверых за борт, то остальным дышать станет легче. Ты ведь умеешь по-собачьи плавать – так ведь, Волк? – рассуждала Нирвана с типичной для нее отрешенностью.

– Не пес, а шаман – это во-первых. А во-вторых, боюсь, что ты переоцениваешь мои способности, я не столь талантлив, – ехидно ответил ей Волк.

На самом деле настроение у всех четверых было подавленное, и внутренне они желали, чтобы эта лодка никогда не причалила, а все так же продолжала безмятежно качаться на голубых волнах, ведь падение острова Росс являлось предвестником наступления времен очень темных и безрадостных. Никто, за исключением Нирваны, не знал чего стоит ожидать от этого путешествия, но все понимали, что ничего хорошего ждать точно не стоит. Да и убедиться в том, что совсем скоро тихие времена мира могут нарушиться, не слишком-то хотелось – неведение при данных обстоятельствах казалось весьма приятным.

Совсем скоро лодка уткнулась своим упрямым носом в песчаные объятия берега, ответившего ей скрипучим скрежетом, словно приветствием. Белый изнеженный песок омывали голубые воды, густые шапки экзотических деревьев раскачивались на теплом ветру и шелестели, но жизнь всюду умолкла: ни веселых песен птиц, ни задорных стрекотаний насекомых, лишь неодушевленный шум – пустой, одинокий и к тому же не приветливый.

Нирвана присела и плотно прижала ладонь к песку, лицо ее было серьезным, сосредоточенным, будто она выслушивала тоны сердцебиения в бездыханном теле земли. Веда тяжело вздохнула. Все замерли в ожидании дальнейших изречений, но ничего, кроме молчания, они не дождались. Нирвана двинулась вперед, вглубь леса, трое последовали за ней. Чем дальше уходили они в чащу, тем более сжимался воздух; излишне влажный и тяжелый, он не давал четверым дышать, мучая их удушьем, тропические запахи теперь казались им прозрачным желейным супом, вливающимся в рот и ноздри.

Чаща густела, верхушки зрелых крон сливались в единый сомкнутый полог, не пропуская солнечного света, пространство будто съеживалось, уменьшалось, лес становился все враждебнее, и теперь он поджимал своих гостей со всех сторон, будто смыкая кровожадные тиски. Четверым было до дрожи боязно и жутко. Листва казалась темной, кожистой, рукастой, ветви сплетались в сложные замки. Низкая поросль мешалась под ногами, опутывала ступни, ставила подножки внезапно явившимися из земли корнями, не давая ногам свободного хода. Почва сделалась излишне влажной и тягучей, ноги проваливались в нее и противно чавкали, когда их приходилось вытягивать из грязи, – казалось, что они идут вовсе не по земле, а по густой болотистой трясине. Путников одолевали тягостная сонливость и двоение, каждый звук теперь звенел где-то внутри протяжным эхом, запахи раздражали, казались дурно-приторными и даже тошнотворными.

– Уж больно странный лес сегодня, вам так не кажется? Не помню, чтобы раньше с таким трудом нам давался этот путь, – сказал Гордоф и протяжно зевнул. – Вы тоже это чувствуете? Как-то мне дурно, что ли, не пойму, в сон клонит, и запах этот, сладкий и тухлый, как… как… – Гордоф пытался подобрать подходящее сравнение, но Волк избавил его от этой работенки:

– Как гнилая плоть.

– Да, это верно, именно такой запах. Рад, что мне это не почудилось, а с другой стороны, лучше бы и почудилось. Не хотелось бы, чтобы та самая плоть нам тут повстречалась.

«Повстречается, еще как повстречается», – подумала про себя Нирвана, но озвучить это не решилась.

– Да, лес сегодня неспокойный, вперед пускает нехотя, с опаской. Только ты, главное, не спи, Гордоф, а то здесь и останешься – земли древние, нечеловеческие, это тебе не вольная прогулка по Брежистальскому парку, – предостерег его Время.

– Раненый он, вот и тревожный. Трава порублена, ветки обломаны, кто-то на славу постарался. – Волк присел на корточки, руки его касались косых срезов тоненьких стволов. – Вот они – раны, и они же следы непрошеных гостей. – Он тревожно глянул на друзей. – Срезы не свежие, пару недель с тех пор прошло, а то и больше.

Он набрал горсть земли в ладонь и поднес к носу, влажные черные комочки сыпались сквозь пальцы.

– Землица кровушкой пропахла, не иначе – такие места обид не прощают. Мой дед любил эти леса, помнится, часто нас таскал по ним, тогда переправы по Сияющей реке были открыты, и мы частенько здесь бывали. Так вот, часто таскал он нас сюда, меня да братьев, учил – он ведь был великим следопытом, хорошо он в этих делах разбирался, ему в этом равных не было. Помнится, он часто повторял одну запомнившуюся мне фразу, как бы невзначай, себе под нос: «Лес любит мертвых лесорубов». Так что коль уж покромсал пару кустов, тогда и не обижайся, если тебя сожрет пантера, или какая гадина ядовитая укусит, или болото, или обрыв, – здесь расплаты долго ждать не приходится, волшебные леса мстительны.

– Да все уже, мы пришли. – На пути стояла стена густого тумана, за которой ничего не было видно. – Вот они, старые добрые двери.

Борис просунул руку в туман, отчего Гордофу показалось, что белая густота наполовину поглотила его руку и теперь ее не отдаст, но ничего такого не произошло. Борис Время сразу что-то нащупал и хлопнул по скале, которую, по всей видимости, видели все, кроме Гордофьяна Миронова. От хлопка туман чуть разошелся, как бы приветствуя гостей, которые в этих местах считались прошеными и хорошо знакомыми, за туманной белью показался огромный черный глаз зияющей воронки. Пещера была длинной и извилистой – этакая горная артерия, ветвящаяся во все стороны, пульсирующая темной влагой, источающая прохладу и запах густой сырости. В таком беспросветном горном лабиринте легко было потеряться, а это значило и вовсе сгинуть, но четверым такие беды не грозили: по крайней мере трое из них бывали здесь множество раз и путь хорошо знали, Гордоф тоже неоднократно посещал это место, но все же мир этот оставался для него новым и совершенно неизведанным.

Блуждания в потемках были совсем недолгими, двери быстро вывели четверых к цели, вдали уже виднелось ясное свечение дневного света. Пещерный переход разделял два совершенно разных мира. Теперь морская гладь, пески, душные тропики, кипящие в парах горячей влаги и ядовитых соках, были позади. Все хищники, весь мрак, все жуткие болота, рассеянные по темным углами хмурой чащи, пещеристая тьма и земли, пахнущие кровью, – все обрывалось дверью в другой мир и исчезало, словно страшный сон. По крайней мере, должно было исчезнуть, но сегодня этого не случилось, страшный сон только лишь начинался, и с каждым новым мгновением он набирал обороты.

В мирные времена дверь вела в края воистину прекрасные, звались они Персиковой долиной. Широкие холмистые просторы уходили куда-то вдаль, тянулись к самому горизонту, где их встречали горные вершины, взмывающие вверх слабо-зелеными тенями. Весенний цвет волнистой дали широкой лентой разделила голубая гладь реки, переливающаяся бликами атласа, лоснящегося в мягком солнце. Вся долина взрывалась пышным плодородием, роскошные широкоствольные деревья стояли добрым полком, раскинув свои ветви во все стороны, как будто отдыхая, напитываясь водяной прохладой дарственной реки. Землистые просторы закатывались молодыми травинками, словно зеленым нежным бархатом. Холмы казались мягкими подушками, особенно при взгляде с высоты, хотелось прыгнуть вниз, отдавшись в руки тепленьким ветрам, и мягко приземлиться, словно на взбитую зеленую перину. А где-то посреди всей этой красоты, обособившись маленькой кучкой, виднелись домики. Это была небольшая деревенька, названная в честь своей большой долины – тоже Персиковой. Жители деревни были преисполнены уверенности в том, что лучшего места для размеренного, счастливого существования во всем мире не сыскать. Конечно, назвать Персиковую деревню тихим местечком было нельзя, а вот живым, веселым и фонтанирующим бескрайней энергией – вполне, точнее это место не охарактеризуешь.

Раздраженные голоса хозяек, часами зовущих непослушных чад к обеду, переплетались в общий гул со счастливым детским визгом, надрывным хохотом, кудахтаньем, мычанием и блеянием, звяканьем посуды, бульканьем супов и тупыми раскатами топора, ударяющегося о бревна. Тишина была бы здесь никак не к месту, пусть шум этот был совершенно неугомонным, но и не досаждающим, а скорее уютным. Вместе с протяжным гулом в воздухе витали запахи: утро в деревне пахло свежим хлебом, пышными розами из симпатичных садиков за меленькими деревянными заборами, иногда мылом и свежим бельем, развешанным на веревках, а вечер – дымом, жаренным на костре мясом, домашним пивом, вином, хорошим табаком и часто кисловатым запахом реки. Кисловатым он казался только в первые дни пребывания в Персиковой деревне, по истечении некоторого времени он становился родным и очень приятным.

Народ здесь был простым, неприхотливым, с мягким нравом, да и где им набраться жесткости в таких изнеженных краях? Погода никогда не портилась, земля не увядала, ведь не было здесь семени такого, что не проросло бы, будь то бананы, персики, инжир или простые кукуруза да картошка, – земля давала жизнь всему, такова была особенность долины.

Один раз в неделю ужинать здесь было принято всем вместе, для этого имелись специально отведенные места: прямо посреди деревни тремя рядами стояли длинные деревянные беседки с такими же длинными столами и резными лавками. Хозяюшки к этому событию готовились всю неделю, думали, что бы им такого состряпать, нужно ведь было всех поразить и обскакать соперниц. Назначенным вечером каждая хозяйка приносила свое блюдо, как правило помпезно выглядящее. Люди ели, пили темное пиво, пели протяжные песни, а когда трапеза подходила к концу и животы у всех ломились, начиналось негласное соревнование: хозяйки, убирая со столов, высматривали, чьи блюда остались недоеденными, и ладно бы просто недоеденными, а уж если и не тронутыми, то о-о, как распирала их радость! Логика была линейна: если не съели – значит, невкусно, а если невкусно приготовила – значит, плохая хозяйка, ну а после того, как самая дурная хозяйка обозначилась, все было кончено. Теперь было о чем судачить на предстоящей неделе, а значит, и по домам можно было расходиться со спокойной душой.

Персиковая деревня принадлежала не только простым селянам, хотя, можно сказать, она им вовсе не принадлежала, остров Росс был в собственности у несвычных. Поэтому Персиковая долина стала местом, где люди и не люди живут вместе и не стесняются друг друга, не завидуют и не воюют. Несвычные жили чуть поодаль от деревни, ближе к лесам, хотя и не все из них, некоторым и в деревне очень нравилось, они вроде как очеловечились, но только снаружи – вели себя больше как люди, но навыков при этом не теряли.

Раз в десять лет на остров Росс со всех уголков мира привозили несвычных детей, иногда чтобы научить их чему-то, а иногда, напротив, сделать так, чтобы они разучились. Второе случалось чаще, ведь никому не нужно было, чтобы беспризорные нелюди свободно гуляли по миру, это всегда грозило неприятностями для обеих сторон, то есть стороны человеческой и нечеловеческой.

Несвычные дети чаще всего рождались в несвычных городах, по-другому именуемых туманностями, таких детей на остров Росс привозили погостить или же научить чему-то новому, для них эта поездка была обыденностью. А вот с несвычными детьми, родившимися в мире человеческом, дела обстояли иначе. В мире людей такие дети появлялись по одной простой причине: некоторые несвычные частенько влюблялись в людей. Иногда между ними заключались браки, в одних туманностях это было законно, в других нет, но какая, скажите, в этом важность, какое дело любви до закона? Правильно, совершенно никакого, истинной любви плевать на все, тем более на такие бездуховные вещи, как закон. Обычно люди, заключившие брак с несвычными, покидали свой мир и переезжали в туманности, чаще всего на остров Росс или в Красный лес, и уже там на свет появлялись их маленькие чада; при данных обстоятельствах семьи могли жить вместе, и никто не смел их разлучать.

Увы, любовь штука обманчивая, иногда она бывает краткосрочной или же не обоюдной, да и что там греха таить, все мы знаем, что дети порой рождаются от союзов, в которых любовью вовсе и не пахнет. От такой кривобокой любви и рождались беспризорные несвычные, которых отыскивали по всему миру и привозили на остров Росс, где им предстояло сделать серьезный выбор. Если ребенок хотел быть тем, кем он на самом деле являлся, то есть несвычным, он должен был остаться на острове, на ближайшие лет этак десять забыв о доме и родных, при условии что таковые у него имелись, а это, собственно, бывало нечасто. Если же он выбирал семью или просто хотел вернуться в мир людей, то ему приходилось отказываться от своей сущности.

Несвычные дети из мира людей были редкостью, поэтому и являлись они сюда не так уж часто, лишь раз в десять лет и в небольших количествах, обычно не более десяти-двадцати несвычных. Вот только в это десятилетие что-то изменилось, миру явилась туча несвычных беспризорников, это стало первым раскатом грома перед большой грозой. Как правило, детей отыскивали и привозили на остров абиссинцы, они собирали всех, отвозили на остров, а потом подавали извещение в древний совет Талар-Архаси о количестве беспризорных несвычных детей, их родителях, местах их обитания и прочем, но в это десятилетие извещение задержалось по причине того, что с Сияющей рекой в части Персиковой деревни что-то произошло и нелюдям долины долго пришлось биться над восстановлением транспортного пути в несвычном мире. Как только извещение попало к главам Талар-Архаси и Нирвана коснулась его, стало ясно, что приключилась беда, не случайное происшествие, а что-то зловещее и спланированное заранее, в чем четверо прибывших на остров Росс убеждались все сильнее.

– Ну что, как там долина? – спросил Миронов, шествуя позади всех.

Старая травма мешала ему быстро двигаться, он прихрамывал довольно резво, торопясь, но все равно чуть отставал от общей процессии, которая, как вскоре стало ясно, была скорее похоронной. Борис к тому времени уже вынырнул из пещеры.

– Да как…

Ответ был неоконченным. Время сделал паузу, потому как не мог сдержать боль, чуть не покатившуюся слезами из его глаз. Он пытался подобрать правильные слова, но у него не вышло, теперь даже Бориса сбило с ног.

– Нет больше долины. – Когда он повернулся к остальным, лицо его сделалось таким, будто ему только что всадили увесистую оплеуху.

– По крайней мере, такой, какой мы привыкли ее видеть, – тихонько вставила Нирвана Веда.

Она все это уже видела и втайне от остальных выплакала все слезы, что в ней были. Другим Нирвана ничего не говорила, она упрямо молчала, до последнего моля небеса о том, чтобы видение оказалось ошибочным, хотя и знала, что не ошибается, никогда не ошибается.

Долина высохла и превратилась в серую пустыню, в ней не было ни бликов, ни свечения, теплые ветра теперь охладили свой пыл. Казалось, небо впитало пепел в тяжелые черные тучи и повисло над долиной неподъемным непрочным каркасом, который вот-вот упадет. В некоторых местах даль все еще горела, дым вился, тощими змеями уползая вверх и там растворяясь. Особенно много было таких дымных остатков на месте деревни, да и вся она теперь виделась темным пятном грязи на замызганной рубашке земли. На лицах путников не было жизни, они вытянулись и разом постарели. Был уже вечер, и солнце садилось. Для четверых в этом была некая символичность – закат Персиковой долины во всех смыслах. По местным меркам он был воистину уродлив: тягучий, желто-серый, с недолгим свечением грязно-красных лучей; чем ниже становилось солнце, тем большие части долины покрывала тьма. Никогда прежде закат в Персиковой долине не был так страшен и тосклив.

Теперь Нирвана, после длинного дня скрытых обид, должна была выдать нечто вроде: «Я же вам говорила! Веды не ошибаются…» – но она молчала; мнимое знание сильно отличается от истинного зрения тем, что во мнимом кроются толики надежды, но когда видишь подобное, веры не остается. Сделавшись тонкой и ранимой, она прижалась к любимому плечу. Волк в ответ крепко обнял ее своими крупными руками, спрятав от всего внешнего. Плакала ли она, боялась ли, было неясно: Лютер держал ее словно ребенка, одной рукой обхватив спину, другой взяв под голову, – за этими объятиями сложно было что-либо рассмотреть.

– Дальше сегодня не пойдем, слишком темно и неспокойно. Кто знает, что может ожидать нас в этих гиблых перелесках, – промолвив Борис, тяжело вздыхая.

– Нет! Как же это? Мы должны идти! – взбунтовался Гордофьян. – Что, если там есть живые? Они ведь ждут нас, и им нужна наша помощь!

Борис стоял на своем:

– А что, если враг все еще там? Мы ведь ничего не знаем, может быть, их десятки, а может, и того больше. Как бы нам самим потом помощь не понадобилась.

– Вы ведь главы Талар-Архаси, сильнее вас никого нет!

– Есть, Гордоф, – шепнула Нирвана, – всегда есть те, кто сильнее.

– Прости, Гордоф, но они правы, деревня с сотнями несвычных уничтожена не руками слабых. Те, кто это сделал, очень сильны и организованны, а от нас от мертвых толку мало, лучше будет дождаться рассвета.