- -
- 100%
- +
Глава 1
ПРОЛОГ
В реставрационной мастерской Эрмитажа пахло терпентинным маслом, кофе и даммарным лаком. Резкий, смолистый, въедливый запах, но именно так для Лены пахла вечность.
Она задержала дыхание. Кисть «нулевка», колонок, волосок к волоску, зависла в миллиметре от бедра Данаи. В этом месте, на стыке золотистой кожи и темной драпировки, старый лак помутнел и пошел мелкой, как паутина, сеткой кракелюра.
Перед Еленой Солль стояла задача не переписать картину, а вылечить. Впустить свет обратно в слой, который Рембрандт положил здесь почти четыреста лет назад.
В Эрмитаже стояла та особенная, ватная тишина, которая бывает в музеях после закрытия, где только гул климатической установки – ровный, утробный звук, похожий на дыхание спящего зверя, напоминал о времени.
Идеальный климат. Идеальный мир, запечатанный в вакууме.
Лена коснулась холста. Мягко. Едва-едва. Полимеризованное масло приняло свежий мазок. Она выдохнула.
За толстым бронированным стеклом февраль заносил снегом Санкт-Петербург. Метель билась в стекло, но здесь, внутри, стихии не существовало. Здесь существовало только золото. Теплое, живое свечение, льющееся с полотна. Говорили, что Рембрандт добавлял в краски толченый янтарь. Лена знала, что это миф, но каждый раз, работая с лессировками, хотела в это верить.
Лампа над мольбертом мигнула.
Лена отдернула руку. Профессиональный рефлекс, чтобы не смазать работу.
Лампа мигнула еще раз. На секунду тело Данаи стало серым, мертвым, потом снова вспыхнуло теплом.
– Ну же, – прошептала Лена, глядя на люминесцентную трубку: – Не сейчас. Снова эти скачки напряжения.
И тут исчез звук.
Умер гул климатической установки. Перестали шуметь увлажнители. Щелкнуло где-то в стене реле.
И все затихло. Тишина стала абсолютной. Она давила на уши, как толща воды.
С ней вместе пришла тьма.
Не просто выключился свет в помещении. Он исчез везде. Погасла лампа над мольбертом. Умерли зеленые огоньки на пультах охраны. Даже дежурная подсветка в коридоре, которая всегда пробивалась сквозь щель под дверью, пропала.
Лена замерла в темноте, сжимая кисть так, что заболели пальцы. Запах скипидара вдруг стал удушающим.
Она сделала шаг к окну. Пол скрипнул. Звук прозвучал как выстрел.
А потом, где-то далеко, за толстыми стенами дворца, что-то ухнуло. Стекла задребезжали. С потолка посыпалась мелкая, сухая пыль.
Лена вскинула голову. Тьма стояла такая, что она не видела даже собственной вытянутой руки.
Она сделала еще пару шагов, чтобы посмотреть на набережную. Туда, где секунду назад еще текла река из автомобильных фар, где подсвечивались Ростральные колонны, где светились окна домов на Ваське.
Сейчас там не было ничего.
Город исчез. Черная, ледяная пустота поглотила абсолютно все. Ни огонька. Ни отблеска. Только снег, летящий из черноты в черноту.
Лена прижалась лбом к холодному стеклу. Оно еще держало музейное тепло, но холод с той стороны уже начинал просачиваться, выискивая щели.
Авария на подстанции? Теракт? Война?
Отключения электричества периодически случались, но чтобы вот так? Совершенно весь город?
Ладно. Она точно знала, что нужно делать.
В полной темноте, ориентируясь только на память кончиков пальцев, Лена вернулась к станку и нашла на ощупь тяжелую бархатную ткань.
Она не побежала к выходу. Она не стала искать связь.
Она накрыла «Данаю». Бережно, подтыкая края, чтобы ни одна пылинка, ни один сквозняк не коснулись еще сырого слоя лака.
Аккуратно положила кисть рядом с палитрой, повернулась, по памяти нашла выход в коридор. Но перед тем, как закрыть за собой дверь мастерской, она прошептала в темноту:
– Спи.
Где-то далеко, за толстыми стенами Эрмитажа, завыли первые сирены. Лена не догадывалась тогда, что в тот февральский день мир кончился, но знала, что картина должна выжить.
Глава 2
ГЛАВА 1
Легкие горели так, будто она вдохнула не сырой мартовский воздух, а толченое стекло. Каждый вдох со свистом, каждый выдох с хрипом, который, наверное, был слышен на весь Ржавый Пояс.
Семьдесят восемь лет. Худшее время для марафона по пересеченной местности.
– Ба, не отставай! – крикнул Тим, не оборачиваясь.
Он бежал легко, пружинисто, перемахивая через кучи ржавой арматуры и лужи, подернутые радужной мазутной пленкой. На его спине подпрыгивал, примотанный веревкой, старый пластиковый тубус. Он глухо бил парня по лопаткам.
Для Лены этот звук был страшнее выстрелов, грохотавших где-то позади.
– Не тряси, – просипела она, сплевывая вязкую, соленую слюну: – Тим, ради бога. Красочный слой.
Она споткнулась о кусок бетона, торчащий из грязи, как гнилой зуб. Колено пронзила острая боль, но Лена даже не вскрикнула. Надо было беречь дыхание.
Сзади, метрах в ста, снова бахнуло. Самопал. Пуля взвизгнула, ударив в металлическую опору ЛЭП, и осыпала лицо ржавой крошкой.
– Они отсекают нас от коллектора! – Тим резко затормозил перед нагромождением плит, схватил Лену за локоть и буквально вздернул наверх: – Давай, шевели ногами, ба! Если эти черти прострелят нам тубус, Барон не заплатит ни патрона!
– А если они прострелят меня, платить будет некому, не забывай! – огрызнулась Лена.
Она перевалилась через плиту, ободрав ладони о шершавый бетон. С неба сеялась мелкая, едкая морось. Кислотный дождь был обычным делом для Питера еще до Отключения. Он щипал кожу на шее, но Лене было плевать. Она смотрела только на спину Тима.
Тубус. Внутри, свернутый в рулон, лежал кусок холста. Сорок на шестьдесят сантиметров. Фрагмент «Утра в сосновом лесу». Два медведя, смотрящие в туман. Шишкин и Савицкий писали их в девятнадцатом веке, не зная, что через полтора столетия эти медведи будут стоить намного дороже человеческой жизни.
Старый лак. Хрупкий грунт. Если пацан упадет на спину, медведи превратятся в цветную труху.
– Тупик, – выдохнул Тим.
Лена подняла голову. Они выскочили на разрушенную эстакаду. Дорога обрывалась, словно откушенная великаном. Впереди провал метров в пять. Внизу, в темноте, шумела вода, несущая в море кислотные стоки. Оттуда тянуло серой и гнилью.
Тим подбежал к краю, глянул вниз, потом на Лену. В его глазах впервые мелькнул страх. Не за себя. За нее.
– Я перепрыгну, – быстро сказал он: – Разбегусь и…
– А я нет.
Лена прислонилась к ржавому ограждению, пытаясь унять сердце, которое колотилось уже где-то в горле.
– У меня сточенный сустав и эмфизема, Тим. Я пойду на дно, как камень.
Топот тяжелых ботинок за спиной становился громче. Мусорщики. Они не знают, что такое Шишкин. Они знают только, что эта старуха несет хабар.
Лена сунула руку в карман плаща. Пальцы нащупали холодный ребристый цилиндр фальшфейера.
– Тим, – голос Лены стал жестким: – Прыгай. Крепи трос на той стороне. Быстро.
– Я тебя не оставлю им на съедение, ба!
– Ты несешь картину, идиот! – рявкнула она: – Ты здесь контейнер, а я сопроводительная документация. Контейнер сейчас важнее. Прыгай!
Тим скрипнул зубами, отошел на пять шагов назад, разбежался и, оттолкнувшись от края, взмыл над провалом.
Он приземлился тяжело, с перекатом. Но главное, Лена увидела, как парень тут же вскочил, срывая с пояса моток альпинистской веревки.
Из-за угла бетонной плиты вывалились трое. Вблизи они выглядели еще хуже, чем в ее воспоминаниях. Лохмотья, поверх которых надеты куски пластиковой защиты от мотоциклов. Лица, замотанные грязными тряпками. У всех одинаковые, мутные и голодные глаза.
Огромный вожак, с язвами на лбу, вскинул обрез.
– Стоять, сука! – рявкнул он: – Рюкзак на землю!
Лена медленно подняла левую руку ладонью вперед. Правой она сжимала под курткой фальшфейер.
– Не двигайся, – ее голос дрожал, но слова были четкими: – Ты знаешь, что у меня в рюкзаке?
– Жратва? Патроны? – вожак сделал шаг вперед: – Мне плевать. Давай сюда.
– Здесь ветошь, пропитанная маслом и лаком, – соврала Лена, глядя ему в глаза: – И литр чистого спирта.
Она сняла крышку и чиркашом резко провела по запалу.
Резкое шипение перекрыло шум дождя. Алое, яростное пламя вырвалось из трубки, осветив серые лица бандитов мертвенным красным светом.
Лена поднесла факел не к ним, а к своей груди. К лямкам рюкзака.
– Один шаг, – тихо сказала она: – И я превращаюсь в факел. Вы не получите ничего, кроме кучи пепла и старого, горелого мяса.
Вожак замер. Дуло обреза дрогнуло. В этом мире вещи ценились выше людей, и он не мог позволить себе уничтожить добычу. Жадность боролась с инстинктом убийцы.
– Ты блефуешь, старуха, – прохрипел он, но шагать перестал.
– Я девяносто седьмого года, внучок, – усмехнулась Лена, чувствуя, как дым ест глаза: – Я пережила Отключение, Чумную Зиму и трех мужей. Думаешь, мне слабо сгореть назло такому уродцу, как ты?
С той стороны провала раздался свист. Тим закрепил трос.
Момент истины.
Она разжала пальцы. Фальшфейер упал вниз, прямо в лужу мазута, растекшуюся между ней и бандитами. Секунда, и воздух взорвался. Дорога вспыхнула стеной жирного, черного огня. Мусорщики шарахнулись назад, закрывая лица руками.
Лена развернулась и, не глядя, шагнула в пустоту.
Сердце пропустило удар. Веревка, которую она успела накинуть на карабин обвязки, натянулась со звоном струны. Рывок едва не вывихнул бедро.
Маятником пролетев над черной водой и врезавшись плечом в бетонную опору на другой стороне, Лена возвращала дыхание.
Сильные руки схватили ее за шиворот и рывком втащили на твердую поверхность.
Она лежала на спине, хватая ртом воздух, смешанный с гарью и щипающим дождем. Над ней склонился Тим. Он был бледен.
– Ты… – выдохнул он: – Ты чокнутая, ба.
– Картина? – прохрипела Лена, пытаясь сесть. Плечо горело огнем. – Медведи целы?
Тим похлопал себя по спине.
– Целы. Даже не поцарапаны.
– Хорошо, – Она сплюнула кровь. Обошлось только прикушенной щекой: – Тогда помоги мне встать. У нас аукцион через час. Не стоит опаздывать к Барону.