Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1
- -
- 100%
- +
Соотношение целого ряда терминов является дискуссионным, например таких: информационно-психологическая война и информационно-психологическое противоборство, средства информационно-психологического воздействия и каналы информационно-психологического воздействия, объект информационно-психологической войны и мишень информационно-психологической войны. Поэтому создание системы базовых понятий лингвистики ИПВ и их терминологическое определение является одной из ее первоочередных задач.
Другая проблема, входящая в круг интересов рассматриваемого направления лингвистических исследований, связана с определением и разграничением субъектов, объектов и мишеней ИПВ. Одни исследователи к субъектам информационно-психологического воздействия относят информационные системы, прежде всего сознание людей [Тагильцева 2013: 133], другие – различные институты и спецслужбы государств [Авцинова 2011: 42], средства массовой информации, органы пропаганды международных организаций, негосударственные структуры (блогеры, хакеры, неструктурированные сетевые сообщества) и т. п. [Смирнов 2013: 87]. Полагаем, что термин «субъект ИПВ» целесообразно использовать как родовое обозначение понятий «инициатор ИПВ» и «актор ИПВ».
Наблюдения показывают, что понятия объекта и мишени ИПВ неравнозначны. Мы полагаем, что объектом такой войны логично считать сознание людей. В таком случае мишенями являются понятия и представления о связанных с объектом сторонах действительности, которые подвергаются негативной оценке для оказания давления на объект. Так, в настоящее время мишенями ИПВ являются: властная вертикаль, Русская православная церковь, внешняя политика руководства страны, русский язык, русская литература и т.д. (см. [Сковородников, Королькова 2015]).
Выделяют три «уровня» (аспекта) ведения информационно-психологического противоборства: стратегический, оперативный и тактический. «В основном на стратегическом уровне информационного геополитического противоборства должны действовать высшие органы государственной власти России, а спецслужбы и крупный национальный капитал – на оперативном и тактическом уровнях» [Панарин 2012]. На каждом из названных уровней используются определенные реализующиеся в речи стратегии и тактики. Их систематизация и описание также входит в проблемное поле лингвистики ИПВ с предварительным уточнением самих понятий речевых стратегий и тактик применительно к информационно-психологической войне.
Иногда используется термин «организационная война» для обозначения проведения разного рода мероприятий, направленных на ослабление или уничтожение противника, разрушение его организационных структур. Следовательно, можно говорить об организационном уровне ведения ИПВ. Примером войны на таком уровне может служить снятие с эфира федерального канала «Россия-24» 38-го выпуска «Бесогона» Никиты Михалкова, которое стратегически объясняется стремлением не допустить в эфир неугодную руководству канала информацию, а тактически оправдывается нарушением корпоративной этики в случае демонстрации фильма: «В эфире каналов холдинга не допускается появление материалов, которые наши коллеги по телевизионному цеху могут расценить как недружественные и тем более – оскорбительные. По опыту 1990-х российское телевидение знает, как возникают и к чему приводят “эфирные войны”» [http://lenta.ru/ news/2015/12/14/besogon/]. Другим примером организационной войны является широкое распространение так называемых «соросовских» учебников истории, суть которых заключалась в искажении истории России, направленном на изменение национального самосознания и в целом картины мира (подробнее об этом см., например, материал под названием «Уничтожение школы» в газете «Завтра» 2004 г., № 32).
Ощущается необходимость разработки методики выявления, анализа и типологизации языковых особенностей текстов ИПВ. Наблюдения над «манипулятивными играми в слова», занимающими важное место в информационной войне, содержатся, например, в книгах некоторых лингвистов: «Кто управляет Россией?» [Миронова 2010], «Игры в слова: манипулятивные операции в текстах СМИ» [Васильев 2013 б]. Однако не меньший интерес для лингвистов представляют публикации, которые, несмотря на то, что их авторы не являются филологами, содержат отдельные наблюдения над языковыми особенностями ИПВ, например над креативными «находками» акторов войны: «Так, создано слово “фашизоидный” как гибрид понятий фашиста и шизофреника и помещено рядом со словом большевистский» [Там же: 154]. И.Н. Панарин пишет, что в конце ХХ века широкое распространение получил «метод семантического манипулирования», который состоит «в тщательном отборе слов, вызывающих либо позитивные, либо негативные ассоциации и таким образом влияющих на восприятие информации (наш человек – разведчик, их – шпион и т. д.)» [Панарин 2012]. Или вот, например, наблюдения над использованием языковых средств реализации стратегии компрометации В.И. Ленина: «Среди интеллигенции стало распространяться ироническое отношение к Ленину. В одном из отраслевых институтов был даже выработан эзопов язык, в котором В.И. Ленин обозначался термином “бородейка”, а партработники – термином “пузанок”, рядовые люди, верящие в Ленина, – термином “совки”. Кстати, последний со временем получил очень широкое распространение» [Лисичкин, Шелепин 2005: 174–175].
Немаловажным считаем выявление возможностей тропеических, фигуральных и иных речевых приемов, используемых в ИПВ. Например, можно отметить широкое употребление приема трансформации прецедентного текста как способа искажения информации, например: Социализм – это советская власть плюс электрификация всей колючей проволоки (Твой Додыр. 2001. № 26). Ср. с высказыванием Ленина: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, ибо без электрификации поднять промышленность невозможно» [Ленин 1970]. Полнота и разнообразие использования речевых приемов в ИПВ должны составить предмет отдельного исследования.
Интересно замечание Д.Н. Зеркалова, правда в ином аспекте, о роли языковых средств в формировании исторического сознания народа и в какой-то степени в противостоянии психологическому воздействию: «…если бы удалось вырвать из национального сознания память о Победе, то для народа России была бы уничтожена система “всех важнейших линий интерпретаций настоящего”. Более того, была бы уничтожена система координат для оценки реальности, то есть была бы рассыпана мировоззренческая матрица народа. Он был бы лишен языка (“Риторических средств выражения”). Кроме того, народ был бы лишен и общих художественных и эмоциональных средств общения внутри себя и с государством – он утратил бы язык “высоких коллективных чувств” и язык “лирической государственности”» [Зеркалов 2012: 489].
Исследователи выделяют приоритетные направления государственной политики России по противодействию информационно-психологическим атакам [Авцинова 2011: 46: Мушта 2009: 41; Панарин 2012]. Языковой аспект проблемы противодействия такой войне должен входить в круг вопросов лингвистики ИПВ. Примером информационного противостояния и одновременно контрманипуляции может служить публикация в газете «Завтра», в которой доказывается, что в слове «ватники», которое русофобы пытаются сделать символом отсталости, неполноценности русского народа, на самом деле нет ничего оскорбительного. Автор статьи пишет, что ватник – удобная и привычная русская одежда; в ватнике любил ходить император Александр Третий; войну с фашистами выиграли в ватниках; это «самая массовая и самая демократичная зимняя одежда в мире, спасшая от холода миллионы жизней»; в ватнике проходил лагерный срок А. Солженицын; в нем ходил нобелевский лауреат Иосиф Бродский, Борис Пастернак, Виктор Астафьев, Василий Шукшин. «Ватник на сегодня – это самая известная русская одежда. Ватник у миллионов людей символизирует не лентяев и лодырей, не пьяниц и воришек, а как раз наоборот – все самые героические деяния народа: период великих строек, период великой войны, период восстановления, или же самые трагические периоды в жизни страны: лагерные репрессии, ссылки, тяжёлый труд. Так что ватник – это звучит гордо» (Завтра. 2015. № 21).
Специфика лингвистики ИПВ диктует необходимость обращения к разработкам многих дисциплин, таких как философия, психология, история и культурология. Большую значимость для лингвистики ИПВ имеют исследования смежных лингвистических дисциплин, например теории политической метафорики (см. [Баранов, Караулов 1994; Чудинов 2003; Чудинов 2013; Будаев, Чудинов 2008] и др.), поскольку метафора является одним из способов конструирования картины мира – одного из объектов психологического воздействия. Эти исследования дают богатый материал для аналитического осмысления и обобщений.
Взаимодействие лингвистики ИПВ с другими дисциплинами может составить содержание отдельной научной публикации, поэтому ограничимся приведением некоторых наблюдений журналистов над связью языка и культуры, языка и истории. Например, на высказывание Алексея Цветкова, начинающееся словами «Обрекая себя на русскую духовность…», журналист реагирует таким образом: «И не так уж важно, чем завершает живущий в Праге А. Цветков свой пассаж. Неприятно уколола фальшь в начале фразы. <…> Искажается изначальный смысл творчества и самой культуры, поскольку обрекать можно лишь на бездуховность» (Литературная газета. 2013. № 14). Другой пример связан с оценкой стратегии «очернения» истории страны: «К сожалению, в России ее великое прошлое “всячески топтали в 90-е годы. И до сего дня этим занимаются такие телеподмастерья, как Н. Сванидзе, Л. Млечин и их единомышленники среди историков, деятелей культуры и политики, прикрываясь «восстановлением исторической правды”» (Завтра. 2013. № 51). Такую ситуацию в исторической науке профессор Санкт-Петербургского государственного университета В.С. Брачев объясняет, приводя высказывание профессора И.Я. Фроянова: «…совершенно понятно, чем им всем не угодила наша классическая историческая наука. Она им просто как кость в горле, потому что историческая наука формирует национальное самосознание. Известно, что знание истории делает человека гражданином» (Литературная газета. 2011. № 5).
Сказанное свидетельствует о высокой степени актуальности лингвистики ИПВ, поскольку эта война разворачивается в настоящее время в России, и именно лингвисты способны помочь государству и обществу противостоять ей.
1.3. Ключевые понятия и термины лингвистики ИПВ
Поскольку мы разделяем точку зрения тех исследователей, которые считают информационную войну, а следовательно и ИПВ, «наиболее острой формой информационного противоборства», направленной на нанесение вреда противнику [Воронцова, Фролов, 2006: 66] (см. также, например, [Некляев 2008]), информационно-психологическая война была определена нами выше как противоборство сторон (государств, партий, корпораций и т.д.), которое возникает из-за конфликта интересов и осуществляется путем намеренного информационного воздействия на сознание противника для его когнитивного подавления и/или подчинения, а также посредством использования мер информационно-психологической защиты от такого воздействия. В этом определении обозначены возможные субъекты ИПВ. Есть два типа субъектов ИПВ: субъект-1 – инициирующий ИПВ (инициатор); субъект-2 – противостоящий инициатору ИПВ. Причем нападающая и обороняющаяся стороны в процессе ИПВ могут меняться местами.
Целеполагание субъекта информационно-психологической войны – это всегда стремление достичь комплекса положительных для себя результатов − политических, экономических, социальных и/или идеологических – за счет нанесения ущерба противоположной стороне.
Предлагаются типологии субъектов информационной войны. Так, типология, предложенная А.В. Манойло, А.И. Петренко и Д.Б. Фроловым, учитывает следующие виды субъектов информационного влияния: государства, их союзы и коалиции; межгосударственные организации; негосударственные незаконные вооружённые формирования и организации террористической, экстремистской, радикальной политической или религиозной направленности; транснациональные корпорации; виртуальные социальные сообщества; медиакорпорации; виртуальные коалиции [Манойло 2003: 281; Манойло и др. 2004].
Непосредственного исполнителя, выступающего на одной из сторон информационно-психологической войны, называют акто-ром. Им может быть как отдельное лицо (например, автор текста), так и группа людей, коллектив (например, редакция газеты). Представляется важным подчеркнуть, что инициатор и актор могут совпадать в одном субъекте, а могут и не совпадать в случае, если инициатор (например, определенная компания, учреждение, политическая партия, правящий класс какого-либо государства) является заказчиком, а непосредственным исполнителем (актором – коллективным или индивидуальным) – конкретное лицо или орган СМИ.
Объектом ИПВ, с нашей точки зрения, является сознание (психическое состояние) народа в целом или какой-либо целевой группы (социальной, конфессиональной, профессиональной и т.д.), а также сознание какого-либо индивида (более редкий случай). В связи с глобализационными процессами, происходящими в современном мире, объектом ИПВ часто становится сознание всего человечества или его значительной части.
Необходимо дифференцировать понятия объекта и мишени, поскольку, как нам представляется, объект ИПВ − это сознание тех или того, на кого направлено речевое воздействие с целью его изменения, а мишень − понятия и представления о связанных с объектом сторонах действительности, которые подвергаются негативной оценке. Причем в мишени может быть выделено ядро (или болевая точка), на которое направлен основной удар субъекта ИПВ. Так, например, для дискредитации Русской православной церкви в глазах российского народа, и прежде всего верующих, мишенью может стать и становится образ Патриарха Кирилла; для дискредитации властной вертикали Российского государства в глазах нашего и других народов – образ Президента В.В. Путина, правящей партии, внешней политики страны и т.д.
В теории войны используется понятие стратегии: «Стратегия <…> должна поставить военным действиям в целом такую цель, которая соответствовала бы смыслу войны. Она составляет план войны и связывает с поставленной военным действиям целью ряд тех действий, которые должны привести к ее достижению; иначе говоря онa намечает проекты отдельных кампаний и дает в них установку отдельным боям» [Клаузевиц 2007]. В лингвистике ИПВ, наряду с понятием стратегий и тактик (их определения см. в главе 3), может оказаться полезным понятие информационно-психологической операции, под которым понимают «…весь комплекс мероприятий, направленных на достижение военно-политических целей информационно-психологическими средствами» [Караяни, Сыромятников 2006: 242]. Таким образом, операция является частью комплексной стратегии воздействия [Операции… 2015: 394], а способ практического осуществления операции можно называть методом.
Психологическое воздействие как «преднамеренное и целенаправленное вмешательство в процессы психического отражения действительности» [Белянин 2009: 363] осуществляется по определенным каналам.
Каналы распространения (подачи) информации в лингвистике ИПВ целесообразно понимать как «технологические системы производства и распространения сообщений, к которым относятся радио, телевидение, пресса, интернет, а также мобильная связь…» [Семкин 2015: 34].
Под информационно-психологическим оружием понимают «совокупность средств, избирательно влияющих на психическую деятельность людей с целью задания ей необходимых характеристик, целенаправленного управления человеческим поведением, а также управляющих качественно-количественным состоянием информационного ресурса противника в интересах успешного решения боевых задач» [Ефремов и др., 2000: 65]. Таким оружием считаем высказывания и тексты любого жанра, в основу организации которых положены стратегия и тактики дискредитации какой-либо мишени (мишеней). По сути информационно-психологическое оружие – это и есть «средства ведения психологических операций» (в понимании [Операции… 2015: 378]). С.Н. Плотниковой в научный оборот введен термин «дискурсивное оружие» [Плотникова 2009], который органично вписывается в систему терминопонятий лингвистики ИПВ.
Названные выше термины интегрируются понятием технологии ИПВ, под которой мы понимаем систему последовательно применяемых субъектами войны способов информационно-психологического воздействия (операций, методов, приемов), в результате чего достигается планируемый результат.
Глава 2. Научные основания лингвистики ИВП
2.1. Философские основания лингвистики ИПВ
Один из постулатов философии науки гласит, что «в любой области знания должна быть собственная сфера оснований, ставящая своей целью не расширение или применение знаний, а их обоснование, шлифовку, повышение строгости доказательств…» [Ушаков 2005: 17]. Представляется логичным начать рассуждения с философских оснований как наиболее общих, так как именно философия задает науке мировоззренческий и методологический базис, необходимый для исследовательской деятельности, выступая тем самым предпосылкой любого научного исследования, создавая необходимый для него концептуальный фон, проясняя основания и содержание научного знания [там же: 17–19].
Специалисты в области методологии утверждают, что, в отличие от простого описания изучаемых явлений и процессов, наука строит идеальные их модели, позволяющие адекватно описывать тот или иной объект или явление действительности. Модель представляет собой «аналог познаваемого объекта, заменяющий его в процессе познания» (Ю.М. Лотман, цит. по кн. [Лосев 1982: 224]). Говоря о модели ИПВ, мы имеем в виду систему понятий (категорий, идей), составляющих суть этого явления, его основное когнитивное содержание. Построению такой модели и способствует философия, которая дает науке понятийную, или категориальную, поддержку, а также обеспечивает ее определенными содержательными представлениями, исходными тезисами. «Если в культуре не сложилась категориальная система, соответствующая новому типу объектов, то последние будут воспроизводиться через неадекватную систему категорий, что не позволяет раскрыть их сущностные характеристики», – пишет В.П. Кохановский [Кохановский 1999: 198].
В литературе по проблемам философии информационных войн исследователь ИПВ может почерпнуть целый ряд базовых понятий, например: информационное воздействие, информационное оружие, стратегии информационной войны, информационная угроза, информационная мишень, информационное общество, информационная операция, информационная безопасность, оператика, стратегия, тактика, принципы ведения войны, глобализация, фальсификация истории, историческое сознание, историческая память, общественное сознание, мифы, символы, идеология, идеологическое прикрытие, философия войны, философия информационной войны, модель информационной войны [Керсновский 2010; Расторгуев 2003; Лисичкин, Шелепин 2003 и др.].
Говоря далее о философских работах, под философами мы понимаем не только профессионалов в этой области, но и известных мыслителей вообще, в том числе выдающихся общественных и религиозных деятелей, писателей, учёных и т.д. Так, применительно к России следует иметь в виду, что русская философская мысль выражается часто не только в собственно философских работах, но и в художественных и публицистических текстах. Выдающийся русский философ XX века А.Ф. Лосев пишет об этом так: «Среди русских очень мало философов par excellence: они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий. В связи с этой “живостью” русской философской мысли находится тот факт, что художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В прозаических сочинениях Жуковского и Гоголя, в творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме» [Лосев 1991: 213–214]. С этим тезисом А.Ф. Лосева соотносятся мысли, высказанные А.А. Брудным, который пишет о разных типах философствования, в том числе об американской философии успеха, имеющей прикладной характер (см. об этом [Брудный 1998: 276]).
Осмысление многих философских проблем (познания человека и смысла его существования, отношений человека и мира, бытия человека в «мире людей» и др.) в преломлении к событиям, связанным с информационно-психологическими войнами, находим в наблюдениях людей, являющихся представителями самых различных профессий и публично выражающих свою позицию в СМИ. Приведем некоторые наблюдения.
▪ О цели информационно-психологической войны: «цель идеологической войны: заменить русское культурное ядро России (русский менталитет) на западное (западный менталитет), “протащив при этом Россию через катастрофу”», «речь идет о смене менталитета, или, в другой терминологии, социокультурного кода» (Наш современник. 1993. № 2), поэтому особую важность приобретает формирование, прежде всего у молодого поколения, «духовно-культурной матрицы», включающей в том числе «культурные, нравственные, эстетические и этические нормы, национальный подход к пониманию прекрасного» (Взгляд. Деловая газета 22.04.2014. URL: http://vz.ru/politics/2014/4/22/683423.html).
▪ О роли смыслов и ценностей в информационно-психологической защите: «Прежде, чем говорить об обороне, надо сказать о смыслах и ценностях. В послании президента Федеральному собранию от 12.12.12 были обозначены наши смыслы и ценности. Дан диагноз: в России произошла демографическая и ценностная катастрофы. Какие ценности обозначены президентом? Это национальная и духовная идентичность, ответственность перед будущим. Это работа, творчество и компетентность. Это справедливость и нравственность. Слова очень хороши, а дальше нужны дела» (Завтра. 2014. № 9).
▪ О необходимости избавиться от комплекса национальной неполноценности: «Комплекс неполноценности некоторых русских перед Западной Европой шокирует меня, я знаю, что это совершенно неоправданно, и мне трудно это понять.
Я вижу этот комплекс основным препятствием развития страны. России мешает навязчивое желание подражать западной модели, не только брать у Запада то, что может быть полезно, но и развивать уникальную и индивидуальную русскую систему существования.
Московский “креативный класс” должен перестать мечтать о глобальной европеизации России, забыть о своей неполноценности и признать, что Запад давно уже не является моделью», – говорит француз А. Латс (Литературная газета. 2013. № 43).
▪ О необходимости консенсуса: «Когда сегодня говорят об информационной войне, обычно подразумевают, что началась обработка российского населения в нужном тем или иным элитам той или иной страны направлении. Основная драма любой стратегической информационной операции, однако, развёртывается внутри той страны, которая её проводит. Любое изменение политики сопровождается изменением содержания того, что правящие слои говорят своему населению. Чтобы делать что-то вне страны, элиты сначала должны прийти к консенсусу и осуществить подготовку своего народа, объяснить ему, что хорошо и что плохо» (Литературная газета. 2014. № 1).
▪ О важности стратегического понимания информационной войны: «В этой ситуации содержательная дискуссия может быть лишь второстепенным инструментом, подтверждающим серьезность и обоснованность позиции государства, но сводить всю информационную политику лишь к содержательным возражениям – значит заранее обрекать себя на поражение и, затем, гибель: это стратегическая оборона.
Российское государство должно исходить в своих действиях из понимания того, что речь идет не об ущемлении его интересов, а о самом его существовании» (Завтра. 2014. № 30); «…Долгосрочную государственную стратегию невозможно построить только лишь на основании реагирования на уже появившиеся угрозы. <…> Не всегда власть умеет перед лицом общества обосновать необходимость превентивных мер на различные неявные угрозы, – и это может стать проблемой для всей нации» [http://vizantarm.am/page. php?304 (дата обращения: 29.04.2017)].
▪ О внешних и внутренних информационных войнах: «Я вовсе не хочу сказать, что всё, что происходит с нашим языком, дело рук заокеанских “заговорщиков”. Мы всё творим сами, в том-то и дело», – говорит Владислав Смирнов (Литературная газета. 2014. № 14). Егор Холмогоров более определенно пишет: «Публично оскорблять и унижать наш народ, заявлять о том, что русской кухни не существует, культуру создали иностранцы, у соотечественников, живущих за границей, нет права говорить на родном языке, – нет сомнений, что журналистское сообщество, подпитываемое такими принципами и уверовавшее в корпоративную броню, будет отвечать предательским брюзжанием на любое усиление патриотической повестки Кремля. А если мощь вертикали хоть немного ослабнет – охотно нанесет удар в спину Путину. “Пятая колонна” – понятие в данном случае отнюдь не фигуральное» (Культура. 2015. № 44).