© Текст. Ломакин И.А., 2025
Предисловие
Овеянный романтизмом и загадочностью, образ Евгения Онегина при всём его эгоизме и прагматичности до сих пор остаётся одним из самых притягательных в русской классической литературе.
И дело здесь не только в том, что он добрее и душевнее тех же Печорина и Базарова, но и в том, что судьба его не свершилась с окончанием романа, осталась некоторая недосказанность.
Онегин, в лице которого показан человек своего времени, наделённый умом, честью и благородством, но в целом потерянный в жизни, бесспорно, является знаковым персонажем русской литературы XIX в.
Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин», согласно расчётам литературоведа Ю. М. Лотмана, событийно начинается с хандры Онегина в конце 1819 г. и заканчивается его объяснением с Татьяной в заключении VIII главы в марте 1825 г., накануне трагических событий декабря.
Восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. – важнейшее политическое событие всего XIX в., явившееся своего рода отголоском Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов русской армии 1813-14 гг., наложивших отпечаток на развитие страны вплоть до событий русской революции.
В текущем году мы отмечаем 200-летие восстания декабристов. Это солидный срок, по истечении которого можно ещё раз обратиться к источникам об освободительном движении начала XIX в., но рассмотреть это в разрезе личностей, их устремлений, идеалов и видении будущего.
И здесь возникает вопрос: почему важнейшие явления русской истории и русской литературы той эпохи, по сути, оказались не связанными между собой? Попытку увязать восстание декабристов с сюжетной линией своего главного романа сделал А. С. Пушкин в X главе, которую впоследствии уничтожил. То, что мы имеем сегодня в качестве её набросков, восстановлено по черновым записям поэта значительно позже.
Обращение его к этой теме вполне логично, ведь, согласно одному из первоначальных замыслов поэта, Онегин должен был попасть в число декабристов. Само восстание произошло в тот момент, когда Пушкин работал над IV главой, но никаких намёков на причастность главных героев произведения к тайным обществам не наблюдается до упомянутой X главы, да и там повествование весьма отстранённое.
Развитие темы декабрьского восстания и предшествовавших ему событий в основных главах романа могло иметь для Пушкина серьёзные последствия прежде всего по цензурным соображениям, принеся лишние проблемы в жизни и творчестве, от которых поэт и так не был избавлен. К тому же он попадал в довольно щекотливую ситуацию, когда нужно было выбирать – чью сторону принять: Николая I или декабристов.
С одной стороны, у Пушкина сложились доверительные отношения с императором, основанные на взаимном уважении и схожести жизненных принципов. С другой – многие декабристы были его друзьями или давними приятелями (И. И. Пущин, В. К. Кюхельбекер, М. Ф. Орлов, А. А. Бестужев, П. И. Пестель, М. С. Лунин, В. Л. Давыдов и др.). Так в период кишинёвской ссылки он был завсегдатаем в доме Михаила Орлова, где они часто спорили о политике и о жизни в целом. В его доме поэт познакомился с Павлом Пестелем, который произвёл на него неизгладимое впечатление. В ранние годы Пушкин часто общался с Михаилом Луниным и до конца жизни хранил прядь его волос, как человека выдающегося и легендарного.
В годы своей юности Пушкин был духовно близок к декабристским кругам. Его умонастроения ярко выражались в поэтическом творчестве. Все мы помним его знаменитые стихи: «Вольность», «К Чаадаеву», «Деревня», «Кинжал». Ими зачитывались декабристы, да и не только они, на рубеже 1820-х гг. Стихи ходили в списках по рукам, даже если не были опубликованы, вдохновляя умы и сердца, устремлённые к свободе.
Исходя из предыстории вопроса, Пушкин не имел морального права обойти стороной 14 декабря 1825 г. Этого бы никто из современников не понял. По этой причине в X главе он плотно вторгается в политику, однако так и не находит в себе сил дать исторические оценки во всей их полноте и найти место Онегину в этом повествовании. Разрешить для себя непримиримые противоречия императора и его противников Пушкину так и не удалось, хотя симпатии его явно не на стороне заговорщиков.
Рискну бросить вызов пушкинистике и скажу, что Пушкин внутренне чувствовал свою неправоту в отношении декабристов по части иронических, а иногда даже издевательских оценок, данных им в X главе. Ведь неслучайно ряд декабристов, ознакомившихся с её содержанием, воспринял сентенции поэта крайне негативно, с намёками на его малую осведомлённость.
Возможно, здесь сказалось то, что сам поэт не был членом декабристских организаций, хотя страстно этого желал. Наиболее близок к этому он был в Каменке, имении Давыдовых в Киевской губернии, где происходили многочисленные совещания членов тайных обществ, и существовала одна из управ Южного общества декабристов. Но не будем углубляться в тему взаимоотношений Пушкина и декабристов, об этом написаны горы статей, диссертаций и книг. Ведь здесь нас больше интересует его герой, а Пушкин – всё же не Онегин, о чём он сам недвусмысленно указывает в своём романе.
По правде говоря, такие эпохальные события в истории страны лучше рассматривать на значительном удалении, когда не довлеют никакие межличностные взаимоотношения, накопленные обиды, оказанные услуги и опыт пусть и богатых, но субъективных переживаний.
Стоит упомянуть, что в 1833 и 1835 гг. Александр Сергеевич дважды пытался написать полноценное продолжение онегинской истории, набросав нескольких строф, но по неизвестным причинам работу эту не завершил.
Роман «Онегин. Восставшие строфы» – это мистификация пушкинского сюжета и попытка вплести в живую ткань русской истории судьбу главного литературного героя той эпохи. По мнению автора, судьбы Онегина и декабристов просто обязаны были сойтись, ибо именно декабристы были самыми яркими и прогрессивными фигурами своего времени. Онегин, как человек умный и духовно ищущий себя, не мог остаться в стороне и не проникнуться будоражащим духом перемен.
Весь период существования тайных обществ (1816–1825 гг.) приходится на пору его молодости. Если опираться на хронологию Ю. М. Лотмана, то на момент восстания Евгению ровно 30 лет. Он человек одного возраста, происхождения, воспитания с лидерами декабристов, как и сам Пушкин. Следовательно, «Между Лафитом и Клико» на шумных пирушках и в тесном кругу близких друзей он должен был соприкасаться с идеями и планами заговорщиков. Как человек рассудительный и неболтливый, он мог быть надёжным товарищем в тайных делах и верным единомышленником.
В своей работе я не пошёл по пути дополнения и домысливания за Пушкиным X главы, восстановления утраченных строф и строк (тому уже есть ряд примеров). Я избрал свой путь, более дерзкий, но и более свободный. В моём романе затронут широкий круг представителей революционного движения русского дворянства, где Онегин на начальных этапах деятельности тайных обществ является их активным членом, но период хандры, пребывание в деревне и последующее путешествие отдаляют его от бурной общественной жизни.
И только к концу своего трёхлетнего вояжа он навещает старых друзей на территории Малороссии и Польши.
В 2025 г. предстоит ещё один юбилей – 200-летие первого издания романа «Евгений Онегин». В феврале 1825 г. вышла в свет его первая глава, написанная Пушкиным в 1823 г. в молдавском заточении, в удалении от света, но посвящённая именно препарированию петербургской светской жизни, её пустоте и несбывшимся надеждам молодого поколения после Отечественной войны 1812 г. и освободительных походов русской армии.
Онегинская охлаждённость и мрачный скептицизм являются отражением духовного состояния того времени. В период 1823-24 гг. даже лидеры тайных обществ декабристов переживают внутренний кризис, в частности, П. И. Пестель и Н. И. Тургенев. Отчасти это было связано с крушением на Западе революционного движения, прежде всего в Испании и Италии. Но не стоит сбрасывать со счетов и другую сторону, о которой чуть ранее пишет в своих дневниковых записях Николай Тургенев: «Как посмотришь, в каких руках управление, в каких руках финансы, торговля и промышленность, полиция, правосудие, законодательство! Что после этого остаётся для честных людей?» Как всё это созвучно онегинской отчужденности, переродившейся у него в цинизм и социальную апатию!
Вместе с тем было бы неправильно сводить «Восставшие строфы» исключительно к сюжетной линии Онегин – декабристы. Само название романа не может рассматриваться в одномерном формате. Взаимоотношения Татьяны Лариной и Евгения Онегина проходят красной линией через всё повествование, ведь «Онегин» прежде всего произведение о любви, любви непростой, которая в представленных главах проще уж точно не становится.
Пушкин магией своего слова из довольно обычной истории любви создал шедевр на все времена, при этом роман как бы разомкнут во времени и даёт пространство для фантазии
в части дальнейшей судьбы главных героев. Всё это говорит о том, что роман сюжетно не исчерпан, и сама концовка его подталкивает читателя к конструированию будущего.
«Восставшие строфы» написаны той же онегинской строфой, что и роман А. С. Пушкина, с сохранением языкового своеобразия XIX в. Он так же разделён на главы, тематически обособленные друг от друга. Книга 1 – «Над бременем свободы», представленная на суд читателя, состоит из трех глав и является первой частью романа, так что окончание истории ещё впереди, но два упомянутых юбилея (романа и восстания) диктуют необходимость выхода в свет уже завершённой части произведения.
За прошедшие два столетия коренным образом изменились и политическое устройство, и мир вокруг нас, но пушкинские герои, могучей силой его дарования обречены жить вечно, так же вечно бередя нашу фантазию историей своей любви и побуждая нас продлить её вдохновенным слогом. И даже в этом нашем стремлении неизменно будет торжествовать гений Пушкина!
Книга 1
Над бременем свободы
Глава первая
Да, славен и велик был наш авангард!
Такие личности не вырабатываются у народов даром.
Герцен
I
У петербургской ночи белой
Недолог сумрак колдовской.
Лишь кровь заката охладела,
Благословив небес покой,
Как по велению Авроры
Восток зарёю дышит скорой,
Манящим ширится огнём,
И чары ночи тают в нём.
В лучах рассветных, как живая,
Игриво зыбится Нева.
Прохладой веет синева,
Гранитный берег омывая,
Где снам внимает Летний сад
В чугунной стройности оград.
II
Вот-вот настанет пробужденье,
И сон летучий упорхнёт,
Его воздушные виденья
Туман безвременья сотрёт.
Они, предвечной тайне вторя,
Чредою прожитых историй
Ещё парят под сенью древ,
На тени прошлого призрев.
Одно правдивое преданье,
Как в лёгком мимолётном сне,
В саду привиделось и мне
В минуты летнего свиданья.
Его из бездны бытия
На суд пристрастный вызвал я.
III
Хандры уступчивый знакомый,
Отшельник, странник и чудак,
К любви нечаянной влекомый
И угодивший с ней впросак,
Влачащий свой удел бесцельный,
В душе хранящий грех дуэльный,
В разгаре молодости дней
Герой истории моей.
Его, конечно, вы узнали,
Он с ранних лет известен вам,
Хотя, доверившись мечтам,
Вы, может, вензель не писали,
Как дева пальцем на стекле,
В две русских буквы О да Е.
IV
Онегин, в сердце уязвлённый,
Любовью тяжко болен был.
Свой разум, страстью напоённый,
Он было Вакху посвятил.
Но с этим пагубным задельем
Недолго прятался он в келье.
Весны живительный рассвет
В душе развеял мрак и бред.
Уняв сомнения, в деревню
Он вешним утром прискакал,
Чтоб крепкий дядин капитал
Не ведал участи плачевной,
Когда губительный залог,
Как призрак, встанет на порог.
V
Его отца печальный опыт
На размышления подвиг,
И знанья новые Европы
Томили разум и язык.
Недаром в юности он праздной
Проникся мыслью буржуазной,
Адама Смита изучал
Без смежных практики начал.
Теперь Евгений натурально
Изжил безделие своё.
Уже несёт ему Гильо
Тетрадь из путешествий дальних.
Привёз с собою странник наш
Замет хозяйственных багаж.
VI
Им овладела страсть к порядку,
Живой к владеньям интерес,
Где новых дум его зачатки
Предмет свой видели окрест.
Душа возжаждала движенья
В живых струях преображенья,
А увлеченья свежий вздох
Не ждал превратностей подвох.
Ему заводы и кожевни,
Крылатых мельниц мерный скрип,
Иль даж простой беседки гриб
В своей заброшенной деревне
Давали пищу для ума,
И завертелась кутерьма.
VII
Теперь тетради и расчёты —
Его ближайшие друзья,
Угодий пахотных заботы
Преобразились от новья.
Сему бескрайнему раздолью
Он отрядил четырехполье,
А верный севооборот
На пять годов прочёл вперёд.
Своей отшельнической доли
Наш друг почти не замечал,
Пока крестьян да скот встречал,
Чредуя хлев, овин да поле.
Но только лишь увял сезон,
Про прелесть жизни вспомнил он.
VIII
Зима в деревне бесконечна,
Однообразием полна,
Уединённости засечной,
Как нарочито, создана.
Томленья праздности унылой,
В дремоте скованною силой,
Теперь Онегину претят,
И прежних искр полон взгляд.
Лишь наш колодник добровольный
Всерьёз отпрянул от тоски,
С ней наигравшись в поддавки,
И осчастливил город стольный
Хотя бы тем, что был живой,
Декабрь грянул роковой.
IX
В свой дом на набережной Мойки
Он возвратился налегке,
В душе со вкусом жизни стойким,
С доходом веским в кошельке.
Припомнить прежние тропинки,
Взглянуть на книжные новинки
И обновить слегка фасон
Уже давно готов был он.
Архитектурные изыски
Евгений бойко изучал,
Ведь дядин дом по ним скучал,
Как сад с ним вместе по расчистке.
Вот вам короткий каталог,
Чем наш герой заняться мог.
X
Онегин кофе пил степенно,
Шатобрианом шелестя,
Как вдруг слуга его почтенный
Влетел, сквозь продых голося:
– Восстанье против Николая!
Идёт ватага удалая,
«За Константина!» – все кричат,
К Сенатской движет их отряд.
«Да кто идёт? Скажи точнее», —
Гильо Евгений оборвал.
Француз симпатий не знавал
К свободолюбия идее:
– Ваш брат Бестужев Михаил[1]
Московский полк туда втравил.
XI
Минуты даром не теряя,
Онегин к выходу готов
И, пистолеты проверяя,
В пиджак суёт за ткань бортов.
Спешит он с Мойки через Невский,
В движеньях собранный и резкий;
Адмиралтейский вот бульвар,
Лишённый весь вальяжных пар.
Исакий, начатый строеньем,
Встаёт из дымки голубой,
В предчувствиях наперебой
О неизбежном столкновенье
Евгений наш орлом предстал,
Где бунт десятый сон видал.
Сенатская площадь в первые часы восстания декабристов
XII
Вот здесь, читатель мой, я должен
От сих событий отступ взять.
Вернее битву мы одолжим,
Пытаясь суть её понять.
Ещё вернее нам Евгений
Проявит прошлое из тени,
Где бурной жизни ближний круг
Знавал не только сонм подруг.
Начнём с его далёких странствий,
Когда унылый пилигрим,
Гоним раскаяньем своим,
Объял российские пространства,
Желая на своём пути
Утратить больше, чем найти.
XIII
Он Петербург покинул шумный
В зените беглых летних дней,
Чтоб суетливый мир подлунный
С ним делал круг ещё быстрей.
Летели дни, версты мелькали,
Москва и Нижний пыль глотали,
За ними астраханский плёс
Отрады сердцу не принёс.
Кавказ и Крым с Причерноморьем
В него вдохнули дух благой,
И данью дружбе дорогой
Он путь избрал степным раздольем.
Затем малороссийский край
Его увлёк в цветущий рай.
XIV
А после к юношества другу
Он в Царство Польское спешит.
Довольно странствуя по югу,
Что тягой к Западу грешит,
Он прибыл к Лунину[2] на встречу,
Где католичеством отмечен
Его и быт, и склад ума,
И убеждений свет и тьма.
Вот дом обширный в Виланове[3]
Евгений видит. У ворот
Уже с борзыми Лунин ждёт,
К охоте резвой наготове.
Любя травить зверей в загон,
Друзей водил на псарню он.
XV
Герой войны, орденоносец,
Отваги чистый образец,
Знаток в хозяйственном вопросе,
Свободомыслия певец,
Был Лунин наш в лета младые
Зачтён в бретёры записные,
Когда отточенный свой ум
Решал отвлечь от вещих дум.
Он на дуэлях чаще дрался,
Чем дождь над Петербургом лил,
С балкона к дамам заходил,
В Испанию уплыть пытался,
Царю приватно объяснив,
Что Финский изучал залив.
XVI
Врождённый оттиск благородства
Носил он гордо на челе,
В том обнаруживая сходство
К прямой онегинской черте.
Пленял харизмою разлитой
Взгляд ироничный и открытый
Глубоких бархатистых глаз,
Умевший дам вводить в экстаз.
Высок, красив он был и статен,
Его пытливый, резкий ум,
Кипя сокрытой тайной дум,
Для верхоглядства не был внятен,
Хоть самобытности огнём
Всё там глаголило о нём.
XVII
Язык остроты и сарказма
Знал в совершенстве Михаил,
Им на наречьи самом разном
Читал, писал и говорил.
Французской школы верным сыном
Он был примерным дворянином,
Но русским был душой своей,
Протест и бунт вверяя ей.
Победы русской соучастник,
Видав ещё Аустерлиц,
Он из безмолвных не был лиц
И этим, к своему несчастью,
Грешок союзный раздувал
Как политический скандал.
XVIII
Скажу при этом вам для справки,
Характер Лунин не унял,
И до решительной отставки
Им Александра он донял.
Свободы дух почуять ближе,
Стал карбонарием в Париже,
Пока влиятельный отец
Покойный не обрёл венец.
Вновь очутясь под русской сенью,
Он был решительно готов
Средь заговорщиков рядов
Торжествовать Союз спасенья,
Покуда в радуге надежд
Ещё не брезжил их мятеж.
XIX
Теперь с Онегиным в Варшаве
Им брезжит сумеречный час
И сладость дружества мешает
С вином и блеском умных глаз.
Пеняет Лунин, как далече
Те годы, что восполнить нечем,
Когда лихой кавалергард
Любил сражений злой азарт.
В гусарском нынче доломане
Он эскадронный командир,
Лаская саблей польский мир,
Хранит его от древней брани,
Где князь Великий Константин
Ему и друг и властелин.
Варшава. Городская ратуша
XX
– Ты помнишь, Лунин, нашу встречу,
Когда нас свет кичливый свёл,
За пуншем пламенные речи,
Забав игривый произвол?
Твоё шумливое геройство
Двора рождало беспокойство.
Тебя журил он, обличал,
Но покровительски прощал.
Там в бликах женского вниманья,
Сквозь призму титулов, чинов
России преданных сынов,
Сердцам даруя трепетанье,
Лучами славы был согрет
Кавалергардский твой колет.
XXI
Тогда ещё хандра чумная
За мной по свету не гналась,
Горячка чувств очередная
Шальных ночей сулила сласть. —
Чуть призадумавшись, Евгений
Ловил мерцающие тени
Свечей, горящих на стене,
А память нежилась в вине.
«Я помню наши разговоры,
Свободный пафос смелых дум,
Кипящих споров гам и шум,
Порой нешуточные ссоры, —
Заметил Лунин, – расскажи,
В чём ныне мир твоей души».
XXII
Онегин Лунину поведал
О путешествиях своих,
Гостеприимнейших обедах
Друзей их общих дорогих.
Как до морской звезды – Одессы —
Добрался из-под гор черкесских,
Как Киев видел и Тульчин
И не скучал нигде один.
Штабистов буйных покидая,
На зов прелестных трёх сестёр
К Давыдовым на пышный двор,
Где над Тясмином нависает
Скалистый Каменки[4] утёс,
Его блудливый чёрт занёс.
XXIII
Там он с Раевским[5] генералом
Шары выцеливал глазком,
Взаймы делился капиталом
С Орловым[6], вечным должником,
Стихам Давыдова[7] дивился,
С женой его уединился
Однажды в гроте, лишь затем,
Что оба чахли от поэм;
Затем с Никитой Муравьёвым[8]
О конституции радел,
И для неё почти созрел,
Хотя внимал с широким зёвом
Горячим доводам чтеца
По части права образца.
XXIV
– Там было мило, в самом деле, —
Онегин скрыл шутливый тон, —
Тебе все руку жать велели
И слали дружеский поклон.
Волконский[9] сильно сокрушался,
Что вам увидеться нет шанса.
Тебя он встретить был бы рад
Под новый киевский контракт.
Юшневский[10] с Пестелем[11], толкуя
О Польском обществе расклад,
Тебе ворожат невпопад:
То ль ветер к северу подует,
То ль южных марево степей
Варшавский обратят Борей. —
XXV
«Ты знаешь, с северным союзом
Я как-то узы разомкнул,
Да и к южанам лишним грузом
На новом месте не прильнул.
О полковой радея службе,
Порой грущу о старой дружбе.
Средь лошадей, собак и книг
Теперь души моей родник.
Охолодив идей горячку
И реформаторский задор,
На холостой взирая двор,
Я родовитую полячку
Для сердца чуткого избрал.
Любовь – не лучший ли финал?»
XXVI
– Любовь – скорее уж, начало, —
Решил Онегин возразить.
– Она нам много обещала,
Чего с неё нельзя спросить.
Вот так же мы полны иллюзий
В любом таинственном союзе,
Где бог политики сулит
Низов согласье и элит. —
«Ты глубоко хватил, Евгений.
Неужто в сутолоке дней
Решил объехать ты друзей,
Сменив житейских впечатлений
Печаль, обман и пустоту
На социальную мечту?» —
XXVII
С усмешкой другу молвил Лунин.
«Я помню чаянья свои,
Что, впавши в прелесть полнолуний,
Низвёл до матушки-земли
Мечты о нашем общем благе,
О равноправье ближних ради,
С чем непременно возрастёт
Имений годовой доход.
Как наше вольное крестьянство,
Поправ ярём и барский кнут,
Благословит свободный труд,
Забудет лень свою и пьянство,
И конституцией наш царь
Русь огласит как пономарь».
XXVIII
– Ты стал трезвее… Это годы
Иль с Константином[12] благодать?
Борца взыскуемой свободы
Теперь в тебе не угадать. —
«Я не терплю пустые толки,
И коль овца рядится в волки,
Иль червь приучен делать вид,
Что вреден мрамору термит.
Пускай тульчинский промыслитель
Республиканский свой недуг
Прибережёт для длинных рук,
Влекущих в мрачную обитель», —
На этом Лунин замолчал
И пробку новую почал.
XXIX
– Тульчин меня радушно встретил.
Юшневский только напряжён,
Держал с боязнью на примете
Вниманье офицерских жён, —
Решивший сбить накал Онегин,
Качался в кресле в сладкой неге,
За другом зорко наблюдал
В тени его дубовых зал.
– У Павла там кипит работа
Под Витгенштейна[13] мирный сон, —
Чуть погодя, продолжил он, —
Да не сразит его икота
И червь сомнений не заест
Под наш критический присест.
XXX
Познал я Пестеля науку,
Как одержимой мысли бег.
Так, возведя идею в муку,
В Мессии метит человек.
Он, рассуждая о спасенье,
Несёт одно порабощенье.
Шальная прелесть вольных дум
Больной его пленяет ум.
Сменив свободу произволом,
В отваге бунта ошалев,
Святыни обращая в хлев,
Царя повергнет он с престола,
А Бога выгонит с небес.
За тем сидит в нём этот бес.
XXXI
Сказал ему я: «Слушай, Павел,
Не трогай царственный престол.
Заповедальных против правил
И клятв народных ты пошёл.
Те реформаторы неправы,
Кто сотрясают твердь державы.
У вас на юге кровь бурлит
Подмыть наш северный гранит.
Вы, разбудив умы и силы
Меж лучших, может быть, людей,
Под разногласый гвалт идей
Россию вздыбите на вилы.
И русский бунт под злобный вой
Толкнёт вас к бездне гробовой.
XXXII
Привыкши лье французским мерить
Родную русскую версту,
Решил народным массам вверить,
Ты просвещённую мечту,
Налётом барским благородства
Прикрыть и варварство и скотство.
Но здесь опасней романтизм,
Чем пресловутый деспотизм.
Колодец вечности бездонный
Всех вас до срока поглотит,
Лишь дух народный разглядит,
Как царский зал качнулся тронный.
В кривой иллюзии плену
Вы потеряете страну». —
XXXIII
«Ты в риторической дуэли,
Должно быть, Пестеля поверг.
Когда ж нет плана в общем деле,
То слов напрасен фейерверк.
Программы эти, манифесты —
Всё суть бумажные протесты.
Вот только если сталь блеснёт,
Тогда настанет их черёд».
И Лунин, саблю обнажая,
Срубил огарки трех свечей.
Онегин колющих речей
Не бросил, тему продолжая,
Что хоть в них распри дух сидит,
Вопрос крестьянский всех роднит.
XXXIV
– Отмена права крепостного —
Вот непременнейшая цель.
Мечта Тургенева[14] хромого
Да добрый пушкинский Ноэль[15]
О том давно вещают миру,
Подчас рылеевскую лиру
Себе в подсобники беря,
Изводят кроткого царя. —
На это Лунин, улыбнувшись,
Дал изумительный ответ,
Вполне годящийся в памфлет:
Как Александровы чинуши,
Тому внимая, речь ведут,
Что баре по миру пойдут.
XXXV
Вот так в беседах вечерами,
В пылу охоты среди дня
Онегин с Луниным стирали
Оттенок скуки бытия.
Меж тем картины жизни летней
Всё неуклонней и заметней
От буйства к увяданью шли,
Страды отмеривая дни.
Тут в пику дружному союзу
Средь королевских древних зал
В балах Евгений увидал
Наталью[16] – лунинскую музу.
Её красою поражён,
Он вспомнил блеск столичных жён.
XXXVI
Три года странствуя по свету,
Герой наш держит путь домой.
Огнём зарниц прощалось лето
С петлёй дороги столбовой.
Едва Евгений снарядился
Да в ворох мыслей погрузился —
Варшава, Вильно, Псков и вот —
У петербургских он ворот.
Где неприступная княгиня
Его похитила покой
Своей прохладой колдовской,
Чьё, как в бреду, шептал он имя.
Но помолчим пока о нём
Пред декабря суровым днём.
XXXVII
На сердце площади Сенатской,
У медной статуи Петра
В каре сомкнулся строй солдатский,
Блестят тревожно кивера.
Ценя заманчивость пролога,
Онегин, думая не много,
Решил, что взгляд со стороны
Лишён желанной глубины.
Гонимый прихотью небрежной,
Идёт он испытать судьбу.
Вдруг из саней скакнув к нему,
На полпути к войскам мятежным
Рылеев[17] преграждает путь,
По-дружески толкая в грудь.
XXXVIII
– Евгений, милый, ты ли это?!
Ты тоже с нами в этот час?
Самодержавья песня спета!
Смотри, здесь гвардия за нас.
Сергей Петрович будет скоро,
Он наш диктатор и опора
На ниве будущих свобод,
Как Николая[18] антипод.
Онегин криво ухмыльнулся,
Обвёл глазами строй полков:
«Рылеев, слушай, ты здоров?
Или у вас тут всяк рехнулся?
Уж коли правит Трубецкой[19] —
Готовь свечу за упокой».
XXXIX
– Довольно скепсиса, Евгений!
Ужель брюзжать тебе не лень?
Россия много поколений
Ждала как манну этот день.
Мы свергнем путы самовластья
И проторим дорогу к счастью,
Ярём падёт у наших ног,
А слава нам сплетёт венок, —
Так пел поэт блаженный оду.
Евгений беспокойный взгляд
Метал в солдатский стройный ряд
И толпы праздного народа.
«Венок их ждёт, Рылеев прав,
Но в лентах траурных оправ», —
XL
Внутри ответствовал Онегин
С холодным разумом в ладах.
Терялось солнце в мутном небе,
Пробило полдень на часах,
Мороз прихватывал за уши
И Милорадовича[20] слушал
Солдат восставших плотный строй.
Красноречив был их герой.
Глядел Рылеев суетливо
По разным света сторонам
И в сообразности мечтам
Вещал Онегину ревниво.
Тот хоть участливо кивал,
Себе задумчиво внимал.
XLI
С дурным предчувствием на страже,
Губу Евгений закусил.
«Постой, Кондратий, ты куда же?
Каких ещё вы ждёте сил?
Залог победы – наступленье!
К чему все эти построенья?
Смешно менять державный строй
Под миролюбия настрой.
Скажи ты мне, чего вы ждёте?
Уже над вами меч завис,
Он норовит сорваться вниз,
А вы всё грёзами живёте
И снова вязнете в речах,
Как в тайных встречах при свечах».
XLII
– Евгений, пафоса поменьше!
Не ты ль всегда нас остужал?
Тебе ведь ближе ласки женщин,
Чем ствол ружейный и кинжал, —
С прищуром отвечал Рылеев,
Глядя настойчивей и злее.
Онегин, глаз не отводя,
Смирял огонь внутри себя:
«Послушай, лирик безраздельный,
Любимец фавнов, нимф и муз,
На чём сошёлся ваш союз,
Что вы так глупо и бесцельно
Под пули ставите людей?!
Достойны ль вы своих идей?!
XLIII
Вы тяготились стариками.
Скажи, а чем вы лучше их,
Когда дрожащими руками
Солдат построили своих?!
И, замахнувшись на святое,
Вы победить решили стоя!
Ждать Трубецкого, вот так план!
Фатален ваш самообман».
– Сейчас, сейчас, – в одно мгновенье
Рылеев в холоде исчез.
Онегин поглядел окрест:
«Здесь ожиданье – преступленье,
Здесь нерешительность – беда.
Сейчас бы Лунина сюда!
XLIV
Сплотились бойкие натуры —
В них идеалы, смелость, спесь,
Но веской нет меж них фигуры,
Чтоб всех к единой цели весть.
Веков устои попирая,
Князей вождями избирают,
Как будто жил их видный князь,
Звездою лидерства гордясь», —
Примерно так судил Онегин.
Тут выстрел резкий прозвучал,
И вздох толпы обозначал,
Что оный вряд ли был безвреден,
С тем вялодейственный мятеж
Бескровный перешёл рубеж.
XLV
Сражённый в спину пулей подлой
От пистолетного огня,
Певец осанки благородной,
Пал Милорадович с коня.
Фортуна позабыла милость,
Звезда героя закатилась.
Солдат растерянных глаза
Сыновья застила слеза.
Свободы идол кровожадный,
Открывши счёт свой роковой
Бездумной бойни вековой,
Окрасил в кровь мундир парадный,
И полилась её река
С отца победного полка.
XLVI
Сгустились над восстаньем тучи,
Момент решительный настал:
Конногвардейский полк могучий
На изготовку к бою встал.
При палашах под стук копытный
Вал кавалерии элитной
На неподвижный строй летит.
Московский полк по ним палит.
Едва лишь стихли отголоски,
Рождает новый шквал огня,
Покорность духа отстраня.
Он повелительный и жёсткий
Не принимает тон властей,
И косят пули лошадей.
XLVII
Наскок отбит, и клич победный
Ряды восставших ободрил,
Но с ними только Всадник Медный
В кольце правительственных сил
Стоял один не обречённый,
И приближался вечер чёрный
Свободы тающих надежд —
Зачесть грехи её невежд.
Вот по приказу Николая
Скрипит на холоде лафет,
И генерал Сухозанет[21]
Сигнал последний посылает:
Стреляют пушки холостым,
Но не страшит героев дым.
XLVIII
Один разящий залп картечи,
Второй и третий вслед за ним
Знак дали лающим наречьем,
Что строй гвардейский уязвим.
В каре разорванном солдаты
Стояли ужасом объяты,
Лежали россыпью тела,
Где по шеренгам смерть прошла.
И вот уж в хаосе Невою
Бежит разрозненно толпа:
Глуха, бессмысленна, слепа.
Солдат Бестужев тщетно строит,
Но залп за залпом в спину бьёт,
И ядра колют хрупкий лёд.
XLIX
Мечта хрустальная разбита,
Как льда оковы на Неве,
Брусчатка площади покрыта
Закланьем жертвенным стране.
Здесь люди, кони, сабли, ружья
Кругом разбросаны на стуже,
И коченеют позы тел
Знаменьем их трагичных дел.
Бредя сквозь сумерки, Онегин
Волной мурашек по спине
Разгром прочувствовал вполне.
Остановясь при невском бреге,
Он долго думал, как жесток
Сей вразумительный урок.
L
Прекрасно русское дворянство
В своих героях молодых.
В них нет потомственного чванства,
Им мелочность не бьёт под дых.
Они свободы идеалов
Не ждут в уступках запоздалых,
Им осторожные отцы —
Уклада ветхого жрецы.
Оковы рабства ненавидя,
Они уж дни ему сочли,
В отрыве чувства от земли
Им не дано ещё предвидеть
Сей торопливости итог.
Ведь жажда действия – их бог.
LI
Им дух Европы прагматичный
На сердце преданное лёг,
Он веет бранью романтичной
И кровь за воду выдаёт.
Не ждут от чести резолюций
Творцы великих революций,
Но счастье, что в России есть
Ещё порядочность и честь.
Настанет день, и чернь слепая
Возлюбит патоку идей,
В дурмане гнева и страстей
Не остановится у края,
Себя погубит и страну
И с глаз не сбросит пелену.
LII
Монарший трон ещё незыблем,
Опора властная крепка
Царя значеньем неизбывным
Для крепостного мужика.
Бунтуют взбалмошные баре
В гордыни пагубном угаре,
По неразумью, сгоряча
На Божий Промысел ропща.
А свет, сочувственно внимая,
Прогрессу преданным мечтам,
Судом мужчин, слезою дам
В душе сторонней принимает,
Что ревность помыслов благих
Ждёт оправданий дел лихих.
LIII
Холодный гений воли царской
На оправданья будет глух,
Осудит жгучее бунтарство,
Гоня повсюду вольный дух.
Крепя самодержавья бреши,
В их упреждении будет спешен,
Проникновенен и умён,
Ценя оглядчивость во всём.
Он, пламень трепетный свободы
В младых мечтах не угасив,
Им светоч мысли не простив,
На нескончаемые годы
В сибирскую рассыплет глушь
Живые искры пылких душ.
LIV
И наш герой пройдёт по краю,
Вкусив сырых узилищ гнёт.
Он на беседу к Николаю
В кругу немногих попадёт.
С ним лиры мстительные други
В застенках мрачные досуги
Вдруг пожелают разделить,
Чтоб чашу общую испить.
Спокойным тоном император
Начнёт пространный разговор
Про важность нравственных опор,
Про память царственного брата,
Про снисходительный уклон
Души, принявшей отчий трон.
LV
– Вы тоже враг монаршей воли? —
Смотря Онегину в глаза,
Царь Николай с оттенком боли
Вдруг так пронзительно сказал.
Евгений, не спеша с ответом,
Задался мыслью, чьим наветом
Был продиктован сей вопрос,
А государь продолжил спрос:
– Вы – отпрыск знатнейшего рода,
Наследник пращуров своих,
Руси подвижников благих,
У вас во всём видна порода.
Чертами строгими лица
Вы так похожи на отца.
LVI
Отец ваш был красавец знатный,
Пленитель девичьих сердец
И обаятельный, и статный,
В сраженьях истинный храбрец.
В делах немного легкомыслен,
Молвою к мотам был причислен,
Но образован и умён
И чтил божественный закон.
Хоть и сбивал он многих с толку,
Любя и шалость, и вино,
Скажу при этом вам одно:
Такой приверженности долгу
Нечасто встретишь на веку.
Я с ним служил в одном полку. —
LVII
«Я не силён, увы, корнями, —
Онегин паузу прервал, —
Но не виниться в сём изъяне
В пенаты эти я попал».
– Сегодня дружество опасно! —
Уж Николай продолжил властно. —
Хоть с вами дело тут темно
И козням злым подчинено.
Апологеты нравов модных,
Адепты западной мечты,
Опутав гвардии ряды
Сетями заговоров подлых,
Царю отмеривали дни.
Ужель вам родственны они?!
LVIII
Судя о пользе и о праве
И забывая Божий гнев,
Они страной решили править,
Свой бунт возглавить не сумев.
В своём разнузданном витийстве,
Мечтая о цареубийстве,
Давал ли кто из них отчёт,
Куда их злобы бес ведёт?!
Какой судьбы печальный жребий —
При их уме, при их душе
Нести изменников клише!
И только на тюремном хлебе
Под скорбный скрип кандальных уз
Вкусить ошибок горький вкус. —
LIX
«Мой государь, – сказал Евгений, —
Вам одному признаюсь я,
Что, преклоняя дух к измене,
Я, как и все мои друзья,
Всегда мечтал об общем благе
И для одной России ради
Готов был с ними встать стеной
За конституционный строй.
Не убоясь с косой старухи,
Мы в тяжком долга забытьи,
Как за святое дело шли.
Хоть были слепы мы и глухи,
Что Бог на вашей стороне,
Открылось на Сенатской мне.
LX
Республиканская химера
Державью русскому – беда.
Нам всем изменит чувство меры
И дух согласия тогда.
В словах твердя благоутробье,
Мы ввергнемся в междоусобье,
Где русской жизни рухнет храм,
Чертям на радость и врагам», —
Трагично заключил Онегин.
Тут Николай возвысил глас:
– О да! Я не ошибся в вас.
Давно родитель ваш на небе,
Но в вас сияет ум его
Как с апогея своего.
LXI
В летах ровесники мы с вами,
У нас на жизнь единый взгляд,
Души высокими словами
Воззренья ваши говорят.
Нам понимать друг друга просто,
Ведь вы не Муравьёв-Апостол[22],
Что на столицу вёл полки,
Сразить династию в штыки. —
«Не в оправдание Сергея,
Я вам скажу, как на духу, —
В текучем времени песку
Не будет след его развеян.
Отваге пламенных сердец
Терновый благостен венец».
LXII
Таков в политику большую
Евгения был краткий путь.
Познал он грязь её и сую,
Надлома века видев суть,
Что был так образен, так внятен,
Исполнен так кровавых пятен,
Чем, несомненно, предвещал
Вдали трагический финал.
Его мятежная пучина
В себя едва не вовлекла,
И жерновами обошла
Судебной строгости махина.
Хоть мог он с дружной быть семьёй,
Пошедшей каторжной стезёй.
LXIII
Но честь его друзей давнишних
Сияла в гордой высоте,
И сам не рёк он слов излишних
В чистосердечной простоте.
Как был у Лунина в Варшаве,
Как в Тульчине с Волконским славил
Разящий пушкинский «Кинжал»,
Как Киев перед ним лежал,
Где Муравьёв-Апостол встретил,
Пылая праведным огнём,
Твердя в усердии своём:
«Мы быть должны за то в ответе,
Чтоб Бог России повелел
Отринуть рабства злой удел».
LXIV
Решимость этих слов горячих
На путь толкнула роковой —
Восстать осознанно и зряче,
Подняв всё воинство с собой.
Сергей всех более был грешен
И, как разбойник, был повешен,
Ведь, полк возглавив бунтарей,
Повёл обрушить трон царей.
Бестужев-Рюмин[23] и Рылеев,
Каховский[24], Пестель, как и он,
Таким отмечены клеймом.
Их как отъявленных злодеев
Позорной казни обрекли
И в холм безвестный погребли.
LXV
Но не была их смерть напрасной,
Как жизнь бесцельной не была.
Им выпал жребий беспристрастный
Начать великие дела.
Они не выгоды стяжали,
Лелея мысли о кинжале,
Им бередила дух судьба
Страны сатрапа и раба.
Их приняла душой Россия,
Простили позже и цари,
И под конец они пришли,
Пройдя мятежную стихию,
К своим страдальческим венцам
При покаянии отцам.
Октябрь – декабрь 2023