Возвращение домой

© Эльвира Абдулова, 2019

ISBN 978-5-4496-3706-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Она проснулась рано, когда в шумном доме царила особенная утренняя тишина, едва нарушаемая звуками, доносящимися из внешнего мира. Проснулась, не понимая, где она и что с ней. В последнее время прошлое так настойчиво вмешивалось в настоящее, что она, очнувшись, не всегда могла осознать, сколько ей лет и где она находится. Оно, это прошлое, порой казалось более реальным, чем сегодняшний день, а быстро повзрослевшие дети и неожиданно появившиеся внуки, два шумных мальчугана, прогоняли то, что казалось ей настоящим и требовали ответов на какие-то затруднительные вопросы:

– Ты же узнаешь меня, мама? …Да? Это я, твой сын Рауф…

– Ты помнишь меня, бабушка?..

– Мама, скоро приедут девочки навестить тебя…

– Мама, бабушка опять ничего не понимает! Иди скорей, мама! Она меня пугает!..

Иногда, будто проваливаясь в колодец своей памяти, Фатьма упорно жила в другом времени, откуда не хотела возвращаться. Она бегала босыми ногами по пыльной дороге, относила теплые лепешки с сыром и зеленью на работу отцу, получала свою похвалу в виде поцелуя колючими усами и летела к дому опять, надеясь, что когда она покормит курочек и гусей, выполнит все поручения, то обязательно услышит от мамы: «Ну, иди, доченька, поиграй!». И тогда можно будет схватить со стола украдкой горячую лепешку и сочный помидор и залезть на самое высокое во дворе дерево, старый тутовник, и разглядывать оттуда тихую жизнь соседей, а по пыльному облачку на дороге пытаться угадать, к какому дому едет машина и кого она везет. Как счастлива она была тогда, эта чумазая черноглазая Фатя! Большая семья – две сестры и два брата, мама и папа, тетушки и дядюшки, многочисленная родня и беззаботное детство. Блаженное состояние, потому что все вокруг – знакомые или родные люди, а папа – уважаемый человек, сельский врач, а она – Фатьма, чумазая Фатьма – младшая и любимая дочка, и все ее обожают, потому что частичка уважения и почитания со стороны односельчан достается и им, его детям…

Первые лучи солнца проскользнули в комнату сквозь нежные персиковые занавески и осветили часть ее кровати. Даже если не любоваться природой осмысленно, а так, украдкой, не придавая особого значения (как и бывало в случае с Фатьмой), утром за окном столько красоты и очарования! Земля, еще сонная и влажная от утренней росы, живет в ожидании чего-то нового и необыкновенного. Раньше, в далеком детстве, она часто проскальзывала в сад, чтобы вдохнуть эту утреннюю прохладу, зябко поежиться, накинуть на плечи мамин платок и ждать, пока не станет пригревать солнце. А сейчас она встает с трудом, с помощью близких, которые отмечают улучшение ее состояния, но она любит повредничать и часто хочет выглядеть хуже и болезненней, чем есть на самом деле. Для чего она же она растила троих детей, если нельзя опереться на них сейчас?!?

Оттолкнув здоровой ногой одеяло, она поймала лучи утреннего солнца и ощутила их тепло. Майский день определенно выдастся жарким, но в ее комнате, самой лучшей в квартире сына, будет свежо и прохладно. Из раскрытого окна доносится птичье разноголосье, шумит листва от легкого ветерка, улица постепенно наполняется жизнью. Фатьма слышит гул машин, приветствия редких прохожих, ворчанье старого дворника и вспоминает, как она когда-то говорила своим детям:

– Не будете хорошо учиться – пойдете дворы подметать!

Слава Богу, все получили высшее образование, обзавелись семьями, не всегда прислушиваясь к ее советам… ну что ж поделать – такова жизнь!

По шагам она узнала приближение невестки. Та просыпалась рано, любила послушать музыку на кухне, пока готовится завтрак. Сначала она тихонько напевала что-то себе под нос. Фатьма слышала, как закипает чайник, булькают на печке куриные яйца, достается из нового холодильника сливочное масло и деревенский сыр. Сын любил плотный завтрак и часто по утрам выходил в соседнюю булочную за свежим хрустящим чуреком (хлебом) и лавашом. Севда и дети могли наскоро выпить сладкий чай с долькой лимона и съесть совершенно бесполезный, по мнению Рауфа, йогурт. А вот Фатьма-ханум любила посидеть с сыном за столом, налить ему чай в прозрачный армуды – стакан, протянуть деревенское яйцо, прямо от несушки, с оранжевым желтком, кусочек хлеба, смазанный вкусным маслом и покрытый белым соленым сыром. Любила послушать его рассказы о сложностях современной жизни, кивнуть в знак согласия, совершенно ничего не понимая в его юридических делах, и пожалеть единственного сына, которому постоянно не везет в бизнесе. Эти моменты утреннего счастья женщина любила больше всего, потому что невестка и дети уходили немного раньше и сын ненадолго оставался с ней наедине. Ее сын и ее дом, в котором она чувствовала себя полноценной хозяйкой.

В первые дни после удара, когда сознание путалось, а все мутно-серое, искусно скрываемое, выплескивалось наружу, она как-то сказала, не узнав подошедшую к ней невестку:

– А ты кто такая? Уйди отсюда! Без тебя разберемся! Это мой дом и дом моего сына, а ты здесь – никто!

Сева молча перевернула пожилую женщину на другой бок, как велел доктор, поправила одеяло и вышла из комнаты, успокоив себя ее нездоровьем. Успокоила, не поверив самой себе… Неожиданно дверь тихо приоткрылась, и невестка заглянула в комнату:

– Мама, Вы спите? – тихонько позвала женщина.

Фатьма не откликнулась, притворившись спящей: ждала, когда в комнату войдет сын, ему она будет рада. Никогда и никому не говоря ничего дурного о невестке, она много лет назад сделала так, что все поняли: это не то, о чем она бы мечтала для своего сына. Чувствовала это и сама Сева, но особенности восточного воспитания, основополагающим принципом которого является уважение к старшим, не позволяли ей называть свекровь иначе, чем «мама». Она заботилась о ней, выказывала все знаки положенного внимания, особенно сейчас, когда свекровь приходила в себя после инсульта. Приглашенные доктора хором обещали, что уважаемая ханум быстро пойдет на поправку, требовали не лениться, разрабатывать руку и ногу, постепенно поднимаясь с кровати и увеличивая количество шагов с каждым днем, но Фатьма жаловалась на боль и плохое самочувствие, стремясь продлить свой постельный режим. Путающаяся память должна восстановиться тоже: слава Аллаху, обратились вовремя и удар был несильным. Но Фатьма-ханум с мнением врачей не соглашалась и в минуты просветления обвиняла сына и невестку в том, что те пригласили к ней плохих докторов:

– Вот Филанкес дети вылечили сразу, хорошо за ней смотрят и сейчас. Уже отвезли на дачу, морским воздухом дышит, а я в городской квартире – от жары задыхаюсь! Как могу поправиться?!?

…Через несколько минут, когда уже стало совсем ясно, что семья проснулась и дети наперегонки бежали в ванную комнату, дверь отворилась снова.

– Доброе утро, мама! Как ты спала? – любимое лицо появилось в дверном проеме.

– Слава Богу, неплохо, сынок… только ночью пить хотела, а вода кончилась… вас будить не хотела.

– Ой, мама! Позвала бы, мы принесли!

– Нет, сыночек, я уснула потом, не хотела вас беспокоить. Ты на работе сильно устаешь, а Севда крепко спит.

– Сейчас завтракать будем, я свежий хлеб купил, вчера с района сыр передали и мед хороший, как ты любишь. Тебе помочь дойти до кухни или здесь будешь кушать?

– Боюсь я, сынок, на ногу наступать, не чувствую ее совсем… я бы здесь поела, если Севда принесет.

– Конечно, мама! Сейчас и принесет!

– Пусть я буду твоей жертвой, сынок! Храни тебя Бог… а я думала, что умираю…

– Ну, что! Не говори так, мама! Все будет хорошо! – Рауф подошел и расцеловал сияющую женщину в обе щеки.

Зная, что Сева должна собирать шумных мальчишек в школу, а потом ехать на работу сама, Фатьма-ханум с радостью играла роль немощной старухи и единственное, чем облегчила жизнь молодой женщины – это с ее помощью и с огромным трудом дошла до туалета и сделала все сама. Потом, умытая и довольная, усаженная на подушки, она пожаловалась на холод в ногах и попросила любимые носки. Потом напомнила, что чай любит очень горячий. Сева принесла удобный деревянный поднос на складных ножках и стала кормить свекровь. Правая рука работала, левая бесполезно лежала на кровати и по секрету от всех могла выполнять незамысловатые движения, но во время завтрака Фатьма-ханум позволяла себя покормить, ничем не обнаруживая того улучшения, которое давно обещали врачи. Был и еще один грех: вкусно поесть она очень любила. И такой завтрак, плотный, свежий, доставлял ей массу удовольствия. После того, как третий стакан чая был выпит, памперс на время отсутствия семьи был одет, Фатьма-ханум скупо поблагодарила Севу, поохала и покрякала вслед уходящему на работу сыну и погрузилась в сладкий сон.

Глава 2

Мама Фатьмы никогда не работала, дел хватало и без этого, да и не принято было в те времена женщине работать. Дети рождались один за другим, муж часто бывал в разъездах и растущее хозяйство было на ее хрупких плечах. Фирангиз-ханум была скромной и трудолюбивой женщиной, звезд с неба не хватала и очень ценила своего умного и образованного мужа, которого так удачно выбрали ей родители. Они сказали, что он будет ей хорошим мужем и отцом ее будущих детей – так оно и произошло.

Рожденный в скромной и глухой деревушке, Ахмед в семнадцать лет поехал в город и сам, без чьих-либо протекций и знакомств, поступил в Медицинский институт. Начало подготовки медицинских кадров в столице Азербайджана было положено еще в начале двадцатого века. В 1919 году был учрежден Бакинский государственный университет, одним из факультетов которого был медицинский. Первые тридцать студентов-медиков были выпущены в 1922 году, среди них оказались даже две женщины, впоследствии известные в республике люди. Одна стала доктором наук, другая – известным практикующим врачом. В 1930 году Постановлением Советских Народных Комиссаров был организован самостоятельный медицинский институт с двумя факультетами: санитарно-гигиеническим и лечебно-профилактическим. Именно лечебно-профилактический в начале пятидесятых выбрал Ахмед.

Со временем студенту-медику несказанно повезло: в начале пятидесятых в столице Азербайджана осуществлялись серьезные реставрационные работы. Восстанавливали зубцы на Старой крепости. Изучив старинные снимки и рисунки, реставраторы решили вернуть крепости ее первозданный вид. Как выяснилось, зубцы на крепостной стене всегда существовали, но в ходе войны с Персией они были уничтожены, чтобы установить артиллерийские орудия для отражения нападений вражеской конницы. Если для следующих поколений бакинцев стена без зубцов уже не воспринималась, то Ахмед впервые увидел ее другой и ходил наблюдать в свободное от учебы время за тем, как велись реставрационные работы. Величественная стена на протяжении многих веков, начиная с двенадцатого, являлась могучим рубежом и была связана со многими историческими событиями. С ростом города и началом нефтяного бума в конце XIX – начале XX века их даже хотели было разрушить, чтобы они не препятствовали росту города вширь, но, к счастью, удалось сохранить и крепость, и узкие витиеватые улочки, и многочисленные тупики.

Посидев в библиотеке, Ахмед узнал, что до вступления Азербайджана в состав Российской империи население крепости составляло чуть больше пяти тысяч человек. Он любил рассматривать старые улицы и знаменитые дома, удивлялся прочному составу, который использовали строители много веков назад, для кладки. Раствор в древности делали из самых простых вещей: из молока, яичного белка и из волокон шерсти. Дом с цепями, или «утюжок», как его называли бакинцы, имел длинную и интересную историю. С него брали начало две важные улицы Старого города: Башенная и Большая Крепостная. Поначалу это был дом купца Мамедова, затем – братьев Меликовых, а позже стал собственностью Швейной фабрики имени Наримана Нариманова. Юноша узнал, что первую женскую школу для девочек-мусульманок в 1901 году основал купец и меценат Гаджи Зейналабдин Тагиев. И это было первое светское учебное заведение в Баку! Много открытий сделал для себя деревенский паренек. Крепость радовала юношу своим величием, он ощущал себя частью истории своего народа и искренне радовался тому, что Ичери Шехер удалось сохранить свою целостность.

Юноша поселился в общежитии, подрабатывал в больнице и ждал с нетерпением посылок из дома. Отправляли их, конечно, не по почте. Нет-нет, да кто-то из односельчан вез на шумный восточный базар в столицу вкуснейшие помидоры, пахучую зелень, хрупкие нежные персики или сочные гранаты. С ними и отправляли родители Ахмеда мясо молодого барашка, соленый сыр, фрукты и овощи. В остальное время целеустремленный юноша жил на скромную стипендию и свои подработки. В сомнительных делах не участвовал, плохих компаний остерегался, избалованных городских однокурсников сторонился: он знал, что, если оступится, помочь ему будет некому.

Как-то раз он услышал, как маленькая девочка, завидев человека в узких брюках, ярких носках и кричащей рубахе, громко спросила:

– Мама, а это и есть стиляга?

Для Ахмеда это были совершенно непонятные люди, отталкивающие и своим поведением, и внешним видом. Не принимая их образ жизни, он не спешил с осуждением. Таким человеком он и остался до самой смерти.

Хотя столица встретила юношу приветливо, она же и потрясла разнообразием, живой, пульсирующей жизнью. Студенты тянулись к образованию и познанию мира, но возможности у них были весьма ограниченные. Поколение, сформированное в послевоенные годы, тянулось к свободе. Бакинские институты: АПИ, АзИИ, медицинский университет, консерватория, Институт иностранных языков – устраивали студенческие вечера, где выступали джазовые квинтеты, знаменитые оркестры, провоцируя стиляг на танцы.

Однокурсники Ахмеда ходили на студенческие вечера в Азербайджанский Индустриальный институт, которые продолжались до глубокой ночи. Вход для студентов АзИИ был бесплатным, а гостям продавали билеты. Говорили, что общее количество присутствующих достигало тысячи человек. На следующий день ребята рассказывали, как безбилетники пытались попасть в здание со стороны проспекта Ленина и улицы Первомайской. Наиболее отважные преодолевали опасный путь на второй этаж здания по дождевым трубам и каменным карнизам. Этого серьезному юноше было не понять. Было бы, конечно, интересно, увидеть известных артистов, послушать музыкантов-джазменов. Это так отличалось от привычной для него музыки – но без танцующих парочек, парней, стоящих вдоль стен и пожирающих голодным взором выплясывающих девушек. Говорили, они облачались в длинные узкие юбки из шерстяной ткани в «клеточку», в туфли на широкой каучуковой подошве. Ахмед отказывался от таких вечеров не потому, что боялся осуждения родителей – это было противно его природе!

Однокурсники рассказывали, как знакомились там с девушками, провожали их домой, как на студенческих вечерах появлялись так называемые «бригадмильцы» (бригады содействия милиции), состоящие из комсомольцев и дружинников. Они охотились на стиляг, хотя до настоящих стиляг бакинские не доросли ни свободными деньгами, ни уровнем эпатажности. Они не шокировали население так, как делали это, скажем, в Москве. Вероятно, сказывался особый менталитет и уважение к традиционным ценностям.

По воскресеньям многие отправлялись на прогулку по Торговой, Ольгинской и по улице Зевина до бульвара и обратно. Однокурсники приглашали юношу присоединиться к ним – пообщаться, послушать музыку, подышать воздухом свободы, увидеть своих кумиров, но он всегда отвечал отказом. Если на Торговой в воскресенье появлялся Мехти Гумриев – все остальное было уже неинтересно. Он, законодатель мод и эпатажная личность, всегда ходил, окруженный толпой подражателей. По словам ребят, все мечтали бы входить в число его приближенных.

Однажды Ахмед, уже студент-второкурсник, направляясь в сторону Старой крепости, увидел большое скопление людей и спросил стоявшую рядом пожилую женщину в платке, что же случилось. Женщина показалась ему знакомой, будто из родного села. Та, окинув высокого нескладного паренька, его мешковатые штаны, перетянутые ремешком, старую рубаху и темный, будто с чужого плеча, пиджак, видно, тоже проникшись к нему материнскими чувствами, ответила:

– Иди, сынок, своей дорогой. Там каких-то стиляг поймали. Разоделись как индюки. Вот милиция идет…

Сквозь толпу зевак Ахмед увидел, как двух молодых людей тащат за шиворот, выстригают волосы, распарывают им узкие брюки, нанося при этом удары кулаком в ухо и в затылок. Удары и оплеухи были очень болезненными, но не оставляли после себя никаких следов. Парни не очень-то сопротивлялись насилию, понимая, что силы неравны. Ахмед считал, что это несправедливо – неравное количество сил – но тех, кто носил брюки «дудочкой», туфли на высокой «манке», разноцветные пиджаки с покатыми плечами, широкие радужные галстуки, приобретенные за большие деньги, мужчинами не считал. Ему они напоминали клоунов, чье предназначение – развлекать детвору. Стиляги же, в этой странной одежде, с приплясывающим, разболтанным шагом, изображавшим на ходу целый джаз-оркестр, даже гордились собой, выставляли напоказ свое кричащее обличие.

Некоторые из районных ребят даже ходили на так называемую Студенческую аллею на бульваре, где завязывались знакомства, создавались семьи, собирались интересные люди: молодые художники Таир Салахов и Тогрул Нариманбеков, композитор Ариф Меликов, писатели Анар и братья Ибрагимбековы. Поначалу, садясь на краешек скамейки, новички смущались, но со временем вливались в бакинское студенческое общество. Но не Ахмед. Решив посвятить себя медицине, он никогда не изменял себе, всегда сохраняя свою внутреннюю целостность.

Умного и подающего надежды юношу на факультете заметили сразу. После окончания института предложили поехать в Москву, продолжить учебу в аспирантуре. Очень хотелось Ахмеду повидать столицу, но родители старели, очень скучали по сыну и хотели увидеть внуков. Кроме того, они давно подыскали ему хорошую девушку в жены, поэтому, получив диплом с отличием, молодой врач с гордостью вернулся в родное село на радость родителям и всей многочисленной родне.

Девушка и правда оказалась хорошей. Ахмед до свадьбы видел ее несколько раз, и то, как она опускала глаза при виде будущего мужа, статного черноволосого красавца, как подавала чай и приветливо встречала Ахмеда и его родителей («Добро пожаловать! Вы принесли свет в наш дом!»), очень ему понравилось. Городские девушки совершенно не могли себя вести подобающим образом, позволяли себе заигрывать с ребятами, носили юбки до колен и во всем старались походить на героинь из западных фильмов. Такую жену Ахмед не выбрал бы никогда. Фирангиз покрывала голову традиционным платком – шелковым белым келагаи, который в жару охладит и согреет в холод. Платья всегда носила в пол и была воспитана именно так, как сестра Ахмеда. Родители плохого не посоветуют – это ясно, а любовь – она придет со временем. Так решил молодой человек. Ну, а какой прекрасной партией он был для восемнадцатилетней сельской девушки – и говорить нечего. И красив, и умен, и не по годам серьезен, не пьет, не курит, будет уважаемым человеком в селе, а в дальнейшем – и в целом районе.

И началось, закружилось особое действо со сложным порядком, многоступенчатое, традиционное, с обязательным выполнением обрядов и ритуалов. Поначалу мама Ахмеда со своей сестрой (хала) и с сестрой отца (биби) направились в гости к Фирангиз, чтобы познакомиться получше (гыз гёрдю – смотрины) с ней и с ее матерью. Все друг друга в селе прекрасно знали, но традиции никто не отменял. В старые времена это могли быть и нежданные гости, но не в этом случае. Обе стороны были рады породниться, но действовали строго в рамках установленных традиций. Женщины встретились и обговорили дальнейшие этапы сватовства. Дальше на сцену выходили мужчины – они договаривались по-своему, по-мужски. К сватовству готовились очень серьезно. Мама Фирангиз и ее пожилые родственницы не выходили из кухни несколько дней: готовили много вкусных блюд и сладостей, а родители жениха пригласили несколько пожилых родственников и самого почтенного и уважаемого, аксакала, который начал разговор в доме невесты с традиционных слов «у вас – девушка, а у нас – юноша» и объяснил причину их прихода. Конечно же, согласие невесты было получено, и на стол подали чай со сладостями. Сторона жениха по традиции положила много сахара в чай и произнесла поздравления молодым: «Мубаряк олсун!» (Пусть будут счастливы!)

Следующим этапом свадебной церемонии было обручение – нишан, к которому тщательно готовились и родные жениха, и родственники невесты. Основными атрибутами этой церемонии являлись шаль и кольцо. Вольностей не позволялось, и мама жениха (гайнана – свекровь) сама выбирала шаль и кольцо: ей лучше знать, что именно принести невесте. Фирангиз досталось фамильная драгоценность – кольцо бабушки, которое передавалось первенцу в семье. Свекровь покрыла голову и плечи девушки красной шалью, одела кольцо смущенной и опустившей глаза невесте. Сторона жениха также принесла подарки на подносах и в корзинах – их должно быть семь – со сладостями, конфетами, отрезами ткани и, конечно же, с сахаром. Огромную сахарную глыбу Фирангиз хранила до рождения первенца, Азера, потом ее можно было делить на кусочки и есть. Еще одним немаловажным атрибутом обручения был торт: половину с именем невесты забрал жених, вторая половина досталась Фирангиз. А дальше, за три дня до свадьбы, был девичник. На подносе в дом невесты принесли хну, сладости и подарки. Это золотые украшения и платье, которое она наденет на свадьбу. Собрались женщины, развели хну и нанесли невесте на обе ладони: вывели начальные буквы имени жениха и невесты. Незамужние подружки и родственницы невесты тоже разрисовали свои ладошки на счастье! Девчонки танцевали и веселились, подбадривали невесту и желали ей много здоровых детишек от такого красавца-жениха. А на следующий день мама Фирангиз вернула подносы в дом Ахмеда, наполнив их полотенцами, бельем и одеколонами. Мальчишник происходил в бане: ребята вкусно пообедали, попарились и отметили окончание холостяцкой жизни. По традиции в селе свадеб было две: у невесты – гыз-тою и у жениха – оглан-тою – свадьба без невесты, после которой Ахмед забрал наконец Фирангиз к себе в дом. В те времена не праздновали ни в кафе, ни тем более в ресторане. Это была так называемая «палатка тою» (свадьба в палатке), все очень скромно, но весело и вкусно. Внутри огромной, натянутой во дворе палатки накрывали столы, приглашали музыкантов и долго праздновали. Могли три дня, а могли и целую неделю! Широка восточная душа, много родных и друзей, на чьих свадьбах уже погуляли или будут гулять родители жениха и невесты, поэтому оскорбить никого нельзя. Сейчас «палатка-тою» употребляется в совершенно другом значении, означает отсутствие вкуса, культурного и материального положения, а в то время была обычным явлением как в городе, так и в селе.

За день до свадьбы в палатке, защищающей гостей от солнца и дождей, помещающей до сотни человек, собирались мужчины. Из казана исходил чудесный запах: готовился только что зарезанный барашек и его внутренности. Ахмеда усадили в центре вместе с друзьями, пелись песни, восхваляющие такого прекрасного жениха, звучала народная музыка, любимая зурна и кеманча. Жених, порядком уставший от суеты и предстоящих волнений, смущался от такого внимания. Пришли его родные – дяди и братья – и в чемодан, стоящий неподалеку, опускали деньги для будущей семьи. Ненадолго заглянули и женщины, взрослые родственницы. Они принесли отрезы тканей и увешали ими жениха. Для будущей семьи это большая помощь и дорогие подарки.

После того, как все ритуалы были соблюдены и торжества закончились, молодые смогли наконец остаться наедине. И жених, и невеста были невинны, оба боялись этого неловкого момента, но молодой врач, подкованный теоретически, надеялся справиться и с практической стороной вопроса. Им было неспокойно еще и потому, что именно в это время на сцену выходила таинственная женщина – йенгэ. Сколько интересных историй знала она, сколько тайн могла хранить! По традиции перед первым исполнением супружеского долга жених должен был выпить крепкий чай и положить под матрас несколько купюр для «йенгэ». Их она забирала вместе с доказательством девичьей невинности и относила прежде всего матери жениха, где получала подарок, а уж потом – матери невесты, которая тоже не оставляла носительницу хорошей вести без внимания. Через два часа Ахмед вынес простыню йенгэ, уважаемой замужней женщине. В некоторых деревнях поговаривали, что простыню вывешивали для всеобщего обозрения и даже гордились этим, но, слава Богу, не в этом случае. Такой дикости обе стороны не приветствовали. Бедняжка Фирангиз и так боялась показаться на глаза всей родне после той ночи. Свекровь (гайнана) на следующий день подарила ей кольцо, молодой женщине усадили на колени малыша, чтобы по поверию первенцем