Кинжал и монета. Книга 2. Королевская кровь

Моему брату Ксерксу

Daniel Abraham

THE KING’S BLOOD

Copyright © Daniel Abraham, 2012

Published in agreement with the author, c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

All rights reserved

Карта выполнена Юлией Каташинской

© И. В. Майгурова, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука^®

Пролог
Мастер Кит

Отступник, называемый, помимо прочего, Китап рол-Кешмет, стоял под моросящим дождем, накрывшим столицу. Примесь в крови мучила и не давала покоя, от страха и мрачных предчувствий сжималось горло.

Храм, на который он смотрел, в любых городах и селениях Кешета, Борхии или Пу’та стал бы главной точкой всей округи, поводом для гордости, средоточием местной жизни. Посреди огромного величавого Кемниполя здание терялось рядом с тысячей таких же – при впечатляющем размахе, красоте и пышности оно казалось неприметным на фоне других.

Кемниполь – сердце Антейской империи, а та, в свою очередь, – опора власти первокровных во всем мире. Город насчитывал больше лет, чем подчиненная ему держава, и каждая эпоха оставила здесь свой отпечаток; любое из поколений росло на руинах прошлого, и темные камни мостовых ложились не поверх грунта, а поверх обломков того, что осталось от прежних времен. Черный цвет соседствовал с золотым, богатство – с крайней нищетой. Городские стены возносились к небу символом гордой неприступности, аристократические кварталы полнились роскошными дворцами, башнями и храмами так, словно великолепие здесь не более чем шаблон, мелочь, обыденность. Стань Кемниполь рыцарем, он носил бы черный эмалевый доспех и изысканный плащ из тонкой шерсти. Стань женщиной, она была бы прекрасной до невозможности отвести взгляд и грозной до невозможности вымолвить при ней хоть слово. Однако он был городом, и звался он Кемниполь.

Из-за дождя, падающего на стены и высокие колонны, камень сейчас казался темнее. Широкие ступени поднимались от мостовой к площадке на возвышении, а потом дальше к затененной колоннаде. Под выступом крыши чуть колыхалось от ветра огромное знамя из паутинно-тонкого шелка – кроваво-красное, с восьмичастной эмблемой богини в центре, темное внизу от влаги, вверху от теней. Кареты и паланкины благороднейших аристократов Антеи сгрудились на узкой мощеной улице, где каждый жаждал протиснуться на самое почетное место, не отступая ни на шаг и не давая соперникам себя обойти. И это ранней весной, когда только-только минула первая оттепель. Летом, с началом придворного сезона, здесь будет не протолкнуться.

Огромная башня Кингшпиля едва виднелась на севере за сизой дымкой дождя. Она казалась вросшей в широко простершуюся тучу – словно Рассеченный Престол, расходясь в стороны, нависал над всем миром.

Отступник поглубже надвинул капюшон плаща, прикрывая от взглядов лицо и волосы. Мелкие дождинки бусинами застыли в бороде, как попавшие в паучью сеть мухи. Он ждал.

На вершине лестницы стоял герой Антеи, раздавая улыбки и приветственные кивки тем немногим представителям знати, кто прежде начала сезона приехал в столицу и теперь явился к дверям сумрачного храма. Гедер Паллиако, новоявленный барон Эббингбау и опекун принца Астера, наследника Рассеченного Престола, единственного сына короля Симеона. Гедер Паллиако, спасший королевство от коварных заговоров, зародившихся при дворе Астерилхолда. Для героического спасителя державы он выглядел не очень-то подходяще. Лицо круглое и бледное, гладкие волосы зачесаны назад, черный кожаный плащ, явно сшитый на более тучную фигуру, свисает складками, как узорчатый занавес. Стоя у входа в новый храм под огромным багряным знаменем, молодой человек походил на актера, впервые вышедшего на сцену. Отступник не удивился бы, застань он Гедера за мысленным повторением заученной реплики, которую ему предстоит вот-вот озвучить.

Именно Гедер возродил давно забытый культ богини и вбросил его в самый центр величайшей империи мира за пределами Дальней Сирамиды. Во времена более благочестивые храм мог бы и не прижиться, однако священнослужители Антеи давно уже переквалифицировались в выразителей политических мнений и борцов за сиюминутные выгоды. Голос богини, которому невозможно долго противостоять, нашел здесь охотно внимающие уши, и теперь столичные аристократы стекались в храм, как детвора на кукольное представление, завороженные веянием экзотики, соблазна и причудливой новизны.

Сами аристократы, их город, их империя, привычные им истины, впитанные с молоком кормилиц, – на всем лежала печать смерти. Тлен проступил на теле столицы, как первый бледный отпечаток проказы на коже, и никто его не замечал. Скорее всего, он так и останется незамеченным, даже когда растекающееся безумие подчинит себе все и всех. Люди, даже умирая, так и не поймут, во что они превратились.

– Эй! Старик!

Отступник обернулся. Неподалеку маячил ясурут, бронзовочешуйчатый и с черным языком, одетый в кожаный панцирь с эмблемой в виде змеи на оранжевом фоне. Позади него лакей в одежде тех же цветов помогал выйти из золоченой кареты молодой женщине в черном кожаном плаще, слишком для нее просторном. Мода, везде мода.

– Ты что здесь забыл? – грозно спросил ясурут, держа ладонь на рукояти меча.

– Ничего важного, – ответил отступник. – Не заметил, что создаю помеху. Очень сожалею.

Стражник глухо рыкнул и отвел взгляд. Отступник, повернувшись, зашагал прочь. За спиной уже разрастался дребезжащий звон жестяных гонгов – этот призыв на молитву он прежде слыхал лишь в юные годы и сразу после, когда стал жрецом в горном храме за полконтинента отсюда. На миг почудился запах пыли и колодезной воды, шорох ящериц по камням и вкус козлятины с особыми пряностями, которую умели готовить лишь в селении его детства. Низкий голос начал сзывать к молитве, и сила, живущая в крови отступника, встрепенулась при звуке полузабытого распева. Он помедлил и, презрев мудрость тысяч детских сказок, обернулся.

Бычьих размеров здоровяк в зеленых с золотом одеждах верховного жреца, приступающего к будничным ритуалам, был ему незнаком. Значит, того верховного жреца, которого он знал, уже нет в живых. Что ж, среди многочисленных даров, обещанных паучьей богиней, бессмертие не числится. Стало быть, жрецы смертны.

Утешенный этой мыслью, отступник поплотнее завернулся в убогий шерстяной плащ и исчез в сыром лабиринте улиц и проулков.

* * *

Древний Разлом, прорезающий Кемниполь пополам, зиял посреди столицы, как рана на теле Бога. Полдесятка главных мостов – массивные сооружения из камня и железа – наверху пересекали бездну от края до края. Сужающиеся книзу стены соединялись на разных уровнях бесчисленными кустарными мостиками, цепными и канатными. Если сидеть на самом краю Разлома, взору являлась ничем не прикрытая история города: руины, под ними слои других руин, под теми еще слои, пока не исчезнут с глаз даже древние постройки, на вид почти неотличимые от простых камней, лишь мелькнет кое-где арка или прозелень от куска бронзы. При драконах и в более раннюю эпоху на месте Кемниполя тоже стоял город, выросший на руинах более древнего города. И сейчас бедняки всех тринадцати рас населяли глубины столицы, ютясь в не знающих света пещерах – бывших сокровищницах, бальных залах и дворцовых палатах дальних предков.

– Никто никогда не задумывается о стоках, – отрешенно проговорил Смитт, вглядываясь в серое пространство.

– Похоже, что так, – ответил отступник, сбрасывая плащ. – А что, по-твоему, надо?

Труппа устроилась под навесом на городском дворе у края Разлома. Узкие двери фургона стояли открытыми, сцену еще не опустили. Кэри, скрестив ноги и прислонясь спиной к широкому колесу, расшивала бусинами голубое платье: в этот вечер дадут «Прихоть невесты», для роли леди Парции требуется побольше пышности. Сандр и Шершень под высоким сводом репетировали с палками финальную дуэль, на которой Ансон Аррансон изобличает коварство своего командира. Чарлит Соон, новенькая актриса, сидела, подложив руки под себя, губы двигались, как в молитве. В «Прихоти невесты» ей предстояло сыграть впервые, она очень трогательно волновалась. Микель где-то пропадал – не иначе как на рынке, бешено торгуясь за мясо и речную рыбу. Еще успеет вернуться и подготовиться, до спектакля вдоволь времени, темнота – это из-за ненастья.

– А ведь стоит задуматься, – продолжал Смитт, кивком указывая на дождь. – Город не город, если не может совладать с непогодой. Дождик вроде нынешнего безобиден на вид, да только Кемниполь-то огромный. Вода накапливается. Поглядите: льет так, будто Бог направил сюда целую реку. И всю эту воду надо куда-то девать.

– «Море, море, безбрежное море, – продекламировал отступник строку из пьесы, которую труппа давала два года назад. – Как любая вода стекает в соленое море, так и любой человек приходит к смерти».

– Так-то оно так, – потер подбородок Смитт. – Да только вопрос в том, как первое добирается до второго.

Губы отступника тронула усмешка.

– Смитт, мой мальчик, ты, кажется, изобрел метафору.

Актер изобразил невинный взгляд:

– Правда? А я-то думал, у нас разговор о сточных канавах.

Отступник улыбнулся. Вот уже пятнадцать лет он колесил по миру с маленькой труппой, которой случалось выступать и перед королями, и перед толпами простонародья. Артисты, выученные им за это время, принадлежали к восьми из тринадцати человеческих рас, любовницы – к трем. Он звался мастер Кит. Китап рол-Кешмет. Это имя он принял в давнее время, когда вышел в большой мир из утробы, сотворенной из пустынных скал и безумия. Ему выпало играть тысячи ролей. И теперь настало время сыграть еще одну.

Последнюю.

– Кэри, – окликнул он. – На пару слов.

Длинноволосая Кэри ответила кивком, воткнула иголку в край рукава и бережно пересыпала цветные шарики в углубление между складками расшиваемой ткани: созданное неуловимым жестом, оно теперь надежно удерживало бусины. Отступник с улыбкой кивнул и ушел под навес, в укрытие с остывшей железной жаровней и каменной скамьей. Брусчатка мощеного двора там, где ее тронул дождь, потемнела, прежде еле видные рыжина и зелень проступили ярче, будто камень покрыли эмалью.

Отступник опустился на тесную скамью, Кэри присела рядом.

Теперь, когда нужное время настало, он уже не мог скрыть печаль. Страх, сделавшийся привычным, зародился месяцы назад, когда в харчевне города Порте-Олива отступник услыхал весть о том, что в Антее развевается знамя богини. Печаль пришла не сразу; он не спешил дать ей волю, лишь убеждал себя, что ком в горле и камень на сердце подождут. Что ж, дольше ждать невозможно.

– Мастер Кит, – осторожно произнесла Кэри, – вы плачете?

– Нет, конечно. Мужчинам позволительно лишь прослезиться. Плакать считается недостойным.

Она приобняла его за плечи. Как моряк при последнем глотке пресной воды перед дальним плаванием, он силился запомнить этот миг с ней – согнутая в локте рука поверх его шеи, ладная тяжесть тела, запах вербены и пенного мыла. Отступник прерывисто вдохнул, его плечи дрогнули, и голова согласно склонилась. Заговорил он не сразу.

– Нам, видимо, нужен новый актер. Немолодой, не без внушительности в облике. На роли отцов и злодеев. Лорд Фокс. Оркус, повелитель демонов…

– Ваши роли, – договорила Кэри.

– Мои.

Мелкие капли дождя сыпались с гороховым стуком на солому навеса, на брусчатку двора. Удары палок в репетируемом поединке, вскрики актеров. Шершень пришел в труппу раньше Кэри. Смитт сыграл больше ролей. Однако Кэри способна всех уберечь и направить. Она единственная, кто сумеет сохранить семью отступника после того, как он уйдет.

– Что случилось? – спросила она.

– Мне, по-видимому, предстоит кое-что совершить.

– Мы можем помочь.

– Вы могли бы попытаться. Однако…

– Однако?..

Он отстранился и взглянул ей в лицо. Обнимающая рука соскользнула с его плеч. Большие глаза, черные в тон волосам, делали Кэри моложе. Отступник видел ее сейчас такой же, как в первый день семь лет назад, в вольном городе Маччия, когда она танцевала на площади ради нескольких монет. На вид почти ничего девичьего – дикая, голодная, шарахающаяся от мужчин. Талант и энергия полыхали в ней огнем. В тот день Опал предупредила его, что с девчонкой не оберешься хлопот, и согласилась, что затраты оправдаются. С тех пор Кэри успела превратиться во взрослую женщину. Когда растишь дочь, наверное, испытываешь нечто схожее…

– Боюсь, что не смогу исполнить нужное, если заодно придется защищать и вас, – договорил отступник. – Вы моя семья. Если буду знать, что вы невредимы и благополучны, то я, наверное, легко пожертвую чем угодно другим.

– Судя по таким словам, цена будет немалой.

– Да.

Кэри вздохнула, ее губы дернулись в кривой усмешке, появляющейся в тяжелые времена.

«Запомни, – велел себе отступник. – Запомни, как изгибаются губы и вздымается бровь. Не забывай. Впитывай».

– Прах бы все это побрал, – выдохнула Кэри.

– Как ни бесполезно это прозвучит, мне очень жаль расставаться.

– Вы кого-нибудь уже присматривали на ваши роли?

Отступник видел, что девушку переполняет боль. Он ее предает, бросает всю труппу – и она не думает обвинять, скорее отрежет себе пальцы. Хотелось взять Кэри за руку, но она задала тон дальнейшего разговора, и он не вправе ей перечить. Уже не вправе.

– Есть труппа, которая ездит по северным землям. Палдрин Лей и Себаст Беррин. Три года назад там было двое на одно амплуа. Найди их, тогда будет шанс взять актера, уже знающего все роли. Палдрин из хаавирков: это может добавить экзотики, если давать представления в южных землях.

– Поспрашиваю. Когда вам уходить?

– Нынче вечером.

– Обязательно в одиночку?

Отступник помедлил. Ответа он и сам пока не знал. То, что он задумал, было неосуществимым. Столь же безнадежным, сколь и неминуемым. Он приносил в жертву самого себя, что странным образом облегчало жертвоприношение. Позвать кого-то на смерть вместе с собой не такое уж благодеяние. И все же, если от этого зависит успех или неудача, спасение или гибель мира…

– Не обязательно, – ответил он. – Есть человек, способный помочь. Не из актеров.

– И уж точно не ответите, что за тайная цель тащит вас невесть куда? – спросила Кэри и тут же, противореча собственным словам, добавила: – Хоть это-то нам скажите.

Отступник провел языком по губам, мысленно подбирая слова, которых не говорил даже себе. Найдя их, усмехнулся.

– Может показаться чересчур пафосным, – предупредил он, поскребя длинным пальцем в бороде.

– Ничего.

– Я намерен убить богиню.

Китрин бель-Саркур, доверенное лицо и представитель Медеанского банка в Порте-Оливе

Китрин бель-Саркур, доверенное лицо Медеанского банка в городе Порте-Олива, вышла из конторы банка с высоко поднятой головой и спокойным лицом. В груди клокотала ярость.

Порте-Олива вступала в весеннюю пору. Яркие тряпичные флажки и искрящиеся стекляшки, оставшиеся после праздника первой оттепели, так и валялись на улицах, мало-помалу врастая в весеннюю грязь. В холодных закоулках, куда не доставало полуденное солнце, еще лежал снег.

Изо рта Китрин вырывались белые облачка, словно ее тело, как кипящий котел, выбрасывало наружу клубы пара. Морозного воздуха девушка почти не замечала.

Перед ее глазами теснились на мостовых мужчины и женщины разных рас – куртадамы с гладким мехом, украшенным бусинами, узколицые цинны, ясуруты в бронзово-золотистой чешуе, темно-хитиновые тимзины, розовощекие первокровные. Одни ей кивали, другие уступали дорогу, большинство не обращали внимания. Подернутое дымкой небо Порте-Оливы, взирая сверху, видело в ней не представителя одного из крупнейших банков в мире, а просто-напросто юную девушку, циннийку-полукровку в ладно сшитом платье.

Из дверей харчевни на Китрин повеяло теплым воздухом, ноздрей коснулись успокаивающие запахи пивного хмеля и свежего хлеба. Стянутые в комок внутренности немного расслабились. Ярость сошла на нет, обнажив скрытые под ней, как под маской, отчаяние и безысходность. Китрин едва сумела выдавить улыбку для молодого цинны, подошедшего взять у нее шаль.

– Обычный столик, магистра? – осведомился он.

– Благодарю, Веррил, ты очень заботлив.

Цинна, улыбаясь, отвесил преувеличенно церемонный поклон и широким жестом пригласил следовать за ним. В любой другой день Китрин нашла бы это очаровательным.

За столик, расположенный в глубине харчевни и наполовину отгороженный от общего зала занавесью, она дополнительно платила хозяину несколько монет. Порой, когда ей не претили сторонние беседы, она подсаживалась к общему столу и заводила разговор со случайными посетителями. В южной части города, где кипела портовая жизнь, можно было наслушаться баек от матросов и путешественников; на севере, где драконья дорога переходила в главную площадь с собором и дворцом наместника, – новостей о континентальной торговле. Однако, помимо охоты, за сведениями иногда хотелось и просто поболтать, а харчевня стояла ближе всех к ее банку – ее собственному банку, кто бы что ни думал.

Прислужница-куртадамка, обычно работающая здесь днем, поставила перед Китрин блюдо с темным хлебом и сыром, резную деревянную плошку с черным изюмом и – главное – кружку хорошего пива. Китрин коротко кивнула и постаралась улыбнуться не слишком натужно. Если прислужница что и заметила, то по лицу было не понять: кожу покрывал мягкий мех. Делая глоток, Китрин подумала, что из куртадамов вышли бы лучшие картежники: вместо лица у них всегда маска.

Дверь открылась, в харчевню хлынул поток света, который тут же перегородила чья-то тень. Лицо и фигуру было не разглядеть, вошедший не издал ни звука, однако Китрин не сомневалась, что в дверях стоит Ярдем Хейн – второй начальник ее стражи (ее собственной стражи!) и один из двоих людей, знавших ее с самого бегства из Ванайев. Теперь тот город сожжен, жители погибли, стало быть никто из живых не знаком с Китрин дольше Ярдема.

Ярдем Хейн мягкими шагами пересек зал – тралгуты, хоть и крупные телом, могли ходить пугающе тихо – и опустился на скамью рядом с Китрин. От него пахло старой кожей и оружейным маслом. Склонив вперед высокие, как у пса, уши, он глубоко, протяжно вздохнул и спросил:

– Не вышло?

– Еще бы, – ответила Китрин, пытаясь не отступать от привычной для Ярдема и капитана Вестера лаконичности. Однако слова полились сами собой. – Она меня едва выслушала! Я всю зиму готовила сделку, одни переговоры за другими. Да, риски есть, но это риски благоприятные!

– Пыкк так не считает.

– Вот именно, – ответила Китрин. – Ненавижу эту женщину.

С того самого мига, когда Китрин заключила уговор с главной дирекцией банка, она знала, что приставленный к ней нотариус будет помехой. Перед тем она несколько месяцев управляла своим филиалом Медеанского банка единолично. Брала ссуды, которые считала выгодными. Вступала в партнерства, которые считала желательными. Отпечатком надрезанного большого пальца скрепляла десятки контрактов и соглашений, получала в итоге хорошую прибыль. Загвоздка состояла в том, что учредительные документы на филиал она изначально сфабриковала, подписанные ею контракты не имели юридической силы. Сейчас до совершеннолетия оставалось еще четыре месяца. Лишь тогда она официально вступит во владение долей банка, унаследованной от родителей, и станет дееспособной в глазах закона. Но даже и после этого придется играть все ту же роль более зрелой женщины, принадлежащей к расе первокровных лишь на четверть. Банк построен на лжи и надувательстве, сомнительные контракты сменятся законными лишь через годы, и все это время придется хранить тайну. Китрин на миг задумалась, не пустить ли все прахом лишь ради того, чтобы позлить нотариуса из главной дирекции в Карсе. Нотариуса по имени Пыкк Устерхолл.

Вы ничего не подписываете. На всех контрактах ставит подпись нотариус, только он один. Переговоры ведутся исключительно в его присутствии. Если он принимает решение вразрез с вашим, вы подчиняетесь. Управление филиалом остается за главной дирекцией. Вы – номинальная фигура. Не более того.

Таковы были предложенные условия, и она их приняла. В тот миг Китрин была почти без ума от счастья, что ей оставили хоть какой-то доступ к делам, и не сомневалась, что тем или иным маневром сумеет вернуть себе власть, дайте только срок. Промежуточное время станет лишь проверкой ее терпения, и ничем другим. Все недели до приезда нотариуса она каждую ночь засыпала в мечтах о том, какой кроткой предстанет перед солидным господином из главной дирекции, какими дельными речами заслужит его интерес, как стойко будет завоевывать его доверие, пока он полностью на нее не положится. А после, говорила она себе, не будет никаких препятствий к тому, чтобы вновь взять дела банка в свои руки. Нужно всего лишь заморочить голову одному-единственному мужчине. Может, это и трудно, но не невозможно.

В мечтах все казалось простым.

Пыкк Устерхолл явилась в самый разгар зимы. Китрин сидела в кофейне напротив главного рынка – в той самой, где доплачивала маэстро Азанпуру за уединенную комнату в дальней части здания. Зимние сумерки наступали рано даже в южной Порте-Оливе, долгими темными вечерами оставалось лишь играть в кости да попивать кофе из запасов старого полуслепого цинны. Тем вечером четверо первокровных из гвардейцев ее величества, отдыхающие в кофейне после дозора, обменивались байками с купцом-тимзином. В ожидании весны и обратного пути в Элассу тимзин коротал зиму в Биранкуре, и Китрин уже который день смеялась его шуткам, надеясь мало-помалу набраться сведений о его народе. Вся шестерка посетителей, сдвинув два стола, сидела за долгой партией в кости, как вдруг дверь резко распахнулась и стылый ветер унес из зала все тепло – в прямом и переносном смысле.

В первый миг Китрин приняла женщину за необычайно разжиревшую первокровную: рослая, широкая в бедрах и в плечах, толстая и при этом сильная. Войдя в зал, она тяжело протопала по дощатому полу и размотала черный шерстяной шарф, накрученный поверх черно-седых волос. Тяжелые щеки и толстые губы придавали ей сходство с рыбой. Когда она растопырила губы, между зубами показались зазоры на месте стесанных бивней. Йеммутка.

– Стало быть, ты и есть Китрин бель-Саркур? – вопросила она. – Я твой нотариус. Найдется где поговорить?

Китрин поднялась и провела Пыкк в заднюю комнату. Как только дверь затворилась, Пыкк присела к столику, не скрывая недовольства:

– Играть в кости с городскими стражниками? Это и есть твой способ управлять банком? Доверенному лицу Комме Медеана пристало сидеть не меньше чем на дворцовом приеме или на ужине с важными людьми.

У Китрин подкатывал комок к горлу всякий раз, когда она вспоминала и сами слова, и презрение, с которым они были произнесены.

– В холодные месяцы мало что происходит, – ответила она, внутренне проклиная себя за извиняющийся тон.

– Для таких, как ты, – да, – провозгласила Пыкк. – А у меня забот невпроворот. Банковские книги принесешь сюда? Или для дела есть место поприличнее?

С тех пор каждый день сулил лишь новые унижения, новые язвительные слова, новые поводы напомнить Китрин, что никакой власти у нее нет. Неделями Китрин проглатывала все с улыбкой. В следующие месяцы просто терпеливо сносила. Случись в этом потоке оскорблений малейшая пауза, исчезни хоть на миг презрительный оскал, она сочла бы это победой.

Однако ничего подобного не происходило.

– А причину она не сказала? – спросил Ярдем.

– Не хочет иметь дело с южнецами, – объяснила Китрин. – Вроде бы их толпа убила каких-то ее предков в Пу’те девять или десять поколений назад.

Ярдем, повернувшись к ней, резко повел назад ушами, так что они легли чуть ли не плашмя на череп. Китрин отхлебнула добрый глоток пива.

– Не говори, сама знаю, – ответила она. – Да только что я могу? Никаких переговоров без нотариуса. Мне даже документы подписывать нельзя. Если она не режет палец, никакой сделки.

Средств надавить на главную дирекцию у Китрин не осталось – отказ от них был одним из условий ее соглашения с банком. Стоит Пыкк написать в Карс, что деятельность доверенного лица мешает делу, как от Китрин тут же избавятся, и препятствовать этому будет нечем.

Отломив хлебную корочку, девушка рассеянно принялась ее жевать, не чувствуя вкуса и не получая удовольствия – будто грызла ком земли из-под ног. Заметив взгляд Ярдема, она подвинула к нему блюдо, и он закинул в рот кусок сыра. Какое-то время оба молча ели. В очаге потрескивал огонь. С улицы доносился собачий лай.

– Надо ему сказать, – вздохнула Китрин и глотнула пива.

– Помощь нужна? Я на сегодня уже свободен.

– Драться он не полезет, не из таких.

– Я для моральной поддержки. И ободрения.

– Для того-то я и пью, – ответила Китрин с безрадостным смешком.

– Я знаю.

Она окинула Ярдема взглядом. Темно-карие глаза, широкое лицо. Под левым ухом шрам, которого она раньше не замечала. Ярдем когда-то был священнослужителем, наемным воином он сделался позже.

Пиво стояло почти нетронутым. Одна кружка погоды не сделает, после второй придет расслабленность и притупится досада, но захочется взять третью, а к четвертой Китрин будет готова отложить неприятный разговор до завтра. Лучше кончить дело поскорее, решила она, и уснуть, не боясь завтрашнего утра. Китрин отодвинула пиво, и Ярдем встал, пропуская ее вперед.

Постоялый двор находился в середине соляного квартала, недалеко от комнат, в которых Китрин, Ярдем и Маркус Вестер скрывались в первые дни после приезда в Порте-Оливу. Здешние кривые улочки местами бывали так узки, что Китрин раскинутыми руками могла прикоснуться к противоположным стенам домов. Пахло нечистотами и едкой жижей. Когда впереди показались беленые стены и выцветшие голубые окна постоялого двора, подол платья уже почернел от влаги, замерзшие ноги болели. Китрин плотнее закуталась в шаль и по двум низким ступеням поднялась к двери. Ярдем с отсутствующим видом – но с ушами торчком – прислонился к стене. Китрин постучала.

Она надеялась, что откроет кто-нибудь посторонний – другой постоялец или хозяин. Тогда разговор отложился бы еще на минуту или две. Однако такого везения не случилось, – должно быть, собеседник в надежде на ее ответ ждал прямо у порога. Пепельно-серое лицо и непривычно большие черные глаза, свойственные его расе, делали его похожим на ребенка. Улыбка казалась одновременно и счастливой, и неуверенной.

– Магистра Китрин! – воскликнул он так, будто ее появление было дивной неожиданностью. Сердце Китрин упало. – Пожалуйста, входите! Я как раз согрел чая, позвольте вас угостить. И вашего приятеля-тралгута.

Китрин оглянулась на Ярдема и уловила в его лице что-то похожее на жалость – непонятно, к кому из двоих.

– Я сейчас, – сказала она ему.

– Я здесь, – пророкотал тралгут.

В гостиной пахло сыростью, несмотря на небольшой растопленный очаг, из-за которого воздух казался перегретым. Даже при закрытых дверях откуда-то из задних комнат доносились вопли младенца, мающегося животиком. Китрин опустилась на скамью, покрытую давно утратившими красоту подушками с потертыми красно-оранжевыми кистями.

– Рад вас видеть! – не умолкал южнец. – Я отправил несколько писем сыну в Лионею и сейчас получил ответ. Он сказал, что может…

– Позвольте сперва…

– …отгрузить полную партию уже к середине лета. Орехи прошлого урожая уже высушены, можно молоть. Пахнут, говорит, цветами и дымком. Умеет ведь сказать, правда? Цветами и дымком!

Стало быть, южнец осведомлен. Или догадался. Речь лилась из него так, что Китрин не могла вставить ни слова. Будто он пытался отсрочить неминуемое. Китрин вспомнила поездку к морю в раннем детстве – может, даже еще при живых родителях. Она знала, как это бывает, когда пытаешься руками остановить морскую волну.

– Банк не сможет продолжать работу над этой сделкой, – наконец произнесла она. – Мне очень жаль.

Южнец больше не говорил, хотя по-прежнему шевелил губами, пытаясь что-то сказать. Брови его дернулись, в середине лба – кверху, по краям – вниз, словно на картинке, изображающей крушение надежд. Китрин, у которой желудок свело от напряжения, заставила себя вздохнуть поглубже.

– Не понимаю, магистра, – произнес южнец убитым голосом.

– Я получила новые сведения, не относящиеся к нашим переговорам, и с прискорбием сообщаю, что банк сейчас не способен заключить сделку по необходимой вам ссуде.

– Если… если не возражаете, магистра, я зачитаю вам письмо от сына. Видите ли, мы могли бы… – Южнец сглотнул, закрыл огромные глаза и опустил голову. – Позволите ли спросить почему? – выговорил он.

«Потому что у тебя глаза не той формы, – мысленно ответила Китрин. – Потому что нотариус мне запретил. Я огорчена не меньше твоего. Ты ведь все делаешь верно». Но она не могла произнести этого вслух, признать, что Пыкк Устерхолл ею помыкает. Если такой слух разойдется, Китрин потеряет последние крохи влияния на дела банка. Поэтому она, собравшись с силами, постаралась не выйти из роли банкира, который действует исключительно по собственной воле и способен отвечать за свои обязательства.

– Вы ведь знаете, я не вправе разглашать содержание бесед с третьими лицами, – сказала она. – Точно так же, как обнародовать наши с вами беседы.

– Да, конечно, – кивнул южнец и открыл глаза. – Есть ли шанс, что вы передумаете?

– К сожалению, нет.

Каждое слово отозвалось в ней болью.

– Ну что ж… Тогда спасибо вам. Может… может, все-таки чая?

* * *

– Я не пьяна, – сказала Китрин.

– Да, – подтвердил Ярдем.

– Тогда почему мне нельзя еще выпить?

– Потому что это способ остаться не пьяной.

В харчевню они не вернулись. Обычно Китрин приходила туда поесть и поболтать – сейчас было не до того. Хотелось кричать, ругаться и разбивать вдребезги все, что попадет под руку. Отчаяние и бессилие казались тесной железной клеткой, о которую она билась, как пойманный зяблик, рискуя расшибиться насмерть.

Верхние комнаты над банковской конторой Китрин занимала с тех времен, когда первый этаж еще не принадлежал банку. В те дни внизу находилось игорное заведение, а наверху едва хватало места для Китрин, Ярдема, Маркуса Вестера и того, что осталось от целого воза ящиков с шелком, табаком, каменьями и ювелирными изделиями, а главное, с запечатанными в воск банковскими книгами, более драгоценными, чем прочий груз. Теперь на верхнем этаже стояли кровать Китрин, ее шкаф и письменный стол. Голые доски пола покрывал для тепла толстый красный ковер, над кроватью висела картина, дар наместника, – эмблема Медеанского банка, соединенная с гербом Порте-Оливы.

Китрин, встав из-за стола, мерила шагами комнату. Доносящийся снизу гул голосов напоминал о тонких перекрытиях – звуки здесь разлетались далеко. В конторе всегда присутствовал кто-нибудь из стражников для охраны железного сейфа, вделанного в камень под зданием и хранящего денежные запасы. Главные ценности – партнерские соглашения, договоры о ссудах, контракты с вкладчиками – перекочевали из конторы в комнаты Пыкк, расположенные относительно неподалеку, в южном квартале, и ставшие тайной штаб-квартирой банка.