Наследницы

Глава 1

Все началось одним холодным январским днем в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Лорд Маунтджой сидел в вагоне первого класса экспресса Бат – Лондон, держа перед лицом «Таймс», раскрытую в разделе бизнеса. Он не читал ее; она служила ему прикрытием от сидевшего как на иголках попутчика. Лорд Маунтджой возвращался в Лондон после уик-энда, проведенного за городом.

Уильям Эдвард Маунтджой был десятым графом Маунтджой и человеком очень богатым – хозяином огромных владений, вид на которые открывался из окон его величественного дома в Маунтджой-Парке в Уилтшире. К тому же он владел замком в Шотландии и огромным домом на Керзон-стрит в Мейфэре. Уильям Эдвард Маунтджой отмечал свое семидесятилетие. Один.

«Дело в том, – мрачно размышлял он, поглядывая на других пассажиров поверх газеты, – что все они моложе меня. Каждому из них не больше сорока». Маунтджою вспомнилось то время, когда он был зеленым восемнадцатилетним юнцом, чертовски похотливым. Он только окончил колледж в Итоне, и жизнь простиралась перед ним еще не раскатанной красной дорожкой. Тогда сорок казалось вечностью, а семьдесят терялись в туманной дымке нереальности. В восемнадцать такого понятия, как старость, не существует.

Нельзя сказать, чтобы он сейчас себя плохо чувствовал; просто из-за подагры чуть сильнее, чем ему хотелось бы, опирался на коричневую трость с серебряным набалдашником, да ухудшившееся зрение мешало метко стрелять в куропаток во время охоты в Шотландии. А были времена, когда лорд Маунтджой не отказывал себе в хорошей еде и вине, да и до бренди был весьма охоч. Однако он никогда не переходил границ и не пил слишком много. Джентльмену это непозволительно.

К тому же сейчас была и другая проблема – одиночество.

Круглые зеленые холмы Уилтшира с пунктирными линиями коров и лошадей – ибо это было лошадиное графство с множеством прекрасных скаковых кругов для их объездки – проплывали за окном, но Маунтджой не замечал их. Прикрывшись газетой, как щитом, он изучал свое отражение в окне вагона. Перед ним сидел высокий седовласый мужчина, с розовым от постоянного бритья лицом, с маленькими серыми усиками и нависшими бровями над выцветшими голубыми глазами. Его темно-синее пальто, аккуратно сложенное, лежало на верхней полке вместе с черным котелком и туго свернутым черным зонтиком.

«Да, – подумал Маунтджой с некоторой долей смущения, – английский джентльмен до мозга костей».

Уильям Маунтджой унаследовал свой титул в результате цепи печальных обстоятельств. Его старший брат погиб в железнодорожной катастрофе, а второй брат, Джордж, был лишен их отцом наследства за распутный образ жизни.

В то время Уильяму Маунтджою было тридцать пять лет, и он ясно видел свою цель в жизни.

Женившись на следующий год на Пенелопе Латимер, он стал делать то, что от него ждали: пытался зачать наследника. К сожалению, из этого ничего не получилось.

В этом не могло быть его вины, уговаривал Уильям сам себя, разглядывая свое голое тело в высоком овальном зеркале на подвижной раме, стоявшем в ванной комнате его особняка на Корзон-стрит. Он был еще в самом начале своей жизни, и он это видел. С прямой спиной, слегка округленной от талии, мускулистыми грудью и руками, сильными ногами и хорошо функционирующим сексуальным инструментом. Нет, отсутствие сына и наследника было определенно не его виной. Вся вина, должно быть, лежит на его жене.

Он отослал жену к лучшим гинекологам Лондона, которые подвергли бедняжку тяжелейшему испытанию, заставив отвечать на смущавшие ее вопросы и пройти через унизительные анализы. Их заключение гласило: жена абсолютно здорова и вполне может зачать ребенка.

Уильям до сих пор помнил, как он сидел в приемной врача на Харли-стрит, слушая, что тот ему говорит:

– Причина должна находиться в вас, лорд Маунтджой. Возможно, я смогу порекомендовать вам своего коллегу, специалиста по таким вопросам. Вполне вероятно, что он сможет помочь вам.

Конечно же, он не пошел ни к какому коллеге. Он никак не мог признать, что не способен стать отцом.

– Глупости, – резко сказал он Пенелопе. – Наверняка этот парень ошибся. Ты знаешь, что у меня нет затруднений... в нашей интимной жизни. – Уильям постарался сказать это как можно деликатнее, но все равно Пенелопа покраснела.

Она была маленькой пухленькой женщиной с постоянно обеспокоенным лицом, всегда боявшейся расстроить его.

– Конечно, он ошибся, дорогой, – согласилась жена, принимая на себя вину. – Мне ужасно жаль. – Она храбро посмотрела Уильяму в глаза и добавила: – Я вполне пойму тебя, если ты подашь на развод. Я знаю, что для тебя очень важно иметь наследника.

Какое-то время он носился с идеей снова обрести свободу, но он знал о невозможности иметь сына. Нет, решил он. Он останется женатым на Пенелопе. Он должен попытаться еще раз. Возможно, бедная женщина вскоре забеременеет, и он сможет с облегчением вздохнуть, оттого что выполнил свой долг.

Пенелопа так и не забеременела, но он свел ее в могилу. Увы, такова участь покорной жены, муж которой постоянно отсутствует и подвергает ее тяжелым испытаниям. Она умерла от сердечного приступа, сидя на своем любимом месте у окна и глядя на великолепное искусственное озеро, вырытое в тысяча семьсот шестидесятом году при реконструкции Маунтджой-Парка. В это время Уильям был в Монте-Карло. Конечно же, он сразу сел на поезд до Парижа, а затем через Кале приехал в Лондон.

Пенелопа была похоронена в фамильном склепе рядом с отцом, матерью, братом Уильяма и всеми предшествующими поколениями клана. Он заказал великолепный надгробный памятник белого мрамора из Каррара, и спустя месяц по специальному разрешению их величеств короля Георга и королевы Марии в королевской часовне Виндзора состоялась поминальная служба. Уильям не переставал удивляться тому количеству друзей и знакомых, которые пришли помянуть Пенелопу. Он всегда считал ее маленькой серой мышкой, но она управляла его домами, была хозяйкой бесконечных загородных приемов, неизменно посещала все обеды, балы и приемы, которые сопутствовали жизни человека с таким положением в обществе, какое было у рода Маунтджой.

Она была нежной, бескорыстной, и, как это ни печально, ей надо было умереть, чтобы друзья вспомнили, какой она была изумительной хозяйкой и доброй женщиной, всегда готовой выслушать их. Они сказали Уильяму, что им будет не хватать ее, и ему тоже ее не хватало. Он даже не предполагал, что такое возможно. Пенелопа, готовая услужить, всегда была рядом с ним, а сейчас, когда ее не стало, он чувствовал себя растерянным.

Облегчение пришло спустя несколько месяцев, когда четвертого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года разразилась война и Маунтджой с головой ушел в работу в военном министерстве. Он закрыл большой лондонский дом, спрятав большую часть своих сокровищ – картины Гойи, Гейнсборо, Ватто и Вермеера, серебро и инкрустированные драгоценными камнями предметы, которые дарили на протяжении веков и которые стали частью состояния рода Маунтджой, – в потайных местах за городом. Он быстро привык к трудностям и лишениям военного времени, проводя долгие часы в своем кабинете и отсыпаясь в клубе, где он мрачно обсуждал с его членами битвы при Вердене, Сомме и Ютландское сражение. И наконец, он вместе со всеми радовался, когда в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого года главные силы добились прекращения военных действий.

Число погибших с обеих сторон составило восемь с половиной миллионов. Молодое поколение Британии почти полностью погибло.

Жизнь постепенно восстанавливалась, но Уильяму не удавалось найти женщину, которая понимала бы его так, как Пенелопа. А сейчас ему было семьдесят – для женитьбы слишком поздно.

Лондонский экспресс, пуская дым, въехал на Паддингтонский вокзал; тормоза заскрипели, вагоны дернулись, и поезд остановился. Лорд Маунтджой сложил «Таймс», надел пальто и котелок, небрежно кивнул своим попутчикам и спустился на платформу.

Бриджес, шофер, ожидал его рядом с серебристым «роллс-ройсом». На дверцах машины были выгравированы герб рода Маунтджой и их начальная буква «М». Интерьер машины был выполнен из прекрасной кожи; на каждом окне были встроены серебряные вазочки с темно-красной розой в каждой; в баре красного дерева стояли хрустальные стаканы.

– Доброе утро, милорд, – приветствовал Маунтджоя шофер, открывая дверцу машины. – Домой, сэр?

Уильям вздохнул и ответил угрюмо:

– Думаю, что да.

Он не переставал думать, как провести этот день, хотя отлично знал, что семидесятый день его рождения будет похож на все другие. Он придет домой на Керзон-стрит, снова примет ванну, так как был человеком очень привередливым и считал, что даже в вагоне первого класса каждый пассажир подвержен грязи и копоти. Затем он переоденется и пойдет в свой клуб, где пропустит стаканчик превосходного темного эля, который презирали его клубные приятели, но к которому с годами он так привык. Он осмотрится, чтобы увидеть, кто присутствует, и, возможно, найдет кого-нибудь из близких друзей, с которыми можно посидеть за ленчем, вспоминая минувшие дни за бутылкой кларета и картофельной запеканкой с мясом, любимой им с детства.

А после пойдет прогуляться по Сент-Джеймсскому парку, пройдет по Пэлл-Мэлл, весело размахивая своим сложенным зонтиком, поглазеет на гвардейцев у дворца, завидуя их юности, затем вернется домой, немного вздремнет за отсутствием дел получше, а потом посмотрит, какие приглашения ему прислали на вечер.

Небо было затянуто тучами, а ветер стал холоднее, когда Уильям Маунтджой поднялся по лестнице своего великолепного дома. Дворецкий уже ожидал его. Распахнув дверь, он почтительно отступил.

– Добрый день, милорд, – сказал он.

– Добрый, Джонсон, – ответил Уильям, протягивая ему зонтик, котелок и пальто.

– Домоправительница приказала зажечь камин в библиотеке, сэр, – сообщил Джонсон. – Она подумала, что там немного холодно, а вам, возможно, захочется выпить там стаканчик хереса.

– Никакого хереса, Джонсон, спасибо, – ответил Уильям, направляясь в библиотеку и закрывая за собой дверь.

Он устало опустился в большое кресло, обтянутое зеленой кожей, положил ноги на бронзовую каминную решетку и оглядел комнату. Полки, сделанные из лучшего бразильского розового дерева, возвышались до самого потолка, поблескивая корешками кожаных переплетов. Бесценная коллекция миниатюр слоновой кости была расставлена вдоль одной стены, соседствуя с портретами собак, живших в разные годы в семье Маунтджой: джекрасселы, лабрадоры, ретриверы, померанские шпицы и пекинесы. Все они были любимцами в семье. На маленьких столиках были расставлены фотографии и разные безделушки; китайские фонарики из шелка голубых и белых цветов с переливами красного удивительно сочетались с бархатными драпировками цвета лесной зелени и ковром в красно-зеленую клетку.

Из всех комнат в доме библиотека была у Уильяма самой любимой; он проводил там счастливые часы своей жизни, читая газеты или подремывая после обеда над раскрытой книгой. Но сегодня все было по-другому.

Маунтджой поднялся и стал взад-вперед ходить по комнате, уставившись на зелено-красные клетки ковра. Война истребила всю его семью, убив обоих кузенов первого колена, затем второго и третьего, пока совсем никого не осталось. Даже каких-нибудь отдаленных родственников. За исключением, может быть, «паршивых овец», ублюдков Джорджа Маунтджоя, предположительно разбросанных по всей Европе и Америке.

– Я одинокий человек, – громко произнес Уильям. – Мои друзья умирают. У меня нет сына, который бы унаследовал все это. Эту красоту, эти традиции. Это имя. Когда я умру, все исчезнет. Маунтджой-Парк будет продан, чтобы покрыть расходы на похороны. Замок запустеет и постепенно разрушится. Этот дом будет снесен, чтобы уступить место какому-нибудь отелю или универсальному магазину.

Маунтджой подошел к массивному, обтянутому кожей письменному столу и, открыв центральный ящик, вынул оттуда какие-то бумаги и стал их просматривать, усевшись за стол. Затем он поднял телефонную трубку и набрал номер своего солиситора в «Линкольнз инн». Поговорив коротко со своим человеком, Маунтджои приказал ему немедленно перезвонить, как только тот что-нибудь узнает.

Заложив руки за спину, Уильям снова стал ходить по ковру, нервно подергивая большими пальцами рук. Время от времени он подходил к столу, смотрел на телефон, но тот не звонил.

– Будь ты проклят, – сердито проворчал лорд Маунтджой, снова опускаясь в кресло и кладя ноги на каминную решетку. В этот момент телефон пронзительно зазвонил, и Уильям вскочил.

– Маунтджой, – отрывисто бросил он в трубку. Затем взял карандаш, записал номер телефона, поблагодарил солиситора и повесил трубку.

С минуту он в задумчивости смотрел на записанный номер: возможно, это решение всех его проблем. Глубоко вздохнув, Маунтджой набрал номер офиса «Суэйн и Маршалл. Частные детективы» на Стрэнде.

Джером Суэйн подпрыгнул на месте, когда услышал, кто ему звонит.

– Я немедленно выезжаю, ваша светлость, – произнес он, поспешно застегивая пиджак.

К тому времени как детектив добрался до него, Уильям уже точно знал, чего хочет.

– Я хочу, Суэйн, чтобы вы разыскали мне кого-нибудь из Маунтджоев. Я хочу, чтобы вы поискали отпрысков Джорджа Маунтджоя в Италии, Франции и Соединенных Штатах Америки.

Суэйн от удивления присвистнул. Это был высокий худощавый человек с тоненькими черными усиками, редеющими черными волосами и с плоскостопием бывшего полицейского. Лорд Маунтджой пристально посмотрел на него, и Суэйн смущенно кашлянул.

– Похоже, что здесь масса работы, – заметил он осторожно.

– Могу заверить вас, что она будет хорошо оплачена, Суэйн. К тому же вы получите существенную надбавку, скажем, двадцать процентов от вашего гонорара, в случае успешного завершения дела. – Лорд Маунтджои протянул детективу папку с бумагами. – Здесь вся информация, которой я располагаю. Как вы сами увидите, Джордж Маунтджой оставил за собой след в Париже и Флоренции. Его лишили наследства и отправили на старое ранчо Маунтджой близ Сан-Антонио, штат Техас. Никто не знает, что с ним там случилось. Он никогда не давал о себе знать.

Лорд Маунтджой протянул Суэйну чек на предъявителя в банке «Куттс».

– Здесь ваш гонорар за месяц плюс предстоящие расходы. Кстати, Суэйн, когда вы их найдете, то можете намекнуть, что, возможно, они унаследуют что-то для собственной выгоды. – Уильям улыбнулся, подумав при этом, какой он умный и что его предложение послужит для них соблазном раскрыть свои секреты. – В конце месяца вы должны доложить мне, как продвигаются у вас дела. Вам ясно?

– Да, сэр. – Суэйн поспешно вскочил на ноги и зажал в руке чек. – Вы можете положиться на меня, сэр. Если они еще там, Суэйн найдет их для вас. Я это гарантирую.

Когда дверь за Суэйном закрылась, Уильям улыбнулся, явно довольный собой.

– Это мне подарок на день рождения, – сказал он, в предвкушении потирая руки. – Пожалуй, я открою бутылочку «Крага» 1925 года, чтобы отпраздновать это событие.

Вошел дворецкий с серебряным подносом. Он открыл бутылку, не расплескав ни капли, и опытной рукой налил вино в тяжелый хрустальный стакан ручной работы.

– Что-нибудь еще, сэр? – с почтительным видом спросил он.

– Спасибо, Джонсон, больше ничего. – Уильям поднял стакан в молчаливом тосте.

– Тогда разрешите пожелать вам счастливого семидесятилетия, милорд. И долгих лет жизни, – сказал Джонсон.

Уильям разразился громким смехом.

– Спасибо, Джонсон. Спасибо тебе за добрые пожелания.

Маунтджой залпом выпил шампанское, продолжая улыбаться при мысли о «сыне и наследнике», которого Суэйн найдет для него. Внезапно будущее предстало перед ним в розовом свете. Возможно, семьдесят лет не такой уж плохой возраст.

Глава 2

Джером Суэйн никогда не был особенно близок с главным инспектором Скотленд-Ярда, но, прежде чем уйти на пенсию, он целых десять лет проработал детективом. У него были свои контакты с французской и итальянской полицией, и, получив информацию от лорда Маунтджоя, он знал, с чего начинать.

Открыв дверь своего пыльного офиса на Стрэнде и включив свет, Суэйн огляделся. Все было так же, как и час назад, когда он уходил. Детектив опустился на шаткое резное деревянное кресло, вытащил из кармана рубашки мятую пачку сигарет, сунул в рот сигарету и прикурил. Вдохнув в себя дым, Суэйн закашлялся.

– Начнем сначала, Суэйн, – сказал он сам себе, поднимая трубку телефона, и заказал разговор со своим старым другом Энрико Бастиани из римской полиции. Ожидая соединения, Суэйн стал изучать информацию, представленную ему лордом Маунтджоем.

По-видимому, Джордж Альберт Артур Маунтджой был молодым человеком в чине лейтенанта гвардии, когда унаследовал большую сумму денег от своей любящей тети Агаты. Не помня себя от радости, он оставил военную карьеру и немедленно отправился в Париж, чтобы жить так, как ему хочется.

Судя по фотографии, Джордж был высоким блондином с красивым лицом, большим любителем женщин и красивой жизни. Он как ураган пронесся по Европе, оставив за собой разбитые женские сердца, разгневанных родителей обольщенных им милашек и, по всей вероятности, парочку ребятишек. Вскоре отец лишил его наследства и отправил в Техас.

Два имени фигурировало в досье, которое отец Джорджа собрал на своего сына. Одно из них принадлежало итальянской женщине – Адриане Фиоралди. Второй была француженка по имени Мари-Франс д'Аранвиль. По Техасу не было никакой информации, так как никто ничего не слышал о Джордже Маунтджое с тех пор, как он туда уехал.

Зазвонил телефон, и Суэйн поспешно схватил трубку.

– Энрико, старина! – прокричал он, так как не доверял телефонам. – Это Джером Суэйн, твой старый коллега по Скотленд-Ярду. Да, да, у меня все хорошо, а у тебя? Я озадачу тебя, Энрико. У меня дело, с которым можешь справиться только ты, потому что женщина родом с твоей родины, Флоренции.

Суэйн рассказал Энрико историю лорда Маунтджоя и о его поисках незаконных отпрысков брата.

– Девушка, с которой у него предположительно была любовная связь, носит имя Адриана Фиоралди, – добавил детектив.

– Фиоралди – очень уважаемое имя в Тоскане, – ответил Энрико, явно недоумевая. – Сомневаюсь, чтобы девушка из такой семьи могла оступиться.

– Женщины – странные и загадочные существа, – мрачно заметил Суэйн. – Никогда не знаешь, чего от них ожидать. – Он вздохнул, как человек мира, хотя его собственная жизнь, связанная с любовью, ограничивалась спаниелем и его тридцатилетней женой – именно в таком порядке. – Вверяю это дело в твои надежные руки, Энрико, – продолжил Суэйн. – Арриведерчи, – добавил он, чувствуя себя космополитом, и повесил трубку на рычаг. Затем положил свои большие ноги в начищенных черных ботинках на письменный стол и вытряхнул последнюю сигарету из мятой пачки. Откинувшись в кресле, он затянулся, выпустил дым из ноздрей, закашлялся и с удовлетворенной улыбкой стал оглядывать свой маленький офис.

С того места, где сидел Суэйн, была видна дверь с выгравированной дощечкой «Суэйн и Маршалл. Частные детективы». Он решил, что два имени – это более солидно, чем одно. «Я поступил правильно», – думал Суэйн с удовлетворением. Все эти красивые женщины, обманывающие своих красивых мужей, и все эти богатые мужчины, обманывающие своих глупых жен. Все эти тайные отельные любовные свидания, подстроенные для того, чтобы получить развод, где лорд такой-то и такой-то был застукан в постели с шлюхой, которая определенно не была его женой. Его бизнес держался на высшем классе, но еще никогда у него не было такого выгодного дела, как в случае с Маунтджоем.

Ответ Бастиани пришел через несколько дней. «След ребенка Фиоралди-Маунтджоя ведет в Англию. Пожалуйста, позвони, чтобы обсудить», – говорилось в телеграмме.

Суэйн с трудом верил в свою удачу. Он снял трубку, вызвал телефонистку и попросил соединить его с Римом. Ему продолжало везти: его соединили через пятнадцать минут.

– Трудную же задачу ты мне задал, – пожаловался Энрико Бастиани, но в его голосе чувствовалось нескрываемое удовольствие. – Старые слуги семьи пока живы, – продолжил он, – хотя почти все члены семьи давно умерли, включая и Адриану. Но все слуги наотрез отказались говорить, даже за деньги, хотя, как ты знаешь, мои соотечественники за лиры продадут даже собственную мать. Адриана была замужем за Паоло Торлони, человеком богатым, имевшим обширные владения на Венето. У них была грандиозная свадьба, и о ней писали во всех газетах. Интересно вот что: газеты писали, что свадьба была отложена на год «из-за болезни невесты». Истинная природа этой болезни не упоминалась, но мы-то с тобой можем легко догадаться, на что она жаловалась. Потерпев неудачу в поместье Фиоралди, я решил поехать в Торлони, поместье мужа Адрианы, где она жила после замужества. Мне повезло, и я нашел старуху, которая была личной служанкой Адрианы. Она рассказала мне, что та была чудесной женщиной с мягким характером; единственное, что омрачало ее жизнь, – отсутствие детей. Служанка находила странным, что Адриана скрывала тайну от своего мужа. Тайну, которую она случайно открыла. В ее столике был потайной ящик. Служанка обнаружила его, когда вытирала пыль. Она случайно нажала на какую-то кнопку, и ящик выдвинулся. Внутри его была серебряная шкатулка, а в ней локон нежных волос. Это были волосы ребенка, Суэйн.

– Ребенка Маунтджоя, – выдохнул Суэйн.

– Совершенно верно. И это было не единственным предметом в ящике. Там были еще счета денежных переводов. Деньги переводили за границу постоянно. Вплоть до того года, когда Адриана умерла.

– Персоне, воспитывающей ее ребенка, – быстро добавил Суэйн.

– Миссис Джинни Суинберн, в Суинберн-Мэнор, Йоркшир, – торжественно закончил Бастиани. – Все документы у меня в руках. Служанка забрала их после смерти своей хозяйки, опасаясь, что тайна Адрианы, какой бы она ни была, станет известна другим людям.

«Я не дура, синьор, – сказала мне старуха. – У меня самой есть дети, а сейчас и внуки. Каждой матери известно, как выглядят первые волосы ее ребенка. Разве я сама не вставляла их в стеклянные рамочки, чтобы всегда помнить? Я любила сеньору Адриану; она относилась ко мне как к подруге. Но она давно мертва, а сейчас в Италии трудные времена, и деньги, которые вы мне предлагаете, как нельзя кстати. Вы сказали, что у вас хорошие новости для ее потомков, и я вам верю. Я желаю только добра для моей умершей Адрианы». Здесь старуха перекрестилась и поцеловала четки, которые перебирала.

– Ты превзошел себя, старина! – радостно воскликнул Суэйн. – Я знал, что могу положиться на тебя. Маунтджой хорошо заплатит за эту информацию.

– Дай мне знать, что будет дальше, дружище, – добавил напоследок Бастиани.

– Если ребенок там, Суэйн найдет его, – ответил Суэйн, надевая шляпу. – Поверь мне.

Суэйн не терял времени. Он быстро приехал домой, приласкал коричнево-белого ушастого спаниеля, с восторгом встретившего его, отрывисто поздоровался с женой и попросил ее уложить в сумку чистое белье и свежую рубашку с жестко накрахмаленным воротником, как он любил. После обеда, состоящего из его любимого стейка и пирога с почками, он выпил чаю, взял сумку и направился к двери, чтобы отправиться на вокзал Кингз-Кросс к ночному поезду до Лидса.

У двери он в нерешительности остановился. Повернувшись, он взглянул на спаниеля. Пес смотрел на него упрекающим взглядом покинутой супруги.

– Эр, я думаю, что мне лучше взять его с собой, – сказал Суэйн, обращаясь к жене. – Пусть погуляет на свежем воздухе.

Жена, отвернувшись, фыркнула, что означало – надо же быть таким дураком, чтобы таскать за собой собаку. Суэйн быстро надел на спаниеля ошейник и открыл дверь.

– Тогда арриведерчи. Появлюсь, когда ты соскучишься, – весело заявил он.

Жена снова фыркнула, и Суэйн захлопнул дверь. Что еще можно ожидать от нее?

Суэйн сидел выпрямившись, не ведая сна, в вагоне третьего класса, покачиваясь вместе с поездом, который останавливался на каждой станции, продираясь сквозь ночь, пока наконец не добрался до закопченного, серого, как гранит, города Лидса.

Подавив зевок, разбудил собаку, которая, проглотив бутерброд с беконом на одной из станций, мирно спала всю оставшуюся часть пути. Она выпрыгнула из вагона, таща за собой Суэйна вдоль платформы, пока не нашла подходящего места справить нужду, затем села и в ожидании посмотрела на хозяина.

– Когда отходит поезд на Харроугейт? – спросил Суэйн у проходившего мимо носильщика.

– Через две минуты с четвертой платформы. Вам надо поторопиться, – последовал ответ.

Он так и сделал. Собака пыхтела и ворчала, пока Суэйн тащил ее за собой. На этот раз путешествие было коротким. Вскоре они оказались в очаровательном маленьком городке-курорте с минеральными водами, хотя его едва было видно из-за сильного снегопада. «Черт с ним, с этим расследованием, – подумал Суэйн. – Мне нужна хорошая еда и отдых».