- -
- 100%
- +
© Валентин Агафонович Лебедев, 2022
ISBN 978-5-0056-3700-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Сам о себе
Живу давно. Биолог-охотовед. С семи лет с охотничьим оружием. С девятнадцати Север-от Карелии до Лены. Дальше на восток, к великому моему сожалению, не получилось. Промышлял на Тянь-Шане мумиё, охранял снежных барсов. Около тридцати последних лет отдано охотоведению, борьбе с браконьерами и охране животного мира в Подмосковье. Наступил период по Ювану Шесталову: «… Лук мой тугой потерян. Стрел давно не точу. Ни птицу, ни злого зверя я убивать не хочу…». В моих повествованиях всё, что было, что есть и как бы я хотел это видеть.
С искренним Уважением к читателям,
Валентин Лебедев
Слово о книге
Перед тобой, читатель, букет из пестрых «Полевых цветов», где буквально каждая травинка – рассказ из жизни, своего рода лирический дневник пережитого. В нем нет ни одного выдуманного сюжета, ни одного ложного слова, ни капли фальши или неточности. Написанный сжато, искренне, азартно, он заставляет читателя думать и чувствовать вместе с автором. Читать его легко. Он не навязывает своего мнения, не требует согласия со своей жизненной позицией, но от этой ненавязчивости трудно оторваться, а за скупыми мазками повествования угадывается невероятная внутренняя сила характера твердого, а сердца нежного. Прошедший нелегкими, а порой и опасными маршрутами, автор о своих жизненных впечатлениях смог, тем не менее, рассказать с подкупающей душу теплотой.
Первые и важные уроки о том, что такое хорошо и что такое плохо, усвоенные в родительском доме; сердечная сыновья благодарность в слове, обращенная к отцу и матери; неповторимая красота родной природы и русского Севера; суровая романтика рабочих будней; люди, с которыми причудливо свела судьба на жизненном пути – всё это ждет своего читателя на страницах книги, написанной правдиво, достоверно и с большим уважением к каждому, кто откроет ее для себя.
Людмила Кривых.
Щука
Рассказ из далекого детства.
Целый месяц мы с отцом делали лодку. Конечно больше прилагал усилий отец, а я был как бы на подхвате. Да и какой с меня спрос – шесть лет мальчишке. Но все равно, старался я на все сто – то шерхебель подать, затем рубанок, где калевочкой1 краишки у досок обкатать. Олифу в баночке помешать, чтобы черное железо проолифить.
Все делалось по серьезному – на века. Напилили по шаблону заготовки для шпангоутов, склеили казеиновым клеем, который долго варили на керосинке. Стамесочкой поправили, наждачкой подшлифовали. В пазы завели борта, приладили по будущему днищу широкую доску. Затем накроили железо и, используя неимоверное количество гвоздей, пришили железо к каркасу будущей лодки. В швах подкладывали мешковину, пропитанную ярко-красным свинцовым суриком.
Скамеечка в носу, в середине и сидение в кормовой части. Приладили уключины для весел. Покрасили в серый цвет и белой краской на скуле вывели название «Щука».
Лодка неделю сохла, пока мы из толстых досок строгали весла. Последний штрих-деревянные решеточки на дно, чтобы железо не продавить.
Вот и готова лодка. Загляденье!
Отвезли на коляске ее к речке, благо не далеко. Река Дубна протекала в трехстах метрах за огородами. Спустили на воду. Ребят собралось поглазеть на такое чудо! – лето, купальный сезон в разгаре. Я был в центре внимания – такой лодки ни у кого не было. Вообще лодок тогда было не много. А здесь – такая красавица!
В берегу была закопана ось от вагона. Вот к ней цепочкой мы и пристегнули наше сокровище.
Вечером отец обрадовал:
– Ну что Валька, завтра утречком поедем пробовать. Ты будешь на веслах, а я блесенку покидаю.
Приготовили спиннинг. Я катушку смазал машинным маслом, отец блесна начистил, ниточки красненькие привязал на тройнички.
Не помню – спал ли я в ту ночь, но с рассветом мы были уже на берегу и складывали снасти в лодку. Солнышко замелькало розовым по редким облакам, не густой туман оторвался от воды, над которой, иногда задевая ее крыльями, носились ласточки береговушки, ловя утреннюю мошкару.
– Ну садись. Греби тихонечко, веслами не греми. Держись середины, а я буду кидать к берегам в разные стороны.
Отец нацепил самодельную медную блесенку и приготовился к забросу. Я, как учили, вывел осторожно лодку на середину и, где подгребая, где табаня, веслом, старался держать лодку носом по течению. Течение было не быстрым и позволяло обловить все укромные места, в которых могла бы притаиться щука.
Отец кидал блесну классно. Коротко взмахивал или где из-под руки, резко направлял медяшку в нужную сторону, притормаживал катушку большим пальцем и укладывал блесну в намеченную точку. Поклевок не было. Уже совсем рассвело, туман растаял, и мы подплывали к «Корякову», где шумел в камнях перекат, за который спускаться не планировалось.
– Давай-ка гребани пару раз. Вон к той травке – видишь? – отец указал направление кивком головы.
Я развернул лодку и подал корму в нужную сторону. Спиннинг, изогнувшись бамбуковым концом, метнул, сверкнувшую красным, металлическую рыбку под самую стену камышей.
Отец поддернул леску и повел блесну поигрывая ей, заманивая притаившихся хищниц. Блесна засверкала уже под самым бортом и отец, с досадой мотнув головой, приподнял медяшку над водой.
Мы сразу не поняли, что произошло – из-под лодки в тучах сверкающих брызг выпрыгнуло в воздух чудовище и проглотило блесну. Видел я такое в зоопарке, в Москве и оно называлось крокодил. Катушка в отцовской руке забилась ручками по пальцам. Снасть потащило в глубину. Отец, бледнея лицом, совсем ослабив натяжение лески, скомандовал мне убрать весла.
– Валька! Бери подсачник! – донеслось до меня.
Но я уже сжал двумя руками древко сачка, вглядывался в темную воду, стараясь угадать, где находится рыбина. Затормозив катушку, отец стал подтаскивать щуку к лодке. Та сопротивлялась, рвалась, выпрыгивала свечкой, разевая огромную пасть, обнажая зубы и красные жабры. Блесна зацепилась за жаберную крышку одним крючком тройника, и хищница могла в любое мгновение сорваться. Лодку таскало из стороны в сторону.
Неожиданно щука устремилась к лодке, затевая очередной маневр и когда до неё оставалось около полутора метров, я сунул под нее круг подсачника. В следующее мгновение чудовище, видно напуганное преградой, взмыло над водой и перелетев через борт лодки свалило меня на дно ударом головы в живот, оцарапав тройником. И я вместе с щукой забился на решетках, быстро сориентировался и накрыл ее своим телом, обняв скользкое, сопливое тело руками и ногами. Сверху навалился отец и исход поединка был решен в нашу пользу.
Вот это была добыча! Сама залетела!
Отец, конечно и раньше приносил хороших щук, но даже он не помнит, что бы кто-то ловил таких огромных. Всю обратную дорогу я сжимал руками добычу, а отец управлялся с веслами. Для меня вес щуки был велик, и отец взвалил ее на себя. Голова щуки торчала из-за плеча, а хвост почти касался земли. Я гордый и весь перепачканный шел рядом.
Целый день потом к нам приходили друзья отца и мои, соседи и удивлялись такой рыбине.
Все шутили: «Андреич на Щуке щуку привез».
Нашли какой-то ржавый безмен на десять килограмм, но делений явно было мало.
В то далекое время фотоаппараты была редкость и запечатлеть удивительный экземпляр удалось только в памяти.
Гвозди. Папе, самому доброму Папе на Земле
Бегут годы… Вроде незаметно… И сорок совсем недавно было. Как недавно? Как ни крути, а тридцать лет уже пролетело. Нет времени обернуться… Затянуло в водовороте дел, событий… И мелькают дни, опадают листки календаря, как осенние листья, сорванные порывом ветра, улетают, засыпая числа, даты… Ложатся сзади, плотным слоем, иногда приподнимая завесу памяти ярким пятном воспоминаний.
***
День суматошный. Крикливый, взбудораженный… путается в нервах, дергает за жилы, не дает сосредоточиться… И вот все постепенно затихает, успокаивается… Все реже звуки проезжающих машин за окном… Неожиданно пронесется последний байкер, взлает соседский дворовый пес Гарри, заскучавший по ребятне, с которой не расстается целыми днями. Разбрелись по домам мальчишки- девчонки, зализывать раны царапин, отмываться от дневных забот, чтобы скорее прислониться щекой к прохладной наволочке подушки, скорее заснуть и проснуться уже в завтра…
***
Дождь зашелестел… Не навязчиво, успокаивающе, плотно. Опять не уснуть… Может быть под утро… Поворошим память… Повспоминаем…
***
В конце августа выкопали картошку. Уродилась! С двух соток опять больше десяти мешков… Земля еще не уставшая, ухоженная… Картошку высушили и убрали в подпол… На взъерошенной пашне осталась омертвевшая ботва. Дня два подсохла, и отец сгреб ее к середине участка. Будет сжигать. Помните, как пахнет горящая ботва? Зажмуришься и втягиваешь носом… Сладко,.. аж в желудке засосало… Успеть бы картохи сунуть под огонь… Быстро прогорает ботва… Легкий пепел будет разлетаться даже без ветерка, иногда вспыхивая красной искрой… Еле терпя, поковыряешь прутиком в золе… Выкатишь загорелую, обгоревшую боком картофелину, похватаешь пальцами, обожжешься… Покидаешь с ладони на ладонь, подуешь и разломишь на две половинки… Сунешь краешек в спичечный коробок с крупной солью и откусишь, обжигая губы, языком перекатывая во рту комочек вкусняшки…
Завтра… Завтра отец будет жечь ботву. Воскресение! Праздник!
Утром проснулся. Солнышко уже играет зайчиками по кухне. Все спят. На цыпочках прокрался в сени, обул кеды, удочку двухколенку прихватил. На крыльце в консервной банке из-под кильки, прикрытые влажной тряпкой, красные червяки. И побежал в прогон к речке! Вода тихая. Небольшой туман. Редкие ласточки береговушки снуют туда-сюда, оттаявшую мошкару цепляют. Высоко в небе одинокий стриж,.. стрижет голубое осеннее небо. Стороной галки погнали кукушку, еле уворачивается прохиндейка…
Уселся на свое любимое местечко, в устье почти высохшего ручейка. С левой стороны лопухи листьев кувшинок. Уже поблекшие, в наносной накипи. Нацепил червяка и забросил поближе к травке. Белый пенопластовый поплавок, покачавшись, успокоился, заблестев боком на солнце. Неожиданно потянулся, заволнил. Подсек и вытащил окушка-сковородничка. Жесткий, упругий, колючий… Повесил на снизалку2 и пристроил ее у ног. Рыбка заплескалась и ушла в глубину. Потаскав окуней часа два, поймав около полутора десятков, засобирался домой. По прогону до дома – совсем не далеко… Пять минут и наш забор. На полпути засмотрелся на строящийся дом.
Недавно отрезали от участков Станционной улицы зады и сформировали новую улицу – Дубенскую. Вот здесь и строился интересный дом. Стены из блоков, которые изготавливались хозяином вручную. Он засыпал шлак в ящики и заливал цементным раствором. Несколько дней и блок высыхал. Ящиков стояло штук десять. Стены были почти возведены, осталась пристройка и крыльцо, где были еще видны темные не просохшие блоки. Окна были пустые. Вот крыша. Она была покрыта тонкой жестью. Никто бы не подумал, что это жесть от консервных пяти литровых банок из-под томатной пасты. Мастер был хозяин, выдумщик! Разрезал банку, отрезал крышку и дно – прямил боковины деревянной киянкой и получались небольшие прямоугольники, которыми он, внахлест, покрывал крышу. Красиво получалось… В доме никого было не слышно и я, оглядываясь по сторонам, прошмыгнул в проем двери… Внутри было мрачно, сыро. Половые балки обернуты слоем рубероида. На земле лежал кулек из плотной бумаги синего цвета. В нем толстые и короткие толевые гвозди. Они были тоже сырые и подернулись слоем коричневой промасленной ржавчины.
Я поднял грязный сверток и зачем-то сунул его за пазуху… Вышел на улицу и побежал домой. Домашние завтракали. Я затолкал кулек с гвоздями под крыльцо, бросил рыбу в таз с дождевой водой и вошел на кухню.
– Как дела, рыбак? – отец взглянул в мою сторону.
– Окуней на жареху надергал, – ответил я ему и уселся рядом за стол.
– Руки! – прикрикнула мама, – Потом за стол… Я вымыл руки и присоединился.
После завтрака отец засобирался на огород и сказал, чтобы мы с братом набрали картошки и приходили жечь ботву. Брату Сережке было года четыре, и был он под моим присмотром. Пока разложили костер, пока нагорали угли, мы с братишкой запускали в небо мелкую картошку. На тонкие заостренные прутики насаживали картофелины и, размахнувшись, с силой швыряли их вверх. Улетали так высоко, что скрывались из вида. Потом отец разгреб середину костра и сунул картошку, привалив ее свежими углями. Навалил сверху еще сухой ботвы. Костер запылал.
– Пап… У меня гвозди есть, – обратился я к отцу…
– Какие гвозди? – поинтересовался отец.
– Щас-с принесу, – и я помчался к крыльцу, схватил синий кулек и вернулся на поле.
– Вот… – протянул ему мокрый ржавый пакет.
– Откуда такая ценность? – вопрос отца прозвучал подозрительно.
Немного смешавшись, я все же справился с волнением и сказал, что нашел гвозди утром на берегу.
– Что они там делали? – отец рассматривал гвозди…
– Андреич! – окрикнули отца. Все обернулись на голос. В прогоне за забором стоял хозяин гвоздей и смотрел в нашу сторону… У меня пересохло в горле, ноги онемели.
– Андреич! Подойди – попросил мужчина. Отец пошел к забору, а мы с Сережкой наблюдали за происходящим. Мужики поговорили о чем-то. Папа вернулся и, протянув мне кулек с гвоздями, хрипло проговорил:
– Берешь и несешь туда, где взял… Желваки на его щеках ходили ходуном.
– Пап… не пойду, – я сгорал от стыда…
И тут отец, без размаху, коротким хуком, врезал мне открытой ладонью по левой щеке… Я устоял. А отец как-то сгорбился сразу и побрел к калитке. Его фигура замелькала в прогоне за забором… Он сам пошел относить гвозди… Я успокаивал плачущего брата.
***
Дождь все не утихает… Шелестит по мягкой кровле крыши… Не гремит… Включил телефон… Четвертый час уже… Не спится…
Да… Бежит время… Завтра 21 августа… Отцу было бы сто лет… А, в девяносто четвертом, отец лежал после инсульта сороковой день. Жизнь покидала его. Стоя на полу перед ним на коленях, обняв его голову и прижавшись к его прохладной щеке, я прошептал:
– Пап… прости меня за все… и за гвозди…
Он еле слышно сжал мою руку… Наши слезы смешивались и скатывались по чуть пульсирующей жилке на его шее…
Через пятнадцать минут его не стало…
А дождь все не утихает… За окном засерело…
И щеку что-то заломило…
По волнам детства
Под утро ненадолго заснежило. Снег валил крупными снежинками и тут же таял, срываясь с крыши, стекая звонкими каплями, громко тукая по отмостке. Разбудили…
Сварил кофе.
За окном плаксивый октябрь уже преодолел Покров день. Сегодня обещал съездить на дачные участки, посмотреть и посчитать лесенку. Не далеко, всего – то километров тринадцать.
Снега на дороге не было. Растаял… Остатки растащило машинами. По обочинам, на траве и на листьях деревьев еще белело ватными хлопьями. Свернул с главной дороги в сторону дач. За очередным поворотом голубой знак населенного пункта. «Сорокино».
Случайно глянул в левую сторону… Сквозь заснеженные березки и красные гроздья рябин виднелись черные развалины строения. Шевельнулось негромко в левой стороне груди, защемило. Прижался к обочине и вышел из машины. Стряхивая снег с веток, обваливая его на лицо, спину продрался к догнивающим остаткам дома. Гнильё проросло деревцами-осинником, черемухой. Совсем развалившаяся русская печь, листы позеленевшего кровельного железа. Вокруг заросли жухлой крапивы и рыжие завитушки иван-чая. Один уцелевший угол дома, невысокий, еще как-то держался в замках. Подошел, потрогал руками. Отломил край-растер пальцами в труху. В торце бревна третьего венца3, на гвозде, повисла обглоданная ржой какая-то банка. Снял, повертел в руках. Набрал горсть снега и потер твердую поверхность. Матово блеснуло зеленым, обнажив потрескавшуюся эмаль…
Неожиданно, раздвигая пласты памяти, стали всплывать забытые события, картины из прошлого, быстро, перескакивая с даты на дату…, пять, десять, тридцать, шестьдесят лет…
Запершило в горле, заложило комом, по лицу пролились капли тающего снега…
***
После Петрова дня установилось вёдро4. Ясное, прозрачное, с перламутровыми обильными росами, сухими полдниками, душными, пахучими вечерами, короткими томительными ночами. Потяжелевшие за июнь травы, выпрямились, сбросив на теплую землю созревшие семена. День забежал на гору и потихоньку, минутками, стал скатываться вниз. Сколько продержится славная погода-никто не ведал. Неделю, две? Может и больше.
Сенокосная пора… Многое надо успеть. И скосить траву, и перевернуть, подсушить, сбить в валы, чтобы продуло. Потом, начать сгребать, набирая сено деревянными граблями на ногу распрямляя стебли. Обхватив одной рукой охапку, плотно прижав к граблям, тащить ее к стогу. Здесь сено забиралось вилами на длинных черенках и закидывалось, подавалось на стог. На стогу обычно командовал дед Андрей – не тяжелый, сухонький, с длинной, совсем белой бородой. Командир! Показывал куда забросить, принимал навильник и распределял его в определенном порядке по стогу. Притаптывал, перекладывал. Мудреное дело! Чтобы дождь неожиданный не пробил, ветер не раздул… Ответственная работа.
На сенокосе трудилось почти все семейство Лебедевых – дед за главного, две дочери, Лидушка с Наташей и их мужья, дядя Петя и дядя Леша, сын Агафон (папа мой) и мама моя Нина. Брали отпуска, отгулы и помогали с заготовкой сена. Не было только старшего сына Георгия, (полковника тогда уже) служившего на Дальнем Востоке летчиком, нагонявшего страх на самураев.
Справлялись быстро. Работали справно. Да и что там надо-то на корову с телком – двести пятьдесят, двести шестьдесят пудов! К сенокосу готовились заранее. Договаривались с лесником о встрече и тот отводил участок под покос. Отводил его всегда в одном и том же месте. Но ритуал есть ритуал. Дядя Петя шел с лесником на участок. Лесник, махнув рукой в одном направлении, затем в другом, говорил:
– Вот оттуда и до седа… За кривую березу не лезь… Там другие косить будут.
Дядя Петя доставал бутылку самогонки, стакан и небогатую закуску – пару вареных яиц, соленые огурцы, кусок черного хлеба и пучок зеленого лука. В спичечном коробке крупная серая соль. Присаживались в густую траву. Плескали в стакан, выпивали, занюхивали и разговаривали ни о чем. После того, как бутылка пустела, лесник довольно хмыкнув, изрекал:
– Ладно там за… за березкой еще метров тридцать возьми… Вдруг не хватит…
Соглашение было достигнуто!
Занимались косами. Забивали клинья, подбивали кольца, замачивали место посадки в воде. Меняли лозовые ручки, стягивали их концы тоже лозовыми тонкими, вымоченными и разбитыми побегами, подстраивая под рост косца. Затем косы отбивали. Звонкое занятие!
В пень заколачивалась маленькая наковаленка – бабка. Конец косья5 подвешивался бечевкой так, чтобы плоскость косы ложилась ровно на плоскость бабки. Этим занимался мой отец.
Он садился на такой же пенек рядом и, ухватив левой рукой полотно косы, передвигал лезвие по наковальне. Правой рукой, специальным молотком оттягивал лезвие, нанося удары по самой кромке. Тук-тук, тук-тук… Молоток то и дело смачивался в ведре с водой – это требовала холодная ковка. А еще отец немного загибал носок косы вверх, чтобы землю не цеплять.
Ото всюду слышался перестук молотков. Страда в разгаре!
Точили косы непосредственно перед косьбой, уже на покосе. Точились по-своему. Заостренный конец косья втыкался в землю, придерживалось левой подмышкой, а пальцы кисти натягивали носок косы, напрягая металл. Оселок в правой руке косца бегал вдоль лезвия вниз-вверх, с двух сторон. Жик-жик-жик и готово! Косы были разные по величине – девяти, одиннадцати ручные, в зависимости от того сколько кулаков укладывалось по длине косы. Естественно, я тоже принимал участие.
Мне папа насадил легкую, аккуратную косу, в пять кулаков. В тот год мне исполнилось двенадцать лет. Отец всегда таскал меня с собой на разные мероприятия и всегда говорил:
– Мотай на ус… Присматривайся…
Выдвинулись во второй половине дня, так чтобы обустроиться – разбить лагерь, натянуть брезент, оборудовать костровище и успеть по вечерней росе помахать косами. Предполагалось дня за четыре смахнуть весь участок. Женщины обещались подойти на следующий день, раскидать скошенную траву и заняться сушкой.
Идти было километра четыре. Часа за полтора дошли. Между осинками натянули полотно, покидали под него пожитки: телогрейки, старые одеяла, ведерки, миски, мелкую утварь.
Отец приспособил на прошлогодней чурке бабку. Забили пару рогатулин и бросили на них перекладинку, запалили под ней костерок. Вскипятили чай, попили, покурили минут десять и решили, что пора начинать. Роса еще не выпала, но у мужиков зудели руки, горели глаза. Дядьки все молодые, здоровые, веселые! Косы у всех одиннадцати ручные, блестят металлом. Прошлись по ним оселком и зазвенела скошенная мурава-трава, отдаваясь косарям, ложась плотными, зелеными рядами под розовый закат. Потянулись валы от лагеря друг за другом. Первым шел дядя Петя, за ним дядя Леша и третьим мой отец. Я было хотел тоже пристроиться, но мне сказали, чтобы я не мешался и прогнали подкашивать по краю поляны, между кустов.
Эх! Знали бы они чем все это кончится!
Красиво шли мужики! С придыхом, на всю ширину прокоса махая косами, иногда останавливались, втыкали острые концы косья в землю, поправляли оселками жало, вытаскивали из-за пояса чистые тряпочные утирки вытирали лица и снова принимались за работу. На спинах, по рубашкам затемнел пот.
Я шаркал своей косенкой в кустах (пяточку прижми, носочек подними), оглядывался на старших и хотел быть, как они, взрослым, сильным и умелым. Часу не прошло, заблестела роса, податливее валилась трава. Птички загомонили громче, воздух посвежел, кукушки примолкли, устав за день… А сколько еще не посчитано! Успеть надо до колошения ржи.
Крикнул сегодня в лес:
– Кукушка, кукушка! Сколько мне лет…?
И закуковала не переставая. Я сбился со счета и забыл сколько насчитал – за сотню где-то…
Косцы подошли к лагерю, черпали воду кружками из алюминиевого бидона. Пили взахлеб. Я тоже переместился поближе, стал окашивать небольшой кустик. Внезапно странный гуд появился в воздухе… И тут же меня кто-то шарахнул в лоб, в щеку. Бросил косу, присел, вскочил и побежал к мужикам. А те уже отмахивались руками, хватались за головы и помчались прочь от лагеря. Скрылись в лесу. Мне ничего не оставалось делать, как бежать за ними.
Догнал. Дядьки чесали спины, лица, возмущенно, что-то обсуждали.
– Ну что Валентин… Осиное гнездо скосил?!
– Все… на сегодня откосились…
Не зло поругивали меня. Держали совет – что теперь делать? В лагерь возвращаться нельзя -зажрут. Идти в поселок домой смысла не было – только время убивать, да и спать некогда будет. К рассвету, еще до восхода надо начинать косить. Посовещавшись, решили идти в деревню Сорокино, что была всего в километре. Там у дяди Пети были знакомые дед с бабкой.
Скоро послышались звуки жилья. Мычала корова, дзенькала колодезная цепь. Пахло свежим сеном, наносило несильным дымком. Вышли к большому двухэтажному дому. Толстые бревна были рублены в чашку и поднимались венцов на двадцать пять. Крыша была затейливая – с башенками, слуховыми окнами и крыта давно не крашенным железом, свисали резные дождевые воронки.
Перед домом заросли рябины и путанного черемушника.
Чело6 дома, почерневшее от времени, загорелое на солнце, было разделено на две части карнизом. Причелины7, крылья8 были в замысловатых узорах, местами сгнивших, с вывалившимися элементами рисунка. Подзор9 местами отсутствовал. Отдельно тяжелые наличники, когда-то давно собранные искусным мастером. Навершие возвышалось диадемой. В середине, украшенного деревянными цветами карниза, полуденное солнце. По бокам угадывались кони, поддерживающие карниз и везущие солнце по небесам. Спадающие ровные боковины10, с сохранившимся восточным солнцем – западного солнца не было. Внизу окна подземная река и ночное солнце. Сохранились резные лебеди сопровождающие ночное солнце по реке.