Растяпа. Подруга для председателя

В толкотне и в суете

Принцесс полно, да все не те.

Где же та красавица,

Та, что нам понравится.

Та, что с нами справится.

(П. Маккарти)

1

Блаженно растянувшись на кровати, обвёл взглядом комнату. Мне определённо нравился новый родительский дом, который они построили и благоустроили, пока служил на границе. Как-то у меня будет в общаге?

Чувствуя, что мысли о новой жизни развеселили, почти успокоился после спора с отцом – никак не хотел отпускать меня старый вечером на электричке в Челябинск. Строил планы – заночую в Шершнях у сестры, а утром в ЧПИ. А он – нет, утром поедешь на автобусе. Мы заспорили. Потом я согласился – ладно, будь по-твоему. Подумал – запрусь на учёбу в институте и пропаду с родительских глаз на полгода. Пусть хоть этот вечер будет нашим. Вспоминали с ним Ханку….

Когда наутро вышли в гараж к отцову «Запорожцу», презентованному инвалиду войны государством, подумал – холодно, не заведётся машина. А она завелась и весело побежала вперёд по заснеженной дороге. Я увозил с собой ощущение домашнего покоя и уюта, о которых с надрывом мечтал долгие годы службы.

Дребезжа и подпрыгивая на каждой рытвине, «Запорожец» въехал в Южноуральск. Я поглядывал в окно на двухэтажные дома – они мне почему-то казались ненастоящими. Южноуральску не хватало масштабов, и потому дома его и улицы выглядели декорацией. На автобусной станции толпа народа. Взглянул на отца и укоризненно покачал головой – вот и приехали!

– Посиди немного, – он оптимистично двинулся к кассе.

Скоро вернулся с билетом, вложенным в красные корочки удостоверения инвалида войны, объявил:

– Место двадцать пятое.

Я постарался не улыбнуться.

– Спасибо.

В автобусе моё место оказалось рядом.… С кем бы Вы думали?

Вот и скажите, что судьбы нет – всё происходит по воле случая. Хрен там! Она есть – всё предначертано на Небесах задолго до исполнения на Земле. Ведь мог же вчера уехать на электричке в Челябинск – мог, но не уехал. Судьбе было угодно посадить меня в автобусное кресло рядом с бывшей подругой, из-за которой начались все мои злоключения – драка с бандитами, бегство в пещеру, служба и только через три с лишним года возвращение домой. И надо же было встретиться!

В первый момент растерялся – Господи, ты-то почему здесь (я не про Господа)? Два часа ехать с тобой, когда мы уже однажды на всю жизнь расстались. О чём говорить? Как я был облапошен и брошен? Впрочем, нет, помнится, я её бросил.

– Здравствуй, Надя, – сказал, чувствуя себя стервецом.

– Господи, ты ли это?

– Как видишь.

На мне был бушлат с бескозыркой, клёши и флотские ботинки на высоком венском каблуке. На коленях чёрный портфельчик с якорем на язычке – дембельский саквояж.

Автобус урча покатил по городу.

– А я и не знала, что ты служил во флоте. Совсем вернулся?

– Да, вот еду в институт восстанавливаться.

– Да ла-а-адно! Впрочем, ты ведь у нас очень умный – ни как твой сват.

Колька служил морским пехотинцем где-то под Владиком.

– Вы переписываетесь?

– Только осталось.

– Замужем?

– Нет.

– Что со Стахориком?

– Убил его Колька. Толпой подловили, избили и бросили под автобус. Потом водителя судили – чуть срок нахаляву не схлопотал.

Я замолчал – вон оно как!

За окном мелькали последние дома города перед выездом на трассу. Мне захотелось его открыть, высунуться и заорать – помогите, люди! прошлое догоняет!

Но я спросил:

– Ты, правда, веришь, что он убил?

– Наивный, – сказала Надюха. – Твой сват на всё способен.

Господи, кого она из себя корчит – престарелую тётю, много повидавшую в этой жизни?

– Где твой ребёнок?

– А что? – ощетинилась Надя.

– Да нет, ничего. Просто думаю, что маленькие дети должны жить с родителями.

– Ты посмотри на него – какой правильный! Давай, женись, и заберём малыша из детдома.

– И ты, не любя, пойдёшь за меня?

– Пойду – вон ты какой красивый: ленты в якорях, а грудь, наверное, в медалях.

Я напрягся, себе шепнул – дыши, не психуй, думай головой, а не нервами.

Взгляд мой был смертельно холоден:

– Слушай, а мне это надо?

– А помнишь, говорил, что любишь? Ромео из себя изображал. А оказалось – ты такой же поддонок, как и твой сват.

Я смотрел на неё с патрицианским презрением к нижеползающим:

– И ты уверена, что это правда?

– Да, это неправда, – спокойно сказала она. – Из вас двоих я любила только его.

– А теперь, я вижу, добилась аттестата зрелости в житейских науках, и готова пойти за кого угодно – даже за меня, недостойного.

– Все вы сволочи, – сказала Надюха и тихо заплакала.

– Я тебя утешать не собираюсь, – не знаю, почему сказал я. – Это всё равно, что говорить сковородке, что у неё дно закопченное.

Надежда завелась сильнее.

– Меня в жизни никто так не оскорблял, – сквозь слёзы сказала она.

Я был несокрушим:

– Да будто бы.

Но я действительно не умел утешать, а громкий плач её раздражал. Мне захотелось закричать – слушай, Надюха, хватит дурить! У тебя была любовь честного чистого парня, а ты выбрала негодяя. Кто теперь виноват?

Громкий плач её перерос в истерику – она подвывала волчицей, надрывно всхлипывала и кулаками размазывала тушь по щекам.

Окружающие зашевелились:

– Эй, что там происходит? А ну-ка перестань! Эй, парень, пересядь сюда.

Я бы запросто, но сидел у окна, и через Надюху не выбраться, да она и не выпустит – это точно. Сиди и слушай, раз уж судьбой так предназначено. И я сидел.

К нам подошли.

– Девушка, вам плохо? Может, пересядете?

Надюха всхлипнула и успокоилась.

– Нет, нет, всё нормально. Старого друга встретила…. разволновалась.

А когда разошлись сердобольные по своим местам, тихо сказала мне:

– Зачем ты меня обманул?

Я промолчал – новый виток напряжения? А она продолжала:

– Коля, Коля, я тебя так любила…

Мне показалось, что она сбрендила, а с такими, говорят, лучше не спорить, но я сказал:

– Я не Коля, меня зовут Анатолий.

Смотрел на неё и думал – нет, ничуть барышня не увлекает, было когда-то, но прошло. Да и она сама виновата – крутила шашни за моей спиной. Теперь уж о чём?

– Правда? – она спросила и выдохнула. – Жаль.

На вокзале в Челябинске Надя буркнула отрешённо:

– Встречаться будем?

– А надо ли? Жди своего Николая – скоро и он дембельнётся.

И мы расстались.

Козырнул вахтёру у входа во второй корпус института:

– Я в деканат.

Сдаю бушлат в гардероб – гардеробщица:

– А кепочку в рукав.

Водрузил бескозырку на бестолковку, улыбнулся:

– Не стоит.

В деканате две женщины активно обсуждали животрепещущую тему, не обращая внимания на меня, вошедшего.

– Слушай, нельзя же каждому мужику вешаться на шею!

– Да? А кто дважды был замужем? Я или ты?

– И что? Тоже мне! Тебе просто не повезло, а то бы выскочила в семнадцать лет.

– А ты что так нервничаешь? Наверное, опять с Дмитрием своим поссорилась?

– Ненавижу ублюдка!

– То есть – история в самом разгаре? Любовь, ненависть – всё едино. Тебе никогда не говорили, что противоположность любви называется равнодушием?

Я покашлял. Обе дамы воззрились на меня – сначала на грудь, расцвеченную иконостасом наград, потом на клёши и корочки с высоким венским каблуком, потом на бескозырку с ленточками, и уж потом только на моё волевое, мужественное, невозмутимое лицо моряка-пограничника.

Хозяйкою кабинета была секретарь деканата Фаина Георгиевна – средних лет дама с белокурым шиньоном и скуластым татарским личиком. Она важно кивнула – подходи, мол, поближе. Я положил перед ней военный билет.

– Ну и что?

– Главный корабельный старшина Агарков, – представился официально. – Был в академе, служил, теперь демобилизовался и хочу восстановиться.

– Не поздно ли? Занятия уже два месяца идут.

Я промолчал. Фаина пожала плечами:

– Ждите. Сейчас будет перерыв, и кто-нибудь из начальства подойдёт обязательно.

Вышел в коридор, пристроился на подоконник. Вскоре действительно начался перерыв и столпотворение народа. Сновали студенты с зачумленными от избытка забот глазами – в очках, узких брючках (в коротких – до щиколотки), в пиджаках и рубашках навыпуск. Прекрасная половина студенчества скользила, извивалась, проникала в любые щели плотной толпы на шпильках, платформах и толстых каблуках, раскачивая бёдрами платья, юбки и обтягивающие джинсы. Сколько их тут! А мы-то, балбесы, думали на кораблях, что женщин на всех не хватит.

Несколько человек вошли в деканат. Не психуй, не паникуй, дыши глубже, думай головой – ну и что, что два месяца! – сказал сам себе и тоже вошёл вслед за ними. Это были старосты, которые сдавали и получали журналы групп.

Заместитель декана по младшим курсам Пётр Иванович Михайлов (в народе ПИМ, а когда раздражал – ПИМ Дырявый) олицетворял собой мудрость и властность. Одет он был в просторный тёмно-синий костюм времён победы над проклятым фашизмом. Взгляд его под седыми бровями являл отеческую нежность и учёную невозмутимость.

– Ну и что, что прибыли? А почему не к Новому Году?

Когда вот так вот встречает начальство, от которого зависит судьба, то вам только остаётся ретироваться, согласившись – да, извините, я вернусь сюда первого сентября будущего года. А я закусил удила.

– Не понимаю, почему я не могу восстановиться сейчас?

– Вы намного отстали – пропустили два месяца.

– Ну и что?

– Вам сейчас не догнать группу. Вас выставят из института в зимнюю сессию… если до неё доберётесь.

– Я проучился год перед службой.

– Хм…. И что, к примеру, у вас было по начерталке?

– В зимнюю сессию? «Хорошо».

– Хм… «Камикадзе», – он обернулся к Фаине Георгиевне. – А вы что думаете по этому поводу.

Она улыбнулась:

– Симпатичный морячок.

Пим перевёл дух и снова бросился в атаку:

– Учтите – мест в общежитии нет, стипендии все распределены.

Мне показалось, он сейчас взорвётся, затопает ногами и заорёт – пошёл вон, наглец такой! – так лицо его побагровело.

– Почему мест нет? – встрепенулась секретарь деканата. – Позвоните Галине Константиновне – она любит моряков и что-нибудь наверняка придумает.

Пётр Иванович махнул рукой:

– А, сами звоните. Я на кафедру – это секретарше. Потом мне – Хорошенько подумайте и решите – если напишите заявление о зачислении, я завтра подпишу.

И ушёл, бросив от двери:

– Боже, как люди упрямы! Это нехорошая черта.

Фаина Георгиевна набрала номер телефона:

– Галина Константиновна, ты на месте? Здравствуй, голубушка моя. Как дела? А на личном фронте? С переменным успехом? Желаю удач. Примешь к сердцу судьбу молодого человека? Моряк, красавец, герой! Помнишь, каким был Жорик Москаленко, только этот в плечах пошире – взглянешь, растаешь. Сейчас пришлю.

Положила трубку и мне:

– Знаешь, где наше общежитие?

Я кивнул.

– На втором этаже комендатская.

Снова кивнул.

– Коменданта зовут Галина Константиновна. Думаю, место она тебе найдёт. Если не пугает отсутствие стипендии, пиши заявление. Завтра утречком я его подсуну начальству, и начнём оформляться.

Написал и пошёл в общежитие.

Передо мной была женщина средних лет, которая, показалось, могла дать фору любой юной леди. Я увидел на её лицо следы былой красоты – чувственные губы, коричневые глаза – насмешливые, живые, влюбчивые. Она вполне могла сыграть в кино императрицу Екатерину Великую, хотя звалась Галиной Константиновной и была комендантом общежития. В ней было что-то театральное – от драматической актрисы. Короче, она была настоящей женщиной – зрелой и соблазнительной.

– Отслужил? – спросила она, картинно подняв бровь.

Мне показалось, она хотела сама показать мне место для проживания, но потом её что-то отвлекло. Она торопливо сунула мне пару ключей с бирками и махнула рукой:

– Иди, выбирай.

Я пошёл снизу вверх.

В комнате № 304 никого не было – стояли незаправленными три кровати, а четвёртая была убрана совсем – то есть, разобрана на составляющие, приваленные к рундуку (шкафчику для одежды). На её законом месте теснились музыкальные инструменты – ударная установка с тремя разнокалиберными барабанами и тарелкой, да ещё две гитары с колонками. Такое соседство не вдохновляло.

В комнате № 407 тоже не было никого, но кровати стояли на своих местах и одна без постельного белья. Я вернулся в комендантскую:

– Эта.

Галина Константиновна черкнула записку:

– Иди в подвал, получай бельё.

Увидев перед собой расправленную постель, я вдруг потерял всякий интерес к окружающему миру и без сил, страшно уставший за безумный день, провалился в оазис свежих белых простыней. Напоследок подумал, что графин с водою и стакан на столе положительно характеризуют обитателей комнаты.

Проснулся, когда появился первый сосед – среднего роста, мускулистый малый, с подбородком спортсмена.

– Сазиков Вова, – подал он руку, мельком взглянув на мою одежду на спинке стула. – Добро пожаловать на гражданку.

Я её пожал:

– Прошу добро в вашу команду.

– Моряк, значит. С какого флота, на какой курс?

– А ты служил? – вопросом на вопрос ответил я.

– Да минет меня доля сия….

В комнату вошли ещё два члена команды, споря на ходу:

– Там где мужчина и женщина, третьим всегда будет дьявол.

– С чего ты взял?

– Где-то читал. О, у нас пополнение.

Ребята представились:

– Олег Орленко.

– Боков Владимир.

Представился я.

Они тут же продолжили прерванный трёп:

– И всё-таки женщина это такая скотина, с которой надо держать ухо востро.

– Э-э-э…. Но мы ведь только что говорили…. Или всё это так: бла-бла-бла?

Сазиков подал голос:

– Перед сном о бабах – для здоровья надсада.

– Какой сон? Идёмте рубать.

И мы вчетвером пошли в студенческую столовую, которая работала теперь по зимнему расписанию – с семи утра до восьми вечера. Олег и там, склоняясь к тарелке, развивал свою женоненавистническую теорию:

– Честность с бабами уместна, как муха в стакане. А почему? Только начнёшь ей доверять, она тут же предаст.

Меня начала раздражать его предвзятая категоричность.

– И нет сомнений? – спросил я.

– В чём? – Олег дёрнул головой так, что его массивные очки в роговой оправе чуть не оказались в остатках картофельного пюре.

– В том, что утверждаешь.

– Жизнью проверено.

– Ну, хорошо, давай рассудим логически. Ты утверждаешь, что ты хороший, а все бабы плохие. А почему ты хороший? Потому что не совершаешь дурных поступков. Верно? Это пока. А потом начнёшь верить, что всё, совершённое тобой, просто прекрасно и другим быть не может – ведь ты же хороший. В итоге имеем самовлюблённого эгоиста, между прочим, инженера – командира производства.

Олег обиделся:

– Откуда ты такой умный? В армии научили?

– Во флоте, – поправил я.

Орленко не остался ночевать в комнате.

– Обиделся? – недоумевал я.

– Да нет, – разъяснил Сазиков. – У него невеста в городе, заявление подали – скоро свадьба.

– А я подумал, он баб ненавидит.

– Одно другому не мешает, – заскрипел пружинами кровати Боков, устраиваясь почивать. – Тёзка, песенку на ночь.

Сазиков достал гитару с антресолей, сел в трусах на кровать по-турецки и запел, безбожно фальшивя аккордами.

– На горе у реки лес зелёный шумит

Под горой за рекой хуторочек стоит.

Боков:

– Пой, старшина.

И сам запел:

– В том лесу соловей звонко песни поёт

Молодая вдова в хуторочке живёт….

Фаина Георгиевна заявление моё приложила к приказу о зачислении в группу ДПА-130. Отправила в моментальное фото за фотографиями на студенческий билет, зачётку и ещё для пропуска на кафедру, куда действовал особый пропускной режим. А ещё с дополнительными печатями он (пропуск) открывал двери на военную кафедру и в корпус «V», где стояли узлы и ступени настоящих космических ракет. За одной печатью отправился в третий корпус – только что отстроенное, но ещё не полностью заселённое здание. Гулким пустым коридором дошёл до нужной двери, постучался, вошёл.

Два улыбчивых молодых человека проверили мои документы – те, что я подал, и те, что были у них в белой папке. Взяли с меня подписку о неразглашении государственной тайны. С милой улыбкой напомнили о войсках, в которых служил:

– Бдительность не теряйте, если что подозрительное узрите, сразу сюда.

И меня завели:

– Стучать не привык, а вот если бы поработать. В вашем ведомстве вакансий нет на полставки?

Они улыбнулись. Один спросил:

– Жизненные принципы поменяли?

Другой зачитал документ из папки:

– На контакт о сотрудничестве не идёт.

Ай да, Антошка, сукин сын, загубил карьеру! Не сумел разглядеть во мне задатки великого разведчика, контрразведчика, на худой конец, сотрудника КГБ. Но это я в шутку, скорей с благодарностью вспомнил особиста погранотряда лейтенанта Антонова. Ещё думал, топая в деканат, что во всей этой истории с китайскими диверсантами осталось множество нераскрытых тайн – и одна из них – почему меня даже не допросили по поводу действий экипажа в момент задержания желтомордых и выхода из строя сторожевого катера. Возможно, в то горячее время не до меня было службам секретным – большие потери в личном составе, обезглавлен отряд и самоубийство капитана Тимошенко, начальника особого отдела. Может, сквозь пальцы посмотрел Антоха на мой скорый дембель похожий на бегство. А может, не знал? Да Бог с ними! Я ведь не в бегах, не скрываюсь, если виноват в чём – судите. А пока что… будем учиться. Но какова оперативность в конторе! Я ещё не студент, а досье на меня уже в институте. Да, с этими ребятами не соскучишься. И надо держать ухо востро.

Весь день ушёл на оформление документов и допусков. Напоследок Фаина Георгиевна сказала, что староста группы ДПА-130 живёт в общаге, зовут его Сергей Иванов. В комнате вместе с ним жили ещё два одногруппника – оба Андрея: один отзывался на Карымсакова, другой на Фролова. Четвёртым жильцом был Владимир Курочкин, как гласила табличка на двери, из группы ДПА-132. Я постучался и вошёл в комнату:

– Прошу добро.

Они пили чай. Я пробежался взглядом по лицам – ага, парень с симпатичным татарским лицом, наверное, Карымсаков, а остальные…. но я ошибся – это был Сергей Иванов. Он держался с уверенностью и достоинством старослужащего – первым пожал мне руку и присвистнул на иконостас наград:

– Что, больше нечего надеть? Так и будешь бренчать в институте?

– Сниму и срежу погоны, как только встану на учёт в военкомате, а ходить буду в этом, пока на гражданку не заработаю.

Сергей налил мне чаю в кружку, а Карымсаков (мы уже познакомились) уступил стул, пересев на кровать.

– Да, трудно тебе будет, дед флота советского, за два месяца группу догнать. Ну, ничего, поможем, чем сможем – я завтра поговорю с пацанами. Чем сможем…, – он повторил, а потом спросил. – Стипуху дали?

На моё отрицательное покачивание головой:

– И здесь поможем талонами на питание: группой скинемся – с голода не умрёшь.

Попив чайку, Сергей предложил мне сигарету, и все дружно пошли курить на лестничную площадку чёрного входа. Взглянув на меня поверх пламени спички, он спросил:

– Где служил?

– В 15-ой отдельной бригаде сторожевых кораблей и катеров – на Ханке, короче.

– А я в Омске, в ракетных войсках стратегического назначения.

Он снова подал мне руку, и я снова её пожал.

– Нормально служил?

Я промолчал. Разве значки на груди ни о чём не говорят?

Он понял по-своему.

– Земля вертится, время идёт. Нужно жить и забывать.

– Всё забыть? – спросил я.

– Служба хорошо вспоминается за бутылочкой, а в институте о ней лучше не думать.

Пожал плечами – тебе видней: ты проучился целых два месяца.

Но оказалось, что Серёга и на рабфаке проучился год. А поступал вместе со мною и вылетел в армию из группы ДПА-102, которая была на картошке, когда мы заливали пол бетоном общежития № 8 – так что до службы мы с ним могли, но нигде не пересеклись.

– Что, Дед (похоже Сергей придумал мне псевдоним), страшно служить на границе?

– Да можно служить. Главное – не терять надежды дожить до смерти.

– Верно сказано! Может, по поводу? – предложил Иванов.

Я покачал головой:

– Нет. Сегодня надо хорошенько выспаться, а завтра на службу – мне надо осилить за два месяца программу четырёх.

– Ну и правильно! – Сергей хлопнул меня по предплечью.

Потом я вернулся в свою комнату, разделся, лёг, закрыл глаза и стал думать о завтрашнем дне – уходящий был через чур длинным.

И он наступил – день, который ничто не могло испортить. Над городом ещё было темное небо, но сам он сиял огнями витрин, фонарями уличного освещения, окнами многоэтажек, в которых просыпались люди, завтракали и спешили, на остановки, в учреждения и заведения, на заводы и в институты, в школы, ясли, детские садики. Суетливые челябинцы – мои новые земляки!

Думаете, я совершил подвиг, за два месяца догнав группу? Не знаю, может быть. Я не учился на ДПА ни дня, но некоторые дисциплины первого курса были те же, что и на стройфаке. Может быть, та память включилась и выручала меня – может, ещё что-то. Часто на лекциях я чувствовал – то, что читает преподаватель мне хорошо знакомо. Я точно знал, как надо выполнять практические задания, и от этого вдруг на душе становилось тревожно. Прошлое властно вторгалось в настоящее – нет, не ИСовское, а пещерное. Три года оно не беспокоило меня, а тут вдруг проснулось. При мысли о том, что однажды оно вернётся в меня окончательно, и я вдруг начну понимать птичий язык, а сам зарычу тираннозавром, меня охватывал дикий ужас. Мне вновь стали сниться диплодоки и прочие доисторические существа. Возможно, причиной тому были чудовищная усталость и постоянное напряжение, которые сводили с ума.

В группе встретили меня с недоверчивым удивлением и жалостливой благосклонностью. Что хочет этот моряк с Дальнего Востока? Будь он хоть четырежды старшина – институт это не линкор, здесь приобретают технические знания, а не корабельные навыки. Моя изнурительная погоня за уже освоенным ими не вызвала у одногруппников одобрения, но мне помогали.

Каждый день после занятий два-три человека приходили ко мне в общагу, и всем хватало работы. Кто-то методом сечения параллельными плоскостями проекций сопряжённых фигур находил линии их пересечения в моей рабочей тетради по начертательной геометрии – а потом объяснял мне на пальцах, как это у него получилось. Кто-то перерисовывал мне лабораторные по физике и общей химии. Кто-то навёрстывал техническое черчение. Самый умный из всех грамотеев Володя Булдашев занимался со мной высшей математикой. Причём, так – решали задачи к предстоящей практике, и если я что-то не знал, он не подсказывал, а быстро листал конспект или учебник и тыкал пальцем – об этом здесь почитай. И копились знания.

После десяти вечера парни уходили, а я ещё часов до трёх ночи корпел над конспектами в комнате для занятий. Каждый день, включая выходные, был заполнен тяжким умственным трудом и беспредельной жестокостью к организму – спал я не более четырёх часов. Господи, было же время, когда мы дрыхли сверх всякой нормы – только не выспишься впрок даже на месяц вперёд.

В столовой питался на талоны, которые выдавались в группах на бесплатный обед – а я на них ещё и ужинал, и завтракал, добирая разницу булочками и пирожками к вечернему чаю. Угощал ребят, а они меня деликатесами, которые привозили из дома. У меня на такие круизы совершенно не было времени.

Парни в комнате скептически хмыкали на мои титанические усилия в борьбе с собственной необразованностью.

– Тебе оно надо – всё знать? Есть ведь шпоры…. Ты раньше в могилу себя загонишь, чем до сессии доживёшь.

Я пожимал плечами:

– Если умру, то молодой и красивый.

Олег сыграл свадьбу (без нас, забыв даже о мальчишнике) и переехал к жене, не выписавшись из общежития. На его место нелегально подселился Шурик Силинский – друг и одногруппник Володи Бокова. С его появлением у нас в комнате участились застолья. Впрочем, трезвенник и спортсмен Сазиков привёз из дома коньки и уходил в такие часы на каток. Я – в комнату для занятий. Но однажды не успел ….

– Слышь, мореман, выпей с нами, – прозвучало почти угрожающе. – Что ли не уважаешь? Мы ведь тоже служили – не ты один.

Их было шесть человек за столом – двое наших и гости.

Напряжения не хотелось. Я взял в ладонь полстакана водки.