Проклятье бессмертия. Книга 2

ГЛАВА 1: ПЕРВАЯ КРОВЬ НА КАРТЕ МИРА

Он шёл, и мир гнулся под его шагами. Трава под его ногами вяла и чернела, не от яда, а от простого отказа существовать в его присутствии. Воздух вокруг него застывал, звуки искажались и затухали, как будто он был идущей тишиной, дырой в самой ткани бытия.

Он не шёл куда-то. Он шёл от. От памяти. От боли. От самого понятия «прошлое». Его путь вёл сквозь весь мир, и его единственным компасом была та самая, отныне единственная эмоция – воля. Воля к силе. Воля к абсолютному, тотальному пониманию. Воля стереть своё имя из Книги Судеб и написать его на скрижалях Вечности своими собственными руками.

Первые десятилетия были временем тихого, методичного наблюдения. Он странствовал по континентам, невидимый, как призрак. Он видел, как рождались и умирали империи. Видел, как люди любят, воюют, творят и уничтожают. Они были для него муравьями, суетящимися на поверхности глобальной шахматной доски, правил которой они не понимали. Он же видел саму доску. Видел нити, за которые дёргали такие, как Аэри.

Он не вмешивался. Он каталогизировал. Его разум, подобный бездонному хранилищу, собирал данные. Тактики ведения войн. Социальные структуры. Языки. Религии. Каждое человеческое действие было ещё одной точкой данных, подтверждающим его теорию: смертные были запрограммированы на страдание своими же ограничениями. Их краткие жизни были лишь вспышками абсурда в вечной ночи.

Он искал других. Других аномалий. Существ, которые, как и он, могли выйти за рамки. Он находил следы: древнего эльфийского архимага, что столетия назад пытался стать богом и был стёрт Смотрителями. Мутировавшего зверя, что поглотило целое королевство, прежде чем исчезнуть в ничто. Каждая такая история была уроком. Он изучал их ошибки. Их слабости. Их точки отказа.

Он стал свидетелем Великой Войны Чародеев. Две могущественные гильдии сошлись в битве, что угрожала разорвать континент. Магия, способная крутить горы и выжигать моря, лилась реками. И он видел, как на краю реальности материализованное знакомое присутствие. Тень. Тот самый Смотритель, что приходил к нему в детстве. Он наблюдал, холодный и безразличный, и его рука была готова вмешаться, чтобы стереть обе стороны, как детишек, дерущихся в песочнице.

Евен наблюдал за Наблюдателем. Он видел узоры в его действиях. Алгоритм. Насилие было допустимо до определённого порога. Угроза целостности реальности – нет. Это было ключом.

И однажды он решил провести эксперимент.

Он пришёл в столицу одной из воюющих империй. Город был похож на раковину, кишащую страхом. Он прошёл сквозь стены дворца,игнорируя заклятия защиты, как паутину. Он предстал перед Императором – старым, испуганным человеком в слишком тяжёлой короне.

– Кто ты?! Стража! – закричал правитель, его голос сорвался в визг.

Евен не ответил. Он просто посмотрел на него. Взгляд, лишённый всего человеческого, полный тихой, бездонной пустоты вечности. Император замер, его разум не выдержал контакта с абсолютным ничто. Из его уст потекли слюна и бессвязный лепет.

Евен повернулся к карте мира, висевшей на стене. Он провёл пальцем по границе вражеского государства.

– Атаковать. Здесь. Завтра, – произнёс он. Его голос был не приказом. Он был пророчеством. Имперация реальности.

Он вышел. На следующее утро, без всякой логики с военной точки зрения, армия империи ринулась в самоубийственную атаку на самом укреплённом участке фронта. Они были убитый. Это вызвало цепную реакцию. Враги, воодушевлённые лёгкой победой, перешли в контрнаступление. Гильдии магов, видя хаос, бросили в бой запретные заклинания.

Порог был скрещенный.

Пространство над полем боя затрещало. Появилась Тень. Безразличная, колоссальная. Её «рука» простёрлась, чтобы стереть с лица земли и победителей, и побеждённых, сброс системы.

И в этот миг Евен вмешался.

Он не стал атаковать Тень. Вместо этого он просто… заморозил время на всём поле боя. Заклинания застыли в воздухе в виде разноцветных сфер. Воины – остановились. Слёзы, кровь, крики – всё остановилось.

Тень замерла. Это было вне её алгоритма. Она могла уничтожать. Она не могла… останавливать.

Евен подошёл к ней. Он поднял руку и коснулся её – не физической формы, а самой её сути, узоры энергии, что её составляли.

– Нет, – произнёс он. Одно-единственное слово, полное абсолютной, неоспоримой воли.

И… её не стало. Она не исчезла со взрывом. Она просто… перестала существовать. Была стёрта из кода реальности, как опечатка.

Время возобновил свой ход. Заклинания рухнули на землю, вызвав хаотичные взрывы. Воины рухнули замертво, не понимая, что произошло.

Евен стоял посреди бойни. Он чувствовал… не удовлетворение. Не триумф. Подтверждение гипотезы.

Он доказал это. Он мог не только нарушать правила. Он мог удалять тех, кто их придумал.

Он повернулся и ушёл с поля боя, оставив за спиной море крови и хаос. Его эксперимент был завершён. Данные собраны.

В тот вечер, сидя на склоне одинокой горы, он впервые за долгое время поднял глаза к небу. Звёзды, холодные и безразличные, казались ему теперь не просто огоньками, а… кодами. Координатами в глобальной системе.

Он поднял руку и провёл пальцем по воздуху. За ним потянулся след из чистого света, выписывая сложные, невозможные геометрические фигуры – уравнения, описывающие ткань пространства-времени.

Он был больше, чем разрушитель. Больше, чем наблюдатель.

Он был Программист. И вселенная была его машинным кодом.

И где-то в ином измерении, в своих хрустальных чертогах, Аэри впервые за миллионы лет почувствовала нечто, сбой в матрице. Небольшой, но критический глитч. Исчезновение одного из её Смотрителей.

И на её лице, обычно выражавшем лишь холодное любопытство, появилась едва заметная трещина беспокойства. Её идеальный эксперимент начал давать непредсказуемые результаты.

Игра входила в новую фазу.

ГЛАВА 2: ПЕРВЫЙ УРОК НОВОЙ ЭРЫ

Город у подножия холма, веками живший в тени Великой Библиотеки, замер. Исчезновение не просто здания, а целой горной вершины, произошедшее в абсолютной тишине за несколько секунд, было актом такого немыслимого насилия над реальностью, что человеческая психика отказывалась это осознать.

Сначала была тишина. Птицы замолкли. Ветер стих. Затем по улицам пополз первый, животный, неосознанный страх. Люди выходили из домов, поднимали головы к пустому месту в небе, где ещё утром высился шпиль древнего знания, и не могли понять, что произошло. Их мозг, не приспособленный к восприятию подобного, предлагал логичные объяснения: туман, обвал, мираж. Но вскоре эти наивные надежды были раздавлены.

Евен не покинул город. Он сошёл с опустевшего холма и ступил по главной мостовой. Он был воплощением той самой тишины, что воцарилась после исчезновения библиотеки. Воздух вокруг него вибрировал, искажаясь, как над раскалённым камнем. Камни под его ногами трескались, не выдерживая концентрации его безразличной воли.

Он не шёл убивать. Он шёл наблюдать. Его первый эксперимент по редактированию реальности был завершён. Теперь требовалось собрать данные о реакции системы – системы под названием «человечество».

На его пути встал отряд городской стражи. Десяток человек в потёртых униформах, с дрожащими от страха руками, сжимавшими алебарды.

– Стой! – крикнул капитан, и его голос сорвался на фальцет. – Именем закона… что ты натворил?!

Евен остановился. Его алые глаза, плоские и бездонные, как озера запёкшейся крови, скользнули по отряду, будто оценивая материал. Он не видел людей. Он видел переменные.

– Закон, – произнёл он. Его голос был беззвучным, но он отпечатался в сознании каждого стражника, холодным и чужеродным. – Это концепция. Набор правил, созданный вами для поддержания иллюзии контроля. Я – вне ваших правил.

Один из молодых стражников, движимый слепым ужасом, бросился вперёд с криком, занося алебарду.

Евен не стал уклоняться. Он даже не посмотрел на него. Он просто… переписал его.

Клинок не коснулся его. Тело стражника на полном ходу начало распутываться. Плоть отделилась от костей, кости рассыпались на молекулы, униформа истлела в пыль за микросекунду. Всё это не упало на землю, а растворилось в воздухе, как капля чернил в воде. От человека не осталось ничего. Даже воспоминания о нём в головах его товарищей померкли, стали размытыми и неясными.

Это была не смерть. Это было аннулирование. Стирание ошибки.

Воины застыли в параличе, их разум был сломлен увиденным. Их трясло так, что лязгали доспехи.

– Ваша система несовершенна, – продолжил Евен, обращаясь уже не к ним, а к самому мирозданию, фиксируя наблюдение. – Она основана на страхе и принуждении. Моя система проще. Она основана на факте моего существования. Я – единственный закон, который имеет значение.

Он сделал шаг вперёд. Стража расступилась, падая на колени и отползая назад, некоторые теряли сознание. Он прошёл сквозь них, не обращая внимания.

Его целью была не они. Его целью была городская ратуша. Массивные дубовые двери, символизирующие власть и незыблемость, испарились перед ним, не оставив и запаха гари.

Внутри царил хаос. Чиновники и писцы метались, кто-то молился, кто-то пытался спрятаться. На возвышении сидел мэр – полный, обливающийся потом человек, лицо которого было маской панического ужаса.

Евен остановился в центре зала. Его тихий голос прозвучал громче любого крика.

– Этот населённый пункт более не является релевантным данным, – объявил он. – Он будет удалён.

Он поднял руку. И началось.

Это не было разрушением. Это было разоблачением. Камень стен не рушился – он терял форму, возвращаясь в первичную материю, а затем и в ничто. Дерево рассыпалось в прах. Стекло окон таяло, как лёд на солнце. Люди не умирали. Они прекращали быть. Их крики затихали, не успев родиться, их тела растворялись в квантовой пене небытия.

Весь город – каждый дом, каждый камень, каждое живое существо – был аккуратно, методично стёрт с лица земли за те несколько минут, что Евен стоял в ратуше. Когда он опустил руку, вокруг простиралась идеально гладкая, пустая равнина. Не было даже пепла.

Он стоял в центре ничего. Безмолвие было абсолютным.

И тогда он почувствовал это. Присутствие. Холодное, безразличное, наблюдающее. Аэри. Она была где-то здесь, в складках реальности, и он чувствовал её интерес, смешанный с лёгким… удивлением? Одобрением? Её инструмент работал лучше, чем она ожидала.

Евен не обернулся. Он не стал с ней говорить. Вместо этого он послал в пустоту единственную мысль, сжатую и острую, как алмаз:

Я не твой инструмент. Я – методика. И объект изучения. И выводы буду делать я.

Присутствие на мгновение усилилось, а затем исчезло. Он остался один. Создатель и уничтожитель в одном лице. Ученик, превзошедший учителя, но не знающий, что делать с этой силой.

Первый урок Новой Эры был усвоен. Чтобы понять систему, нужно её сломать. Он только что сломал свою первую игрушку.

Он развернулся и пошёл по идеально ровной земле, оставляя за спиной лишь пустоту. У него не было цели. Но у него было намерение. Найти следующую точку приложения силы. Следующий эксперимент.

И где-то в ином измерении, в хрустальных чертогах, Аэри впервые за миллионы лет позволила себе лёгкую, почти человеческую улыбку. Её проект входил в самую интересную фазу. Фазу непредсказуемости.

ГЛАВА 3: БЕЛЫЙ ШУМ МИРОЗДАНИЯ

Он шёл. Не по дорогам – дорог больше не существовало. Он шёл по пустоши, что сама собой возникала под его ногами и стиралась за его спиной. Его движение было не перемещением в пространстве, а постоянным, точечным актом творения и уничтожения реальности. Горы расступались, чтобы пропустить его, и смыкались вновь. Реки меняли русла, чтобы не касаться его стоп.

Внутри него царила идеальная тишина. Не та тишина, что наступает после бури, а тишина вакуума, абсолютного нуля, где даже мысль замерзала, не успев родиться. Он был пустым сосудом, наполненным лишь, неосознанной волей.

Но даже в этой пустоте начали возникать сбои. Белый шум.

Сначала это было едва заметно. Отголоски. Обрывки чего-то, что не принадлежало ему.

…детский смех на ветру… …запах жареного хлеба из давно стёртой с лица земли деревни… …осколок памяти: тёплое прикосновение руки к его щеке…

Он игнорировал их, как игнорирует человек далёкий гул города за окном. Это был сбой, помеха, ошибка в его новом, идеальном состоянии.

Он пришёл в другой город. Больше, грязнее, шумнее. Здесь пахло металлом, паром и страхом. Начиналась эра машин, и люди, как муравьи, копошились вокруг гигантских механизмов, что коптили небо чёрным дымом.

Евен стоял на площади, наблюдая. Он был невидим для них. Его сознание сканировало город, выискивая точку максимального напряжения, слабое звено в этой кричащей системе. Он нашёл её – гигантский паровой котёл на центральном заводе, стареющий, перегруженный, наскоро залатанный. В нём копилась энергия, готовая вырваться наружу.

Раньше он бы просто стёр город, как сделал это с предыдущим. Теперь ему был интересен процесс. Цепная реакция.

Он не стал прикладывать силу. Он просто… шепнул. Одно-единственное слово, направленное в самую суть металла, в молекулярные связи, удерживающие котёл от разрыва.

«Лопни».

Раздался оглушительный рёв. Затем серия взрывов. Котёл разорвало, как бумажный пакет. Вспышка пламени, клубы пара, летящие обломки, которые, как снаряды, били по соседним цехам. Началась паника. Крики. Хаос.

Евен наблюдал. Он видел, как люди бегут, как рушатся конструкции, как огонь пожирает всё на своём пути. Он фиксировал всё: скорость распространения паники, коэффициент разрушения, порог боли, после которого человек перестаёт кричать и замирает.

И тогда он снова услышал. Громче, чем крики, громче, чем взрывы.

…она обняла его, прижала к груди, шепча: «Не бойся, я с тобой»… …горький вкус лекарства на языке… …запах её волос… трава и дым…

Это было громче. Чётче. Навязчивее.

Он попытался стереть и этот город, чтобы заглушить шум. Но в момент, когда его воля должна была излить наружу волну аннигиляции, образ вспыхнул с невероятной силой.

Перед ним, посреди горящего завода, стояла тень. Не Аэри. Это был призрак. Девочка. Её лицо было размыто, но он узнал позу. Узнал силуэт. Это была старуха, что спрятала его в подполе и приняла смерть вместо него. Та самая, чью смерть он видел в луже крови.

– Зачем? – прошептал её голос, которого не могло быть. – Я спасла тебя… чтобы это?

Она махнула рукой в сторону огня и смерти.

Евен замер. Впервые за долгое время его идеальная, ледяная пустота дала трещину. Не эмоция. Сбой. Ошибка в матрице. Как будто его собственное прошлое, все те связи, что он разорвал, восстали против него в форме галлюцинаций.

Он не ответил. Он просто… удалил её. Стер призрака из своего восприятия, как стирал города. Тень исчезла.

Но шум не прекратился. Он стал тише, но теперь он был всегда. Фоновым гулом в его сознании. Белым шумом мироздания, что вдруг обрёл голоса всех, кого он погубил.

Он развернулся и ушёл из горящего города, оставив его догорать. Ему было всё равно на разрушения. Его занимало сейчас иное.

Почему? Почему он их слышит? Они были стёрты. Удалены из кода реальности. Они не должны были оставлять после себя даже памяти.

Он шёл, и шум шёл с ним. Шёпот старухи. Смех ребёнка. Вздох Элайи.

Он был богом, что нёс в себе ад не собственного изготовления, а чужой памяти. И этот ад был тихим, ненавязчивым и от этого – ещё более невыносимым.

Его бессмертие оказалось не чистым листом. Оно было палимпсестом, где под слоем льда проступали старые, написанные кровью письмена.

И он понял. Его новый эксперимент будет не с миром. Он будет с самим собой. Ему нужно было найти источник этого шума и устранить его. Навсегда.

Он будет стерать не города. Он будет стерать собственную память.

ГЛАВА 4: ПАЛИМПСЕСТ

Шум не утихал. Он стал его вечным спутником, фоновым излучением распадающейся души. Шёпот старухи, завывание ветра в печных трубах стёртой деревни, металлический скрежет гибнущего завода – всё это сливалось в один немелодичный хор, звучащий внутри его черепа. Он был сейсмографом, записывающим толчки всех своих разрушений.

Он шёл через пустыню, намеренно выбранную за её безмолвие. Но песок, гонимый ветром, шелестел как пепел под ногами Элайи. Звёзды на ночном небе складывались в узоры, напоминающие трещины на разбитых часах.

Бегство было невозможно. Он был носителем заразы собственной истории.

И тогда его путь приобрёл цель. Он будет не убегать. Он будет иссекать. Если его сознание – это камень, на котором высечены нежелательные воспоминания, он возьмёт резец и сведёт их в ноль.

Он пришёл в место Силы. Древнюю кальдеру потухшего вулкана, где линии мировой энергии стекались в один фокус. Здесь реальность была тоньше, и его воля могла проявляется с максимальной эффективностью.

Он сел на голый базальт в центре чаши, скрестив ноги. Снаружи бушевала песчаная буря. Внутри него бушевал шум.

Он закрыл глаза и обратил взор внутрь себя. Не к эмоциям – их не было. К данным. К архивам собственного существа.

Перед его внутренним взором предстал бесконечный свиток, испещрённый светящимися символами. Это был его код. Его суть. И на старые, фундаментальные записи – инстинкт выживания, голод, ярость – были нанесены новые слои. Яркие, кричащие, подобные незаживающим ранам. «Гибель Стальной Гривы». «Пепел Элайи». «Исчезновение города».

Он сосредоточился на самом свежем воспоминании. На голосе старухи. На ощущении её призрачного присутствия. Он нашёл соответствующий кластер данных – сложную нейросетевую связь, пульсирующее чувство вины и боли.

Он приложил к ней волю.

«Стереть».

Код сопротивлялся. Это была не просто информация; это была структурная опора, часть его самого. Удаление причиняло боль – не эмоциональную, а метафизическую, как ампутация конечности. Светящиеся символы воспоминания вспыхнули ослепительно ярко и погасли, обратившись в пыль.

Внезапная тишина оглушила его. Пропал не только голос старухи – пропал целый пласт связанных ощущений: запах древесной смолы в её хижине, вкус того чёрствого хлеба, что она ему давала.

На его внутреннем свитке образовалась зияющая пустота. И он ощутил… облегчение. Ледяное, безэмоциональное, но физическое облегчение. Шум стал тише.

Он принялся за работу. Методично, как программист, исправляющий ошибки в коде, он находил и удалял кластеры данных, связанный к его потери.

«Стереть». Исчез смех ребёнка из стёртой деревни. Пропало чувство плеча Гарка рядом в бою. «Стереть».Потухли глаза Лиры, полные недоверия и страха. Ушёл звук её арбалета. «Стереть».Растворился вкус первого поцелуя Элайи. Её тепло, её запах трав – всё обратилось в ничто.

Он стирал себя. Слой за слоем. Он выжигал память огнём собственной воли.

Свиток его существа становился чище, белее. Пустоты было больше, чем записей. Шум почти стих, сменившись благословенной, звенящей тишиной. Он был почти чистым листом.

И тогда он дошёл до ядра. До самого первого, фундаментального воспоминания. Того, на котором держались все остальные.

«Чтобы выжить, нужно быть сильным».

Он прикоснулся к этому коду. Это было не скопления, а краеугольный камень его личности. Стереть это – значило уничтожить саму причину своего существования. Без этого он был ничем. Пустой оболочкой без цели.

Его воля дрогнула. Впервые.

И в этот миг абсолютной уязвимости, когда он держал на волоске саму свою суть, из пустоты, образовавшейся после удалённых воспоминаний, что-то просочилось.

Не память. Не голос. Чувство. Первое за долгие века.

Это была не боль. Не печаль. Это была… тоска. Абсолютная, всепоглощающая, леденящая тоска по тому, что он только что уничтожил.

Он сидел посреди безмолвной кальдеры, с внутренним свитком, почти очищенным от шума, и осознал, что совершил величайшую ошибку.

Он не уничтожил боль. Он уничтожил доказательства того, что он когда-то был живым. Он стал идеальным, эффективным, пустым инструментом. Именно таким, каким хотела видеть его Аэри.

Тоска была тише шума, но она была в миллион раз мучительнее. Это была тишина после взрыва, оглушающая своей пустотой.

Он открыл глаза. Ночь закончилась. над кальдерой занимался рассвет, багровый, как его глаза, как кровь, как пепел от сожжённой библиотеки.

Он поднялся. Его движения были механическими. Шума не было. Была только тишина и новое, незнакомое чувство – тоска, что въелась в саму его

субатомную структуру.

Он не стёр память. Он создал в себе вакуум. И природа не терпит пустоты.

Он вышел из кальдеры и пошёл прочь, оставляя на песке единственный след. Он не знал, куда идёт. Он знал только, что должен сейчас найти способ заполнить пустоту. Или смириться с тем, что его вечность будет длиться в абсолютной, бессмысленной тишине.

Его эксперимент по самоочищению провалился. Цена оказалась выше, чем он мог предположить.

ГЛАВА 5: КУКЛА ДЛЯ БОГА

Тишина после операции была хуже любого шума. Та была навязчивой, но живой. Но эта, была мёртвой. Он был идеально чистым сосудом, и пустота внутри него звенела леденящим душу звоном. Тоска, которую он ощутил, была не эмоцией, а физическим законом – притяжением пустоты, чёрной дырой, образовавшейся на месте вырезанной души.

Он шёл, не видя пути. Его ноги несли его вперёд по инерции, словно заведённая кукла. Без памяти, без цели, без боли. Он был самым совершенным и самым ужасным существом во вселенной – богом-машиной.

Именно таким его и хотели видеть.

Он пришёл в город. Не большой индустриальный центр и не в тихую деревню.А в кукольный город.

Это было место, поразившее его своей искусственностью даже в его нынешнем состоянии. Всё здесь было новым, чистым, выверенным до миллиметра. Дома – аккуратные коробки с яркими крышами. Деревья – идеально подстриженные зелёные сферы. Дорожки посыпаны разноцветной галькой. И люди. Люди были самыми странными.

Они улыбались. Всегда. Их улыбки были одинаковыми, неестественно широкими, застывшими. Они ходили по своим делам с стеклянными, ничего не выражающими глазами. Они были куклами, разыгрывающими спектакль счастливой жизни.

Здесь не пахло страхом, потом или амбициями. Здесь пахло мыльной пеной и сладкой ватой. Воздух был густым и приторным.

Евен стоял на центральной площади, и его идеальная пустота резонировала с идеальной пустотой этого места. Он был своим среди этих кукол. Таким же пустым.

К нему подошёл мальчик. Лет семи. С идеально уложенными волосами и той же застывшей улыбкой. —Здравствуйте, мистер! – его голосок был тонким и механическим. – Вы новенький? Вам понравится в Идеаграде! Здесь всегда солнечно и все счастливы!

Евен смотрел на него своими алыми глазами. Он не видел в нём ребёнка. Он видел сложный биологический механизм, запрограммированный на имитацию радости. —Кто создал это место? – спросил он. Его голос прозвучал как скрежет шестерёнок в этом мире приторной сладости.

Улыбка мальчика не дрогнула. —Наш Добрый Отец заботится о нас! Он дал нам этот идеальный мир!

– Где он? —В замке, на холме! Он ждёт гостей!

Евен пошёл по указанному направлению. Куклы-жители улыбались ему, махали, предлагали испечённые печенья. Их движения были плавными, отрепетированными. Он чувствовал исходящую от них энергию – не живую, а созданную, как свет от лампочки.

Замок на холме был пародией на сказочный – слишком яркий, слишком прямой, слишком идеальный. Ворота распахнулись перед ним сами.

В тронном зале, на позолоченном троне, сидела Аэри.

Она не была невидимым наблюдателем. Она была здесь, в плоти и крови. Её голубые волосы были убраны в сложную причёску, на ней было платье из серебряных нитей. Она улыбалась. Её улыбка была единственной настоящей вещью в этом месте – улыбкой учёного, довольного ходом эксперимента.

– Наконец-то, – сказала она, и её голос был мелодичным, как звон хрустального колокольчика. – Ты пришёл. Я готовила этот город для тебя. Смотри, как идеально он работает. Никакой боли. Никакого хаоса. Только порядок и покой. Таким мог бы быть и весь мир. Таким мог бы быть и ты.