- -
- 100%
- +
Для этих ребят я был человеком бывалым, так как прожил в Афгане уже несколько месяцев, и все, что я им говорил, они воспринимали серьезно. Наша контора давала им данные о местах дислокации банд, складов с оружием и боеприпасами, о продвижении караванов с оружием, о местах проведения совещаний главарей бандформирований и многое другое. На добывание этих ценнейших сведений были нацелены усилия сотрудников ХАДа, партийного аппарата, защитников революции. Тысячи людей, рискуя жизнью (а у душманов расправа была короткой и жестокой), добывали и передавали народной власти по крупицам собранные сведения и снова уходили в расположение бандформирований.
Сейчас, очевидно, еще не время подводить итоги и воздавать должное этим героям, но уверен, что будущие поколения афганцев будут учиться у них верности идеалам революции, поставят памятники тем, кто погиб в застенках душманской службы безопасности.
Много информации как командованию полка, так и руководству Особого отдела 40-й армии выдавал и я, получая ее из различных источников, в том числе и из афганского ХАДа, Царандоя (милиции), от партийных советников, с которыми сложились хорошие отношения. Я ведь родился и вырос в Средней Азии, знал обычаи мусульман, и у меня не возникало проблем в общении с ними, а это было 60 процентов успеха в работе, так как у афганцев развито уважение к старшим как по возрасту, так и по должности, а моя должность по их меркам была ой какой большой.
В один из дней августа, 3-го или 4-го, я утром пришел на командный пункт полка, смотрю: на цементном полу около входа на СКП лежит офицер в форме Царандоя, на вид русский, весь желтый такой, явно больной. Спрашиваю, что делает здесь этот человек и кто он. Солдат отвечает, что вчера привезли его какие-то люди, оставили здесь лежать, сами уехали. Проверил документы – майор Барласов Александр Михайлович, сотрудник МВД, здесь же документы о том, что он болен желтухой и направляется на лечение в СССР. Но почему он лежит здесь и один – непонятно. Ведь еще немного – и он умрет, так как уже бредит. Я вызвал врача из санчасти полка, но тот сказал, что его надо как можно скорее отправить в госпиталь и лечить его здесь нет возможности. Я спросил, что у нас есть сегодня на Ташкент. Дежурный доложил, что готовится к вылету Ан-24, на котором отправляется в Ташкент комиссия из 201-й дивизии, а следующий – только завтра.
Я пошел на стоянку самолетов, где копошились техники, готовя самолет к вылету, и, подойдя, увидел нескольких человек в советнической форме, что могло означать только одно – что это большие начальники. Представился, спросил, кто здесь старший. Один из офицеров сказал, что он, и спросил, в чем проблема. Я ответил, что надо с собой забрать одного офицера и доставить его в Ташкент, в госпиталь. Когда они узнали, что больной гепатитом будет лететь с ними, мне пришлось услышать о себе такое, чего я никогда не слышал за столько лет службы. Мне было сказано, что никого они брать не будут и чтобы я здесь не командовал, так как он генерал и решает сам, что делать и кому, с кем и когда лететь.
Ну тут и я не выдержал, не стал спорить с генералом, а пошел на СКП и дал команду: без моего разрешения борт в Союз не отправлять и подготовить к отправке в Союз Барласова – с генералами или без них, но офицер должен улететь.
В Афганистане роль сотрудника Особого отдела была уникальной – он вершил такие дела, о которых в Союзе даже думать было страшно, от него зависело, будут ли летать в Афганистан экипажи, которые честно исполняли свой долг, или не будут. А большинство экипажей – это молодые люди в звании старших лейтенантов – капитанов, которые желали помочь воюющим пехотинцам, с уважением и пониманием относились к сотрудникам Особого отдела, и поэтому, когда я приказал сделать то, что нужно было по ходу ситуации, они все сделали правильно, послушались меня.
Ко мне пришло сразу несколько старших офицеров, они называли свои должности и звания, грозили всеми карами, какие меня ожидают в случае, если я не дам команду на вылет борта. Послушал я их и ответил, что борт улетит только с Барласовым, даже без них. А поскольку я офицер совсем другого ведомства, со мной разбираться будут мои начальники. И угрожать мне бесполезно, я в Афганистане, то есть у себя дома, а им надо к себе домой, не дай бог ночью начнут обстреливать гарнизон.
Посовещавшись, они заявили, что я отвечу за самоуправство, но позже, а пока они подчиняются произволу офицера КГБ и забирают Барласова. На препирание ушло более пяти часов, и все же Барласов был отправлен в Ташкент. Командиру экипажа я сказал, чтобы он лично передал больного врачам, иначе ему никогда больше не летать в Афганистан. Он четко все выполнил и по прилету доложил, что сдал больного военным врачам. А у меня через несколько дней начались проблемы. Господа офицеры выполнили свои обещания и доложили о моем проступке по команде, и ко мне прилетел заместитель начальника Особого отдела КГБ по 40-й армии полковник Табратов Владислав Павлович.
Владислав Павлович внимательно выслушал мое объяснение, поговорил с офицерами полка, с командованием и попросил меня провести по зоне ответственности полка. Я поговорил с командиром полка, и на утро были заказаны два вертолета Ми-8.
Утром, в 6 часов, мы уже летели над провинцией Кундуз, Табратов на ведущем, я на ведомом вертолете. Минут через десять была замечена группа людей с оружием. Увидев вертолеты, они бросились врассыпную и начали палить по ним. Вертолеты зашли на боевой курс, и началась карусель. Заходили со стороны солнца и работали НУРСами, пулеметами. Вначале ведущий, потом ведомый, и наоборот. Бой продолжался минут 20 – 25, в живых не осталось никого. Доложили на КП о результатах и полетели далее в город Файзабад, где Табратов познакомился с жизнью эскадрильи вертолетчиков полка. Под вечер мы вернулись назад в Кундуз.
Владислав Павлович проработал в гарнизоне до вечера, записал все мои объяснения по поводу конфликта с офицерами из штаба ТуркВО, поговорил со мной о делах в полку и предупредил, что после доклада начальнику Особого отдела 40-й армии меня, очевидно, вызовут к нему на беседу. Я не сильно загрустил, так как не считал, что совершил что-то такое, за что можно отхватить взыскание. Но как говорят, начальству виднее, да и в конфликт вовлечены те, кто близко стоит к руководству Особого отдела КГБ по ТуркВО, а как там решат, кто его знает.
Вечером ко мне подходит командир звена и спрашивает:
– Слушай, Николай, кого мы сегодня возили целый день?
– Заместителя начальника Особого отдела 40-й армии полковника Табратова.
– Ну блин, ни за что бы ни поверил!
– А что такое?
Володя рассказывает:
– Взлетели, летим. Минут через десять замечаем группу вооруженных людей, скрытно приближающихся к дороге. Увидели вертолеты и разбежались, стали стрелять по вертолетам. Я пытаюсь доложить на КП и получить разрешение на атаку, но Табратов командует: «Атакуй!», сам за автомат, открывает блистер и давай палить по душманам. Я командую ведомому прикрыть и атакую. Дал залп из НУРСов, душманы побежали дальше, ведомый добавил, остались еще живые. Так пока я зашел на второй круг, Табратов уже сидел на месте стрелка и из пулемета уничтожил их всех. Мы спрашиваем его: «Вы, наверное, раньше служили в авиации? Уж больно четко все получилось». Владислав Павлович улыбается и отвечает, что сейчас в первый раз сидел за пулеметом. Никто, конечно, не поверил. Он пригласил нас в гости в Кабул, мы еще больше засомневались. Он тогда говорит: «Спросите у Дуюнова, он вам подтвердит».
Я сказал, что все правда, такой у нас зам.
Позже я спросил у Владислава Павловича, действительно ли он в первый раз наносил удар по душманам. Он заулыбался и сказал, что приходилось не раз летать на боевые операции, налетал более сотни часов и поэтому знаком с вооружением вертолета и практически его применял не один раз.
Через несколько дней меня вызвали в Кабул в Особый отдел КГБ по 40-й армии к генералу Божкову Сергею Ивановичу, который второй год находился в Афгане и решал все вопросы своих подчиненных.
Беседа была своеобразной: разговаривали больше не об инциденте в Кундузе, а о делах в полку, об образовании и так далее.
Меня поразило, что меня похвалили за настойчивость и принципиальность при решении вопроса с Барласовым, за то, что не сплоховал перед заместителем командующего округом, а я ведь не знал, что это был он, остались довольны отзывом Табратова о моей работе в авиаполку и спросили, как я попал в авиацию, ведь закончил ракетное училище. Я ответил, что по образованию я офицер по эксплуатации радиооборудования летательных аппаратов и поэтому много лет обслуживал авиационные части, имею классную квалификацию техника по эксплуатации самолета и двигателя.
Затем со мной беседовал замначальника Особого отдела КГБ по ТуркВО полковник Румянцев Виктор Дмитриевич, который постоянно находился в Афганистане и имел большие полномочия, в том числе и в решении кадровых вопросов.
В течение четырех дней я находился в Особом отделе армии, где меня загрузили по полной программе – аналитические документы, беседы по различным вопросам оперативной деятельности, кадровые вопросы и так далее. Затем меня вновь пригласили к руководству Особого отдела армии и объявили, что пришли к выводу о необходимости выдвижения меня на вышестоящую должность. А с учетом того, что я уже находился в резерве на выдвижение, это решение утверждено руководством Особого отдела по ТуркВО и 3-го главного управления КГБ СССР в Москве, о чем мне и было объявлено здесь же.
Так был оценен мой скромный вклад в дело помощи Афганской революции, и через несколько дней, когда я находился вновь в Файзабаде, была дана команда сдать дела новому оперуполномоченному, а самому прибыть в Кабул.
В полку были удивлены, так как такие перемещения в Афганистане были крайне редки на тот период, ибо существовала реальная необходимость пребывания того или иного офицера на одном месте, поскольку он владел обстановкой, знал людей и мог уже самостоятельно действовать в динамичной обстановке боевого времени. Но как бы то ни было, через четыре дня я сдавал дела другому работнику.
Жаль было расставаться с ребятами, с которыми подружился за эти месяцы, летал с ними на удары, помогал, чем мог, иногда возникала мысль: может, и не стоит уходить с этой должности? Ведь я здесь самостоятелен в принятии решений, да и коллектив привык ко мне, обстановку я знаю, знаю поименно главарей бандформирований, их места дислокации, методы враждебной деятельности. Но с другой стороны, ведь я офицер контрразведки, приобрел боевой опыт, а значит, должен расти и передавать приобретенный опыт другим. А это возможно только на должности с большим объемом работы.
Наш быт в Кундузе был непростой, так как только-только стали создаваться сносные условия жизни для летчиков. Из землянок они перебрались в одноэтажные модули с кондиционерами, налаживалось питание. Летчик – это уникальный человек. К нему отношение другое – он ежедневно рискует жизнью, взлетая в 50-градусную жару, на высоте испытывает огромные перегрузки, да еще «маленькие неприятности» – стрельбу по нему со всех видов оружия. Поэтому он должен быть всегда в форме. Ми-8 устроен таким образом, что вся его броня – это умение летчика вовремя выйти из-под обстрела и нанести точный удар своим оружием. Позже Ми-8 были оборудованы бронеплитами со стороны командира и штурмана, но решающим по-прежнему осталось летное мастерство экипажа. Особая роль отводилась стрелку – он должен уметь стрелять со всего вооружения вертолета, а это и пушка, и курсовые пулеметы, и НУРСы. Вы видели, как наносит удар вертолет? Как он падает на цель? Нет? Вертолет штурмует цель в пикировании так же, как и самолет, с той только разницей, что выход из пикирования у него осуществляется, конечно, по другим законам, так как у него все-таки лопасти, а не плоскости и реактивный двигатель. И поэтому в момент пикирования и вывода из него на вертолетчика действуют большие перегрузки. Да и скорость выхода не та, что у самолета. А если кругом горы, вертолет наносит удар до высоты 300 – 500 метров, и в момент вывода его из удара он зачастую никак не защищен от града пуль и снарядов душманов. Никакие парашюты не могли помочь экипажу, если в него попадала очередь ДШК, а горы довершали разрушение, так как времени покинуть вертолет просто не было. Вот и получалось, что на три жизни у них была только одна смерть. Такая вот неправильная арифметика.
Поэтому отношение к этим молодым ребятам, ежедневно рискующим жизнью, со стороны всех категорий должностных лиц было особенно трогательным. И тем острее была горечь утрат. Когда мы глядели на фотографии погибших друзей, возникало какое-то чувство вины перед этими героями, хотелось сделать все для того, чтобы, вылетая на удар, они знали силы и средства ПВО душманов, чтобы отдохнули хорошо, чтобы не волновали их вопросы готовности техники, вооружения. Это и были уже мои вопросы, ради которых я находился в Афганистане. И пусть простят меня те, кому я попортил не один литр крови, заставляя делать все для обеспечения нормального быта летчиков, для организации ремонта и профилактики техники. Для многих моя работа была незаметной, но делал я ее каждый день и смею заверить, что не все там было просто. Воровали продукты, предметы быта, пьянствовали, ссорились, и на все это надо было реагировать немедленно и жестко. Ставка была слишком высокой – жизнь экипажа летчиков. И в том, что число сбитых экипажей почти не увеличилось, была и доля моего труда.
Никогда не забыть мне тех прожитых дней в этом боевом полку, давшем Родине двух Героев Советского Союза, большое количество кавалеров боевых орденов и медалей. Но впереди были другой гарнизон, другой род войск и другой коллектив, в котором я по-настоящему нашел разницу между авиацией и пехотой, между сотней километров в авиации и сотнями метров в пехоте, где острее проявлялась взаимовыручка, психологическая совместимость, где положительные и отрицательные качества становились видны буквально через несколько дней. Впереди была 108-я мотострелковая дивизия, впереди был Баграм.
Баграм
Ан-24 заходил на посадку в аэропорту Кабул под вечер. Ярко сияли пики вершин, окружающие город. Пыль висела в знойном воздухе и тоже светилась. Самолет покатил по полосе, мелькнули палатки 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, стоянки вертолетов с нашими опознавательными знаками и знаками афганской армии, и вот – остановка. Я вышел из самолета, огляделся. Никто меня не встречал, хотя было сказано, что встретит начальник Особого отдела КГБ по 108-й дивизии подполковник Садыкбаев Исакджан Усманович.
На посадку заходила пара вертолетов, и раздались крики: «Баграмские». Лежавшие на траве офицеры, солдаты бросились к вертолетам. Я еще раз огляделся – никого уже и нет. Ночевать на аэродроме не хотелось, и я подошел к командиру экипажа, объяснил, что лечу в Баграм. Поскольку я был в форме офицера авиации, то вопроса не возникло, и взревев двигателями, через пять минут мы уже летели через гору, затем по ущелью в Баграм. Весь перелет занимал порядка 30 – 40 минут, вертолет бросало из стороны в сторону, но я уже привычно сидел и думал об одном: что меня ждет впереди? Как встретит коллектив, подойду ли я им, справлюсь ли с новыми обязанностями? В общем, было над чем задуматься. Но что-то говорило: не бойся, ты готов к этому, опыт есть, с людьми работать умеешь, знаний достаточно. Все-таки десять лет оперативной работы что-то да значат, из них восемь – старшим оперуполномоченным.
Солнце зашло быстро, в темноте садились на аэродром. О Баграме я кое-что знал, даже однажды, добираясь в Кабул, около часа находился на аэродроме во время разгрузки.
Вертолет зарулил на стоянку, мы вышли из него, офицеры, солдаты пошли куда-то к дороге. Я спросил командира экипажа, где находится телефон, он показал на СКП, и я пошел туда. Офицер, дежуривший на СКП, показал на телефон, который связывался с КП дивизии, и попросил соединить с Особым отделом дивизии. На другом конце провода спросили, что надо. Я объяснил ситуацию, меня с кем-то соединили, затем я попросил соединить меня с Садыкбаевым. Мне ответили, что его нет, он в Кабуле. Я спросил, с кем говорю. Ответили, что это прапорщик Небратенко. Я сказал, что прибыл на должность заместителя начальника Особого отдела дивизии, фамилия моя Дуюнов. Маленькая пауза, затем вопрос, где я нахожусь, и просьба никуда не уходить.
Военная прокуратура дивизии готовится к боевому выходу,
сентябрь 1982 г., город Баграм
Я присел на самодельную скамейку, огляделся. В сумерках были видны грозные боевые машины, далее стояла большая группа самолетов Ан-12. Ни огонька, только за дорогой, куда ушли офицеры, виднелись освещенные здания. На меня никто не обращал внимания. Каждый занимался своим делом.
Показался движущийся огонек. К стоянке подкатил БТР, с него спрыгнул высокий, подтянутый военнослужащий, который, подойдя ко мне, представился: прапорщик Небратенко, секретарь отдела.
Солдаты подхватили мои вещи, мы взобрались на БТР и поехали. Дорога через гарнизон, где дислоцировались афганские и советские вертолеты, самолеты, была разбитой, но БТР легко преодолевал все ухабы. Проехали минуты три-четыре, и впереди показался шлагбаум, он был едва освещен. Раздалась команда по-афгански:
– Дрыщь! (Стой!)
Ответ по-русски:
– Шурави!
Афганский солдат поднял шлагбаум, и мы проехали пост, кишлак, затем поворот налево через мостик – и вот, нас встречают советские солдаты. Въехали в городок, еще поворот направо – и остановились. Солдаты подхватили вещи, куда-то понесли, а мы пошли в модуль. Зашли в коридор, звонок – и мы в отделе. Два вооруженных солдата стояли перед дверями, еще один вооруженный ходил по коридору. Мне объяснили, что он охраняет военную прокуратуру, расположенную в этом же здании.
Офицеры, находившиеся в отделе, представились:
– Капитан Петенко!
– Майор Головкин!
– Старший лейтенант Подлесных!
– Майор Рыбников!
– Капитан Медведев!
Передо мной стояли подтянутые, улыбающиеся офицеры, во взглядах которых светилось любопытство: «Кого это нам прислали?»
Я также представился, поздоровался с каждым из них, спросил, как они живут, где начальник.
Петенко Александр пояснил, что подполковник Садыкбаев находится в Кабуле и должен был встретить меня на аэродроме, но наверное, мы разминулись.
Мне показали мой кабинет, провели по отделу. Везде на окнах решетки, в кабинетах оружие работников, сейфы, телефоны. В общем, почти мирная обстановка. Если не считать того, что мы находились в центре провинции Парван, где активно действовали банды душманов. Дня не проходило, чтобы они не напали на проходящие колонны, не обстреляли наши боевые посты.
Город Чарикар, центр провинции Парван, находился от нас в семи-восьми километрах, но проехать туда было не так просто. Сколько на этом пути было убито и ранено наших и афганских солдат и офицеров, сожжено машин, это надо было видеть. Остовы некогда богатырских машин, обгоревшие и искореженные, лежали в кюветах около дороги Кабул – Хайратон, Туркмения. Дорога вся в ямах, выгоревшая местами до грунта. Чарикар подвергался почти ежедневно нападениям и обстрелам из всех видов оружия. В расположенных рядом кишлаках живут офицеры, но там же располагаются и банды, совершающие нападения и обстрелы. Та же многопартийность банд, но одна цель – уничтожение народной власти, а заодно и нас.
Все это мне рассказали Петенко и Подлесных. Первый работал в разведбате дивизии, а второй – в районе города Джабаль-Уссарадж. Чтобы добраться до Джабаля, так сокращенно называли Джабаль-Уссарадж, надо было проехать Чарикар, затем Зеленую зону, о которой ходили легенды среди душманов. Зона располагалась между Чарикаром и Джабалем. Города расположены вдоль дороги, около гор, а зона в низине между ними и далее выходила в долину. Речка разделяла зону как бы на две половины. Это действительно была зеленая зона, так как кишлаки утопали в зелени деревьев. Особняки окружены деревьями и виноградниками. Населения проживало в зоне около 40 тысяч человек.
По дороге Хайратон – Кабул в древние времена пролегали караванные пути, ведущие в Пакистан, Индию, Китай. В зоне проживало большое количество лиц, промышлявших разбоем на дорогах. Этим они занимались даже во времена правления Захир-шаха, встали на путь бандитизма и при народной власти. Бандиты были мобильные, имели хорошую стрелковую подготовку, и грех было заправилам агрессии против народного Афганистана не использовать эту силу в своих подрывных целях. И они использовали.
Гремели взрывы, горела земля. Проклятия неслись из многих кишлаков в адрес бандитов из Зеленой зоны. Обстреливали они и гарнизоны наших войск, совершали диверсии перед въездом на перевал Саланг, а Джабаль – это ворота Саланга.
Об этой «дороге жизни» у нас написано много статей, показывалась жизнь наших воинов по телевидению, особенно много рассказывал первый командир батальона подполковник Хабаров, который знает эту жизнь не понаслышке и которого знал и я.
Преобладающей партийной силой у бандитов в нашем районе являлось Исламское общество Афганистана, которым руководил доктор Раббани, а командующим фронтом ИОА являлся 32-летний Ахмад Шах Масуд.
Почему фронт? Да потому что главная дорога шла через перевал Саланг и далее уходила на север к городам Пули-Хумри, Талукан, Ханабад, Мазари-Шариф и далее в СССР, откуда осуществлялось снабжение наших войск всем необходимым для жизни и войны. Начиная от боеприпасов и кончая углем и дровами для отопления палаток и землянок.
Особо надо сказать о Панджшерском ущелье, протянувшемся на десятки километров с юга на северо-восток и до Пакистана. Вот здесь и были сосредоточены основные силы душманов, их склады с оружием и боеприпасами, питанием, типография, даже собственная тюрьма. Отсюда планировались все операции против наших войск, против народной власти, уничтожение партийных, советских руководителей, засылалась агентура для сбора данных о наших войсках и вооруженных силах ДРА.
Сложное время было – сентябрь 1981 года. Сложная обстановка требовала и каких-то радикальных мер. Но это потом. А пока я внимательно слушал этих ребят, в душе восхищаясь их мужеством, энергии и тому, что они совершали. Передо мной сидели обычные на первый взгляд офицеры, но это только на первый взгляд. Саша Петенко уже был награжден орденом «За службу Родине» II степени, а Володя Подлесных был легендой дивизии.
Каждый из них не раз смотрел смерти в глаза, и косая отводила взгляд. Впоследствии я не раз убеждался в их беспримерной храбрости, умению принимать единственно правильное решение и всегда с уважением относился к этим ребятам. Рядом с ними нельзя было быть не такими, как они. Передо мной стояла непростая задача. Думаю, что я ее решил, так как и Саша, и Володя до конца оставались преданными моими друзьями. Оставшийся в живых Саша Петенко это подтвердит.
Часа через два в отдел зашел подполковник Садыкбаев. Я доложил, что прибыл к нему в качестве заместителя. О Садыкбаеве отдельный рассказ, а тогда он пригласил меня в кабинет, и мы долго обсуждали дела, которые мне необходимо было решать уже в новом качестве. Исакджан Усманович был доволен тем, что в качестве заместителя прибыл офицер из САВО, откуда и он, вдобавок из Киргизии, откуда и он. Пошли к нему в модуль, где он жил, выпили водочки и легли спать только под утро. Утром я проснулся часов в пять, вышел на улицу и в утреннем свете рассматривал гарнизон. Улицы, конечно, никакой не было. Отдельно, огороженный каменным забором и проволокой, стоял штаб дивизии, затем шли модули офицеров, палатки солдат, из которых выбегали солдаты на зарядку, что было обязательным элементом жизни военного человека. После разминки солдаты и офицеры занимались рукопашным боем, затем умывались, шли на завтрак и потом на службу.
С этого началась моя жизнь в этом прославленном соединении, ведущем историю с Великой Отечественной войны и воспитавшем немало героев уже в наши дни.
Постоял я у стеллы с именами воинов, погибших в боях за независимость Афганистана. И подумалось вот о чем. Пройдут годы. Может, десятки лет. Победит афганский народ и воздаст должное всем, кто погиб за его свободу, в том числе и нашим ребятам. Их имена высекут на граните, и благодарные потомки будут приходить к этим памятникам отдать дань уважения их мужеству и стойкости в то трудное для афганского народа время.
Утром подполковник Садыкбаев представил меня командиру 108-й дивизии полковнику Миронову Валерию Ивановичу, начальнику политотдела дивизии подполковнику Фёдорову Виктору Сергеевичу, начальнику штаба полковнику Касымову Турсуну Юлдашевичу, познакомил с заместителями командира дивизии полковником Бондаренко Владимиром Николаевичем, полковником Бойко, с военным прокурором дивизии майором Шкодой, следователем майором Корякиными, другими должностными лицами.