Рваное небо

Далька дождался, пока уставшая за день мать заснёт, закрыл книгу и потёр глаза.

Чай давно допит. Огонёк единственной лампы едва пляшет. Пытаясь скинуть тяжёлую руку матери, ворочается младший брат, отчего поскрипывают ржавые кроватные пружины. По углам крохотной квартиры бегают тени. Сереет потолок. И чуть слышно, как соседка, напившись браги, завывает за стеной о злой судьбе.

Пора.

Стараясь не шуметь, Далька проверил печную задвижку и ставни единственного окна. Вытащил из-под своей лежанки заготовленный мешок, натянул куртку, зашнуровал башмаки и проскользнул на лестничную площадку. Дверь решил не запирать.

В узком подъезде темно. Дом бедный, и никто не хочет тратиться на ночное освещение. Когда был жив отец, они снимали квартиру в хорошем особняке. Там можно было выйти в лестничный коридор и читать допоздна, прислушиваясь к тому, что творится на улицах. А здесь – унылый мрак и затхлый запах.

Далька нащупал перила и поднялся на следующий этаж. Направо – квартира, где живёт Сольга. Судя по приглушённым звукам – ещё не спят. Ну и ладно. Он и не надеялся, что девчонка сможет вырваться.

На последней площадке Далька забрался вверх по скользкой вертикальной лестнице, нашёл навесной замок, блокировавший выход на крышу, и наощупь вскрыл его отмычкой. Бесшумно выбраться в ночь не получилось, но вряд ли кто-то услышал, как лязгнул захлопывающийся за ним люк.

Рваное небо уже разливало мутный свет, подкрашенный багрянцем и сочившийся из плотных, но подвижных облаков. Город в ответ ощетинивался плоскими крышами с торчащими кирпичными коробками, прячущими дымоходы. Вдалеке, ближе к центру, изредка голосила стража, подгоняющая готовиться ко сну. Город замирал и закупоривался, чтобы переждать до утра.

Далька вытащил из мешка покрывало, расстелил его и лёг.

Сердце колотилось от душных картинок воображения.

Там, в глубине двигающегося неба, среди бесконечного страшного тумана, плавают тысячи сгустков соли, которая так нужна брату. Соли, из-за которой однажды отец не вернулся. И теперь он растаял там и ничем помочь не может. Не бывать больше радости, когда отец приходит домой с крупным уловом. Не бывать и надежде, что брата, которому нужна только чистая соль, можно вылечить. Тем более когда у матери, выматывающейся в прачечной, остался ещё и оболтус Далька.

А впереди длинная убогая жизнь, которая будет давить ежедневной мыслью, что ты ничего не отважился сделать.

На городской ратуше зазвонил колокол. Всё. В следующий раз звонарь подаст сигнал ранним утром. Или в случае ночной тревоги.

Далька скомкал покрывало, подхватил мешок и притаился за коробкой дымохода, прижимаясь к промазанному смолой бортику. Сейчас на крышу вылезет дежурный по подъезду сапожник Пульга. Поворчит, что не закрыли люк, проверит, заперты ли все четыре дымохода, и оставит Дальку наедине с небом.

Пульга не объявился. Видимо, старик сделал обход вверенной территории заранее и не сомневался, что ребятня, живущая в доме, глупить не будет. Но на крышах соседних домов смотрящие свою службу несли.

Дождавшись, когда забурлившее небо выплюнет острые языки пара, Далька решил больше не прятаться, выскочил из укрытия и дрожащими руками взломал замок, запиравший мелкосетчатую дверцу-решётку. Забрался в тесную коробку с печной трубой, захлопнул решётку, закрепил на ней проволокой покрывало и забился в угол. Места было так мало, что вытяни ногу – и дотронешься до противоположной стенки.

Среди запасов – несколько спичек и огарок свечи, но Далька побоялся, что свет привлечёт внимание. Лучше сидеть в темноте, надеясь, что лёгкого тепла от трубы для чувства защищённости хватит. Была бы Сольга в углу напротив – как было бы проще.

Авось пронесёт…

Когда заныли ноги и стало невмоготу, Далька чуть размялся и рискнул выглянуть, откинув край покрывала.

Небо плескалось красным. А над крышами планировали страшные белые тени, с едва слышным свистом пикируя куда-то вниз к мостовым.

Далька отпрянул. Если заметят или почуют, навалятся всем скопом так, что никакая решётка не выдержит, и выпьют всю душу.

Всего ничего просидел, а уже затекает мокрая от пота спина. Скоро в дрожь от холода бросит, особенно если подумаешь, что снаружи творится. Да что представлять – сам увидел. Отец бы сейчас подбодрил или рассказал страшилку. Такую, от которой смеёшься только, не задумываясь, как жутко может быть от неба. Но отца нет.

Далька попытался отвлечься. Представил, что его план сработает. Как будет смотреть на него Сольга, зная, что он справился. В одиночку справился. Как улыбнётся мать, когда брат сделает первые шаги. Сам. Как раскланяется лекарь и скажет, что больше нет нужды в его услугах. И можно будет посмеяться над рваным небом, подарившим спасение.

Через час-два, когда Далька, ёжась от холода, задремал, пошёл мелкий дождь. Далька очнулся и чуть не заплакал – соль в воде растворяется, и попробуй потом хоть что-нибудь собрать.

Вдруг что-то мягкое и холодное коснулось щиколотки. Далька одёрнул ногу и закричал.

Покрывало, тяжелевшее от воды, зашевелилось, будто от порывов ветра. Но из-за просачивающейся снаружи подсветки было понятно, что его нашли. Белая тень где-то рядом и смогла дотронуться до Дальки через отпугивающий алюминий решётки.

Животное чувство опасности сжало голову. Если бы не узость дымохода, Далька нырнул бы в трубу. И плевать, что можно убиться и никто его не вытащит.

Далька, хрипло дыша, забарахтался в коробке, пытаясь отдалиться от трепещущего покрывала. Стукнулся затылком о потолок. Ударился коленом о трубу. Швырнул в дверцу мешок, стал в голос молиться. И только спустя некоторое время понял, что ткань на решётке больше не белеет, а единственный свет излучает пара крупных кусков соли.

Когда зазвонил утренний колокол, Далька выскочил из убежища и рванул к люку.

Лишь бы никто не заметил.

Люк противно скрипел. Захлопнув его и чуть не упав, Далька соскочил с лестницы на площадку и бросился наощупь вниз по ступенькам. Но где-то снизу уже гремели подкованные сапоги гвардии солесборщиков.

Сообразив, что люк остался незапертым, Далька, спотыкаясь, вернулся, вскарабкался, защёлкнул замок и снова скатился на площадку. Ничего лучше не придумал, чем улечься на холодный бетон и сделать вид, что просыпается.

– Подъём. Кто такой? – в бок легонько пнули. Фонарь гвардейцев, начинённый солью, светил ярко и направленно.

– Ж-дешний я. Брат умирает. Подкиньте соли, инаш-че никак, – Далька потёр глаза и попытался захныкать, давясь слюнями. – Отец рыбачил. Полгода как не вернулся.

Главный, судя по нашивкам – капитан, схватил Дальку за шиворот и кивнул второму. Тот споро выпотрошил мешок и ощупал куртку. Виновато развёл руками. А Далька жмурился от ужаса.

– Был на крыше?

– Да как же, господин. Я ж-ш не дурак.

Главный хмыкнул в обвислые усы.

– Вали домой. Ещё раз увижу…

Далька подхватил мешок, торопливо собрал в него вещи, какие нашёл в полумраке, – никто фонарём-то не подсветил, получил пинок и кинулся вниз. Хорошо, что гвардейцы не приметили переброшенное через перила мокрое покрывало.

– Ну дайте соли!

– П-шёл, я сказал!

На своём этаже Далька приоткрыл дверь и аккуратно зашёл в квартиру. Думал, что мать ещё спит. Но тяжёлое полотенце настигло с порога, хлестанув по щеке и выбив изо рта два куска такой сладкой соли.

Неширокий переулок, где снимали квартиру после того, как заболел брат, был проходным, и сапожник Пульга держал будку прямо у подъезда.

Несмотря на выходной день, ранние прохожие вовсю спешили по делам. Но среди них одни торопились в церковь, другие – на рынок. Таким не до мыслей о чистоте и блеске обуви.

Первым клиентом оказался гвардеец. Подошёл, расслабленно зевнул и улыбнулся, обнажая крепкие жёлтые зубы. Видно, утренний урожай соли удался на славу, несмотря на ночной дождь. Ходили разные слухи, сколько получают в гвардии, но порядка десятой части собранной добычи им точно доставалось.

Далька не поднимал голову, потому что признал усатого капитана. Макал щётки в баночки и ловко надраивал выставленный на стенд сапог. Потом второй. Закончив с ваксой, обвязал на кулаках тряпку и стал полировать твёрдую кожу.

Когда Далька потянулся за оплатой, гвардеец придирчиво покрутил сапогами, будто пытаясь найти дефект. Удовлетворившись, подмигнул, показал кукиш и пошёл прочь.

Далька подскочил и вбежал в будку к Пульге, задыхаясь от такой наглости.

– Стой! Всё нормально, – старый сапожник криво усмехнулся и поставил подклеенную туфлю на полку, заваленную готовыми заказами. Глянул в окошко на удаляющегося капитана и осторожно потрогал синяк на скуле. – Сядь-ка.

Опешивший Далька опустился на табурет, сложив на коленях испачканные руки. Боязливо глянул в синие, всё знающие глаза старика. Тот помолчал, покусал нижнюю губу и, наконец, сказал:

– Видишь ли, Даля. Этот гвардеец сегодня утром зачищал крышу. И если бы не замечательный сбор… Да, он мне похвастался, когда меня… В общем, если бы не столько соли… Короче – одна из решёток была открыта. Такие дела. Вот и договорились пока, что забудет… Ну, иди, работай.

Второй удар нанёс лекарь. Далька с замиранием ждал, когда же он выйдет из подъезда, и тревожно поглядывал на распахнутые ставни на третьем этаже. Первая порция соли вроде бы растормошила брата. Он утром радостно смеялся, щеки раскраснелись, даже ел сам, сидя на подушках. А ревущая мать прижимала Дальку и машинально приглаживала его непослушные вихры. Седины у неё, похоже, за ночь прибавилось.

Лекарь наконец-то вышел, натянул плохонькую шляпу, встряхнул потёртый саквояж. Не хотел он смотреть на Дальку, но всё же повернулся и покачал головой:

– Мало, мальчик, мало. Это только перебиться.

До обеда всё было как в тумане. Плыли мимо радующиеся выходному прохожие, стучали по мостовому булыжнику сапоги-ботинки-туфли. Проносились экипажи с крикливыми возницами. Щебетала обосновавшаяся рядом торговка, призывая покупать картошку. Умолкала только, когда пересчитывала вырученные мелкие соляные таблетки. Уличная какофония сливалась в единую звенящую кашу. И не было никому дела до услуг понурого чистильщика обуви.

Домой на обед отлучиться не удалось. Мать сама вынесла миску с похлёбкой, сунула ложку, деревянной ладонью потрепала по плечу и, не сказав ни слова, пошла обратно. Даже не поздоровалась с вышедшим перекурить сапожником. Но и он смолчал. И исчез куда-то.

– Ну что, мастер, готов поработать?

Далька поднял голову, сбрасывая оцепенение. Перед ним стоял высокий мужчина. Солевой рыбак. Посечённое лицо, кожаная чёрная куртка с вышитым значком гильдии, штаны со множеством карманов, крепкие ботинки с алюминиевой каймой. Далька обернулся. У будки одобрительно кивал вернувшийся сапожник, о чём-то беседовавший с встревоженной Сольгой.

Сжатая до упора стартовая пружина распрямилась и выбросила рыбацкий челнок в расщелину рваного неба. За толстыми стёклами засвистел рассекаемый воздух. Дальку вдавило в дощатый пол. Заложило уши.

Челнок легко прошил слой облаков, выскочил навстречу кровавой луне, на четверть заслоняющей солнце, и потерял скорость.

Рыбак дёрнул за рычаг, челнок болтнуло, и где-то сверху раскрылся парашют.

– Вставай, бедолага, времени в обрез!

Далька поднялся и ещё раз недоверчиво проверил, крепко ли держит пристёгнутая к поручню плавательная верёвка. Потряс закружившейся головой. Бросил взгляд наружу. За стеклом надвигалось багровое море облаков.

Как только вошли в блёкло-красный туман, рыбак натянул защитные очки, надел повязку на рот и сунул второй комплект Дальке. Повозился с механизмами, выдвигающими ящики-солесборники, выбросил внешнюю сетку для крупного улова и приготовил пику.

– Ну, паря, держись!

Откупорив овальную дверь, через которую пополз едкий солёный воздух, рыбак вытолкнул Дальку и вывалился из челнока следом.

Забарахтавшись, Далька не сразу поверил, что парит. Успокоился. Раскинул руки. Покрутился туда-сюда. Огляделся. Если приловчиться, можно несколькими гребками далеко уйти от обшитого алюминием челнока.

– Без глупостей!

Быстро приближались к первому соляному поясу. Видимость ухудшилась. Обдувая колкими крошками, заныл слабый ветер. Стали попадаться хрупкие кристаллы. Далька жадно пытался поймать их и запихать в карманы. Но соль рассыпалась в мелкий песок, который растает, пока доберёшься до дома.

Рыбак парил где-то рядом. Он-то опытный. Высматривает, наверное, звезду, чтобы упрятать её в висящую под челноком сеть. Эх, если бы не смерть отца, податься бы и Дальке в гильдию, чтобы когда-нибудь стать таким же мастером.

Во втором поясе воздух ощутимо поплотнел и стал суше. Непривычно, до зуда стянуло кожу. Померещились первые призраки. Далька втянул шею. Где-то самым краешком сознания он ещё верил, что всё обойдётся. Но рыбак, намекая, что нужно собраться, подтолкнул пикой в спину.

Первая тень мелькнула справа. Далька лягнулся окованным ботинком и сжал кулаки с кастетами. Началось.

В тумане проявились ещё две. Метнулись, осыпая крупными каменьями, и растаяли.

– Не зевай, – рыбак споро ловил куски соли и швырял их в зевы солесборников. –Атака!

Шею обожгло холодом. Отмахнувшись, Далька попал кастетом во что-то упругое и ледяное. Показалось, что тень взвизгнула. Обдало градом соли. Тут же кто-то подрубил колени. Далька зажмурился и замахал руками и ногами во все стороны, надеясь, что твари отстанут.

– Даля, Даля, Далька… – сиплый голос ворвался в пространство, заставив парня замереть.

– Отец?!

– Даля, Далька… – полупрозрачная тень выросла из тумана. Жуткая. Застыла на расстоянии. Лишь подобие головы слегка завибрировало, будто тварь принюхивалась. Вокруг неё крупными сгустками парила соль.

Тень потянулась ближе.

– Не шевелись, – прошептал рыбак чуть ли не в самое ухо.

– Соль, Даля, соль…

За тенью, поблёскивая неровной кристаллической поверхностью, плавала светящаяся звезда. А тварь медленно приближалась, пытаясь принять человеческие очертания и вытягивая нечто, похожее на руку.

– Не смей, – жарко зашептал рыбак. – Это не отец. Это нелюдь. Она гипнотизирует тебя. Она съест твою душу. Скажи ей, чтобы отдала звезду. Быстрее! Мы же падаем!

Далька икнул от страха и пролепетал:

– Отдай соль.

– Держи-и…

Звезда качнулась и, обогнув тварь, поплыла к рыбаку. Тот ухватился за неё и потащил к челноку. А Далька остался один, не в силах отвести взгляда от тускнеющего отцовского силуэта. И зачарованно снимал кастеты.

Пальцы, коснувшиеся тени, пронзила жгучая боль. Тварь ухватила руку и притянула к себе. В лицо пахнуло морозом. Но Далька не верил, не чувствовал сковавшего онемения. Хотелось только одного – разглядеть живого отца.

– Идиот!

Алюминиевая пика проткнула льдистую бесцветную глазницу, и тень рассыпалась.

Рыбак подхватил Дальку, мощными гребком добрался до челнока и затолкал в него обмякшее тело. Залез сам, спешно захлопнул дверь и задвинул засов. Затем подрагивающими пальцами отвинтил колпачок на фляжке и влил парню в рот разведённый спирт. Далька закашлялся, отплёвываясь, и попытался сесть.

– Не обморозился?

– Я нормально, нормально…

– Смотри мне.

Рыбак покачал головой и взялся за управление.

Далька с трудом привстал, чтобы наблюдать посадку. Голова гудела, от спирта во рту набиралась едва сглатываемая солёная слюна. Хотелось прилечь, но он в первый раз в жизни мог увидеть свой город с такой высоты. И лучше смотреть на него, чем вспоминать, что случилось минуты назад.

Внизу показался нижний слой рваного неба. Затем челнок вынырнул из красноватых облаков и набрал скорость. Их отнесло далеко от стартового полигона, и рыбак что есть силы качал рулевые меха, ругаясь на ветер.

А Далька улыбался, рассматривая компактные городские домики с будто подстриженными крышами, на которых росли коробки дымоходов. Вон прорезь главной улицы. Ратуша. Вон обнесённая колючей проволокой фабрика, куда сдаётся добытая соль. Там её перетирают в порошок, чтобы удобрять поля, изготавливают таблетки-монеты, варят лекарства и заправляют лампы. В общем, самое главное место на свете. Вон старый пруд, вон дорога в столицу. Вон и полигон, на котором в стартовых гнёздах застыли рыбацкие челноки. Ждут полёта.

А та мелкая подвижная точка – Сольга. Бегает по полигону и машет. Далька помахал в ответ. Кисть правой руки едва слушалась.

– Переживаешь, что он его убил?

– Нельзя убить мёртвого, – Далька устало вздохнул и скосил взгляд на Сольгу.

Они лежали на крыше, ожидая наступления тёмного вечера. Где-то под ними, на третьем этаже, Далькина мать срочно собирала брата в больницу. Полученных от рыбака трёх обёрнутых в непроницаемую ткань брикетов соли должно было хватить на полный курс лечения. Или хотя бы на серьёзную передышку.

Сам рыбак, рассчитавшись с таможней, проводил Дальку с Сольгой домой, чтобы не ограбили, и получил от матери сполна – та кричала и даже замахнулась на него, когда услышала про успешную рыбалку без защитных костюмов. Хорошо, что сапожник её успокоил. А Далька убежал на крышу.

– Сольга, я просто не знаю. Но я чувствовал, что это отец.

– Постарайся забыть, – Сольга привстала и ткнула Дальку в бок. – Это был гипноз. Наши души уходят на небо и перерождаются в тени. И тени нападают на нас, пока луна хоть краешком закрывает солнце. Но они уже не мы. Не люди.

– Вот и рыбак так говорит. Все так говорят.

– Если они помнят нас, то зачем нападают? Зачем отец напал на тебя? Он же напал? Это ересь и враки, что они ещё что-то чувствуют.

– Сольга, я был наживкой. Успешной наживкой, потому что рыбак с Пульгой поняли, что тень отца меня видит. Различает. Это же редкость, удача!

Сольга не дала договорить:

– А почему тогда нужно выждать после смерти кого-то из родни, чтобы летать на небо? Почему в солевые рыбаки идут только те, у кого смерть в роду забылась? Всё просто. Печать недавней потери притягивает тени. Они её чуют. Им проще гипнотизировать именно таких! Как ты. И приманивать солью. Ты страшно рисковал. И нисколечко они не помогают. Если бы помогали, то сбрасывали бы нам звёзды с неба.

Сольга, улыбаясь, показала язык.

– А если они не могут?

– Ага, убивать могут, а помочь – нет. За-ме-ча-тель-но!

Далька решил больше не спорить. Какой смысл, когда обмороженная рука почти не подчиняется, а покалывающие ледяные искры уже добрались до ключицы? Тем более что Сольга, такая красивая и уверенная в правоте, впервые сжимала Далькину ладонь. Холодную и непослушную.

– Знаешь, я утром могу проспать. Мать-то в больнице с братом будет. Ты разбуди меня, пожалуйста. Дверь не закрою.

– Конечно… Далька, ты извини меня, что вчера не пошла с тобой… Ты будешь ещё летать?

Далька посмотрел на рваное небо в тягучих сизых разводах. Потом на живущую будущим Сольгу.

– Не знаю.

Далька помог спуститься брату и матери, поймал на главной улице редкий в такой час экипаж. Затащил в кабинку тяжёлый чемодан. Заранее заплатив извозчику, постоял, перекачиваясь с пяток на носки и обратно, держа руки в карманах и наблюдая, как экипаж растворяется в темноте, увозя родных в больницу.

Поздно уже. Надо ложиться спать.

Дома Далька бесцельно побродил по комнате. Посидел. Приоткрыл окно и закрепил раму шваброй, чтобы оставался зазор. Сдвинул ставни, надеясь, что щели с улицы не будет не видно. Стража-то бдительная. Но лампу решил не тушить – поставил её у лежанки. Забрался под одеяло.

Холодно. Мороз уже добрался до лёгкого, отчего иногда при вдохе приходилось всхлипывать. Ещё и стылый воздух льётся из окна, стелясь по полу.

Хочется молиться, но слов нет. Только сжимаются зубы.

Хочется зареветь, но страшно, что из глаз посыплются ледышки.

Хочется верить, что не исчезнет память. Что сбросишь звезду прямо матери. Или Сольге. Хотя бы по кусочкам. Отец, отдавший свою, уже никому не поможет.

Холодно.

Дрожит огонёк солевой лампы. Ему тоже холодно…

Тусклая тень медленно просочилась в оконную щель. На пол упало несколько светящихся кусков соли. Один рассыпался.

Тень подползла к лежанке, на которой укрылся одеялом мальчик. Спит. Непослушные вихры размётаны во все стороны. Бледный. Едва уловимое дыхание.

Рядом с затухающей лампой лежит нечёткая побуревшая фотография. Если присмотреться – мужчина, женщина и два мальчика. Счастливые. Тут же – картонка, на которой будто непослушной рукой нацарапано: «Помоги, если можешь». А сверху на картонке – алюминиевый крестик со шнурком.

– Соль, Даля, соль… Мало… Принёс-с…

Тень потянулась, чтобы поцеловать Дальку в лоб. И застыла, заметив, что плотно сжатые губы мальчика отдают синевой.