Прости меня вечность

Пролог

Они пришли снова. Слух о «покинутых сокровищах» оказался живее всех, кого я отправил в ущелье за последние десятилетия. Я наблюдал из тени, как они, эти двуногие клоны жадности и глупости, подходят к моим воротам. Их вожак, весь из себя бородатый и шрамоватый, кричал что-то о гостеприимстве, но его глаза, алчные и бегающие, выдали истинную цель. Они всегда одинаковы.

Я разрешил им войти. Почему? Потому что мой замок – не просто жилище. Это фильтр. Ловушка для душ, которые мир и так бы скоро изверг за свою испорченность. Я лишь ускоряю процесс. Экономлю вселенной время.

Они вошли, и сразу же их маски «уставших путников» упали. Запахло потом, дешевым железом и той самой нечистотой, что исходит от существ, видящих смысл в блеске металла. Они уставились на серебряные кубки и канделябры, их пальцы чесались.

Я вышел к ним. Они вздрогнули, но не от страха, а от удивления. Я видел, как в голове атамана молнией пронеслась мысль: «Одинокий аристократ? Легкая добыча».

– Усталые путники, отдохните, – сказал я. Пустые слова, ритуал, не более. Их жадность уже все решила.

И они принялись за свое. Как обезьяны, хватая со стола все, что плохо лежит. Их вожак, совал в мешок мой хлебный нож с перламутровой ручкой. Жалкое зрелище. В их глазах не было ни благодарности, ни осознания опасности. Лишь животный восторг наживы.

И тогда я начал. Не из ярости. Не из голода. Из долга. Из скуки. Из отвращения к этой бесконечной пьесе, что разыгрывается у меня на глазах вот уже восьмой век.

Они пытались сопротивляться. Их клинки взметнулись – медленные, неуклюжие, лишенные истинной силы. Я двигался между ними, как ветер. Один. Хруст кости. Падение. Другой. Тихий хрип. Еще одно тело на камнях. Это даже не танец. Это процедура. Уборка.

Атаман умер с серебряным кубком в руке. Его последним выражением лица была не боль, а недоумение: почему его сила не сработала? Он так и не понял, что против настоящей силы его грубая мощь – ничто.

Последний, тот, что помоложе, по имени Фарэк, смотрел на меня с животным ужасом. Он что-то прошептал. «Пожалуйста». Слово, лишенное смысла для таких, как он. Для таких, как мы оба. Мои клыки впились в его глотку, и поток его воспоминаний хлынул в меня: темные переулки, грабежи, крики жертв… Ничего нового. Ничего чистого. Обычная грязь человеческого существования.

Я отшвырнул его опустошенную оболочку. Призрачные слуги уже ждали, чтобы утащить этот мусор к обрыву. Я подошел к окну и наблюдал, как тело Фарэка летит вниз, чтобы присоединиться к белеющей пирамиде из его предшественников.

Ни удовлетворения, ни печали. Лишь тяжелая, как эти горы, усталость. Очередной день. Очередная партия скверны, отправленная в небытие. Я повернулся и растворился в тенях своего замка. В вечной тишине, где меня ждало лишь одно – ожидание следующей партии недостойных душ.

Так протекала моя вечность. Пока однажды в мою дверь не постучалась не скверна, а нечто совершенно иное. Но до этого был еще не один век беспросветной тьмы.

Глава 1.

Зимний свет, бледный и жидкий, едва пробивался сквозь высокие стрельчатые окна поместья Олдридж. Он скользил по темному полированному дереву, играл бликами на хрустальных люстрах и ложился холодными бликами на паркет, по которому бесшумно скользила Селения.

Ее окружало богатство, о котором многие в округе могли только мечтать: гобелены на стенах, портреты надменных предков в золоченых рамах, воздух, пропахший воском и едва уловимым ароматом увядающих в зимних садах цветов. Но для Селении это богатство давно превратилось в изощренную тюрьму. Каждая вещь здесь была молчаливым стражем, напоминанием о долге, о положении, о железной воле ее отца, лорда Кассиана Олдриджа.

Селения стояла перед одним из окон, глядя на заснеженные поля, уходящие к темной полосе леса. Ее пальцы нервно теребили складки простого, но качественного платья из белого, нежного бархата. Сегодняшний вечер должен был стать особым. Отец предупредил ее без лишних эмоций, как обычно сообщает о смене погоды: «К ужину будет сэр Калеб Харроу. Прояви благоразумие».

Благоразумие. Это слово означало – улыбайся, кивай, не спорь и помни, что твое счастье – разменная монета в игре под названием «выгодная партия».

– Дочь моя, ты готова? – Голос лорда Кассиана прозвучал за ее спиной. Он вошел в гостиную, величественный и холодный, как мраморный монумент. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по ней. – Харроу человек влиятельный. Его поместье граничит с нашими землями. Этот союз укрепит наш дом.

– Я понимаю, отец, – тихо ответила Селения, не поворачиваясь. Она все еще надеялась увидеть в его глазах хоть каплю отеческой нежности, а не расчетливый блеск торговца.

– Понимание – это хорошо. А послушание – лучше. Не разочаруй меня.

Слова повисли в воздухе ледяным приговором.

Прибытие сэра Калеба не предвещало ничего хорошего. Он вошел в зал не как гость, а как захватчик. Его тяжелые сапоги гулко стучали по паркету, а широкие плечи, казалось, оттесняли даже воздух. Он был крупным, грубоватым мужчиной с лицом, на котором привычка к безнаказанности оставила отпечаток жестокости. Его глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, с первого же мгновения принялись ощупывать Селению, задерживаясь на линии шеи, изгибе талии. В этом взгляде не было ни капли восхищения – только голодное, собственническое любопытство.

За ужином Калеб говорил громко, перебивая лорда Кассиана, хвастаясь своими охотничьими трофеями и новыми приобретениями. Он обращался к Селении свысока, называя ее диковинной птичкой и хрупкой фарфоровой куколкой.

– Женщина должна быть покорной, лорд Олдридж, – провозгласил он, отхлебывая вино. – Тихая, плодовитая и знающая свое место. Я уверен, ваша дочь соответствует этим… стандартам.

Селения чувствовала, как по ее спине бегут мурашки. Каждое его слово было пощечиной. Она ловила на себе взгляд отца – тот молчаливо приказывал ей терпеть, сидеть с опущенными глазами и улыбаться.

В какой-то момент Калеб, подвыпив, протянул руку через стол и грубо взял ее за подбородок, заставив поднять лицо.

– Да, черты красивые. Бледненькая. Лишь слишком худощавая, но это исправимо. Деревенский воздух и моя забота добавят ей красок, – он усмехнулся, и его пальцы, шершавые и горячие, впились в ее кожу.

–больше ешь, мне не нужна та кто не сможет понести мне наследника—грубый смех Калеба заполнил весь зал

А я почувствовала лишь отвращение, отец продавал меня словно кобылу и я знала что после замужества меня ждет тюрьма где я буду рожать детей во всем слушая мужа.

Селения вырвалась, вскочив с места. Ее стул с грохотом упал на пол.

– Прошу прощения, мне нехорошо, – выдохнула она и, не глядя ни на кого, побежала прочь из столовой.

Она побежала в свои покои, сердце бешенно колотилось. Упав на огромную мягкую кровать, Селения тихо заплакала, казалось прошло около 2 часов и уже наступила полночь. Как внезапно дверь в ее комнату отворилась без стука. На пороге стоял Калеб. От него пахло дорогим вином и самоуверенностью.

– Я пришел проведать свою невесту, – произнес он, шагнув внутрь и бегло оглядев убранство комнаты. Его взгляд снова вернулся к ней, медленный и оценивающий. – Уединиться, так сказать.

Селения отпрянула к камину, схватившись за спинку кресла.

– Сэр Калеб, это неприлично! Мы не женаты. Пожалуйста, оставьте меня.

– Скоро будем, – он усмехнулся и быстрым, неожиданным для своего телосложения движением оказался рядом. Его рука грубо обвила ее талию, а другая схватила за подбородок. – А пока можно и поцеловаться на счастье.

Его дыхание, горячее и спертое, обожгло ее лицо. Бездумно, повинуясь инстинкту, Селения рванулась, и ее свободная рука со всей силы хлестнула его по щеке. Звук удара прозвучал негромко, но отчетливо в тишине комнаты.

Калеб отступил на шаг. На его лице не было злости, лишь презрительная усмешка. Он медленно провел пальцами по покрасневшей щеке.

– Ого… Дикая. Я это люблю. – Его голос стал тихим и опасным. – Ладно, уступлю твоим жеманным правилам. Но запомни, девочка: после свадьбы я возьму тебя. И не раз. Ты будешь моей женой в полном смысле этого слова, хочешь ты того или нет.

Он повернулся и на прощание бросил взгляд, полным безраздельного права собственности.

– Спи сладко, моя невеста.

Дверь закрылась. Селения стояла, дрожа всем телом, как в лихорадке. Щеки пылали от унижения, а по спине полз леденящий холод. Его слова висели в воздухе не угрозой, а констатацией факта. Он не спрашивал, он сообщал. «Возьму тебя». Это звучало так же, как «забью оленя на охоте» или «куплю новую лошадь».

Жизнь с этим человеком будет не просто несчастьем. Она будет насилием. Ежедневным, методичным уничтожением ее воли, ее души.

После свадьбы она больше не сможет сопротивляться и избегать его.

Ледышка, сформировавшаяся у нее в груди за ужином, окончательно затвердела, превратившись в решимость. Страх перед неизвестностью леса вдруг померк перед лицом совершенно конкретного, осязаемого ужаса, который ждал ее здесь, в этих стенах.

—Нужно рассказать отцу, он поймет всё и отменит этот брак. – Подобрав подол платья я спустилась вниз и постучала в кабинет отца.

Лорд Кассиан Олдридж сидел за столом перебирая бумаги, бесстрастный и суровый, словно высеченный из зимнего гранита.

– Калеб рассказал мне о твоей… несдержанности, – начал он, не двигаясь с места. Его голос был ровным, лишенным каких-либо эмоций. – Удар по лицу будущего мужа, Селения. Это недостойно леди нашего дома.

– Отец, – голос ее дрогнул, но она заставила себя говорить, ухватившись за последнюю соломинку надежды. – Он вошел без спроса! Он хотел… он пытался меня поцеловать! Он говорил ужасные вещи! Ты не представляешь, каков он на самом деле!

– Он – мужчина с аппетитами, – холодно парировал лорд Кассиан. – И скоро он получит на них законное право. Твоя обязанность – принять это.

– Нет! Я умоляю тебя! – Селения подбежала к нему, упав на колени и схватив его холодную руку. Слезы, которых она стыдилась, но не могла сдержать, потекли по ее лицу. – Пожалуйста, не отдавай меня за него. Он жестокий, грубый человек! Он сломает меня! Я буду несчастна всю жизнь!

Она смотрела на него, ища в его глазах хоть искру сочувствия, хоть тень отцовской любви. Но видела лишь непробиваемую стену.

Лорд Кассиан медленно, с некоторым отвращением, высвободил свою руку из ее пальцев.

– Счастье— это привилегия для простолюдинов, дочь моя. Наш долг – благополучие рода. Союз с Харроу укрепит наши земли, увеличит наше влияние. Это полезный и необходимый союз. Для тебя это будет лучше. Ты будешь женой влиятельного человека, в почете и достатке.

– Какой почет, какое благополучие, если я буду каждую ночь бояться собственного мужа?! – воскликнула она в отчаянии.

– Ты привыкнешь, – прозвучал окончательный, бесповоротный вердикт. – И перестанешь говорить эти детские глупости. Свадьба состоится через неделю. Я советую тебе провести это время в размышлениях о своем долге.

—а теперь, иди в свою комнату —тон отца был настолько жесткий, что я не смогла больше вымолвить ни слова. Горечь обиды и предательства встала комом в горле.

Селения медленно поднялась с колен. Слезы внезапно высохли. Внутри нее все замерло и опустело. Она вышла за дверь и окончательно поняла. Он не просто не слушает ее. Ему все равно. Ее страх, ее отчаяние, ее будущее – ничто по сравнению с холодной логикой выгоды и статуса. Он не защитник, а тюремщик, продающий ее в рабство под видом «полезного союза».

В этот миг последняя связь, привязывавшая ее к этому дому, к этой жизни, порвалась. Надежды не осталось. Только действие.

Дождавшись, когда в доме воцарится ночная тишина, она действовала быстро и безшумно. Накинув темный, не привлекающий внимания плащ поверх простого платья, она сунула в карман горсть сушеных яблок. Сердце колотилось, но уже не от страха, а от адреналина.

Она прислонилась лбом к ледяному стеклу оранжереи, пытаясь унять дрожь.

И тут она услышала шаги и приглушенные голоса. Это были ее отец и Калеб, вышедшие в соседнюю галерею. Они не видели ее за большими колоннами.

– Не волнуйтесь, лорд Олдридж, – говорил Калеб с неприятной ухмылкой в голосе. – Ее строптивость мне даже нравится. Охоту я люблю. А уж укрощение дикой козы… это доставит особое удовольствие. Через неделю она уже и пикнуть не посмеет. Я научу ее повиновению. В моей постели.

Лорд Кассиан ничего не ответил. Что означало его молчаливое согласие.

Больше не думая о холоде, о темном лесе, она метнулась прочь. Селения выскользнула в зимний сад. Морозный воздух обжег легкие, но был чист и свободен от смрада той трапезы.

Метель встретила ее на пороге. Хлопья снега тут же осыпали ее голову и плечи. Она оглянулась на последний раз на освещенные окна родного дома, который предал ее. И побежала. Бежала в сторону темного, незнакомого леса, не зная, что ждет ее впереди, но точно зная, что позади – верная погибель.

Ее белое лицо было мокрым от слез, которые тут же замерзали на щеках. Но она бежала, потому что однажды сказанная ею отцу фраза оказалась пророческой: ее сердце, ее душа действительно были похожи на диковинную птицу. И теперь эта птица, сломав жемчужные прутья клетки, улетала в ночь, навстречу своей настоящей, пусть и страшной, судьбе.

Глава 2

Холод больше не был просто ощущением; он стал самой ее сутью. Прошло пять, а может, шесть часов с тех пор, как Селения, задыхаясь от страха и боли, променяла жемчужную клетку поместья на ледяную пустоту ночного леса. Сначала адреналин гнал ее вперед, заставляя не чувствовать замерзших ног и хлестающих по лицу веток. Но теперь силы покидали ее. Дыхание стало коротким и прерывистым, а тяжелое, промокшее платье обвисло на ней свинцовой гирей.

Снег заметал тропинки, и она брела наугад, уже не надеясь на спасение, а просто двигаясь вперед, потому что остановиться означало умереть. Мысли путались. Она вспоминала холодные глаза отца, похотливую усмешку Калеба, и эти образы смешивались с воем ветра. —Я замерзну, – пронеслось в голове отчетливо и ясно. – Здесь и закончится моя жизнь.

Отчаявшись, она попыталась пробиться через заросли хвойных деревьев, но под снегом скрывался крутой склон. Нога поскользнулась на обледеневшем корневище. Мир опрокинулся. С криком, который заглотила вьюга, Селения кубарем покатилась вниз, ударяясь о камни и стволы, пока не рухнула на мягкую снежную подушку в небольшой лощине.

Боль пронзила все тело. Она лежала на спине, не в силах пошевелиться, глядя в черное, беззвездное небо, с которого сыпался снег. Это был конец. Она почти смирилась.

И тогда ее взгляд, блуждающий и затуманенный, наткнулся на него.

Сначала она решила, что это мираж, порождение замерзающего сознания. Но нет. На самой вершине мрачного утеса, по другую сторону ущелья, высился Замок. Он был не просто большим; он был порождением самой ночи. Его готические шпили, острые как иглы, впивались в низкое небо, а сложная архитектура из темного, почти черного камня казалась одновременно и пугающей и завораживающей. Это была мощь, сплавленная с готической устремленностью ввысь.

Огромные стрельчатые окна, некоторые из которых были украшены причудливыми каменными узорами, смотрели на мир слепыми, темными глазами. Массивные контрфорсы, словно ребра исполинского зверя, поддерживали стены, поросшие вековым плющом, который сейчас был покрыт инеем и казался серебряным в отсветах снега. К замку вел узкий, арочный мост, перекинутый через пропасть, – единственная связь с внешним миром, выглядевшая зловеще и ненадежно.

Сердце Селении, замершее от холода, вдруг забилось с новой силой – не от радости, а от благоговейного ужаса. Это место дышало древностью, мощью и некой невыразимой печалью. Оно одновременно манило и отталкивало. Но выбора у нее не было. Либо остаться и превратиться в ледяную статую, либо идти к этим темным вратам.

Собрав последние силы, она поднялась и, пошатываясь, побрела к мосту. Переход через пропачу был испытанием; ветер рвался в нее, пытаясь сбросить в черную бездну. Спотыкаясь каждые 15 шагов, Селения чуть ли не падала в пропасть. Наконец, она оказалась перед главным входом. Двери были из черного дуба, массивные и тяжелые, с коваными железными накладками, изображавшими то ли драконьи крылья, то ли сплетение гигантских паутин. Они внушали трепет, но на одной из них висела огромная железная кольцеобразная рукоять.

Селения замерла в нерешительности, но порыв ледяного ветра снова подтолкнул ее. Она изо всех сил потянула за холодное железо. Дверь с тихим, скрипучим вздохом, словно нехотя, поддалась.

Шагнув внутрь, она застыла на пороге. Тепло. Первое, что она ощутила. Не уютное тепло камина, а сухое, затхлое, как в склепе, но оно было спасением. Воздух был густым, пропахшим пылью веков, старого дерева и едва уловимыми, сладковатыми нотами увядших роз.

Внутри было настольно тихо, что ей показалось эта тишина мёртвой.

Перед ней открывался огромный вестибюль с высокими, исчезающими в тенях потолками. Широкая лестница из темного мрамора вела наверх, в кромешную тьму. Стены украшали потускневшие гобелены и портреты в золоченых рамах, но лица на них были бледны и суровы, а их глаза, казалось, с немым укором следили за непрошеной гостьей. В камине, достаточно большом, чтобы стоять в полный рост, не тлело ни уголька.

И – тишина. Гробовая, абсолютная тишина, давящая на уши после завываний бури. Она нарушалась лишь тиканьем каких-то невидимых часов, отмеряющих время в этом забытом богом месте.

Селения стояла, прислонившись к двери, дрожа от холода, страха и невероятного облегчения. Она была спасена от зимней стужи. Но спаслась ли она для чего-то худшего? Этот вопрос повис в тяжелом, неподвижном воздухе замка

Селения, все еще дрожа, сделала робкий шаг вперед. Ее голос, сорвавшийся с губ шепотом, прозвучал невероятно громко в этой абсолютной тишине.

– Здесь есть кто-нибудь?.. Прошу, мне нужна помощь. Я заблудилась.

В ответ лишь эхо ее собственных слов отозвалось от каменных стен и умолкло. Ни шагов, ни голосов. Замок был мертв. И все же, в этом ощущении было что-то странное – не просто заброшенность, а настороженная, наблюдающая пустота. Будто сами стены затаили дыхание.

Подойдя к огромному камину, она попыталась разжечь огонь, но очаг был пуст и холоден, будто им не пользовались сто лет. Отчаявшись, она обернулась, и ее взгляд упал на массивный канделябр, стоящий на столе. На нем была одна-единственная, толстая восковая свеча. Почему-то инстинктивно потянувшись к ней, Селения обнаружила рядом кремень и огниво. Дрожащими от холода пальцами она высекла искру. Пламя вспыхнуло, затрепетало и выпрямилось, отбрасывая на стены нервный, пляшущий круг света.

Она протянула к теплу закоченевшие пальцы, и физическое облегчение было так велико, что она тихо вздохнула. И в этот момент до нее донеслось… музыка. Сначала она подумала, что это шумит в ушах от усталости. Но нет. Это была тихая, меланхоличная мелодия, словно доносящаяся из самых недр замка. То ли старинный клавесин, то ли скрипка – звук был таким призрачным, что его нельзя было определить точно. Но он был невероятно грустным и прекрасным.

И тут с Селиней случилось что-то странное. После всех ужасов этого дня – предательства отца, угроз Калеба, ледяного кошмара леса и страха перед этим мрачным местом – эта музыка стала последней каплей. В ее измученной душе что-то перевернулось. Вместо страха ее вдруг охватила странная, иррациональная легкость. Она была жива. Она была в тепле. И здесь звучала музыка.

Схватив свечу, она подняла ее над головой и сделала первый неуверенный шаг в такт мелодии. Потом другой. И вот она уже медленно кружилась посреди огромного зала, ее тень причудливо повторяла движения на стенах. Она не танцевала какой-то известный танец; это был танец освобождения, танец спасенной души. На ее бледном, исхудавшем лице появилась улыбка – слабая, но самая настоящая. А потом из ее груди вырвался тихий, счастливый смех, эхо которого зазвенело под сводами.

Она была лучом света, случайно упавшим в вечную тьму. И за этим лучом из самой густой тени на втором ярусе галереи наблюдали глаза, которые не видели ничего подобного вот уже несколько столетий.

Дамиан стоял недвижимо, слиясь с мраком. Первым чувством, пронзившим его оцепенение, был голод. Яркий, обжигающий, животный. Аромат живой, молодой крови, такой близкой, пьянил и сводил с ума. Инстинкты, отточенные веками, кричали одним словом: «Убей!». Его пальцы сжались, когти впились в ладони. Один миг – и он утолит свою жажду. Одно мгновение – и этот наглый свет будет погашен, а тело выброшено в ущелье, как и десятки других до нее.

Но… что-то было не так.

Он видел, как в его владения вторгались раньше – охотники за сокровищами, заблудшие путники. Все они падали ниц от страха, плакали, молились. Их страх был пряной приправой к трапезе.

Эта же… эта танцевала. Свеча в ее руке была не факелом, выхватывающим уродливые детали, а светлячком в ночи. Ее улыбка, ее смех – в этом не было ни капли надменности или глупости. Это была чистая, хрустальная радость существа, которое только что стояло на краю гибели и внезапно обрело передышку. В ее движениях была невинность. И отчаянная, щемящая надежда.

«Она не боится, – пронеслось в его сознании, и эта мысль была настолько чужеродной, что заставила замереть. —

Он смотрел, как она кружится, и в его заледеневшем сердце, том самом, что не билось сотни лет, шевельнулось что-то давно забытое. Не жалость. Не любовь. Но… интерес. Любопытство, нашедшего живой цветок в толще вечной мерзлоты.

Убить ее? Это было бы… вандализмом. Как разбить единственную витражную розу в соборе, потому что сквозь нее пробивается луч солнца.

«Кто ты, диковинное создание? – думал он, не сводя с нее пылающего взгляда. Из какой тьмы ты пришла, что моя кажется тебе убежищем?

Голод отступил, уступив место чему-то гораздо более сложному и опасному. Он решил не убивать ее. Не сейчас. Ему захотелось посмотреть. Узнать, как долго этот свет сможет прогонять тень в его королевстве. И не погаснет ли он сам, коснувшись его вечной ночи.

И тогда, сделав бесшумный шаг из тени, он произнес голосом, в котором вековая тоска смешалась с рождающимся интересом:

– Кто осмелился потревожить мой покой?

Голос прозвучал так неожиданно, что Селения вздрогнула и замерла на полпути своего танца, едва не уронив свечу. Она медленно обернулась, и сердце ее на мгновение остановилось.

В луче света, падающего от ее свечи, стоял он. Невероятно высокий мужчина, одетый в черный бархат и шелк, которые сливались с тенями за его спиной. Но не его стать или одежда привлекли ее внимание, а его лицо.

Оно было поразительно красивым, но красота эта была ледяной и неестественной, словно у изваяния, созданного гениальным, но безумным скульптором. Кожа алебастровой бледности, на которой никогда не касалось солнце, оттеняла иссиня-черные волосы, цвета штормовой ночи, были откинуты назад с аристократической безупречностью и собраны в низкий хвост у затылка. Черты – резкие, аристократичные, с высокими скулами и властным подбородком. Но больше всего ее поразили глаза. Глубокие, темные, как сама ночь, они, казалось, вбирали в себя весь свет и не отдавали ничего взамен. В них горел странный внутренний огонь – не живой, а древний, холодный, как свет далеких звезд. В них читались века, мудрость и бездонная, невыразимая печаль.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.