Сквозь боль и тишину 2

Глава 1. Москва

Пять лет спустя

Марина

Пять лет. Ровно столько времени прошло с тех пор, как я сбежала из своего прошлого, оставив там всё: город, школу, могилу лучшей подруги и мужчину, который держал меня за руку, когда мир рушился.

Теперь я – Марина Викторовна Зацепина, учитель истории в престижной московской гимназии. У меня идеальный конспект, безупречная дисциплина в классе, и золотая медаль на дипломе, которую я храню в самом дальнем ящике стола – как напоминание о том, что я выжила. Но не победила.

Каждое утро начинается одинаково: кофе, зеркало, маска. Я смотрю на своё отражение – спокойное, собранное, взрослое – и надеваю её. Маску уверенной, немного строгой, но справедливой учительницы. Никто не видит, как внутри всё ещё живёт та самая девочка, которая бегала за Сергеем по школьному двору, мечтая стать для него «замечательной». Никто не знает, что каждую ночь я просыпаюсь от того, что слышу её голос – Ксюшин. Тихий, как шелест страниц: «Марин, не теряй Сергея…»

Я не потеряла его. Я сама отпустила. Потому что не могла смотреть ему в глаза, зная, что в них может отражаться тот же вопрос: «Почему ты не спасла её?»

Четыре года я была одна. По собственному выбору. Я строила вокруг себя стену из учебников, экзаменов и методических пособий. Любовь? Близость? Доверие? Это было слишком опасно. Каждая попытка подпустить кого-то ближе заканчивалась паникой. Я представляла, как этот человек однажды тоже исчезнет – или я снова не смогу его удержать. И отступала. Всегда отступала.

А потом появился Артём.

Он ворвался в мою жизнь, как ураган – громкий, энергичный, с солнечной улыбкой и руками, привыкшими не к ручкам, а к гантелям и мячам. Бывший спортсмен, получивший травму, которая поставила крест на карьере, и ставший учителем физкультуры. Ирония судьбы: человек, чья жизнь была движением, теперь учит детей бегать, прыгать и побеждать – в зале, а не на стадионе.

Мы познакомились в учительской. Он опоздал на планёрку, влетел с двумя бумажными стаканчиками кофе, один из которых «случайно» протянул мне.

– Ты – новая? Или я просто до сих пор не замечал таких красивых коллег? – спросил он с такой непосредственностью, что я даже не успела нахмуриться.

Я ответила сухо, по делу. Но он не сдался. На следующий день – принёс мне шоколадку «за то, что ты вчера не закатила глаза». На третий – пригласил на кофе после уроков, «просто поболтать». Я отказалась. Он улыбнулся, как будто знал, что я ещё скажу «да».

И знаешь, что самое страшное? Он не напоминал мне Сергея. Совсем. Сергей был тихим огнём – сдержанным, глубоким, с тёмными глазами, в которых читалась целая вселенная. Артём – ярким солнечным зайчиком: открытый, простой, без тайн. И это пугало ещё больше. Потому что с ним не нужно было бороться, не нужно было разгадывать. С ним нужно было просто… быть.

Он начал ходить за мной. Не навязчиво, но настойчиво. Подходил после уроков, спрашивал, как прошёл день. Рассказывал смешные истории про своих «спортсменов» из 7-го «Б». Присылал мемы с котиками, когда видел, что я устала. Он не требовал ничего. Просто был рядом. Тёплый. Настойчивый. Живой.

И однажды, после очередного моего «нет, спасибо, я устала», он не ушёл. Просто посмотрел на меня – прямо, честно, без тени обиды – и сказал:

– Марина, я не прошу тебя любить меня. Я прошу – дай мне шанс быть рядом. Просто рядом. Без условий. Без ожиданий. Я знаю, что у тебя есть боль. Я не хочу её вытравливать. Я хочу… чтобы ты знала – ты не одна.

Я молчала. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. В голове – голос Ксюши: «Дыши. Ещё чуть-чуть. Ты справишься».

И я кивнула.

Просто кивнула.

Это был не «да». Это было «я попробую».

С тех пор прошло три месяца. Мы пьём кофе по утрам. Гуляем по парку по выходным. Он рассказывает мне о своей травме – не с жалостью, а с принятием. Я – молчу о своём прошлом. Он не давит. Просто ждёт.

Иногда, когда он берёт меня за руку, я вздрагиваю. Иногда, когда он смеётся, я ловлю себя на мысли, что тоже улыбаюсь – по-настоящему, не для галочки. Иногда, когда он смотрит на меня, я вижу в его глазах не жалость, не любопытство, а… заботу. Простую, человеческую заботу.

Но по ночам, когда я ложусь в кровать, я всё ещё шепчу одно имя. Его имя.

Сергей.

Артём – это шанс на новую жизнь. На свет. На то, чтобы снова научиться дышать.

Но Сергей… он – моя боль. Моя вина. Моя любовь. Моя тень.

И я не знаю, смогу ли я когда-нибудь отпустить её – даже ради счастья, которое протягивает мне Артём.

Потому что иногда самые тяжёлые оковы – те, которые мы надеваем на себя добровольно. И зовут они – память.

Артем

Меня зовут Артём. И если вы думаете, что я просто «новый парень», пришедший заткнуть дыру в её сердце – вы ошибаетесь. Я не латка. Я – почва. Та самая, на которой можно снова построить дом, даже если старый рухнул до основания.

Я влюбился в неё не сразу. Не с первого взгляда, как в кино. Я влюбился в неё постепенно. Как в человека, который учится дышать после удушья. Я видел, как она смотрит в окно – не на улицу, а сквозь неё. Видел, как её смех иногда обрывается на полуслове, будто она вспомнила что-то, что нельзя произнести вслух. Видел, как она замирает, когда слышит чужой смех, похожий на её смех. На смех её подруги.

Я не спрашивал. Никогда. Я просто был рядом. С кофе по утрам. С глупыми шутками в учительской. С прогулками в парке, где белки действительно грабят друг друга, как бандиты. Я не пытался «вылечить» её. Я просто дал ей право быть. Быть грустной. Быть молчаливой. Быть напуганной. Быть… живой.

Я чувствую к ней уважение. Да, именно так. Не страсть. Не одержимость. А глубокое, тихое уважение к её силе. Она выжила. Она прошла через ад – потерю лучшей подруги, бегство от прошлого, одиночество – и не сломалась. Она научилась улыбаться. По-настоящему. Не для галочки. А для себя. И это – самое красивое, что я когда-либо видел.

Я чувствую… нежность. Не ту, что проявляется в цветах и конфетах. А ту, что в молчании. В том, как я укрываю её пледом, когда она засыпает на диване с книгой. В том, как я молча ставлю чашку чая рядом с ней, когда она погружена в работу. В том, как я держу её за руку, когда мы идём по улице – не потому что боюсь потерять, а потому что хочу, чтобы она чувствовала – я здесь. Рядом. Всегда.

Я чувствую… страх. Да, я боюсь. Боюсь, что однажды она посмотрит на меня и скажет: «Спасибо, Артём, ты был моим спасательным кругом. Но теперь я научилась плавать. Мне не нужен круг». Боюсь, что её прошлое вернётся – в лице Сергея, в лице воспоминаний – и я окажусь лишним. Не потому что она плохая. А потому что любовь – она не выбирает по заслугам. Она выбирает по сердцу. И её сердце… оно до сих пор принадлежит ему.

Но знаете что? Даже этот страх – он не заставляет меня бежать. Он заставляет меня бороться. Бороться за неё. За нас. За то тихое, настоящее счастье, которое мы построили вместе.

Почему я с ней?

Потому что я люблю её. Не как «ту, которую нужно спасти». А как – Марину. С её упрямством, с её болью, с её тихим смехом, который появляется всё чаще. Я люблю её за то, что она сильная. За то, что она выжила. За то, что она – здесь. Со мной.

Сергей

Она просто исчезла.

Не было прощального письма, залитого слезами. Не было последнего поцелуя, горького и прощального. Не было даже холодного «до свидания» по телефону. Просто – пустота. Однажды вечером мы лежали рядом, её голова на моей груди, её пальцы перебирали пуговицы моей рубашки, а я рассказывал ей о том, как мечтаю отвезти её в Крым, когда всё уляжется. А на следующее утро – тишина. Глухая, всепоглощающая, как вакуум.

Я проснулся один. Её подушки – холодные. Её запах – уже выветривался из комнаты. На тумбочке – только стакан воды и книжка, которую она оставила, как будто это была единственная вещь, связывающая её с этим городом. С нами. Со мной.

Первые дни я думал – это шок. Реакция на Ксюшу. На ту, чья смерть разорвала все наши жизни, как бумажный кораблик в шторм. Я думал, ей нужно время. Пространство. Воздух, в котором не пахнет болью и виной. Я ждал. Каждый вечер приходил к её дому. Сидел на скамейке напротив. Смотрел на окно, за которым когда-то горел свет. Я звонил. Сначала десять раз подряд. Потом – раз в час. Потом – раз в день. «Абонент временно недоступен». Потом – «Абонент не существует». Я писал. Сначала длинные, отчаянные письма. Потом – короткие: «Марина, я здесь. Жду». Потом – просто: «Жду».

Никакого ответа. Никакого эха.

Я ходил к Диме. Он сидел в пустой квартире, смотрел в стену и пил кофе из её любимой кружки. Он не знал, куда она делась. Он просто сказал: «Она сказала, что ей нужно уехать. Надолго. Или навсегда. Я не стал спрашивать. У неё и так всё внутри трещит».

Я ходил к Алевтине Степановне. Она смотрела на меня с той же болью, что и я – болью человека, который потерял не просто ученицу, а частичку своего сердца.

– Она попросила перевести документы в Москву, – сказала она тихо. – Сказала, что больше не может здесь жить. Что каждый камень, каждый звук, каждый запах – это напоминание. О Ксюше.

Прошла неделя. Месяц. Полгода. Я всё ещё ждал. Я перестал ходить на работу в школу. Не мог больше смотреть в те классы, где она сидела за партой, где я впервые понял, что влюбляюсь в свою ученицу. Где она смотрела на меня с такой любовью, что мне хотелось упасть на колени и поклясться, что я никогда её не подведу.

Я снимал квартиру в том же районе, где её дом. Ходил в тот же магазин. Сидел в том же кафе. Будто надеялся, что однажды она просто войдёт. С улыбкой. С чемоданом. И скажет: «Ну что, Сергей, соскучился?»

Но она не приходила.

Я стал тенью. Работал репетитором. Читал книги. Смотрел фильмы, которые она любила. Я жил её прошлым, потому что у меня не было будущего без неё.

Лена говорила: «Отпусти. Она ушла. Значит, так надо». Но как отпустить то, что стало частью тебя? Как отпустить воздух, которым ты дышишь? Марина – это был мой воздух. Мой свет. Моя безумная, непредсказуемая, храбрая девочка, которая бросила вызов всему миру, чтобы быть со мной. И я… я не смог её удержать. Не смог защитить от её собственной боли.

Я люблю её. Не как «бывшую». Не как «ту, которая предала». Я люблю её как Марину. С её смехом, который звучал, как колокольчики. С её глазами, в которых горел огонь, когда она спорила. С её упрямством, которое сводило меня с ума. С её нежностью, которую она прятала под маской сарказма. Я люблю её за то, что она была настоящей. За то, что она любила – без остатка, без страха, без оглядки. Даже когда это было запрещено. Даже когда это было опасно. Даже когда это разрушало её.

Она ушла – и унесла с собой меня. Того Сергея, который верил, что любовь может победить всё. Даже правила. Даже смерть. Даже время.

Теперь я живу в тишине. В тишине, которая наполнена её голосом. Её смехом. Её шепотом: «Не отпускай, Серёж».

Я не знаю, где она. Учится ли. Живёт ли. Счастлива ли – с кем-то другим. Иногда мне хочется найти её. Просто посмотреть – жива ли. Целая ли. Но потом я останавливаю себя. Зачем? Чтобы услышать, что я – прошлое? Что она «спаслась»? Что для неё я – груз, от которого она освободилась?

Самое страшное – я до сих пор люблю её. Не как «бывшую». Не как «ту, что предала». А как – Марину. С её безумными глазами, с её привычкой прятать слёзы за улыбкой, с её шёпотом «не отпускай», когда ей было страшно. Я люблю ту, которой больше нет. И, наверное, всегда буду. Потому что некоторые люди – не проходят. Они – остаются. Даже если ушли. Даже если предали. Даже если не сказали «прости».

Ксюша ушла – и забрала с собой свет.

А Марина ушла – и забрала с собой меня.

Того, кто ещё верил… что любовь – это навсегда.

Даже когда всё рушится.

Иногда, по ночам, я ловлю себя на мысли, что смотрю в небо. И шепчу: «Ты там, Марин? Ты слышишь меня? Я всё ещё здесь. Я всё ещё жду. Я всё ещё люблю».

И где-то, вдалеке, я чувствую – она слышит. Она знает. Она помнит.

Потому что любовь, как наша, не умирает. Она просто… замирает. Ждёт. Ждёт, когда боль утихнет. Когда страхи отступят. Когда мы снова станем достаточно сильными, чтобы найти друг друга.

И я верю. Я верю, что этот день настанет. Потому что Марина – она не из тех, кто сдаётся. Она из тех, кто сжигает мосты, чтобы потом построить новые. Крепче. Надёжнее. Настоящие.

Елена

Она ушла – не просто из города, не просто из школы. Она ушла из его жизни. Из Сергея. И оставила после себя не пустоту – нет, пустота была бы проще. Она оставила руины. Осколки человека, которого я когда-то знала, которого любила, за которым бросила всё – Москву, карьеру, себя прежнюю.

Я смотрю на него сейчас, сидящего у окна в нашей общей квартире. Он не пьёт. Не кричит. Не разбивает вещи. Он просто… существует. Сидит, уставившись в одну точку, и дышит. Его глаза – пустые. Как будто кто-то выключил свет внутри. А ведь когда-то в них горел огонь – от страсти, от гнева, от жизни. Теперь – только пепел.

«Серёж, поешь хоть что-нибудь, – говорю я мягко, ставя перед ним тарелку с супом. – Ты весь день ничего не ел».

Он медленно поворачивает голову. Смотрит на меня – и я вижу: он не видит. Видит сквозь. Видит ту, которой здесь нет.

– Не хочу, – бормочет он и снова отворачивается к окну.

Это больнее, чем крик. Больнее, чем слезы. Потому что крик можно обнять, слезы – вытереть. А как обнять пустоту? Как вытереть тишину?

Я ушла на кухню, прислонилась спиной к холодильнику и закрыла глаза. В груди – тяжесть, как будто камень. Я злюсь. Злюсь на Марину за то, что она сбежала, как трусиха, не сказав ни слова, не оставив даже записки. Злюсь на Сергея за то, что он позволил ей так с собой поступить. И злюсь на себя – за то, что всё ещё здесь. За то, что всё ещё люблю его. За то, что готова собирать эти осколки, даже зная, что порежусь.

Первый «кусочек» я нашла случайно.

Это был его старый кожаный блокнот – тот, в который он записывал планы уроков, мысли, цитаты. Я нашла его, когда убиралась в его кабинете. Он валялся в дальнем ящике стола, под стопкой старых журналов. Я хотела просто отложить его в сторону, но что-то заставило открыть.

На первой странице – его почерк, уверенный, чёткий: «Цели на год: 1. Получить постоянное место в школе. 2. Начать писать диссертацию. 3. Поехать с Леной в Крым».

Я улыбнулась грустно. Крым… Мы так и не поехали. А потом… потом появилась она.

Я листала дальше. Планы уроков, списки литературы, наброски конспектов. И вдруг – на полях, мелким, почти нервным почерком, совсем не похожим на его обычный, было написано: «М. смеялась сегодня на уроке. Как же я люблю этот звук».

Моё сердце сжалось. Я хотела захлопнуть блокнот, выбросить его, сжечь. Но не смогла. Я продолжила листать.

«Опять прогуливает географию. Глупая девчонка. Хочет меня довести?»

«Сегодня на набережной… Она смотрела на звёзды. Говорила о чём-то… Я не слушал. Смотрел на неё.»

«Лена права. Я смотрю на неё влюбленно. Чёрт.»

Последняя фраза была подчёркнута так сильно, что ручка продавила бумагу.

Я закрыла блокнот. Руки дрожали. Это было больно. Невыносимо больно. Читать его признания, адресованные не мне. Видеть, как он постепенно терял себя, влюбляясь в свою ученицу.

Но в этой боли была и… надежда. Потому что если он мог так писать – значит, он ещё чувствовал. Значит, внутри этого молчаливого призрака, сидящего у окна, ещё живёт человек. Человек, способный любить, страдать, мечтать. Даже если сейчас он этого не помнит.

Я положила блокнот обратно в ящик. Но не на дно. Я положила его сверху. Чтобы он его увидел. Чтобы вспомнил. Что он – не только боль и потеря. Он – ещё и эти слова. Эти чувства. Эта жизнь.

Это был мой первый шаг. Мой первый «кусочек». Я не стала его клеить, не стала пытаться вернуть всё как было. Я просто… нашла его. И положила на видное место. Как маяк. Как напоминание: «Ты ещё здесь. Ты ещё можешь чувствовать».

Второй «кусочек» я нашла в его машине.

Он перестал ездить на ней. Машина стояла во дворе, покрываясь пылью и листьями. Я взяла ключи и села за руль. Хотела просто проветрить салон, может, протереть пыль. Но, открыв бардачок, увидела там старую кассету. Не CD, не флешку – именно кассету. С наклейкой, на которой детской рукой было написано: «Лето. Дима + Серёга».

Я вставила её в магнитофон. Раздалась потрескивающая, искажённая музыка – что-то из их школьных лет, рок-н-ролл, гитары, и два мальчишеских голоса, орущих в такт. Я услышала смех. Его смех. Молодой, звонкий, беззаботный. Тот смех, который я не слышала уже… я даже не помню когда.

Я выключила музыку. Сидела в тишине, сжимая эту кассету в руках. Это был его смех. Его юность. Его дружба. Его жизнь до.

На следующий день я помыла машину. Начисто. Вытерла каждую пылинку. И поставила кассету обратно в бардачок. На самое видное место.

Когда он впервые за неделю вышел из дома, он прошёл мимо машины, не глядя. Потом остановился. Вернулся. Открыл бардачок. Взял кассету в руки. Долго смотрел на неё. Потом сел в машину. Я наблюдала за ним из окна. Он не включал двигатель. Просто сидел. Держал кассету. И… улыбнулся. Совсем чуть-чуть. Едва заметно. Но это была его улыбка. Та, которую я так любила.

Он не поехал никуда. Просто сидел там полчаса. Потом вышел, аккуратно положил кассету обратно и захлопнул бардачок.

Это был второй «кусочек». Воспоминание. Его прошлое, которое всё ещё принадлежало ему. Которое никто не мог у него отнять, даже Марина.

Собрать человека по кусочкам – это не значит склеить его обратно. Это значит – напомнить ему, кто он есть. Показать ему, что он – не только та боль, которую ему причинили. Он – это его смех, его мечты, его дружба, его любовь ко мне, которая, может, и потускнела, но не исчезла. Он – это всё, что было до и всё, что может быть после.

Я не знаю, удастся ли мне. Я не знаю, захочет ли он, чтобы я это делала. Но я буду искать эти осколки. Буду находить их в старых книгах, в забытых песнях, в его полустиранных футболках, которые всё ещё пахнут им. Я буду собирать их, один за другим, и класть перед ним. Не навязывая. Не требуя. Просто… напоминая.

Потому что я люблю его. Не идеального. Не счастливого. А этого – сломленного, молчаливого, потерянного. Я люблю его. И я не брошу его в руинах. Я буду копать. Буду искать. Буду собирать.

Пусть это займёт годы. Пусть я порежу себе руки об эти острые края. Пусть сердце будет болеть с каждым найденным осколком.

Я соберу его. По кусочкам. Из пепла и пыли.

Потому что он – мой Сергей. И я не отдам его ни боли, ни тишине, ни воспоминаниям о той, что сбежала.

Он – мой. И я верну его себе. Даже если для этого мне придётся заново вылепить его из того, что осталось.

Глава 2. Возвращение

Сергей

Время шло. Оно не лечило. Оно просто укладывало боль слоями, как пыль на старые фотографии. Я перестал ждать. Перестал звонить. Перестал смотреть в небо, надеясь, что она ответит на мой шёпот. Я просто… жил. Как мог.

Я женился на Лене. Не из любви. Не из страсти. А из вины. Глубокой, всепоглощающей вины. Она собрала меня по осколкам, когда я был никем. А я… я использовал её тепло, её заботу, как лекарство от своей боли. Я знал, что не люблю её, как должен любить жену. Но я не мог смотреть ей в глаза и говорить: «Спасибо, теперь я здоров, можешь идти». Я женился, чтобы отдать долг. Чтобы быть «нормальным». Но внутри… внутри я предавал её каждый день, вспоминая Марину. И эта вина была тяжелее одиночества. Из желания быть нормальным. Иметь семью. Утром – кофе на двоих. Вечером – разговоры о работе, о погоде, о том, что купить в магазине. Быть как все. Быть тем, кем меня видели другие: надёжным, спокойным, взрослым. Учителем. Мужем. Человеком без прошлого.

Свадьба была тихой. Без фейерверков, без слёз радости. Лена улыбалась – красиво, как на обложке журнала. Её родители плакали от счастья. Мои – смотрели с тихой грустью, будто понимали: их сын отдаёт не сердце, а оболочку. Я стоял рядом с ней, держал её руку и думал о Марине. О том, как она смеялась, запрокинув голову. О том, как её глаза вспыхивали, когда она спорила. О том, как она шептала мне «не отпускай» – и я не отпускал. Пока она сама не исчезла.

Лена знала. Она всегда знала. Она не была дурой. Она видела, как я вздрагиваю, когда слышу имя «Марина». Как замолкаю, когда в классе заходит разговор о Москве. Как иногда, по ночам, я встаю и выхожу на балкон – смотрю в темноту, будто там, за горизонтом, она всё ещё ждёт.

Она не ревновала. Не устраивала сцен. Просто говорила: «Ты выбрал меня, Сергей. Значит, я должна быть для тебя достаточной». И я кивал. Потому что не мог сказать правду: «Ты – не она. Ты – тень. Ты – спасение от одиночества, но не от боли».

Мы купили квартиру. Небольшую, уютную. С двумя спальнями – на всякий случай, говорила Лена. На случай, если решим завести детей. Я молчал. Дети? С кем? С женщиной, которую я не люблю? Ребёнок, который будет смотреть на меня глазами, похожими на её, но не её? Нет. Это было бы предательством. Предательством той любви, которая всё ещё жила внутри меня – тихо, но упорно, как пламя в закрытой печи.

Лена стала хорошей женой. Готовила вкусно. Убирала без напоминаний. Поддерживала на родительских собраниях, когда я уставал от школьной суеты. Она была идеальной. Совершенной. И в этом была вся трагедия. Потому что идеальное – скучно. Идеальное – не щемит сердце. Идеальное – не заставляет сходить с ума.

Я стал хорошим мужем. Верным. Внимательным. Я дарил ей цветы на дни рождения. Вёз в отпуск – на море, в горы, куда она хотела. Я слушал её рассказы о работе, о подругах, о сериалах. Я улыбался в нужные моменты. Целовал в лоб перед сном. Но внутри… внутри было пусто. Как в той комнате, где когда-то жила Марина. Пусто и холодно.

Иногда, по ночам, я ловил себя на мысли: «А что, если она вернётся?» Что я скажу? Что сделаю? Признаюсь Лене? Убегу? Брошу всё? Или… сделаю вид, что ничего не было? Что она – просто прошлое, которое не имеет права на настоящее?

Я не знал ответа. Потому что не знал, смогу ли снова смотреть в её глаза. После всего. После того, как я женился на другой. После того, как предал ту единственную любовь, которая когда-либо имела для меня значение.

Елена

Он стоял у окна, в белоснежном костюме, который я подбирала три месяца. Его волосы были аккуратно уложены, подбородок чисто выбрит. Он выглядел… идеально. И абсолютно чужим.

Свадьба. Наша свадьба.

Гости смеялись, танцевали, пили шампанское. В воздухе витал запах цветов, дорогих духов и счастья – чужого, навязанного, как декорации в театре. Я улыбалась. Улыбалась так широко, что щеки сводило судорогой. Я целовала его в губы, когда фотограф кричал «Еще разочек!», и чувствовала, как его губы холодны, как мрамор.

Я вернула его. Собрала по кусочкам. По осколкам воспоминаний, по случайным улыбкам, по ночным кошмарам, которые он перестал скрывать. Я вытащила его из ямы, в которую он упал после того, как она – Марина – исчезла, как дым. Я держала его за руку, когда он плакал, не стесняясь, впервые за много лет. Я варила ему суп, когда он не мог есть, и сидела рядом, когда он молчал часами.

И вот – результат. Кольцо на моем пальце. Его фамилия в моем паспорте. Праздник в нашу честь.

Но внутри – пустота. Холодная, липкая, как туман в болоте.

Я смотрела на него, на Сергея, и видела не мужа. Видела призрак. Призрак того, кого я любила. Того, кто когда-то смеялся так громко, что задыхался, кто спорил со мной до хрипоты о политике, кто танцевал со мной на кухне под дурацкую попсу.

Теперь он вежлив. Спокоен. Благодарен.

Благодарен.

Это слово резало меня острее любого ножа. Он благодарен мне за то, что я не бросила его. За то, что я «спасла» его. Но любви… любви в его глазах нет. Там – только тень. Тень той, другой. Той, что ушла и оставила после себя не пепел, а вечную, незаживающую рану.

Я подошла к нему, взяла его руку. Она была теплой, но безжизненной, как рука манекена.

– Потанцуем? – спросила я, стараясь, чтобы голос звучал легко, игриво.

Он посмотрел на меня. Его глаза – серые, глубокие, как омут. В них мелькнула тень чего-то – может, вины, может, усталости.

– Конечно, Лен, – сказал он и повел меня на танцпол.

Оркестр играл медленную, сентиментальную мелодию. Он обнял меня, прижал к себе. Я чувствовала биение его сердца – ровное, спокойное. Не то, что должно биться у жениха в день свадьбы. Не то, что билось у него, когда он смотрел на нее.

Я закрыла глаза, прижалась щекой к его плечу. Пахло дорогим одеколоном, которым его наверняка обрызгала его мама. Не его запахом. Не тем, что был раньше – смесью кофе, старых книг и чего-то своего, неповторимого.