Наследник проклятой крови

Пролог

Кто я? Этот вопрос жжёт меня изнутри с тех пор, как я впервые осознал, что не вписываюсь ни в один из миров.

Я – Кирилл Кросс, в чьих жилах течёт кровь трёх сущностей: древней ведьмы Миленды Бошам, короля тёмных фейри Райдера и Лилит – последняя оказалась там не по праву рождения, а вследствие жестоких обрядов, проведённых фанатиками над моей матерью, когда она была на шестом месяце беременности.

Всё началось задолго до моего рождения. Моя мать, Миленда Бошам, была похищена фанатиками Лилит на шестом месяце беременности. Они искали женщину с древней магической кровью, чтобы провести тёмный ритуал – обряд, призванный воплотить сущность Лилит в живом существе.

В заброшенном храме, окружённом символами богини, они приступили к церемонии смешения крови. Используя зелья, усиливающие магический потенциал плода, и проводя обряды возлияния эссенции Лилит, фанатики пытались создать идеального наследника богини. Они брали пробы моей крови через амниотическую пункцию, фиксировали каждую реакцию – толчки в момент призывов, всплески энергии, аномальную активность.

Записи тех дней сохранились в их архивах. Я читал их позже:

«Объект 7‑Б (Миленда Б.). Срок: 6 месяцев. Плод реагирует на эманации Лилит: 3 сильных толчка при возлиянии сущности».

«Анализ пробы: подтверждение гибридной структуры. Неожиданное включение фейрской ДНК. Непредсказуемая стабильность».

Они хотели идеального наследника. Получили гибрид – меня.

Фанатики не знали о моём отце‑фейри. Для них мать была лишь сосудом, инструментом для воплощения воли Лилит. Но слияние трёх кровей – ведьмы, фейри и богини – превратило их расчётливый ритуал в неуправляемый эксперимент.

Когда я появился на свет, стало ясно: обряд дал не тот результат, на который рассчитывали его участники. Кровь Лилит, сплетённая с магией двух древних родов, породила силу, выходящую за рамки их понимания. Попытки воспроизвести процесс на других беременных неизменно заканчивались смертельным исходом. Я остался единственным «успешным» образцом – и одновременно главной неудачей тех, кто затеял этот эксперимент.

Хотя отчим Джонатан формально принял меня – дал фамилию, крышу над головой, подобие семьи, – между нами всегда существовала невидимая пропасть. Его родные сыновья, Арчер и Уилл (плод союза Джонатана и Миленды), были воплощением традиций: они с достоинством несли бремя наследников древнего рода стражей. Я же, напротив, становился всё большей загадкой – существом, которое окружающие то изучали с научным интересом, то пытались стереть с лица земли.

Моя мать так и не смогла увидеть во мне сына. В её глазах я был живым свидетельством позора – результатом чудовищного ритуала, проведённого над ней в храме Лилит. Миленда Бошам, древняя ведьма рода Бошам, вознамерилась любой ценой изгнать из меня чуждую сущность, будто это могло вернуть ей утраченную чистоту и покой.

Её дом превратился в место обрядов и заклинаний. Она ткала вокруг меня паутину защитных чар: серебряные нити оплетали мою кроватку, руны покрывали стены, а воздух пропитался горьким дымом благовоний. Каждое утро начиналось с омовений травяными настоями, от которых кожа горела и шелушилась. Она верила: боль очищает, а страдание изгоняет тьму.

Мать избегала смотреть мне в глаза, словно боялась прочесть там правду, которую не хотела признавать. Её прикосновения стали редкими и механическими – только когда требовалось накормить или переодеть. Голос звучал холодно, без единой ноты тепла. Я чувствовал: для неё я уже не был ребёнком, а лишь сосудом, который нужно очистить от скверны.

– Это не мой сын, – шептала она, накладывая новые проклятия.

Она экспериментировала с зельями, подмешивая в пищу экстракты редких растений. Проводила ночные ритуалы, взывая к предкам рода Бошам, надеясь, что их сила вытеснит из меня кровь Лилит. Обереги её рода постоянно были при мне – тяжёлые, холодные, они давили на кожу, будто пытались впечататься в плоть.

В потайном дневнике она скрупулёзно записывала каждое изменение: температуру, сны, случайные вспышки света вокруг меня. Собирала образцы моих волос, ногтей, крови – анализировала, искала признаки того, что её методы работают. Но время шло, а я становился только сильнее. Мои способности пробуждались, а отблески Лилит в моей ауре лишь ярче разгорались.

Постепенно в её взгляде появилась новая решимость – холодная, безжалостная.

– Ты – ошибка, – звучало в её взгляде, когда она подливала яд в мой чай.

Она начала давать мне зелья, от которых тело слабело, а сознание затуманивалось. Проводила ритуалы, высасывающие жизненную энергию. Её заклинания становились всё темнее, а шёпоты – всё отчаяннее.

Я понимал: она больше не пытается меня спасти. Она пытается уничтожить. Потому что в её мире существо, в котором смешалась кровь ведьмы, фейри и богини, не имело права на жизнь. Даже если это её собственное дитя.

Когда отец, Райдер, узнал, что сотворили фанатики с моей матерью и каким существом я появился на свет, он не дрогнул. В его взгляде не было ни отвращения, ни страха – лишь холодная, упрямая решимость. Он не стал отрицать мою природу, не попытался стереть её, как это делала мать. Напротив, он признал во мне сына – и взялся научить меня жить с тем, что во мне есть.

Сначала он вырвал меня из‑под власти матери, из её дома, пропитанного дымом благовоний и эхом проклятий. Но спасение не обернулось безоблачной жизнью: Райдер понимал, что сила, пробуждающаяся во мне, опасна – и для меня самого, и для окружающих. Потому его путь был не в отрицании, а в обуздании.

Он начал с испытаний. Без лишних слов, без утешений – только чёткие задания, жёсткие рамки, беспощадная правда. Он подвергал меня ударам магических плетений, заставляя учиться гасить вспышки силы до того, как они вырвутся наружу. Ставил меня в потоки стихий – воздуха, земли, тьмы – и требовал удерживать равновесие, чувствуя границы каждой, не позволяя им поглотить моё сознание. Я стоял в круге, где смешивались противоборствующие энергии, и должен был не поддаваться ни панике, ни боли – только воле.

Затем он перешёл к обучению. Он научил меня слушать голоса внутри себя: где моё собственное сознание, где отголоски Лилит, где зов фейрской крови. Он показал, как возводить внутренние барьеры – не из проклятий, а из собственной воли, запечатывая всплески чуждой силы. Он передал мне знания о природе фейри: об иллюзиях, о тенях, о том, как управлять воздухом и светом, чтобы не разрушать, а направлять.

Он не прятал меня. Напротив – выводил в мир, где я мог наблюдать за другими магами, за простыми людьми, за природой. Он говорил:

– Ты не ошибка. Ты – равновесие. Даже если его пока нет, ты можешь его создать.

Иногда он брал меня в заброшенные места – в древние рощи, к камням, хранящим память веков, – и там мы проводили часы в молчании, пока я учился слышать не только хаос внутри себя, но и тишину вокруг. Это было его способом научить меня различать: где заканчивается я и начинается чужая сила.

Он редко говорил о матери. Но когда я спрашивал, отвечал коротко:

– Она боится того, чего не понимает. Я – понимаю

Его методы были жёсткими, порой болезненными, но в них не было ненависти. Он не пытался уничтожить часть меня – он пытался сделать так, чтобы все части могли существовать вместе. Чтобы я не стал ни рабом Лилит, ни жертвой её крови, ни чудовищем, которого нужно истребить.

Он не обещал мне лёгкого пути – и в этом была его правда. Вместо утешений и лживой надежды он дал мне нечто куда более ценное: твёрдую веру в то, что я – не ошибка, не чудовище, не случайность, а существо, имеющее право на существование. Он показал, что во мне нет ничего неизлечимого, ничего, что нельзя было бы превратить в силу.

С его помощью я обрёл инструменты, позволяющие управлять той бурей, что бушевала внутри: научился распознавать голоса разных сущностей, возводить внутренние барьеры, направлять потоки стихий, а не поддаваться их хаосу. Шаг за шагом я осваивал искусство слышать себя – не как набор противоречивых начал, а как цельного человека, способного владеть собственной природой.

И самое главное – он подарил мне право быть тем, кем я могу стать, а не тем, кого из меня пытались вылепить фанатики, мать или обстоятельства. Он не стремился переделать меня, стереть часть моей природы. Напротив – учил собирать себя воедино, превращать противоречивые начала в цельность, видеть в каждом элементе моей крови не угрозу, а ресурс.

Благодаря ему я понял: моя уникальность – не проклятие, а возможность, которую я сам вправе определить. Моя суть – не приговор, вынесенный фанатиками, не клеймо, не ошибка природы, а поле для созидания. Я могу не просто существовать, балансируя на грани, но и осознанно формировать себя, опираясь на всё, что во мне есть.

В этом была его любовь – не в ласке и не в словах, а в готовности видеть меня целиком и научить жить с самим собой. Не убегать от своей природы, не бороться с ней в отчаянии, а принять, понять и направить.

Позже, изучая архивы фанатиков, я наткнулся на холодный, бесстрастный отчёт о собственной природе. Сухие цифры и лаконичные формулировки будто пытались уложить мою сущность в жёсткие рамки:

Кровь Лилит: 63 %. Остаток: смесь фейрской и ведьмовской линий. Нестабильность: высокая. Прогноз: либо саморазрушение, либо трансценденция».

Эти строки могли сломить, если бы не отцовское учение. Фанатики видели лишь процентное соотношение, угрозу, потенциальную катастрофу. Для них я был формулой, экспериментом, статистической аномалией. Но отец научил меня читать эту запись иначе: 63 % – не приговор, а часть моего потенциала. Нестабильность – не слабость, а пространство для роста. А прогноз – не предсказание, а вызов, на который я вправе ответить собственным выбором.

Я больше не тот, кого можно определить цифрами. Я – тот, кто решает, как распорядиться тем, что дано. И в этом – моя свобода.

В десять лет мой дар стража пробудился. Это было как взрыв света внутри – внезапный, ослепляющий, необратимый.

Высший Совет увидел во мне загадку, которую нужно изучить. Отцу же я стал ещё большей угрозой.

– Ты не контролируешь это, – сказал он, глядя на мои дрожащие руки, из которых вырывались искры.

– Но я научусь, – ответил я.

Восемь лет я жил между мирами. Тренировался с братьями, но знал, что не принадлежу ни к одному из них.

Арчер – безупречный, как клинок. Он верил в кодекс, в долг, в порядок. Его путь был ясен. Для него мир делился на чёрное и белое, на правильное и неправильное. Он двигался по жизни с холодной точностью, никогда не сомневаясь в своих решениях. В его присутствии я чувствовал себя хаотичным пятном на идеально выглаженной ткани порядка.

Уилл – вундеркинд, ранний пробудившийся дар. Он смотрел на меня с любопытством, но без осуждения. Возможно, он единственный, кто видел во мне человека, а не эксперимент, не угрозу, не аномалию. Его взгляд всегда будто говорил: «Ты не один». Он не пытался меня исправить или изучить – просто принимал.

А я… я видел только тьму. И свет. И бесконечную борьбу между ними.

Каждый день становился испытанием. Я учился направлять потоки энергии, но они то и дело вырывались из‑под контроля – то ослепительная вспышка, то внезапная волна тьмы, от которой гасли свечи. Мои сны были полны голосов: шёпот Лилит переплетался с напевами фейрской крови, а ведьмовская суть пыталась навести порядок в этом хаосе.

Отец наблюдал. Не помогал – лишь оценивал. Его глаза, холодные и проницательные, фиксировали каждую ошибку, каждое мгновение слабости. Он не верил, что я смогу совладать с собой. Для него я оставался бомбой замедленного действия – потенциально опасной, непредсказуемой, ненужной.

Но я не сдавался.

Я вставал после каждого падения. Учился дышать сквозь вспышки энергии. Запоминал паттерны: как тьма сгущается перед всплеском силы, как свет пульсирует в ладонях, предупреждая о прорыве. Я создавал внутренние карты своего существа – лабиринты сознания, где каждая сущность занимала своё место.

Со временем я начал замечать закономерности. Кровь Лилит давала мощь, но требовала жертвы – она жаждала выхода, стремилась поглотить. Фейрская линия дарила гибкость, способность обходить острые углы, видеть скрытые пути. Ведьмовская кровь приносила структуру, умение выстраивать барьеры, держать оборону.

Это было похоже на дирижирование оркестром, где каждый инструмент норовит играть свою мелодию. Но постепенно я научился слышать гармонию в какофонии.

Однажды, во время тренировки, я впервые удержал всплеск силы – не подавил, не загнал вглубь, а направил. Свет и тьма переплелись в моих руках, образовав сияющий вихрь, который не рвался наружу, а подчинялся моей воле.

Арчер нахмурился, не скрывая недоверия. Уилл улыбнулся – впервые искренне, с восхищением. А отец… отец просто отвернулся. В его взгляде я прочёл то, что он никогда не скажет вслух: «Ты становишься тем, кого нельзя игнорировать».

И тогда я понял: моя сила – не в том, чтобы быть как они. Она – в способности объединить то, что они считают несовместимым. В праве быть собой – не ошибкой природы, не угрозой, не загадкой, а стражем, который держит баланс между светом и тьмой.

Это осознание стало поворотной точкой. Я перестал бороться с собой и начал сотрудничать со своими сущностями. Вместо того чтобы гасить вспышки Лилит, я научился направлять их как оружие. Вместо того чтобы подавлять фейрскую изворотливость, я превратил её в инструмент для обхода защитных барьеров. Ведьмовская дисциплина стала каркасом, удерживающим всё воедино.

Я больше не был аномалией, которую нужно изучать или уничтожать. Я был стражем – тем, кто способен стоять на границе миров, не позволяя ни одному из них поглотить другой. Моя нестабильность стала моей силой: именно она позволяла мне видеть то, чего не видят другие, чувствовать то, что скрыто от обычных стражей.

И когда Высший Совет вновь вызвал меня для «изучения», я вошёл в зал не как объект исследования, а как равный. Мои руки больше не дрожали. Свет и тьма спокойно перетекали под кожей, готовые по первому зову превратиться в щит или меч.

– Вы хотели изучить загадку? – спросил я, глядя в их настороженные глаза. – Теперь вам придётся научиться с ней сотрудничать. Потому что я больше не буду тем, кого вы пытаетесь определить. Я – страж. И это моя истина.

В восемнадцать лет я впервые отправился на боевое задание – вместе с Арчером и Уиллом. Нам поручили разобраться с аномальной магической активностью в заброшенном складе на окраине города: дроны‑разведчики зафиксировали пульсирующий энергетический сигнал, а потом связь с районом внезапно оборвалась.

Путь через сумеречный лес занял почти сутки. Деревья стояли так густо, что даже дневной свет едва пробивался сквозь кроны. Звуки казались приглушёнными, словно мир здесь дышал через вату. Уилл освещал дорогу пульсирующим огненным шаром – пламя дрожало, отбрасывая неровные блики на стволы. Арчер шёл следом, внимательно осматривая каждый поворот, каждую подозрительную трещину в земле. Я замыкал строй, чувствуя, как внутри нарастает странное напряжение – не страх, а узнавание. Что‑то в этом лесу отзывалось во мне, будто далёкий зов. Когда мы вышли к заброшенному складу, солнце уже касалось горизонта. Здание выглядело безобидно: ржавые ворота, разбитые окна, поросшие мхом стены. Но стоило подойти ближе, как воздух сгустился, стал тяжёлым, пропитанным запахом горелой плоти и металла. Дверь скрипнула, поддаваясь без усилия, – будто ждала нас.

Когда мы вышли к складу, солнце уже касалось горизонта. Здание выглядело безобидно: ржавые ворота, разбитые окна, стены, поросшие мхом. Но стоило подойти ближе, как воздух сгустился, стал тяжёлым, пропитанным запахом горелой плоти и металла. Дверь скрипнула, поддаваясь без усилия, – будто ждала нас.

Внутри царил хаос: опрокинутые стеллажи, разбросанные ящики, пятна, похожие на высохшую кровь. Но главное – пять алтарей, выстроенных по кругу. Каждый был сделан из разного материала: камень, дерево, металл, кость, стекло. На каждом – символы, выжженные или вырезанные, сплетающиеся в узор, от которого рябило в глазах. Линии перетекали одна в другую, образуя спираль, втягивающую взгляд в центр.

– Это их работа, – Арчер сжал рукоять энергетического клинка, лицо оставалось каменным. Он уже просчитывал маршруты отхода, возможные ловушки, слабые места противника. В нём не было ни тени сомнения – только холодная готовность действовать по уставу.

– Мы должны остановить это, – сказал Уилл. Его ладони вспыхнули, но на этот раз не огнём, а холодным плазменным свечением. В его голосе звучала не ярость, а решимость.

А я чувствовал иное. Тьма внутри меня шептала. Она узнавала эти знаки, тянулась к ним, обещая силу, если я позволю ей взять верх. Я сжал кулаки, заставляя её отступить. Не сейчас. Не здесь.

– Но кто остановит нас? – подумал я, и этот вопрос эхом отозвался в сознании, смешиваясь с шёпотом символов.

Первый удар пришёл из тени. Фигуры в чёрных плащах выскользнули из‑за стеллажей, их движения были неестественно плавными, почти танцующими. Они не атаковали сразу – лишь кружили, шепча заклинания, от которых воздух трещал, а свет шара Уилла начал мерцать.

Арчер бросился вперёд. Его клинок вспыхнул голубым разрядом, рассекая первого противника с точностью хирурга. Он двигался как механизм: каждый шаг, каждый взмах – расчёт, без эмоций, без лишних движений.

Уилл ответил плазменными вихрями. Его ладони извергали сгустки энергии, превращая пространство в калейдоскоп света и тени. Он не защищался – он атаковал, превращая каждый шаг в танец разрушения.

А я… я стоял в центре.

Тьма внутри меня рвалась наружу. Я чувствовал, как она ищет выход, как хочет слиться с энергией алтарей. Но вместо того чтобы поддаться, я направил её. Выпустил тонкий поток, который оплёл одного из культистов, лишив его возможности двигаться. Затем – второй всплеск, третий. Я не сражался как они – я управлял хаосом. Моя сила не была плазмой или клинком: она была переходом. Я чувствовал, где свет встречается с тьмой, где энергия замирает перед прорывом, и использовал это.

Когда последний противник пал, мы начали осматривать помещение. Арчер методично разрушал алтари: его клинок вонзался в камень, дерево, металл – каждый удар был точным, лишённым эмоций. Уилл нейтрализовал остаточные энергетические следы, его ладони излучали чистый белый свет.

А я замер перед центральным символом – кругом, в который были вписаны все пять элементов. Линии сплетались в узор, который я узнал. Это был не просто ритуал – это была карта.

Я провёл пальцем по гравировке, и тьма внутри меня откликнулась. Я увидел сеть: точки, соединённые линиями, расходящиеся по городу, по стране, по миру. Каждый алтарь был узлом, каждый символ – ключом. Они не просто поклонялись тьме – они направляли её, создавали каналы, через которые она просачивалась в наш мир.

И самое страшное – я понял, что некоторые из этих узлов находились там, где их не должно быть. В местах, охраняемых стражами. В местах, куда Высший совет должен был заглянуть.

– Они знают, – прошептал я. – Они всё знают.

Через три дня меня вызвали в Зал Зеркал. Семь фигур в алых мантиях сидели неподвижно, их лица растворялись в тенях, отбрасываемых высокими светильниками. В центре, на возвышении, восседал Лукас Астралис – владыка всех сверхъестественных миров, тот, чьё слово было законом для всех рас и орденов. Его взгляд, холодный и проницательный, скользил по мне, словно оценивал каждую мысль.

– Ты проявил незаурядные способности, – произнёс Лукас. Его голос звучал ровно, без эмоций, но в нём ощущалась весомость тысячелетней власти. – Мы готовы присвоить тебе ранг и обеспечить полный доступ к ресурсам Совета. В знак признания твоих талантов тебе будет нанесена метка стража на внутреннюю сторону кисти. Ты заслуживаешь этого.

Я стоял перед ними, чувствуя ледяной покой. Всё, что я видел в руинах, всё, что ощущал в этих стенах, сложилось в единую картину.

– Вы знаете, что это было не просто логово культистов, – сказал я прямо, глядя в глаза Лукасу. – Вы знаете о сети. О узлах. О тех, кто стоит за этим.

Молчание. Один из членов Совета нервно поправил перчатку. Лукас Астралис не дрогнул – лишь слегка наклонил голову, словно изучал редкий экземпляр.

– Мы знаем достаточно, чтобы поддерживать баланс, – холодно ответил он. – Это и есть защита мира.

– Баланс? Или контроль? – мой вопрос повис в воздухе, как лезвие, готовое упасть.

В зале повисла тяжёлая тишина. Я видел, как пальцы членов Совета сжимают подлокотники кресел. Они не ожидали вызова – особенно от восемнадцатилетнего новичка, ещё не успевшего получить официальный статус.

На следующий день я явился на церемонию посвящения. Зал сиял: хрустальные панели отражали свет, голографические символы кружились в воздухе, создавая иллюзию торжественности. Арчер и Уилл стояли в первых рядах, их глаза светились гордостью за меня. Они верили, что сегодня я стану одним из них – полноценным участником системы.

Когда Лукас поднял ритуальный кристалл, чтобы нанести метку на внутреннюю сторону моей кисти, я отступил на шаг. Звук моих подошв по полированному полу прозвучал как удар молота.

– Я отказываюсь от статуса и доступа, – мои слова разнеслись по залу, отражаясь от стен. – Я не могу служить системе, которая борется с симптомами, но не трогает корень зла. Я не буду закрывать глаза на то, что вижу. Я не смогу клясться в верности тем, кто знает больше, чем говорит.

Уилл шагнул вперёд:

– Ты сошёл с ума? Мы – стражи! Мы поддерживаем баланс!

– А кто поддержит баланс, когда те, кто должен его охранять, сами его нарушают? – я произнёс тихо, но каждый в этом зале услышал.

Члены Совета замерли. Арчер шагнул к возвышению, где сидел Лукас, и его голос, обычно сдержанный и чёткий, зазвенел от едва сдерживаемого гнева:

– Вы сами учили нас: страж – не слепой исполнитель, а хранитель истины! Что это, если не предательство наших принципов? Он увидел то, чего не видим мы, – или не хотим видеть?

Лукас Астралис не шелохнулся, лишь слегка приподнял бровь, словно наблюдал за выходкой непокорного ученика.

Ты говоришь о принципах, Арчер, но забываешь о последствиях. Мир держится на хрупком равновесии. Иногда нужно закрывать глаза на детали, чтобы не разрушить целое.

– Закрывать глаза? – Арчер сжал кулаки, его пальцы дрожали, но он не отступал. – А не становится ли такое «равновесие» просто удобной ширмой для бездействия? Если мы не можем доверять тем, кто стоит во главе, как можем требовать доверия от других?

Один из членов Совета попытался вмешаться:

– Ты переступаешь черту, страж. Не забывай, перед кем стоишь.

Но Арчер даже не взглянул в его сторону. Его взгляд был прикован к Лукасу.

– Я не переступаю черту – я пытаюсь её разглядеть. Вы хотите поставить метку на его руку, но не готовы ответить на вопросы, которые она порождает. Как мы можем вести других, если сами идём вслепую?

Уилл, стоявший чуть позади, наконец подал голос – тихо, но твёрдо:

– Арчер прав. Мы не машины. Мы должны понимать, за что сражаемся.

Лукас медленно поднялся. В зале повисла грозовая тишина.

– Понимание – роскошь, которую нельзя позволить каждому. Ваша задача – исполнять, а не сомневаться.

Арчер сделал ещё шаг вперёд, его голос прозвучал как удар клинка о камень:

– А если исполнение ведёт в пропасть? Что тогда, владыка? Кто остановит нас, если не мы сами?

Лукас медленно поднялся. В зале повисла грозовая тишина, лишь где‑то вдали, за витражами, прокатился глухой раскат приближающейся грозы.

– Ты говоришь о сомнениях, Арчер, – голос владыки звучал ровно, но в нём угадывалась скрытая угроза. – А сомнения – это трещина, через которую в мир проникает хаос. Мы держим баланс не потому, что это удобно, а потому, что без него не будет ничего. Ни вас, ни меня, ни этого зала.

– Баланс, который никто не видит? – Арчер горько усмехнулся. – Который вы одни определяете? Мы слепы, пока нам не покажут, куда смотреть. А если истина – не там, куда вы указываете?

Уилл, до этого молчавший, шагнул вперёд. Его ладони едва заметно светились – не яростью, а холодной решимостью.

– Мы не просим права судить. Мы просим права знать. Если мы – стражи, то кого мы охраняем? И от чего?

Члены Совета переглянулись. Один из них, старейший, с седыми волосами, заплетёнными в сложную косу, тихо произнёс:

– Знание – это бремя. Не каждый готов его нести.

– Тогда дайте нам это бремя, – твёрдо сказал я, впервые вмешавшись в разговор. – Если оно слишком тяжело для вас, дайте его нам. Мы готовы.