Кукла века

Светлой памяти безвременно ушедшего из жизни лучшего друга нашей семьи Авершина Анатолия Александровича посвящается.

Пролог

Резкий поворот машины заставил обоих крепко схватиться за подлокотники. Колбасило во все стороны, но Хозяин, звать которого Александром, вел машину с невероятной ловкостью. Он реагировал на стремительно меняющуюся обстановку инстинктивно, словно машина была продолжением его собственного тела. Разуман, опытный наставник, привыкший к экстремальным ситуациям, все же сжал кулаки. Он – вечный Заступник наблюдал с пассажирского сидения, как его Ученик с легкостью лавирует между препятствиями.

Гул двигателя смешивался с визгом покрышек, создавая какофонию смертельной гонки.

– Как думаешь, получится? – спросил Александр, попятившись вперед.

– Должно. Должно получиться, – ответил Разуман, не отводя глаз от дороги.

Машина неистовствовала на сумасшедшей скорости. Дорожные огни мелькали за окнами, превращаясь в калейдоскоп из ярких полос.

За ними по пятам гнались их преследователи. Они надеялись первыми заполучить Посланца, владеющего секретами мироздания.

Хозяин понял, что ставка слишком высока. Учитель, с его новым посланием, был ключом к будущему, и враги не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить его.

Но Разуман и хозяин театра удачно маневрировали, уходя от преследования врагов. Им оставалось совсем немного и, на этом их последнем пути для этих двоих было всего лишь два исхода – жизнь или смерть. Однако ни Учитель, ни его Ученик, даже и не думали об этом, потому что никто из них не привык просто так проигрывать.

Жизнь или смерть… они выбрали борьбу, и теперь борьба начиналась заново.

Автомобиль преследователей, взвизгнув тормозами, остановился у полицейского патруля, который минутами ранее минули беглецы.

– Нам кто-то из них пособляет, – заметил Разуман. – Нам дают фору.

– А может, с нами хотят поиграть в «кошки-мышки»? – парировал хозяин театра. – Им терять нечего, ведь именно их блокпост, наших врагов – банды мертвоголовых, пришельцев с враждебной нам галактики Maffei 1 в созвездии Кассиопея, впереди нас.

– Теперь слушай меня внимательно, – решительно сказал Учитель. – На этом блокпосте ни в коем случае не останавливаемся. Я тебе рассказывал за этих мертвоголовых. Помнишь? Так вот, они не знают человеческих нравов и не могут просчитать их поступки сходу. Поэтому притормозим немного, чтобы усыпить их бдительность, а затем газу, газу, чтобы педаль уперлась в полик. Понял? – чуть ли не кричал Посланец. – И, кстати, присмотрись к местности, если увидишь лазейку, дай мне знать.

Учитель и Ученик сосредоточенно следили за дорогой и были готовы к любым поворотам судьбы.

Сто пятьдесят… сто сорок… сто тридцать… Блокпост устрашающе подступал к машине наших героев.

– При-торма-живай, при-торма-живай… – говорил медленно Учитель, высматривая в блокпосте хоть какую либо мизерную лазейку.

Сто двадцать… сто десять… Сердце Ученика колотилось в бешеном ритме, отбивая такт приближающемуся столкновению. Он сдавил руль автомобиля так, что костяшки пальцев побелели. Учителя, казалось, это не волновало. Его лицо, обычно освещенное мягкой улыбкой, было сосредоточено и непроницаемо, как гранитная скала. Александр плавно корректировал скорость, притормаживая так, чтобы машина едва заметно снизила ход. По ощущениям, это было похоже на осторожное приближение к хищнику, готового в любой момент наброситься на жертву.

Когда же блокпост стал настолько близко, что казалось, будто уже не избежать столкновения, Разуман вдруг указал на маленькую тропинку, ведущую в сторону от дороги.

– Лазейка! – воскликнул он, указывая на нее. – Там!

Александр мгновенно понял намек Учителя и, не задумываясь, резко свернул с основной дороги на узкую тропинку. Машина с шипением покатилась по неровному грунту, пряча их от преследователей.

– Вот она, есть – наша спасительница, будем жить, Хозяин.

– Где? Где она? – нетерпеливо вопрошал Александр.

– Справа, видишь, небольшой пешеходный проход и танк, танк видишь в сторонке? – тихо спрашивал Посланец. – Давай дуй, прям туда, резко вправо и газу, газу.

– Зачем нам танк? – воскликнул Хозяин, вильнув автомобилем.

– Цыц! Ша- Саша! Ша… – приказным тоном начал Учитель недавно усвоенным своеобразным местным сленгом, пристально наблюдая за происходящим. – Теперь объезжай танк у кромки и вперед, вперед, въезжай в его колею. И дальше продолжал:

– Они не заметили нас, – прошептал Разуман, с облегчением опускаясь на сиденье.

Машина стрелой влетела в просвет, резко вильнув вправо, и помчалась вдоль танка. Удар о колею не заставил себя ждать. Автомобиль подбросило, но Хозяин, упираясь всем своим телом, удержал его в колее. Задняя часть внедорожника слегка задела гусеницу танка.

– Понял, значит? – прокричал Учитель сквозь шум и гам. – Это излюбленный прием шпионов, когда за ними гонятся. Опасный, но действенный.

– Уверен, я запомню, – кивнул Александр.

Учитель откинулся на сиденье, потянулся, насколько это было возможно, глубоко-преглубоко вздохнул и медленно выдохнул. Он, сидевший рядом, был спокоен, лицо его, освещенное мерцающим светом приборной панели, выражало какое-то трогательное, безмятежное умиротворение.

– Эта его канава не заминирована, по ней он выходит на исходную позицию для стрельбы, – пояснял Посланец. – Усек, не заминирована. Он отстреливается и ворачивается по ней же.

– Ха, прекрасно, – обрадовался Хозяин. – Что дальше?

– А теперь – вон из-за руля. Дай немного порулить.

Разуман перехватил руль и неистово надавил на газ. Машина, резко вильнув влево-вправо, будто включив форсаж, помчалась вдоль посадки по бездорожью.

Ненадолго, правда, но преследователи потеряли их из вида.

Автомобиль беглецов, надрываясь, довольно юрко пробивался по танковой колее. Опомнившись и осознав, что произошло, враги с блокпоста начали палить из всего оружия, которое у них было под рукой. Танк задействовать не смогли – он оказался в это время без боекомплекта, но зато задействовали боевые дроны. Пули разного калибра небольшими стайками сопровождали автомобиль Учителя и Хозяина, посвистывая и полязгивая со всех сторон.

– Хреночки, не достанете уже, – уверенно проговорил Разуман.

Несколько пуль, правда, пройдя мимо Хозяина, попали через кресло прямо в Учителя. Для него же, Сына Божьего, пули были нипочем.

– Вон перед тем мостком выпрыгнешь из машины, как я тебя учил – невидимым для врагов.

Мосток показался неожиданно, словно мираж. Учитель указал рукой на край дороги, где в густой тени сгущался туман, похожий на дым.

Александр, стиснув зубы, смотрел на мост, на туман, на лицо Учителя, искаженное какой-то странной смесью решимости и безысходности. Сердце колотилось в груди, как бешеная птица, заглушая все остальные звуки. Он никогда не был солдатом, не проходил тренировок по выживанию, его жизнь состояла из репетиций, премьер и светских раутов. А сейчас… сейчас он должен был исчезнуть, стать невидимкой, словно призрак, в этой жуткой, дышащей смертью неизвестной местности.

Учитель, словно почувствовав колебания Александра продолжал:

– Сейчас! – просипел он. – Думай о том, чтобы стать невидимкой, о том, чтобы раствориться словно призрак. И прыгай!

Хозяин театра отказывался верить в то, что происходило. Его, человека театра, человека искусства, погружали в реальность, куда более жестокую и непредсказуемую, чем любая сценическая постановка. Его жизнь, так долго вращавшаяся вокруг сцены, костюмов и аплодисментов, внезапно превратилась в бегство на жизнь от смерти.

Учитель оглянулся. Его взгляд был наполнен какой-то неземной силой. Он словно вырос в росте, стало казаться, что воздух вокруг него искрится.

– Прыгай, Хозяин! Время истекает! – прокричал он и его голос пронзил холодный воздух.

– Я не буду прыгать, я не оставлю тебя, – бунтовал Александр, – мы доберемся к своим, да и что нам уже может помешать?

– Смерть, – утвердительно заявлял Учитель, – а теперь слушай, слышишь, слушай меня внимательно. Ты сейчас покинешь машину, ты должен выжить, слышишь меня, ты должен выжить. Вы люди смертны. Мне же смерть не страшна. Если и доведется сгинуть, то я уйду туда, откуда пришел.

– Я не буду прыгать, я не оставлю тебя, – надрывался в пылу погони хозяин театра.

– Это приказ, и ты его исполнишь, ради меня, ради всех нас и, надо поднимать с колен веру истинную и, пробуждаться, – приказным тоном говорил Посланник. – Приготовься, сейчас откроется портал. Соберись весь, и мыслями тоже, прыгай Хозяин, прыгай! Знай, я тебя никогда не забуду!

И вот, внезапно, все замерло. Время словно остановилось. Хозяин театра резко повернул голову и увидел, что Учитель сидел неподвижно, словно окаменев. Его глаза были полны умиротворения, а на лице замерла таинственная улыбка. Он знал, что это нечто большее, чем просто улыбка.

Не в силах перебороть учительский авторитет, вмешанный в магию происходящего, и неумолимую логику самосохранения, Александр выпрыгнул из машины. Сначала он оказался в густом, холодном тумане. Мир вокруг задрожал. Перед ним расстилалась темнота, из которой выделялись две ярко-голубых точки, которые постепенно сливались в ослепительный свет. Это был портал.

Растворившись в пространстве, Хозяин извне увидел ревущий, побитый весь в ухналь, в отметинах от пуль, почти без стекол автомобиль, который из последних сил ускоряясь, удалялся. Вражеские беспилотники преследовали Учителя. Слезы застилали глаза Александра. Он мог только надеяться, что это было не в пустую. Портальный свет становился все ярче, притягивая Хозяина к себе, как мощный магнит. Александр медленно открыл глаза. Туман вокруг него сгустился, словно живая сущность, поглощая его в свои мрачные объятия. Он чувствовал себя невесомым, прозрачным, практически несуществующим. Мир вокруг остался таким же зловещим, но его не видели…

– Какой я все-таки… Учитель! Прости! – дикий, безудержный вопль его разорвал эфир. Александр понял, что он жив, и что миссия Учителя, хотя и окутанная тайной, была выполнена. Он остался жив, чтобы поднять с колен веру, о которой говорил Учитель. Это будет его новой сценой, его новой жизнью, где он будет и хранителем забытых истин, и символом надежды в пост-апокалиптическом мире.

Звуки преследования, удаляясь, доносились издали – гул двигателей, крики, взрывы, свист пуль. Хозяин с тревогой прислушивался к различным шумам, понимая, что его спасение – лишь вопрос времени. Он был один, без Учителя, без поддержки, в окружении врагов. Он знал, что этот вечер станет переломной точкой в его жизни, точкой, которая разделит его былое существование и жестокую, но новую реальность, где на кону стоит не только слава, но и сама жизнь. Его будущее зависело от того, сможет ли он пережить этот бесконечный бег от смерти.

Посланник Разуман продолжал сражение:

– Та-ак, повоюем, Хозяин, – говорил Учитель, глядя на врагов с неба. – Ну, сученок, попробуй, возьми.

Безоружный Посланец вел неравный бой с тремя вооруженными до зубов бесовскими стервятниками. Он резко дал по тормозам, затем так же резко нажал на педаль газа. Разрыв. Взрывная волна, подбросив автомобиль, избавилась от еще остававшихся стекол автомобиля, осколки от разрыва улеглись спереди. Учитель блаженствовал, двигатель неистово ревел, рвался изо всех сил вперед.

– Да-а! – точно так же, сжав кулак, показал он свое превосходство.

В следующее мгновение автомобиль Его зарылся, как вкопанный, на обрыве моста. Разрыв. Мимо.

– Назад, ну давай назад, – говорил учтиво Учитель, обращаясь, как к живому, к своему «железному коню».

Дикий рев всего израненного, побитого до неузнаваемости, но живого внедорожника свидетельствовал о том, что это еще не конец. Шестьдесят, пятьдесят, пятьдесят метров до своих, до истинных русских православных. Рукой было подать, вот буквально сейчас.

– Братцы, братья мои, я иду к Вам. Сейчас, сейчас, еще чуть-чуть, – искусно управляя автомобилем, сообщал Учитель, – сейчас, еще с одним бесенком разберусь. Стоп машина! – и изо всех сил уперся в педаль тормоза.

Летательный аппарат, визжа точно свихнувшись, пронесся вперед.

– Полный вперед! Вот она победа, вот она жизнь, – проговорил Учитель.

Дьяволенок тоже сделал подобный маневр. Но земля и воздух две абсолютно разные стихии. Машина на миг вырвалась вперед, и, тут раздался взрыв, но уже позади.

Мертвоголовые националисты с созвездия Кассиопеи, наблюдавшие за поединком, вдруг начали дико орать.

– Горит, вон он горит, – ликующе драли горло они.

От взрывной волны видимо сдетонировало топливо в бензобаке автомобиля. Он полыхнул. Машина была похожа на летящий огненный шар.

Ноги Учителя уже горели. Языки пламени вовсю облизывали стан Разумана, пытаясь дотянуться до лица. Рукава пиджака тоже уже занялись. Замедляя ход, автомобиль все-таки пересек «серую зону» и остановился будто мертвый. Бешено полыхающий он неумолимо превращался в адское полымя, пожирая свою добычу. Огненные жернова, подобно злобным демонам, извивались и плясали вокруг, словно празднуя победу над своей жертвой. Внутри этой пылающей геенны – Разуман, вечный посланец света. Его ноги, превратившиеся в обугленные головешки, стремительно догорали, а тело, истерзанное пламенем, скрючивалось и скорчивалось от нестерпимого бело-яркого каления. Казалось, само Солнце спустилось на Землю, чтобы испепелить посланника. Но даже в этот последний, мучительный час лицо Его хранило печать непоколебимой решимости. Глаза, обращенные ввысь, отражали не страх, а вызов судьбе. Огонь, безжалостный и беспощадный, не сломил Его дух. В последний момент Разуман нашел в себе силы произнести несколько слов, которые стали его последними:

– Братья мои, я навечно с Вами!

Пламя, словно в насмешку, вспыхнуло еще ярче, гложа его останки.

Обугленные части каркаса автомобиля, некогда гордо мчавшегося по дороге, стали теперь безжизненным остовом, сожранным несусветным пламенем.

Дух Учителя, вырвавшись из тела, вознесся к небесам, оставив позади пылающий ад. Посланец, придя на землю, до конца выполнил свою миссию. Но это не было концом – скорее всего это было лишь началом нового пути.

Действо – реальное иль мнимое?

«Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Господи!» – вскричал папа, раб рабов Божьих (кричала душа его), продолжая не переставая молить.

– Отец наш, сущий на небесах, – выговаривал он. – Да святится имя Твоё! Да придет царствие Твоё.

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Смотря на понтифика со стороны, можно было утверждать, что он, как обычно, стоял и просто молчал. На самом же деле все его, скажем так, бренное тело затекло и занемело с ног до головы, а душа его разрывалась на части. Говорить же он не мог – был нем.

– Хлеб наш насущный дай нам на сей день, – продолжал молить, не издавая ни малейшего звука, – и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.

Никакой жалости. (Он был беспомощным). Нет ни малейшего сострадания к Епископу Рима. Да, нас будут упрекать в жестокосердии, бесчеловечности, беспощадности. Ведь посмотрите – викарий Христа творил молитву, он начал раскаиваться, мучиться угрызениями совести. С чего бы это? Решил замолить грехи, а их-то предостаточно.

– И не введи нас во искушение, – произнес (безгласно) он, – но избавь нас от лукавого.

Ибо Твоё есть Царство и сила, и слава во веки.

Аминь.

Время для Франциска будто бы остановилось навсегда. Вот уже вторые сутки викарий Христа не отступал от молитвы, стоя пред образами. Мольбы исходили от него одна за другой:

– Тебя, Бога, хвалим; Тебя, Господа, исповедуем. Тебя, вечного Отца, вся земля величает.

За это время папа Франциск потерял свой величественный прежний облик. Все черты лица до неузнаваемости осунулись, морщины приобрели устрашающие формы, неимоверно увеличились провалы глазниц, приобрели коричнево-черный оттенок, губы посинели, лицо стало бледно-желтым – все указывало на явный нравственный провал. Силы находились на пределе возможного. Чтобы окончательно не сойти с ума, он решил, во что бы то ни стало, повторять свое собственное имя. Прервав молитву, он, как казалось ему, заорал, закричал во все горло имя свое:

– Хорхе Бергольо! Хорхе Бергольо! Я – Хорхе Бергольо!

Ярый теолог уповал на чудо. Хотя чудо недавно и совершилось, и именно он был его свидетелем, о чем мы будем повествовать ниже, но ему, верховному первосвященнику Вселенской церкви, необходимо было другое чудо, будто бы он, именно он и есть мессия. Связан был язык святого немотой, знамения свыше не было – Франциск оставался нем. Все с большим и большим неистовством продолжал нескончаемый молебен:

Тебе все ангелы, Тебе небеса и все силы,

К Тебе херувимы и серафимы непрестанно взывают:

Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф.

Полны небеса и земля величества славы Твоей.

Тебя славный апостольский хор,

Тебя пророков хвалебный сонм,

Тебя пресветлое мученическое воинство хвалит.

Тебя по всей вселенной исповедует святая Церковь.

Отца безмерного величия, досточтимого единого и истинного Сына и Святого Утешителя Духа.

Ты – Царь славы, Христе.

Ты – Отца присносущный Сын.

Ты, ко избавлению приемля человека, не возгнушался утробы Девы.

Ты, одолев смерти жало, отверз верующим Царство Небесное.

Ты одесную Бога восседаешь во славе Отчей.

Веруем, что Ты придешь судить нас.

Поэтому просим: помоги рабам Твоим, которых Ты Драгоценной Кровью искупил; навеки сопричисли их к святым Твоим во славе.

Спаси, Господи, народ Твой и благослови наследие Твое.

Правь им и вознеси его вовеки.

Во все дни благословим Тебя и восславим имя Твое вовек и во веки веков.

Помоги нам, Господи, в этот день сохраниться без греха.

Помилуй нас, Господи, помилуй нас.

Да будет милость Твоя, Господи, на нас, ибо мы уповаем на Тебя.

На Тебя, Господи, уповаю; да не постыжусь во веки.

Аминь.

Папа Франциск упал на колени, помутневший взор обратив ввысь:

Благословим Отца и Сына, и Святого Духа. Прославим и превознесем вовеки.

Слава Тебе, Господи, на тверди небесной

Всехвальный и преславный, и превозносимый вовеки.

Господи, услышь молитву мою, – и отвечал. – И вопль мой да придет к Тебе.

Раздался безмолвный крик, обращенный к Богу:

– Помолимся. Господи, милосердие Твое безгранично, и сокровищница благости Твоей неисчерпаема. Благодарим величие любви Твоей за все Твои дары и молим непрестанно милосердие Твое, чтобы, услышав наши молитвы, Ты всегда охранял нас и приготовил нас к вечной награде. Через Христа, Господа нашего.

– Аминь.

Вернемся на два дня назад до настоящих событий. Тот декабрьский день выдался необыкновенно светлым и теплым для зимнего времени. Ничто не предвещало каких-либо осадков, тем более, небывалого порывистого ветра. Необычная тишь окутала весь Ватикан. И все-таки, что же происходило там, на площади?

Как обычно, вознесясь над площадью Святого Петра на Лоджию Благословений, Папа оказался ближе к Богу, он так действительно считал. Даже, более того, не ближе, а вровень с Богом. Епископское одеяние его было настолько божественным, что казалось, он, Великий понтифик Франциск, был лучше Бога, и все его решения на этой многострадальной, грешной-прегрешной Земле должны восприниматься и выполняться беспрекословно – ведь он же Бог.

Воскресная месса началась.

Сегодня он изменил традиции и начал с Symbolum Nicaenum – «Верую», Никейского символа веры:

– Верую в Бога единого,

Отца всемогущего, создателя неба и земли, всех видимых и невидимых.

ВЕРУЮ!

И в Господа единого

Иисуса Христа, единородного Сына Божьего, и от Отца рожденного перед всеми веками.

Бог от Бога,

Свет от Света,

Бог истинный от Бога истинного рожденный, не сотворенный, единой плоти Отца, которым сотворено все.

Который ради этих людей и для нашего спасения спустился с небес.

И обрел он плоть от Святого Духа и Девы Марии и стал человеком.

Распятый же нами при Понтии Пилате, страдал и погребен, он воскрес на третий День, согласно Священному писанию, и вознесен в небеса, восседает по правую руку Отца.

И вторично придет со славою, судить живых и мертвых, и царствию его не будет конца.

Верую в Святого духа и Господа животворящего, который от Отца и Сына происходит.

Кто вместе с Отцом и Сыном одновременно обожаем и восславляем: кто сказался через пророков.

Верую в единую, святую, католическую и апостольскую Церковь.

Признаю одно лишь крещение во имя отпущения грехов.

И жду воскрешения мертвых и жизнь будущих времен.

Аминь.

После страстной молитвы он – папа Римский с неким умилением обратился к прихожанам и впоследствии закончил мессу молитвой «Аве Мария»:

– Братья и сестры, – возгласил Папа, – будьте милосердны ко всем людям, каких бы вероисповеданий они не придерживались. Многих перечислил и упомянул нарушив катехизис.

Он нес такую ахинею, гнал такую пургу, но это было видно только со стороны. На пьяцца Сан Пьетро истинно верующие, недоумевая, прекратили молебен, посчитав Франциска сумасшедшим. Были на площади и другие, которые забавлялись действом. Этим гражданам, собравшимся здесь, было все только лишь по приколу, молебен – по приколу, «Аве Мария» – тоже.

Вы себе представляете, если бы викарий Христа сказал бы, что это больные люди, что существует и такое редкое заболевание, и, что таким людям надо предоставить хороших врачей, поместить в лучшие психотерапевтические учреждения и лечить их с покаянием. Он же, понтифик, наслаждался звуком собственного голоса, медленным баритоном произносил молитву «Аве Мария», сияя от самодовольства, казалось, он, находился на том самом месте, что и Бог. И это была его правда.

Вдруг дерзкая мысль проскочила у него в голове: «А как же Шифф, Лейба, Кун, Барух?» Но та эйфория, которая накрыла его с головой, эту мысль пропустила без внимания: «Нет ничего. Есть только Я, Бог. Крысы те сидят по норам и не высовываются. Прихлебатели получат по заслугам».

Затем, со скоростью света, промелькнула другая дерзостная мысль: «А как же катехизис?». И с той же скоростью явился его ответ: «Да плевал Я на все это с высокой колокольни».

За одни только слова папы Римского о необходимости государственной лояльности к «семье» и «браку» можно с уверенностью утверждать: Франциск – черт, самозванец. Но самое главное не то, что он черт, что грехопадение его достигло самого дна, пугало на самом деле его вольнодумие, которое может привести к необратимым, катастрофическим последствиям.

После прочтения «Аве Мария» Епископ Рима вознесся надо всем и всеми. «Я, именно Я», – однозначно полагал он.

И этих «Я» было у него невообразимо много. Он даже и представить себе не мог, что это конец. Что это когда-нибудь закончится, пропадет, исчезнет в небытии, тем более что это «когда-нибудь» уже наступило. Наступило и раздавит, как шмордявку.1 И это ему предстоит испытать прямо сейчас.

Отойдя немного от мессы, Франциск понемногу приходил в чувства. Он велел оставить его, наверное, чтобы поразмыслить, вообразить невообразимое.

Но тут явился «Он».

Солнечные лучи последние мгновения поиграли на дворцовой площади, отблескивая в стеклах оконных проемов, прощупав своими светлыми, неимоверно божественно-теплыми щупальцами каждый шов, каждый камень всего «Великого Ватикана».

«Чертовщина какая-то, дьявольщина, сатанинские выходки», – подумал он.

Вдруг дерзкий порывистый ветер, хлесткий, невероятно холодный, пронизывающий насквозь все, казалось, до самой последней косточки, сорвал с «рабов папиных», находящихся и молящихся здесь, головные уборы, платки, не пощадил даже их одеяний.

Солнце исчезло в миг за тяжелыми, темными тучами.

Мрак с примесью тумана и поднятой дорожной пылью накрыл находившихся тут «рабов-прихожан».

«О Боже!».

Раздался небывалый раскат грома.

«Откуда он взялся зимой? Декабрь месяц».

Стример молнии, ослепительно яркий, безобразно кривой прошил все владения Святого престола, «рабы» же рухнули наземь.

«Неужели пали в преисподнюю?».

«Может быть».

– Богохульствуешь, Франциск, – раздался громогласный голос…