- -
- 100%
- +
– Кто ты такой? – отвечал высокопарно Хорхе Бергольо.
– Не признал, зря. За такую выходку побудешь безголосым. Зажрался ты, Хорхе, зажрался, будто бы хряк ты, даже не раб рабов Божьих. И учти, не дай Бог.., хотя ты уже нем, козней боле не выкинешь, – говорил сам Гавриил.
Голос Архангела Гавриила звучал, казалось, повсеместно, тембр его поражал сознание, завораживал, пронзал все пространство. Грома, грохотавшего извне, слышно не было, только голос, непостижимый голос его – Архангела.
Великий понтифик корчился от боли, схватившись руками за горло. Голосовые связки, как будто по одной тянули изо всех сил, такая, казалось, была невыносимая пытка. Муки беспощадные испытывал викарий Христа. Наступил паралич горла.
Папа все понял.
– Господи, покарай меня, – промычал он, – почему позволил пасть духом, порази же плоть мою, не допусти, Господи, до большего малодушества.
– Вижу, немного пришел в себя, – произнес Гавриил, – неужто ты, плотское создание, уверовал в…
Епископ Рима упал на колени.
– Гавриил, – попытался внятно (бессловесно) произносить папа, до сих пор с трудом осознавая явь, – пусть смерть настигнет меня в сию минуту, грешные мы, знаю, грешные, интриги и непостижимая алчность и зависть затмили разум наш. Покарай! Покарай!
– Сегодня, – читая мысли Франциска, посланец продолжал, – с тебя станется, довольно, говорю, а если не уяснил, останешься вечно безгласен, жрать тебя медленно проказа станет, нутро твое гнить будет пожизненно. Сдохнешь ты, и кара моя, смерть твоя, будет неторопливой и непостижимой.
Покорно и молча смотрел Папа на Гавриила. Необычайной красоты картина возникла вдруг пред взором понтифика. Она-то, эта картина, была и прежде, но взору его ныне просветленному явилась только теперь. Место, где происходило действо, оказалось неимоверно теплым, и теплота эта исходила, казалось, струилась отовсюду, как будто пространство было соткано из материи, состоящей из атомов тепла. Времени здесь не существовало. А свет, свет был серебристо-белым, невероятно прозрачным, будто фотоны, прошивая все в округе со скоростью света, успевали даже поблескивать серебром. Архангел во все времена был ослепительно прекрасен, переливаясь всеми оттенками спектра белого света.
– Слушай меня внимательно, Франциск, – говорил спокойно и тихо посланник. – Радуйся! Отец наш Всевышний отправил Сына Своего указать истинную Церковь, тело Христово и Храм Духа Святого, где до сего дня и во веки веков исполняется, и будет исполняться миссия Христа и Духа Святого, именно для тебя повторю, указать веру праведную, не запятнанную в былых веках, отстоявшую честь и славу.
– Господи, конец света! – произнес папа.
– Ха, ха, ха, – разносилось непередаваемым эхом по всему пространству Рима, – размечтались. Не будет Армагеддона, не будет, как вы себе его представляете или рисуете, не будет, даже и не надейся.
– Почему именно сейчас? – проговорил епископ Рима, – почему?
– Время пришло, – говорил тем же тембром Гавриил, – к тому же, я предупреждал вашего Бенедикта задолго до сего дня. Учтите и уймитесь, говорил я, веру свою почитать и оберегать надобно. Скоро наступит час, когда засияет Вифлеемская звезда,2 и придет «Он», и, убьете снова, уничтожите Вы «Его». И вознесется «Он», и править будет до скончания света, наконец-то сгинет антихрист. Настанет жизнь вечная, праведная, светлая.
– Так ведь это наступит вот, буквально вот, – безучастно молвил (безмолвно) Франциск.
– Радуйся, все тебе будет прощено, и знай, – говорил Архангел Гавриил, – «Он» идет указать народ свой.
– Ведь Мы, Мы его народ! – начал уже утверждать папа.
– Неужели, я не знаю этого народа, – довольно умеренно проговорил Гавриил, – Во всякое время и во всяком народе Богу угоден боящийся его и действующий справедливо. Но Бог соблаговолил освящать и спасать людей не по отдельности, без взаимной связи; но «Он» постановил сделать их народом, который признавал бы его в истине и служил ему в святости. И что за народ? Говори, Франциск.
– Неужели это не мы, католики? – задался он вопросом.
– Что? Не ваши ли религиозные извращения учения Христа кроваво отозвались в судьбе миллионов людей земли в былые века и продолжаются по сей день, – продолжал Архангел, – не ваше ли католическое истолкование (интерпретация) учения Иисуса Христа обернулось миллионами человеческих жертв по всей Европе, привело к религиозным войнам, к кострам инквизиции, к геноциду по всей планете. А дальше из вашего же католичества вылезло гнусное и пакостное протестантское извращение учения Христа. Расползлось ещё дальше католического и привело вообще к возрождению рабства в мире. Рабовладение на протяжении многих веков создавало могущество европейской либеральной цивилизации, которая теперь не желает признавать своей вины за вечную «отсталость» развивающихся стран.
Архангел продолжал дальше и так же жестко.
– Народ Божий обладает свойствами, которые четко отличают его от всех в истории религиозных, этнических, политических или культурных группировок, – пояснял посланник. – Он есть Народ Божий: Бог же Сам не принадлежит никакому народу. Состояние этого народа – достоинство и свобода сынов Божиих: в их сердцах Дух Святой обитает, как в храме. Он имеет законом новую заповедь: любить, как Христос возлюбил нас. Это «новый» закон Духа Святого. Его миссия – быть солью земли и светом мира. Он является для всего рода человеческого крепчайшим зародышем единства, надежды и спасения. Наконец, его назначение – Царство Божие, начатое Самим Богом на земле, которое должно все более расширяться до тех пор, пока в конце времен будет завершено Самим Богом. Вы ли это, Франциск?
– Истинно верующих не счесть, – промолвил понтифик.
– Народ и вера, указанная Сыном нашим во веки вечные, править миром будут с сего времени и до скончания света, – пояснял когда-то Бенедикту, как тебе сего дня, и что? Спасовал. Отрекся. Отрекся от престола. Бездарь.
– Бенедикту! Вот оно что, – с презрением тихо проговорил Франциск, – Господи, только одно у меня осталось в этом мире – ненависть, неслыханная ненависть. Так пусть же сдохнет он… Пусть сдохнут все, кто ими помыкал. И кончина, уготованная им, пусть будет во сто крат страшнее злодеяний, свершаемых ими.
– Зря ты так, зря. Не призывай анафему, просто оставь.
Архангел продолжал.
– Придет «Он» в облике узнаваемым Вами, людьми, не противьтесь этому, – говорил Гавриил, – явится в образе человечьем, не ведая ни боли, ни страданий телесных, и наречен он будет именем разума, и спасет людей Своих от грехов их. Да, и не вздумайте младенцев новорожденных побить, как в былые времена.
– Каком облике? – вопрошал папа.
– Придет время – узнаешь, – недоверчиво произнес посланец, – неужто вам можно доверять. И еще учти, Отец наш не единожды Сына своего направлял, а вы, что делали вы? – «Его» убивали. Умирая в муках, смертию своей он подтверждал, что главная и единственная обязанность человека – есть исполнение воли Бога, то есть любви к людям и впоследствии единения людей.
– Не единожды? – удивленно вопрошал Франциск.
– А-а-а, тебе напомнить, сколько Ватикан погубил народу мудрого, – убедительно утверждал Гавриил, – ну ответь хотя бы, зачем вы убили Жака де Молэ? А? Скажи? Иль тебе перечислить сотни тысяч истинно верных?
– Причем тут Молэ? – не споря, интересовался Франциск.
– Молись, Хорхе, молись во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – сказав последнее, Архангел Гавриил растворился во свете.
Как будто бы вся Земля содрогнулась от последнего сильнейшего несусветного раската грома, в последний раз блеснула молния. Все закончилось. Все стихло.
Верховный первосвященник Вселенской церкви Франциск упал замертво. И последняя мысль кружилась у него в голове, отражаясь эхом в пространстве, как будто бы резонируя в сводах куполов, гремела повсеместно. «Господи всемогущий, я жду тебя!»
Глава 2
Где-то далеко-далеко
Молчание. Только скрип старого театрального кресла нарушает тишину заброшенного подвала. Кукла, изваянная из древнего, непонятного материала, похожая на фарфор, но одновременно и на окаменевшее дерево, медленно повернула голову. Ее глаза, похожие на крохотные, застывшие озера, смотрели в бесконечность, отражая мерцание единственной свечи, поставленной перед ней. Молитва, прозвучавшая в пустоте, эхом отразилась от пыльных стен, наполненных забытыми декорациями и реквизитом. Ответ пришел не как громогласное божественное откровение, а как шепот ветра, проникающего сквозь щели в полуразрушенном здании. Он проявился в виде видений, проносившихся перед глазами куклы, словно кадры из немого фильма. Сначала – яркий свет, сотворение мира. Куклы, неуклюжие и совершенные одновременно, вылепливались из первоматерии рядом с первыми людьми. Смех, игры, общий радостный крик – это была эпоха неразделимого существования. Куклы учились у людей, люди – у кукол. Мудрость передавалась не словами, а жестами, взглядами, чувствами. Куклы показывали людям красоту мира, его скрытые символы, люди – способы выражения эмоций, которые куклам были недоступны в их первозданной форме. Затем видение сменилось. Эпоха равнодушия. Люди забыли о куклах. Они стали игрушками, пылящимися на полках антиквариатов, атрибутами музеев, бездушными экспонатами. Куклы остались живы, но их мудрость перестала быть нужной. Их долголетие превратилось в тягостное проживание времени, изначальная неуязвимость не защищала от забвения. В следующем видении кукла увидела своего творца. Не в образе грозного божества, а как старого, уставшего мастера, окруженного разбитыми куклами, с грустью в глазах. Он не мог защитить своих детей от равнодушия людей, его мощь оказалась бессильна перед забвением. Он понимал, что их судьба зависела от самих кукол, от их способности напоминать о себе, о своей мудрости, о своем существовании. Видение исчезло. В тишине прозвучал ответ, не словами, а чувством. Ответ был в глубине сердца куклы, в ее неугасающей жизни, в ее способности чувствовать. Выживание не будет простым. Куклы должны найти новый путь к сердцам людей, найти новый язык для диалога. Это будет долгий и трудный путь, но это единственный шанс избежать полного забвения. Не жертвуя своей сущностью, куклы должны стать не только наблюдателями, но и активными участниками жизни людей, напоминая им о красоте, мудрости и ценности каждого мига, не только через свои старые, забытые образы, но и приспосабливаясь к новому времени, не теряя своей сущности. Это и был ответ Бога кукол. В нем не было волшебства, только горькая правда и задача, стоящая перед нею и ее братьями.
А. Меньшиков
Именно в это время, в одном из городов русских, далеко-далеко от Ватикана, институтский спецавтомобиль подрулил к парадному входу театра. Почти все сотрудники выскочили во двор поглазеть на необыкновенный товар – «Куклу века». Смотреть было не на что, товар был затарен по-военному: скрупулезно, основательно и солидно. Тарный контейнер поблескивал на солнце, по всему периметру верхней, съемной плиты располагался десяток кодированных замков мудреной конструкции. Каждый винт, рукоять, замок говорили о том, что товар необыкновенный, ценный и выполнен с исключительной точностью и аккуратностью.
«Что за знамение, какое-то предвестие», – подумал Хозяин.
Вдруг, как на зло, солнечный свет моментально куда-то исчез, резкий порывистый ветер, хлесткий, невероятно холодный, пронизывающий насквозь все, казалось, до самой последней косточки, рвал с работников театра головные уборы, платки, не щадил даже их одеяний.
Солнце исчезло в миг за тяжелыми, темными тучами, мрак с примесью тумана и поднятой дорожной пылью накрыл находившихся у входа.
«О Боже!».
Раздался небывалый раскат грома.
«Откуда он взялся зимой? Декабрь месяц».
Стример молнии, ослепительно яркий, безобразно кривой прошил все в округе. Буквально все попало в бурный водоворот сиюминутных событий, переполох накрыл всех с головой.
Промокнув до нитки, сотрудники театра через несколько минут все же разместили контейнер за кулисами.
Знамение, неожиданно возникнув, так же и прекратилось, указывая на необыкновенные обстоятельства.
«Могут же делать», – подумал я с какой-то необыкновенной гордостью за наших людей, русских, «а ведь кто-то пытается говорить и убедить всех в том, что мы сырьевой придаток. Ну, нет уж, хреночки. Сволочь разных мастей пусть знает, что и не такое сможем, если понадобится».
Коды замков у меня были, оставалось только их набрать. Затылком чувствовал, что интерес у коллектива нарастает с каждой секундой. Ожидание было непродолжительным, но мучительным. Когда плита была снята, во всем своем великолепии, пред нами, «о Боже!», возникла наша Кукла. Несколько секунд, тишина невозмутимая. На расстоянии трех, четырех метров можно было утверждать, что перед нами человек, только бездыханный. И еще лицо выдавало куклу: сравнительно больших размеров рот и прямой нос, и глаза, глаза довольно-таки большие, но не на выкате. Все остальное: голова, уши, брови, лоб с несколькими морщинками, щеки с ямочками, губы узкие, прямой подбородок почти, как у человека. Волосы темно-каштановые, чуть вьющиеся, усы большие и густые, лицо смуглое – настоящий славянин.
Весь коллектив, кроме нашего зама, окружил контейнер. Рассматривали буквально все, замечая малейшие детали.
Подоспел и Толя.
– А, как вам это нравится?3 Пока я там эндеэс4 шекелями5 перекладывал, тут внизу возник немалый шухер6, – спокойно, но как всегда, с некоторой долей иронии на своем местном языке говорил мой заместитель, – позвольте полюбопытствовать, шикса,7 что-ль какая пробежала.
– Или шобла8 с револьвертами?9 – сильно дивясь.
Заметив контейнер с Куклой, Толя продолжал:
– Я извиняюсь,10 но я вас умоляю,11 ше12 без меня шухлядку13 бикицер14 доставили, и даже не воспользовались мною как амбалом,15 я вам шо16 шмок17 – амбал-сороканожка?18
Я, было, хотел сказать пару слов, но какой-то необузданный всплеск смеха перекрыл мне дыхание.
– Я не знаю, как мы будем дальше, но надо ехать,19 – продолжал уверенно мой заместитель, – й – к- л – м – н,20 какой лапсердак,21 на минуточку,22 – фильдеперсовый!23
Долгое время, уже зная и работая с Анатолием, я никак не мог привыкнуть к этому его местному наречию, иногда приходилось домысливать, учитывая акцент и мимику, что именно он имел ввиду.
– А ты что думал, напрасно мы ночей не спали, с ума сходили, – встрял вдруг я, да еще и с Толиными словечками, – абы не до лампочки.24
– Александер, а тебе не кажется, что он какой-то необыкновенный, живой? – спросил заместитель, перейдя на чисто русский.
Видимо, дуновением от кондиционера колыхнулись волосы на голове Куклы.
– Ты это серьезно или так, разыграть меня вздумал?
– И,25 чтобы да, так нет,26 – продолжал на своем диалекте Толя, – лечить27 я тебя не собираюсь, не имею такого счастья,28 но портрет, портрет29-то кой, просто лэхаим.30 О,31 мы таки32 стоим на пороге крепко33 большущего сабантуя,34 и, это, я скажу тебе, не какой-то там гоп-стоп35 или хухры-мухры,36 кадухис.37 Как тебе это нравится?38
– Почему нет.39 Примем все как есть, – ответил я.
– Кошерно!40 – утвердительно воскликнул Толя, – не размазывая кашу,41 давай кругом-бегом,42 легонечко43 и усадим его в кресло.
И он был прав.
Я хотел было до завтра оставить наше детище здесь, как говорится, «на складе», но куда там, эта Кукла, это наше творение за какой-то миг, в мгновение ока, казалось, овладела нами, будто бы заворожила, медленно опутывала чарами наш с Толей разум. Это хорошо, что именно в это время нас было двое, потому что все происходящее казалось каким-то наваждением, объяснить которое можно было бы лишь сумасшествием.
Мы занимались марионеткой, бросив все свои дела, отставив в сторону планы, не отходя от нее ни на долю секунды.
– Давай, давай, кругом-бегом, – протяжно, будто напевая, будто про себя, говорил заместитель, беря куклу в охапку.
Водрузив на плечо наше детище, Анатолий, кряхтя, скомандовал мне:
– Подайте кресло шоп легонечко, не хочу сильно шарпать.44
Придерживая кресло, я пытался хоть чем-то помочь. Толя опять командовал, возясь с куклой.
– Ша, Саша, ша, – довольно проговорил он, подняв руки вверх, – а, ты смотри, шикарный вид. Предлагаю, – не успокаивался он, – шухлядку в сторону, ставим сейчас столы и садимся напротив него. А, как тебе это нравится?
Я завороженно, буквально не отрывая глаз, смотрел на сидящую бездыханную персону. И вот пока я так смотрел, а времени ушло не знаю сколько, мой заместитель без устали организовывал смотрины.
– Ша, Саша, цигель-цигель,45 нам его еще разговорить надо, – с усмешкой, шутя, проговорил зам, указывая мне на кресло, – присядьте вон на ту табуреточку.
Присев оба в кресла, мы с Толей уставились на марионетку. Наша Кукла была великолепна. Одета она была в строгий костюм, который слегка поблескивал на свету. Руки, ноги и, естественно, осанка, если бы это был живой человек, указывали бы на неординарную личность, скажем так, интеллектуала, изощренного благородными манерами. Лицо. Лицо было красивым. Конечно же, мы здесь не будем спорить о вкусах, как говорит русская народная: «На вкус и цвет товарищей нет», но взгляда было не оторвать. И все пространство вокруг нас, уже троих, приобретало неповторимую, атмосферу, свойственную магии или волхвованию.
Место, где происходило действо, стало вмиг неимоверно теплым, и теплота эта исходила, казалось, струилась отовсюду, как будто пространство было пронизано, соткано из материи, состоящей из атомов тепла. Времени здесь не существовало. А свет был серебристо-белым, невероятно прозрачным.
– Александер, и чтоб я сдох,46 – улыбаясь, проговорил Толя, он хотел и дальше говорить, но его что-то прервало, а, может быть, он что-то вспомнил, но чертыхнулся про себя, махнул рукой и опять уставился на нашего героя.
Марионетка наша тоже уставилась на нас. Сидя в кресле и откинувшись на заднюю спинку взглядом она как будто бы благодарила нас и явно даже хотела что-то сказать, такое было ощущение.
– Он явно, что-то хочет нам сказать, – от потрясения заместитель перешел на русский, – так иль не так?
– Чтобы да, так нет, – парировал я, разводя руками. – Но чего-то не хватает.
Зря я выдвинул такую версию, потому как у Анатолия по этому поводу существовало личное, годами выработанное мнение, и он его озвучил моментально.
– Шмурдяка,47 – как всегда, с какой-то небывалой, уверенностью сказал Толя, – а в шухлядке нашей, как всегда, текилка или коньячок.
Прошла доля секунды и на нашем столе появилась выпивка. Я принялся было разливать.
– Тебе в рюмку аль в стакан?
– Абы побольше, – держа крепкий напиток в руке, Толя с удивлением заметил, – ты смотри, наш друг как будто осуждает выпивку, ты заметил, взгляд как поменялся?
– Ты утверждаешь, что пред нами творение, обладающее способностями человека, разумное существо?
– А я знаю? Я шо, Архимед? Я просто смотрю тудой48 и вижу, – запнулся на полуслове и дальше продолжал, сменив интонацию, – ше сюдой, – показывает на рюмку, – ничего не накапано?
Лицо и именно глаза настолько филигранно были выполнены, что казалось, что оно, это создание, действительно участвует в нашей беседе, слушает и запоминает. Взгляд его как будто проникал сквозь нас, фокусировался позади, отражался и снова фиксировался в нем. и, видимо, существо могло считывать мысли.
– Они там что-то нахимичили,49 они там что-то нахимичили, – ненавязчиво утверждал мой зам, – понатыкали каких-то цацок-пецок,50 вдруг еще фортеля51 мочить станет. И я даже и не возмущусь, если «ИИ»52 они запихнули. Смотри, молчит и слушает. Давай еще по сто, кушать53 надо внимательно.
Закусили, как обычно, лимоном.
– За пару шекелей Тимурка мой, шоп54, я ничего не прощелкал,55 новости мне всякие тудой-сюдой поясняет, и, за той же ж «ИИ» – тоже, – преспокойно говорил Толя, – так вот, а знал ли ты за Вифлеемскую звезду? Говорят, раз у восемьсот лет загорается, вот скоро и заблистает, через несколько дней.
Лицо нашей куклы вроде бы изменилось. Казалось, что она, наша марионетка, тайно наслаждается и испытывает неподдельную радость.
В комнате нашей продолжал источаться свет лучезарный, как будто бы открывая нам Сына Человеческого в Его славе в день пришествия.
– Говоришь, мессия56 явился, – хотел было поддеть я Толю, – в образе марионетки?
– А вдруг? Воплощенный сын Божий.
«Еще мне не хватало дело иметь с разумными куклами», – думал я, даже и, не подозревая, что через несколько часов начнутся непредсказуемые, немыслимые изменения в наших судьбах.
Вифлеемская звезда готовилась засиять со дня на день.
Вернемся в недалекое прошлое.
Деньги лежали на столе в том же положении, в котором их оставил представитель партии. На сленге нашего зама это выглядело бы так: «Шухлядка, напичканная до нисхочу пачками крупных шекелей, шикарно расположилась на нашем столе, указывая на планы партии за бабки народа». Прошло немного времени, и ведущие сотрудники собрались в кабинете. Было немного шумно. Все подспудно чуяли, что собрались здесь не случайно, и, что именно сегодня им предстоит содеять что-то незаурядное. Беседовали между собой и высказывали какие-то предположения, слышались и сомнения. Я сидел безучастно, наблюдал за происходящим, хотел было с чего-то начать, но пока что не мог определиться, с чего.
– Наша задача, – начал я, и все затихли, – создать произведение… сотворить шедевр… и желательно в самые что ни на есть короткие сроки, или… Или вот этой суммы мы не увидим. В разговор, как всегда, вмешался Анатолий.
– Уважаемые братья и сестры! Артельщики!57 – будто с трибуны обратился он к народу, и далее шутя продолжал подначивать, упражняться своим местным сленгом. – Сэры и сэрухи! Пэры и старухи! Эндеэс шикарный, шекели в шухлядках, да шоп я сдох, но адиетов58 среди нас нет. Кругом-бегом да варим башмалу,59 что кушать будут все. А, как вам это нравится?
– Деньги договорные на создание рекламной кампании, и, если мы отдадим заказчикам бездарную работу, то их придется вернуть. Я сейчас не могу ничего предложить и даже собраться с мыслями, потому что даже для меня такой разворот событий – это полная неожиданность. Но я знаю одно: мы здесь для того и находимся, чтобы создавать и демонстрировать и, демонстрируя, зарабатывать свои «капиталы»… Я уверен… Хотя такого плана работу мы не выполняли, и я ее не планировал включать на ближайшее время в программу. Но, вы видите сами, так распорядился, можно сказать, фатум. И мы… Мы не должны ударить лицом в грязь иль того хуже – в дерьмо.
Я почему-то немного разволновался, такого не испытывал уже давненько. Но это и к лучшему. Такое состояние мне известно, случалось в коммерческих вопросах. Как обычно, в таких делах есть взлеты и падения, так вот, оно, как правило, ощущалось во время между падением и подъемом. Все-таки надо себе иногда устраивать маленький террор, а то мы как поганые коммерсанты, закостенеем на немалой высоте и рухнем об землю с небывалою силою. Все, все правильно делаем. Единственное, я не могу «ухватить ту нить». Начал автоматически, не замечая того сам, водить по столу ладонями. Тьфу, черт. Встал из-за стола, взял сигареты и закурил.
– Давайте так, как говорится, одна голова хорошо, а две лучше, и чем больше, тем прекрасней. Предлагаю поимпровизировать или, если хотите, устроим небольшой мозговой штурм, говорят, помогает. Согласны? Да, и еще, чье предложение окажется наиболее приемлемым, получит большую, в сравнении с другими, премию. Это я гарантирую.
Анатолий Александрович, естественно, не мог пропустить такого момента и, закурив, поддел:
– Спрашивается вопрос60, товарищ директор, а когда я не имею такого счастья?61
– А я знаю?62 – отшутился я.
В полемику вдаваться не стал. Да и в кабинете буквально все перешли на импровизированные шутки, слышался смех. Обстановка обещала быть приятной. Решили, что для «штурма» не хватает пока что чая, кофе и сладостей. Дипломат определили в сейф.
Заседание длилось уже несколько часов. Разговаривали кто о чем, но каких-либо предложений выдвинуто не было. Я не торопил события, да и ситуация была не такой, чтобы кого-то торопить. Знаю по себе, все должно было перебродить, выиграться, и только лишь потом получится настоящий, качественный продукт.
Начал Константин:
– Знаете, звуковые заставки и световые эффекты я, думаю, сделать смогу, а вот каких персонажей подобрать, не могу, хоть убей, даже и представить.
– Слушайте сюдой,63 я не пойму, ну, что тут сложного, – продолжил Толя. Ты мне скажи, какая это партия, проправительственная или оппозиционная? Цимес же вон где. Если это оппозиционеры, то значит, создадим десятка два персонажей кукол. Как их там, Полина, – перчаточных или тростевых? И подготовим юмористическую текстуру. А если это партия в когорте с проправительственными, то значит, десятка два персонажей из оппозиции, и все, чего тут голову ломать.