- -
- 100%
- +
Такое поведение бывшей жены не на шутку Яна обеспокоило. Что с ней, чёрт побери, происходит? Он звонил несколько раз Патрику и Джулии домой, но каждый раз получал от них один и тот же ответ: Лея не хочет ни с кем говорить. В итоге терпение Яна лопнуло, он доехал на автобусе до загородного дома Патрика и нажал на кнопку звонка.
Патрик не пустил Яна дальше порога, впрочем, на его вопросы он всё же ответил. Лея уже несколько недель почти ни с кем не общается, даже с братом, ни разу не вышла из дома – если не считать визита в полицейский участок и исповеди в Церкви Благовещения – и вообще целыми днями безвылазно сидит в своей комнате. После этого, сославшись на неотложные дела, Патрик пожелал Яну хорошего дня и запер дверь изнутри на два замка.
Ну а что касается Фабиана…
Сунув руку в карман куртки, Ян нащупал там письмо, которое забрал накануне из дома. Письмо от Фабиана. Надорвав конверт, Ян вынул аккуратно сложенный листочек и принялся читать.
Старший брат писал о своём глубоком сочувствии Яну: мол, он буквально только что узнал об исчезновении Шарлотты и просто места себе не находит. Почему Ян не сообщил ему об этом лично, сразу, как всё произошло? Возможно, Фабиан смог бы как-то помочь, у него есть связи в полиции. После этого Фабиан снова написал, что сердцем он с Яном – в конце концов, он сам потерял старшего сына, да и страшно представить, что бы он чувствовал, если бы пропала Нина!
У Яна чуть потеплело на душе. Ему показалось, что Фабиан пишет вполне искренне. Но уже в следующий момент он обратил внимание, что почерк, которым было написано письмо, был каким-то уж больно красивым и ровным для Фабиана. Старший брат, как помнил Ян, пишет очень коряво. Да и некоторые формулировки непривычно витиеватые.
Но даже не это заставило Яна в ярости скомкать письмо и швырнуть его под скамейку. Дочитав до конца, он понял, что именно сподвигло брата написать ему.
В конце письма был постскриптум: если вдруг к Яну заявятся газетчики, – а их наверняка подошлют конкуренты Фабиана по борьбе за кресло мэра, – Фабиан настаивает, чтобы Ян отказывался от любых интервью и, крайне желательно, не упоминал нераскрытую пропажу дочери.
Пожалуй, совет Стефана не так уж глуп, и некоторые социальные связи и правда стоит разорвать.
* * *Как Ян и предполагал, Стефан ждал его на кухне. Погружённый в мрачные думы, Стефан не притронулся ни к чаю, ни к бутербродам с докторской колбасой, которые сделала для него Марта. Увидев Яна, он постарался сделать вид, что всё в порядке, но у него не особо получилось.
– Есть для тебя задания, на завтра, – сказал Стефан, хлопнув ладонью по столешнице. – Продукты Марта закупит, с тебя питьевая вода. Дизель для генератора скоро закончится, займись. И надо заменить обогреватели, которые в операционной. Я с утра посмотрю по препаратам, возможно, стоит что-то докупить. Точно кончаются антибиотики, а у номера три и номера восемь лихорадка. Я отселил их от остальных, вечером посмотрю внимательнее.
– Совсем плохо? – спросил Ян, садясь напротив Стефана.
Стефан нахмурился, не понимая, что Ян имеет в виду. А когда наконец понял, то неприязненно сощурился:
– Повторяю ещё раз: не хочу это обсуждать.
– Во время последней операции я заметил, что у тебя дрожали руки.
– Я не хочу это обсуждать! – рявкнул Стефан. Он не выносил, когда его уличали в слабости, пусть даже невольной.
– Если я могу как-то помочь, скажи, – попросил Ян.
– Помочь! – с мрачной усмешкой ответил Стефан. – О да, ты можешь помочь! Докажи, что способен. Что справишься один. Когда… – он не закончил фразу и привстал с табурета. – А хочешь маленький секрет? Этот голос, который у меня в голове, он мне постоянно нашёптывает. И знаешь, что он говорит? Что ты трус, слабак и неудачник. Что ты всё испортишь. Что я должен как можно скорее от тебя избавиться, чтобы успеть найти замену.
Ян не придумал, как на это отреагировать, поэтому просто промолчал. За два месяца он десять или двенадцать раз вместе со Стефаном выслеживал в городе в песках, Енохе, Детей Иаира. Трижды они похищали своих жертв: первый раз в Парке Свирельщиков, второй раз – на окраине городских трущоб и последний раз – из роскошной квартиры прямо в центре Сигора. Они провели три операции. И за всё это время Ян ни разу партнёра не подвёл. Ни разу!
У Яна язык чесался возразить Стефану, но он не сомневался, что его аргументы, как обычно, разобьются о глухую стену. К тому же, Стефан уже думал о чём-то своём.
– Ты ведь тоже иногда его слышишь, верно? Тихий Мир? – вдруг горько спросил великан, сжимая собственные виски. Он сел обратно на табурет и весь как будто обмяк. – А теперь представь, что таблетки не помогают, что с каждым днём он всё громче и громче. Этот голос как растущая опухоль, вытесняет мой собственный мозг. Бедная моя Эдит, она ведь говорила мне почти то же самое, а я только делал вид, что слушаю!
По лицу Стефана Ян решил, что тот не ожидает его ответа. Ему хотелось просто выговориться, и он это сделал.
Ян вылил остывший чай Стефана в стоящее в углу ведро, потом вскипятил чайник, налил кипятку себе и Стефану и бросил в чашки чайные пакетики. Затем он достал из нижнего ящика кухонного шкафа и выставил на стол круглое фарфоровое блюдо с вафлями, сушками и любимым овсяным печеньем Марты. Всё это время Стефан молча смотрел в одну точку, опёршись локтями о стол.
– А можно спросить? Ты ни разу не жалел, что всё это затеял? – нарушил молчание Ян, когда тишина стала уж совсем невыносимой.
– Случалось. Но только поначалу, – Стефан неохотно пододвинул к себе чашку чая, потом взял подсохшее печенье и стал мерно постукивать им по поверхности стола. – И тогда я себя спрашивал: а что бы сказала малышка Эдит? А она бы сказала: продолжай, Стефан. Ты у меня сильный, ты как скала. Ты всё выдержишь. Каждый из этих уродов, запертых в куске плоти, – это несколько спасённых жизней.
– Но даже если мы их всех переловим, всех до единого, рано или поздно они всё равно умрут. Тела, я имею в виду. Они не вечны. Дети Иаира освободятся и примутся за старое!
Стефан подцепил чайный пакетик, с которого в чашку устремилась тёмная струйка, после чего швырнул его в помойное ведро:
– Конечно. Поэтому нам и требуется окончательное решение этого вопроса. А в целом, если выбирать между тем, сдаться сейчас или потом… всю свою жизнь я предпочитал второе.
Глава 2
– Лови! Лови! – закричала Нина, наблюдая, как громадный кусок брусничного джема сползает с ломтя пирога в руках Леонарда.
Леонард чересчур поздно сообразил, что происходит: он дёрнулся, и тем самым сделал катастрофу неотвратимой. На новеньких бежевых брюках появилось жирное пятно размером с мандарин, а закончилось драматическое падение джема на вычищенном с утра ковролине репетиционной комнаты.
– Ох, чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! – в отчаянии прошептал Леонард. Убрав недоеденный кусок пирога обратно в картонную коробку, он всплеснул измазанными джемом руками. – Ну всё, приехали. Уборщица мне голову открутит, она меня и так не любит. А потом ещё от Греты влетит. И брюки… Это ж бабулин подарок.
– Эй, спокойно, – нарочито сердито сказала Нина. – Сейчас всё исправим, – она полезла в сумку за влажными салфетками. – На, сперва вытри руки, – сама она опустилась на корточки и стала остервенело тереть салфеткой пятно на ковролине. Леонард послушно взял из упаковки пару салфеток и стал оттирать пальцы.
Убедившись, что её усилия ни к чему не приводят, пятно только увеличилось в размерах и ещё глубже въелось в ковролин, Нина задумчиво посмотрела на Леонарда и вдруг рассмеялась.
– Что? – расстроенно спросил Леонард. – Не вижу ничего смешного.
– Конечно, не видишь. Оно, это смешное, у тебя на лице!
Нина взяла ещё одну салфетку и аккуратно вытерла ему розовые разводы на щеках. Эти разводы сделали Леонарда удивительно похожим на недовольного карапуза, объевшегося вареньем.
– Я и сам мог, – застенчиво ответил Леонард. Ему явно очень нравилось, когда Нина проявляла о нём заботу, но он всеми силами это скрывал. – Ладно, дам уборщице остатки пирога, может, не будет сильно ругаться. А с брюками что делать?
– Снимай, – пожала плечами Нина.
– Хм… Вот прямо так, сразу? А как же свечи, романтическая музыка? – сострил Леонард, но Нина только укоризненно погрозила ему пальцем.
– Разбежался. Переодевайся в спортивные, эти я сама дома постираю, а бабушке ничего не говори.
– Спасибо. Ты настоящий друг!
Придерживая рукой перепачканную штанину, хоть в этом и не было никакого смысла, Леонард заковылял в угол репетиционной, за ширму. Пока он переодевался, Нина украдкой приоткрыла коробку и сунула в рот пару засахаренных ягод.
– Кстати, пирог отличный, спасибо, что угостил. Надо будет попросить у твоей бабушки рецепт, – крикнула она, облизнув пальцы.
– Ты же почти ничего не съела, – голова Леонарда показалась из-за ширмы и тут же снова исчезла.
– Ну так не один ты следишь за фигурой, – съязвила Нина.
– Нина…
– Что?
– Я пакет со спортивными штанами оставил в гардеробе, – Леонард снова высунулся из-за ширмы и сделал максимально жалостливое выражение лица. – А я же не могу по театру ходить с таким… Ты не будешь так добра, ну, это…
Ничего не ответив и лишь тяжело и многозначительно вздохнув, Нина вышла из репетиционной и направилась к лестнице. В другой ситуации она бы не позволила партнёру так собой помыкать, но спорить уже некогда, у них кончалось забронированное в репетиционной время. Им ещё надо пройти самый конец сцены, а потом сюда нагрянут Йозеф и Мелани, им тоже надо репетировать.
До большого показа подготовленных сцен постановщику осталось всего три дня.
Всю последнюю неделю Нина буквально места себе не находила от волнения. Она догадывалась, что и Леонард тоже переживает, хоть и всеми силами скрывает это. Но Леонард рисковал куда меньше: если Парсли останется ими недоволен, Леонарда просто вернут в детские спектакли, а вот Нину… Нину попросту уволят и будут срочно искать замену.
Чтобы быть более уверенной в успехе, Нина упросила Леонарда репетировать с ней каждый день, причём даже те сцены, в которых сам Леонард не участвовал. Леонард без раздумий согласился, за что Нина была ему чрезвычайно признательна.
К сожалению, Леонард оказался едва ли не единственным актёром труппы, который относился к Нине по-дружески. С другими артистами отношения у Нины с самого начала складывались не лучшим образом. Нет, открытой враждебности к ней никто не проявлял – за одним исключением – но в общении с Ниной практически все демонстрировали вежливую холодность, а порой даже лёгкое высокомерие. Как позднее по секрету объяснил Леонард, между актёрами прошёл слух, что «богатенький папочка» Нины заплатил за то, чтобы дочь взяли в труппу, причём сразу в премьерный спектакль. И хотя никаких доказательств тому предъявлено не было, многие поверили.
Вскоре Нина догадалась, что источником того слуха была Мелани, ведущая актриса театра. Она давно уже не скрывала своей неприязни к Нине. Мелани привыкла, что молоденькие актрисы почитают её как богиню и буквально смотрят ей в рот, но Нина ничем не показала, что считает Мелани особенной. Кроме того, как заподозрила Нина, Мелани возмущал нескрываемый интерес к Нине Йозефа. В результате Мелани щедро распространяла про Нину порочащие сплетни, а при встречах не стеснялась Нину открыто задирать. И хотя Леонард советовал не придавать колкостям Мелани большого значения, Нину всё это очень расстраивало.
С приближением дня показа Нина в целом всё больше времени проводила в театре и всё меньше – дома. В паузах между собственными репетициями она либо сидела на чужих, либо по десятому разу повторяла текст в гримёрке. Но причиной тому были не только переживания из-за показа – Нине в эти последние недели стало в квартире очень неуютно. И дело тут было в Ирене.
Если раньше эксцентричная соседка хотя бы изредка показывала Нине своё расположение, то теперь она как будто всеми силами избегала Нину, старалась не пересекаться с ней на кухне, отказывалась вместе пить ягодный чай, не звала курить на балконе, а на любые вопросы Ирена теперь отвечала односложно и норовила тут же сбежать к себе в комнату. У Нины возникло странное ощущение, что то ли она в чём-то серьёзно перед Иреной провинилась, то ли Ирена перед ней.
С другой стороны, самой Ирене вроде бы немного полегчало. Она и слышать не желала о химиотерапии, но Агнес каким-то чудом удалось уговорить её пройти полное обследование и пропить назначенный врачом курс лекарств. Эти самые лекарства Агнес сама купила в аптеке и торжественно вручила Ирене. По ощущениям Нины Ирена стала кашлять реже и не так надрывно. Да и окровавленных платков в помойном ведре Нина тоже больше не находила. Правда, как только её состояние улучшилось, Ирена тут же снова начала где-то пропадать по ночам.
При этом за последние два месяца Нина отдалилась и от Агнес. Она так и не нашла в себе сил рассказать Агнес о произошедшем в парке между ней и Йозефом. Из-за этого она дважды отказалась от встреч с подругой в баре, а потом Агнес и сама перестала её приглашать, и их общение свелось к редким полуформальным созвонам. Йозеф же, хоть и перестал приходить на репетиции Нины, своих планов, очевидно, не изменил: он предпринял пару попыток подкараулить Нину возле выхода из театра, а когда она грубо поставила его на место, он уже на следующее утро оставил для неё в репетиционной букетик лилий с запиской весьма скабрезного содержания.
Тогда Нина пообещала сама себе, что покажет записку Агнес.
Но и это обещание она так и не выполнила. Когда в тот вечер она раньше обычного вернулась домой, то застала Агнес в их с Иреной квартире. Агнес и Ирена о чём-то секретничали на кухне. Чтобы не смущать соседку, Нина сослалась на головную боль и скрылась в своей спальне, оставив дверь приоткрытой. Агнес говорила довольно громко, и с её слов Нина поняла, что Агнес и Йозеф помирились, снова ходят по вечерам на разные интересные мероприятия и даже вместе украшают детскую. Агнес определённо была счастлива.
Нина нервно мяла записку в руках, не зная, на что решиться: или дождаться, когда Агнес и Ирена распрощаются, догнать Агнес у лифта и показать ей записку – что наверняка разобьёт беременной подруге сердце – или продолжать делать вид, что ничего не происходит.
Вдруг у Йозефа это просто временное «помрачение», и с рождением ребёнка у них всё образуется? Имеет ли она право лишать Агнес даже шанса на семейное счастье? К тому же, что ей сказать, если Агнес спросит, почему Нина до сих пор молчала? И ещё, не захочет ли Йозеф отомстить Нине, если Агнес всё узнает? У него, звезды Театра Откровения, есть тысяча способов испортить ей жизнь. В конце концов, он может просто уговорить Парсли уволить её. А кроме Леонарда за неё некому вступиться.
В тот вечер Нина, ворочаясь в кровати, проклинала себя за малодушие и трусость, раз за разом порывалась выйти в коридор, но в конце концов Агнес ушла, а записка так и осталась в сумочке Нины.
* * *Когда Нина вернулась в репетиционную и протянула Леонарду пакет с его спортивной формой, он замешкался, а потом робко протянул, не глядя ей в глаза:
– Да, отлично, спасибо! Только… Ну… Постарайся их сегодня вечером отстирать, ладно? – он почесал затылок и пошёл за ширму переодеваться. – Я что-нибудь придумаю, что сказать бабуле сегодня, но чем скорее она опять увидит меня в новых брюках, тем лучше.
– Ты не говорил, что твоя бабушка такая строгая, – хмыкнула Нина, доставая текст роли.
– Нет, она не строгая, наоборот! Она жутко ранимая, прямо как… не знаю, с чем сравнить. Её очень легко расстроить, и она потом неделями переживает, – он вышел из-за ширмы, критически рассматривая свои спортивные штаны. – Кстати, может, хочешь с ней познакомиться?
Нина удивлённо подняла глаза от сценария:
– Ну… почему бы и нет.
– Отлично, договорились, – искренне обрадовался Леонард. – А потом ты познакомишь меня со своей мамой! Ну, чтобы было честно.
– Я не думаю, что у меня получится, – хмуро ответила Нина.
– А, ясно. Тогда не надо, – расстроился Леонард. Немного помедлив, он сам полез в сумку за текстом.
– Нет-нет, дело не в тебе, – опомнившись, добавила Нина. – Моя мама умерла. Почти одиннадцать лет назад. У неё был рак.
– О, вот как, – смутился Леонард. – Мне очень жаль.
Нина попыталась сосредоточиться на роли, но всё без толку, настрой уже не тот. В конце концов она смирилась с тем, что финал сцены они сегодня не пройдут. Ну и чёрт с ним. Заметив, что Нина убирает листочки обратно в сумку, Леонард понял всё без слов и последовал её примеру.
– Ты её хорошо помнишь? Маму? – спросил он.
– Ага, – вздохнула Нина. Она подошла к окну, отодвинула занавеску и стала следить за кружащимися в воздухе одинокими снежинками. – Мы были очень близки. И она всегда меня во всём поддерживала. Вообще это так странно, – она стала водить пальцем по запотевшему стеклу, выводя причудливый узор, – когда ты ребёнок, кажется, что близкие с тобой навсегда. Что ничего никогда не изменится. А потом – раз!… мама умирает. Такая молодая. Она же могла ещё жить столько лет, мы могли столько с ней вместе сделать. Она так и не узнала, что я теперь в труппе Театра Откровения. А ведь она об этом мечтала…
Едва закончив фразу, Нина вдруг вспомнила свой последний разговор с отцом в его доме. Фабиан предложил ей деньги, если она немедленно уйдёт из Театра Откровения. Её кулаки самопроизвольно сжались. Что бы сказала Регина, услышав этот разговор?
И сразу же из недр её памяти появилась другая сцена, та, воспоминание о которой она все эти дни что было сил гнала от себя. Мама, в синем платье, лежит в гробу… Её лицо перекошено от ужаса… бескровные губы шевелятся… Мама умоляет мужа, отца Нины, не убивать её… Пощадить ради дочери…
Нина почувствовала, будто все её внутренности сворачиваются в тугой узел, а к горлу подступает тошнота.
Нет, такого не было, просто быть не могло, это был сон, она уснула за кухонным столом и от усталости сама того не заметила! И если даже допустить, что… что в этом есть крупица правды… о таких вещах лучше не думать. Лучше забыть. И они исчезнут без следа. Просто не надо о таком думать.
Это сон… наваждение… не более того.
– Мне жаль, что она так рано умерла, – Леонард бережно положил руку ей на плечо, и жуткая картина перед её глазами мгновенно рассыпалась, – это ужасно, когда люди уходят в самом расцвете сил. У меня были друзья, которые умерли… ну… слишком молодыми. А смерть, она… – он чуть помедлил. – Она слишком часто приходит незваной.
Нина кивнула. Она ещё какое-то время всматривалась в нарисованные ей на стекле узоры, а потом одним движением ладони стёрла их.
– Ладно, продолжим завтра, – сказала она и надела сумку на плечо.
– Если ты так хочешь, – согласился Леонард. – Но только имей в виду: мы эту сцену гоняем уже восьмой день, а слишком много повторений – тоже плохо, ты начинаешь играть механически, как по нотам. Парсли это не понравится. Вспомни свои пробы.
– Леонард, пожалуйста! – Нина умоляюще сложила руки. – Я должна быть уверена на все сто процентов, что, когда режиссёр будет сидеть в зале…
– Так мы отлично всё сделаем, не переживай.
Нина недоверчиво покачала головой. Тогда Леонард обезоруживающе улыбнулся и показал ей большой палец. В ответ она всучила ему коробку с пирогом, а сама подхватила пакет с его брюками.
– Эй! – Леонард схватил её за руку. – Я понимаю, серьёзно, я тоже побаиваюсь Парсли, но не сожрёт же он тебя. Если ему что-то не понравится, он скажет, что и как исправить.
– Не надо меня успокаивать, думаешь, я не слышала этих историй, как Парсли доводил актёров до слёз?
– Ну, было пару раз, не спорю. Но его учитель, Густаво Сальваторе, основатель театра, он был гораздо страшнее. Вся труппа его боялась до чёртиков. Когда впервые ставили «Иеговой и геенной», он несколько раз стульями в актёров швырялся, представляешь? Выходишь ты из-за кулис на секунду позже, чем велено, и тут…
– Ты так говоришь, как будто там присутствовал, – удивилась Нина. – Этому спектаклю больше тридцати лет!
– Мне рассказывали, – замялся Леонард. – Ну так вот, а когда Парсли восстанавливал «Иегову», когда ставил свой знаменитый «Вторым на небесах» или те же мифы йоруба, он ругался частенько, проклинал, но при этом не то что стул, даже шариковую ручку в ближнего своего не кинул. Добрейшей души человек!
Нина некоторое время ещё смотрела на Леонарда как на круглого идиота, но в конце концов не выдержала и расхохоталась. Он как никто другой умел заставить её улыбнуться! И теперь, когда рядом уже не было Агнес, чтобы поддержать её в минуту слабости или сомнений, Нина была ему за это более чем благодарна.
– Выше голову, – подбодрил её Леонард напоследок. – Вот увидишь, именно мы с тобой станем новыми звёздами «Услышь меня, Астарта!». Переплюнем Йозефа и Мелани!
– Обещаешь? – улыбнулась Нина.
– Без дураков! – Леонард положил руку на сердце. – А теперь слушай мой план: мы спускаемся вниз, говорим уборщице про испорченный ковролин, задабриваем её пирогом, а потом ты идёшь со мной, у нас сегодня финал в бильярдном клубе. Не прощу, если откажешься за меня болеть!
– Вот оно что! – шутливо возмутилась Нина. – А я-то думала, чего он на репетицию новенькие брюки нацепил. И как теперь, будешь играть финал в спортивных?
– Тем более – мне будет нужна твоя поддержка, – притворно строго парировал Леонард.
На него было просто невозможно злиться. Нина погасила свет в репетиционной, закрыла за собой дверь и тем же притворно строгим тоном буркнула:
– Ладно.
Глава 3
Закинув в рот таблетку клозапина и запив её клюквенным морсом, Ян убрал упаковку обратно в карман и сладко потянулся. Суставы приятно хрустнули. Потом он подошёл к заляпанному гелем для бритья зеркалу в ванной комнате, стащил майку и стал пристально изучать собственные грудь и живот. Его тело, разумеется, ещё не скоро станет таким же подтянутым и выносливым, как пять лет назад, последствия длительного злоупотребления алкоголем и бесконечных часов на диване так просто не рассосутся, но кое-какие изменения в положительную сторону уже заметны. Физические упражнения и суровая диета, на которую Яна насильно посадил Стефан, начали давать первые плоды.
Впрочем, Яну и не нужно было зеркало, чтобы в этом удостовериться: его руки стали трястись заметно меньше, а головные боли ушли практически полностью. Ян даже не помнил, когда последний раз принимал обезболивающее. С другой стороны, взамен болей Ян получил постоянную сонливость: его сны больше не приносили отдохновения. Почти каждую ночь он в компании Стефана или в одиночестве бродил по будто застрявшему во времени Еноху или, погрузив ноги в горячий песок загадочной пустыни, вглядывался в зыбкий горизонт в напрасной надежде увидеть море, чей шум стоит в его ушах, – а к рассвету просыпался совершенно разбитым. Антипсихотик спасал его от наваждений во время бодрствования, но во сне Ян оказывался в полной власти Тихого Мира.
Но всё это было не так важно, главное – Ян снова жил. Его жизнь обрела смысл и цель.
Ян открыл холодильник, с кряхтением достал пакет с овощами, баночку сметаны и принялся нарезать себе салат. Там, где раньше красовались стройные ряды пивных банок, а из еды лишь изредка попадалось что-то здоровее пиццы, теперь ждали своего часа бататы, морковь и брокколи, руккола, зелёные яблоки, варёные курица и индейка, обезжиренное молоко и несколько коробок питьевого йогурта. Ян не отказался от пива совсем: раз в неделю он всё ещё забегал в бургерную и брал разрешённые Стефаном пол-литра светлого, но объёмы потребления были несопоставимы.
Не только тело Яна, но и его дом подвергся изменениям. Он провёл генеральную уборку, вынес весь мусор, выбросил давно испорченный ковёр и горшки с умершими растениями, пропылесосил все помещения от чердака до подвала, вымыл окна. Разве что Ян не смог заставить себя прибраться в бывшей детской Шарлотты. Прячущимся там призракам наверняка не понравилось бы непрошеное вторжение.
От прошлой жизни, добровольного заточения в собственном доме, осталась только привычка в свободное время лежать перед телевизором. Другое дело, что самого свободного времени по сути и не осталось: Ян проводил дни напролёт в подвале больницы, помогая Марте в её повседневных делах и осуществляя необходимые закупки. Раньше, как понял Ян, все эти обязанности лежали на Стефане, но теперь тот проводил долгие часы в одиночестве в своей каморке возле операционной, запирая её изнутри. Ян прежде предполагал, что Стефан там медитирует, но впоследствии начал подозревать, что причина совершенно другая: теперь, когда таблетки почти перестали помогать ему, Стефан страшно боялся утратить над собой контроль и причинить вред Яну или Марте.
За окнами уже стемнело. Ян зажёг торшер, отключил верхний свет, после чего накинул на плечи шерстяной плед, растянулся на диване и щёлкнул пультом от телевизора. Пожалуй, у него есть полчаса, чтобы отключить мозг и расслабленно пялиться в экран, а потом надо уже ложиться спать. Стефан велел ему прийти завтра не позже шести утра, чтобы как можно раньше прооперировать очередного пленника.