Консоламентум. Следы на камнях

Третий этаж – секреты! Доступ только по железной лестнице со стертыми ступенями. Здесь архив: подшивки газет с 1890-х, папки с компроматом на мэров и судей, и одинокий диван, на котором, по слухам, ночевал молодой Альбер Камю. В углу – запертый шкаф. Старожилы шепчут, что там хранят фотографии исчезнувших журналистов. Ключ только у Бернара.

В туалете – граффити анархистов 1905 года и телефонная трубка без аппарата – «для экстренных звонков».

Каждую пятницу в подвал приносят ящик вина из Алжира – плату информатору из портовой полиции.

На подоконнике в «Зале избранных» – комнате для совещаний, – стоит герань в жестяной банке. Ее поливает старуха-уборщица Люсиль Шпет, которая «видела всех главных с 1889-го» и знает, где зарыты тела трех штрейкбрехеров.

Тем временем в «кабинете», сидя напротив своего нынешнего патрона, Алессер листал подшивку газет за 1906 год.

– Слушай, Бернар, ты знал, что доходы от опиума составляли четверть бюджета Индокитая?

Старый типограф хмыкнул, не отрываясь от верстки:

– Знаю. И что?

– А то, что сейчас этот опиум здесь, в Марселе. И кто-то его распространяет.

Бернар наконец поднял глаза.

– Ты хочешь написать об этом?

– Я хочу понять, кто за этим стоит.

– Тогда готовься к тому, что за тобой начнут следить не только из Мюнхена.

Курильня «Le Rêve Opiacé»

Выцветшая вывеска с золотыми иероглифами, дверь из черного дерева с медным глазком. Над входом – фонарь с треснувшим стеклом, дающий желтоватый свет, который путают с газовым, пока не почувствуют сладковатый запах. В подвале дома по адресу 186-бис, рю де ла Републик, за плотными шторами, пропускающими лишь багровый свет фонарей, лежали курильщики. Их глаза были стеклянными, губы – синими от дыма. Они не видели Марселя. Они видели драконов, сады, женщин, которых никогда не существовало.

Первый зал – «Салон Новых Лун». Шелковые ширмы с выцветшими сценами охоты маньчжурских князей. Лакированные трубки на мраморных подставках – аренда пять франков в час. В углу – клетка с чучелом белого павлина (мертв с 1911 года, но клиенты верят, что он поет по ночам). Коридор – стены, обитые кожей, якобы «для звукоизоляции», но пятна слишком темные… Полки с фарфоровыми банками, помеченными инициалами постоянных клиентов.

Зал «Лотосовый пруд»: низкие кушетки вокруг искусственного водоема – вода мутная от опиумных остатков; на стене – фреска с драконом, где вместо глаза – замаскированная дверь в подсобку.

На стене в углу едва различим контур рисунка – следы пребывания Ван Гога, закрашенные в 1903 году, но упорно проступающие сквозь слои краски, как призраки прошлого.

Господин Линь всегда встречал гостей у стойки. Его европейский сюртук был безупречно скроен, но опытный глаз мог заметить странный выступ на груди – даосский амулет с волчьим клыком, спрятанный под тканью. Его пальцы, похожие на высохшие ветви, перебирали счеты с костяными шариками.

В дальнем углу, среди ширм, мадемуазель Ирис готовила очередную смесь. Ее когда-то грациозные движения теперь были скованы – левая рука безвольно висела вдоль тела, немой свидетель прошлой передозировки. Правой рукой она медленно растирала темную массу в фарфоровой ступке; ее глаза, тусклые, как потухшие угли, следили за процессом с профессиональной отрешенностью.

Как обычно, каждую пятницу, в курильне появился инспектор Кловис. Его тяжелые сапоги гулко застучали по деревянному полу, но никто не обернулся – здесь все знают, что он приходит не только за привычной взяткой. Его взгляд надолго задержался на мадемуазель Ирис; в нем читалось что-то большее, чем просто профессиональный интерес.

***

Виктор Тьери, известный среди немецких агентов как «Франц Келлер», сидел в душной подсобке. Через тонкую перегородку доносились приглушенные голоса курильщиков, но здесь, за плотными шторами с вышитыми драконами, царила иная атмосфера. Трое мужчин в дорогих, но неброских костюмах обсуждали дела за бокалами абсента.

Карл Фогт, высокий блондин со шрамом от дуэли на щеке, положил на стол толстый конверт с гербовой печатью.

– Из Мюнхена пришел приказ №478-В, – его голос звучал тихо, но четко. – Нам нужен контроль над опиумными поставками через Марсель к июню следующего года.

Тьери почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он сделал глоток абсента, чтобы скрыть напряжение.

– Конкретные цели? – спросил он, стараясь сохранить нейтральный тон.

Фогт разложил на столе три фотографии. На первой был изображен порт Марселя с красным крестом на складе №17; на второй – та самая курильня, в которой они собирались уже как два месяца; на третьей – неизвестный мужчина в форме таможенного офицера.

– Первая фаза: к 1 марта внедрить наших людей в портовую администрацию. У нас уже есть досье на шестерых чиновников – компромат готов.

Он постучал пальцем по фото таможенника:

– Капитан Дрейфус будет переведен в Алжир. Его место займет наш человек.

Тьери медленно кивнул, мысленно фиксируя детали для отчета французской контрразведке. В его кармане лежала миниатюрная записная книжка с шифрованными заметками: «Группа „Дракон“ – пять агентов. План „Морфий“ – контроль над логистикой. Связи с корсиканскими кланами через…»

Фогт продолжал, разворачивая карту Марселя с пометками:

– Вторая фаза: к 1 мая мы берем под контроль шестьдесят процентов поставок через господина Линя. Его курильня – идеальная точка для…

Внезапно дверь приоткрылась. На пороге стояла мадемуазель Ирис с подносом. Ее мутные глаза скользнули по карте.

– Ваш кофе, месье, – прошептала она, ставя на стол фарфоровый сервиз.

Когда дверь закрылась, Фогт понизил голос:

– Третья фаза: к октябрю мы затопим рабочие кварталы дешевым опиумом. Пусть эти французские свиньи…

Тьери резко поднял голову:

– Это же прямая диверсия! В приказе говорилось только о контроле над каналами…

Фогт улыбнулся, доставая из портфеля еще один документ:

– Приказ №478/В-доп. Лично от председателя Дрекслера. «Ослабление трудового потенциала противника признано стратегическим приоритетом».

В этот момент Тьери понял, что держит в руках не просто разведданные, а свидетельство готовящейся химической войны. Его пальцы незаметно сжали записную книжку. Завтра эти сведения должны оказаться в кабинете капитана Дюрана из 2-го бюро… если он успеет дожить до утра. Также ему предстояла встреча с неким инспектором Эммануэлем д’О. Он должен был встретиться с ним в первые дни приезда в Марсель, но у него были причины отложить свой визит. Сначала он, как и обещал Полю Рено, постарался не привлекать внимание кураторов бюро к «второстепенным задачам» юстиции – Рено ревностно относился к своей работе. Виктор просто не видел возможности избежать слежки; он буквально чувствовал на себе посторонние взгляды, как только выходил на улицу из квартиры, арендованной на имя Людвига Вайса. Затем ему пришлось долго привыкать к новым «товарищам по партии» – эти люди тоже были неглупы. Они хоть и не допрашивали его с пристрастием (его документы и легенда были безупречны), но рассказать подробности его операций в Париже, описать самого Вайса, да и «погибшего, как мученика борьбы», самого себя пришлось не раз. И в подробностях!

Но его долгое «молчание» могло привести к неприятностям, которые, как он знал, «блюститель закона» мог ему организовать очень даже запросто.

Марсель, Рю Сен-Лоран 14, 9 августа 1920 года, раннее утро.

Сон начался как архив – бесконечный коридор полок, заставленных свитками, фолиантами в коже с потрескавшимися позолочёнными тиснениями, ящиками с картотеками, где вместо букв мерцали символы: пентакли, перевернутые кресты, глаза в треугольниках. Воздух был тяжёл, как в подвале редкой библиотеки, где время оседает пылью на смыслах. Алессер шагал, и пол под ногами превращался то в шахматную доску, то в волны, вздымающиеся от марсельского порта, то в страницы «Астрального Лабиринта», испещрённые кровавыми пометками. Его пальцы скользили по корешкам, и каждый том шептал на языке, который он не понимал, но чувствовал кожей: здесь смешались голоса Робеспьера, отголоски египетских заклинаний из «Книги мёртвых», строки из Леви о «догмате и ритуале высшей магии», будто все мысленные схемы сплелись в единый некрономикон.

Внезапно стены задвигались – оказалось, это не стены, а спина толпы, бесконечной, как пролетариат. Лица рабочих, знакомые по митингам, обернулись масками арканов Таро: Императрица в красной косынке, Повешенный с петлёй из фабричного каната, Смерть, танцующая на руинах буржуазных особняков. Они тянули к нему руки, но их пальцы рассыпались в чёрных бабочек, крылья которых были исписаны лозунгами: «Вся власть Советам!» и «Внемли зову Аримана!». Алессер пытался крикнуть, но голос растворился в гуле типографских станков, штампующих газеты, где каждая буква «о» была всевидящим оком, а заголовки извивались, как змеи кадуцея.

Потом явился Леви – не человек, а тень в сутане, с лицом, скрытым под капюшоном. Он вёл Алессера по залу, где на стенах висели зеркала, но вместо отражений в них пылали города: Марсель, Париж времён Коммуны, Вавилон с падшими башнями. «Истина не в классах, а в числах, – шептал двойной голос Леви, будто два витка спирали. – Ты ищешь революцию, но она уже была… в Египте, когда жрецы спорили с фараонами о весе света». Алессер хотел возразить, но во рту у него оказался ключ – ржавый, тяжёлый, – и язык онемел.

«Луна, словно выщербленная монета, зацепилась за мачту грузового судна «Посейдон». Вода в гавани отражала не звёзды, а огни складов – жёлтые, дрожащие, как глаза голодных зверей. На причале, заваленном ящиками с апельсинами, стоял я, кутаясь в плащ. В кармане жгла тетрадь с выписками из книги Пророка, а в ушах звенели слова Прекрасной: «Они уже знают. Им нужна не книга – твоя голова».

Красные чернила подчёркивали мой псевдоним – словно метка на лбу.

Я подошёл к складу №17, но взгляд невольно скользнул к порту. Там, среди ящиков с апельсинами, лежали «другие ящики». Те, что пахли «забвением» – сладковато-приторным дыханием опиума.

Дверь склада, покосившаяся от времени, скрипнула. Внутри запах сырости смешивался с маслом и тем самым ядовитым ароматом. На полу валялись обрывки всё той же газеты – кто-то методично вырезал абзацы моей статьи.

– Учитель прав, – пробормотал я, нащупывая фонарь. – Писать – всё равно что сеять динамит.

Свет выхватил ящики с маркировкой «New Orleans Cotton Co.». Гвоздодёр со скрежетом сорвал крышку – под рисовой бумагой громоздились плитки опиума с клеймом Сайгона. На одной из них алела надпись: «Для пролетариев ада».

Внезапно за спиной хрустнула щепка. В луче метнулась тень – слишком крупная для крысы.

– Это ты? – прошипел голос из тьмы.

Мужчина в полицейском мундире без нашивок вышел из-за ящиков. Его лицо напоминало гипсовый слепок.

– Капитан передаёт привет, – бросил он, тыча в мою сторону корочкой с гербом Третьей республики.

Я отступил, сжимая гвоздодёр.

– Не бойся, – усмехнулся незнакомец, закуривая. Дым заклубился в луче фонаря. – Я – Глаз Всевидящий. Твои статьи… любопытны. Особенно про «заморских друзей».

– Масон? – прищурился я.

– Он лишь пешка. Настоящий игрок – «Генрих». Твой друг Печатник, кстати, тоже его человек.

Сердце ёкнуло. Печатник – предатель?

– Зачем ты здесь?

– Предложить сделку. – Он швырнул на ящик конверт. Внутри – фото Прекрасной у входа в Базилику. – Завтра в полночь «Орден Зла» будет искать Книгу в Друзьях. Если хочешь спасти её – приходи.

– Почему мне верить тебе?

Он снял фуражку, обнажив незаживающую рану на затылке:

– Это от Них. Они убили меня.

Тень поглотила его, оставив меня с фотографией и привкусом опиума на губах – тем самым «забвением», что теперь пахло страхом.»

Марсель, склад №17 в порту, четверг 12 августа 1920 года. 23:15.

Спиной прижавшись к бочке с маркировкой «Cassis AOC – Reserve Privée», Виктор Тьери сжимал в потных ладонях фонарь. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щели в стенах, выхватывал из мрака ржавые цепи и бочки с прогорклым маслом. В воздухе висел сладковатый, приторный запах гниющих апельсинов – груз, брошенный на причале неделю назад.

Шаг. Шаг. Шаг.

Шаги прозвучали внезапно – неспешные, но точные, как удары штыка по окопной грязи. Из тьмы материализовалась фигура в кожаной куртке, потертой на локтях до блеска. Инспектор Эммануэль д’О. Его лицо было похоже на сжатый кулак – все в напряжении немых теорем; не взгляд, а приговор. Каждый мускул – не анатомия, а геометрия духа.

– Келлер? – его голос прозвучал как скрип несмазанного затвора. – Рено теряет терпение. Два месяца в Марселе, а ваши дружки из «Туле» до сих пор верят, что вы – их «мюнхенский сокол»?

Тьери почувствовал, как под манжетами рубашки к коже прилипает холодный пот. Руки д’О, лежащие на кобуре, были испещрены шрамами – не от ножей, а от колючей проволоки, которой связывали пленных под Верденом. Он знал это по рассказам выживших.

– Вайс в Берлине нюхает кокаин с кайзеровскими генералами, – выдохнул Виктор, – а вы хотите, чтобы я искал тут какого-то писателя-неудачника…

Д«О хрипло рассмеялся и достал из-за пазухи газету. Заголовок «La Voix du Peuple» бросался в глаза: «Оккультисты вербуют докеров: тени Туле над Марселем».

– «Неудачник» вон как щеголяет псевдонимами. Брюно, Деланж… – он ткнул пальцем в текст, оставив жирное пятно от смолы. – Знаешь, что писали в «La Libre Parole» в девяносто восьмом? «Евреи прячутся за вымышленными именами». А твой пророк прячется за реальными. Иронично, да?

Тьери сглотнул. Где-то над ними скрипнула половица – может, крыса, а может, слушатель. Д’О развернул карту Марселя, испещренную красными крестами, словно алтарь еретика. Его пальцы, обмотанные пластырем, скользнули к синагоге на рю Бребюф.

– Здесь. Каждую среду. – Он швырнул Тьери часы «Longines» с циферблатом, покрытым царапинами. – Опоздаешь – твой труп найдут в доке с шифром Виженера в желудке. Ключ «Верден», кстати. Не правда ли, поэтично: шифр внутри шифра. Прямо как ваша игра.

Виктор кивнул, мысленно примеряя маску покорности. Верден – это не просто пароль, а насмешка. Там, где он потерял брата, такие люди, как д’О, рождали легенды.

– Записки – в дупле платана у вокзала, – д’О поправил кобуру, и Тьери заметил на ней гравировку: «1916. Дуомон». – И помни: Рено хочет книгу. А я хочу знать, как «Туле» связаны с грузами из Сайгона. Опиум для рабочих, правда для буржуа – все смешалось, как в «Кентерберийских рассказах».

Шаги наверху затихли, оставив после себя звенящую тишину. Д’О достал «руббер» – револьвер с обрезанным стволом, похожий на артефакт окопной алхимии.

– Интересно, – снизив голос, произнес он, – эти стены помнят, как в семнадцатом здесь хранили патроны для оружия из «Чудо-страны». А теперь хранят опиум для их «Чудо-народа». История – дама с дурным вкусом.

Когда его шаги растворились в ночи, Тьери вновь прислонился к бочке «Cassis AOC». Из щели сыпались мелкие зерна – возможно, опиум-сырец, готовый к переработке. Он закрыл глаза, представляя, как д’О где-то смеется над этой метафорой: вино, перемолотое в опиумную пыль.

Марсель, 2-ое бюро контрразведки Третьей Французской Республики, суббота 14 августа 1920 года.