Сборник рассказов
- -
- 100%
- +
– Странный он стал в последнее время, – добавила она, понизив голос. – Всё ворчал, что землю у него хотят отнять, дом снести. Говорил, приходили какие-то, бумаги приносили… А он им: «Вы этот дом получите только через мой труп!». Так оно видимо и получилось… В страшное время мы живём внучок, не такого предки хотели для нас.
Она покачала головой и посмотрела в окно на вишни, что сгибались от ветра.
– Не за это мы воевали.
IV
После допроса и визита к соседке всё как будто пошло своим чередом. За пару дней они успели обойти остальных жильцов улицы – кто-то жалел старика, кто-то говорил, что «в последнее время стал нервный, не здоров был». В общем, ничего нового, ничего, что могло бы изменить картину.
Прошло четыре дня. В отделе было тихо – конец недели и народ рассосался по делам.
Логинов сидел за столом, обложенный бумагами, и ворчал, больше себе под нос:
– Я обошёл весь рынок, пытаясь найти этот чёртов цветок, и у соседки спрашивал про места где он может быть. Ни-че-го. Купил что-то похожее, но тётя сразу заметила. Мы с ней долго спорили, и по итогу она сказала: «Как ты будешь воспитывать детей, если даже за растением уследить не можешь?».
Он посмотрел на Руденко, с искренне непонимающим видом:
– Ну вот кто больше виноват: я что не знал что ему нужен ветерок, или она что мне об этом не сказала?
Николай оторвался от заполнения очередного отчёта, и посмотрел в глаза молодому, и ещё такому зелёному подмастерью:
– Илья, если ты поймёшь одну истину, тебе станет намного проще жить: «В споре с женщиной ты либо прав, либо счастлив». Причём не важно твоя это женщина, или нет. Тут я с тобой солидарен, но что это меняет? Цветка твоя правота не вернёт, мог бы извиниться и подарить новый. Обошёлся бы малой кровью.
Логинов хотел было что-то возразить, но выдохнул и продолжил писать. Но через какое-то время опять не выдержал и продолжил:
– Я начинаю ненавидеть эту бюрократию. Скоро почерк как у врачей будет, с таким количеством писанины.
Он продолжил писать, но почти сразу прервался:
– А ведь много общего между нашими профессиями. И мы и они спасают людей, и мы и они очень много пишут от руки.
– Да, только они работают с последствиями, а мы с причиной. А вообще…
В дверь кабинета постучали, и не дожидаясь ответа открыли. Зашёл дежурный, и сообщил:
– Сергеич, из лаборатории пришли. Там по делу этому, с мужиком-то.
– Да, сейчас, – коротко бросил он, поднимаясь.
На ходу надел пиджак и кивнул Илье:
– Допиши это. Я – за бумагой.
Вернулся он через пару минут. В руке – тонкая папка, ещё тёплая от рук лаборанта. Шлёпнув её на стол, сел напротив Ильи:
– Ну, слушай. – Он развязал резинку, развернул листы и начал читать, не глядя ни на кого. – Согласно лабораторным анализам бла-бла-бла… Ага, кровь Алексея Ковалёва Аркадьевича была обнаружена на рукоятке ножа, – он щёлкнул ногтем по слову в тексте, – с ярко выраженным хватом левой руки. Отпечатки так же совпали, бла-бла-бла… На ружье были обнаружены только отпечатки Владимира Мельника Николаевича, бла-бла-бла… – Руденко перевёл взгляд на Илью и чуть приподняв бровь продолжил, – На изъятом пиджаке Алексея Ковалёва Аркадьевича были обнаружены частицы пороха и копоть по левому боку, ближе к спине…
Перевернув страницу, он замолчал, и поморщился, как кот, которому солнце ударило прямо в глаза:
– Следы схожего состава – на левом предплечье подозреваемого…
На пару секунд он застыл, глядя в строчки, потом аккуратно сложил бумаги, постучал ими о край стола, выровняв стопку, и откинулся на спинку кресла. Несколько секунд барабанил пальцами по подлокотнику, будто отбивая невидимый ритм.
– Слушаю твою версию событий, неоперившийся Шерлок, – наконец сказал он, чуть усмехнувшись.
Илья вытянул шею, пытаясь заглянуть в бумаги, но Руденко отодвинул их в сторону, не давая.
– Думаю… – парень потёр переносицу, потом, словно пытаясь собрать мысли в кучу, провёл ладонью по волосам. – Если следов Ковалёва на ружье нет, это говорит о том, что дважды стрелял именно дед, и что Ковалёв его не трогал. На счёт копоти на спине и боку пиджака… Это говорит о том, что ствол был позади него в момент выстрела. Вопрос – почему?
Он замолчал, задумчиво уставившись в одну точку на столе, потом опёрся локтями о край и, глядя вниз, чуть нахмурился.
– Думай глубже, – Руденко поднялся, поправляя ремень, – и задавай себе более фундаментальные вопросы. Зачем старый, но явно опытный в стрельбе человек подошёл вплотную к своей жертве?
Логинов молча кивнул, машинально крутнув в руках ручку, будто искал ответ где-то между чернилами и пластиком.
– Ладно, – сказал Руденко, выпрямляясь и отбрасывая лёгкий взгляд в окно. – Ты пока посиди, допиши отчётность, а я съезжу доложу следователю о наших успехах. Чтобы, когда вернусь, у тебя была версия произошедшего… и победа над бюрократией.
Он усмехнулся и хлопнул ладонью по столу, поднимаясь. Логинов, слегка смутившись, тоже улыбнулся краешком губ, глядя, как старший собирает документы и уходит в коридор. Щёлкнула дверь – и в кабинете вновь стало тихо, слышно было только царапанье ручки по бумаге.
V
Поздний вечер. В отделе стояла вязкая тишина – такая, когда даже стрекот часов кажется громче шагов. Часы били где-то в глубине кабинета, отмеряя секунды между каплями дождя, что стекали по мутному окну. Лампочка под потолком моргала, то заливая комнату жёлтым светом, то снова пряча углы в полутьме.
Логинов сидел за столом, склонившись над бумагами, но уже не писал. Орудие труда застыло в руке, а взгляд блуждал по стене, по шкафу с потёртыми папками, по стопке неразобранных дел в углу. Пахло бумагой, чаем из чебреца и чем-то железным – может, от батарей, может, от усталости.
На верхней полке стояли книги – половина без корешков, вторая с выцветшими надписями: «Процессуальные нормы», «Тактика допроса», «Психология преступления». Между ними пылился стеклянный глобус с трещиной и фигурка лосёнка, подаренная кем-то из прежних сотрудников.
Тишину разрезал скрип двери. Вошёл Руденко – молча, с помятым лицом и потухшим взглядом. Закрыл за собой дверь, снял пиджак и повесил на спинку стула. Осел в кресло напротив, не глядя на Илью.
С минуту в кабинете было слышно только тиканье уставных часов. Потом Логинов не выдержал:
– Вы как-то долго…
Руденко не ответил сразу. Потянувшись за пепельницей, он постучал сигаретой по краю и закурил. Дым поднялся в воздухе, как туман.
– Долго, – тихо сказал он. – Зато всё стало ясно.
Он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги, закрыл глаза. Несколько секунд сидел молча, потом медленно сказал:
– Ну что, думал?
Логинов провёл рукой по лицу.
– Думал. Ничего не выходит. Всё вроде складывается… и в то же время – нет.
Руденко кивнул, будто подтверждая собственные мысли.
– Вот и я так же. С виду – простая история. Старик, нервный, стреляет в пришлого парня. Тот обороняется. Всё чисто.
Он стряхнул пепел в переполненную пепельницу.
– А потом начинаешь копаться в мелочах – и они начинают пахнуть.
Он загасил сигарету, посмотрел на потолок.
– Слушай, Илья, я тебе сейчас скажу, как всё было. На мой взгляд, самая правдоподобная версия, правды мы уже не узнаем.
Он выпрямился, подобрал папку с краю стола и положил перед собой.
– С самого начала.
Руденко помолчал, будто подбирая слова. Потом громко выдохнул через нос и начал.
– Значит, так, – начал он. – Ковалёв пришёл к старику с бумагами. Обычное дело: земля, договор, подписи. Только Мельник таких, как он, терпеть не мог. Всю жизнь в одном доме прожил, каждое дерево своими руками посадил. А тут – «освободите участок». Ну вот и взвёлся. Но, – он приподнял палец, – с чего именно, неясно. Что-то Ковалёв сказал или сделал. Может, задел гордость, может, полез в дом, не спросив. Но как факт – старик стреляет.
Наклонившись вперёд, он убрал волосы со лба и взглянул на Логинова.
– Стреляет чётко в ногу, без дрожи. Ты видел рапорт? Попал точно в голень. Не случайно, не промах. А теперь подумай – если хотел убить, стрелял бы в корпус, или в голову.
Руденко сделал паузу, щёлкнул ручкой.
– Значит, не хотел убивать. Просто вспылил.
Он поднял глаза на Илью.
– А теперь дальше. Ковалёв падает. Опрокидывает стол. На полу хлеб, маргарин и нож. Старик подходит. Вот это – ключевой момент. Зачем он подошёл к человеку, которого только что подстрелил?
– Ну… – Логинов почесал затылок. – Может, помочь хотел?
– Именно. – Руденко кивнул. – Помочь, извиниться, неважно. Но не добить. Подходит, держит ружьё. И тут – удар. Ножом. В живот. Почти наверняка – в момент, когда дед наклонился.
Он потёр переносицу.
– А теперь – копоть. На левом боку, ближе к спине. Это значит, что выстрел был после удара. В упор. Не перед. После. Старик выстрелил уже падая. Спазм, рефлекс, может, страх.
Он вздохнул и постучал пальцем по папке.
– Всё указывает на то, что Ковалёв ударил первым. И что дед стрелял уже умирая.
Несколько секунд в кабинете стояла тишина. Тиканье часов стало громче, будто в пустом зале.
– Вы хотите сказать… – тихо начал Логинов. – Что он специально пришёл туда, чтобы спровоцировать деда? А потом – убить? И выставить всё как самооборону?
Руденко посмотрел на него. Взгляд усталый, тяжёлый.
– Не знаю, специально ли. Но одно я знаю точно – это не случайность. Слишком ровно всё разложено, слишком правильно. А теперь самое интересное. – Он откинулся назад и хлопнул ладонью по папке. – Следователь сказал: «Пиши самооборону».
Илья не понял сразу.
– В смысле… сказал?
– В прямом, – кивнул Руденко. – Сказал, что дело надо закрыть. «Так будет лучше для всех». Бумаги – или подправить, или в мусорку.
Он взял сигарету, покатал её между пальцами, но не закурил.
– Вот так, Илья. Всё уже решено.
Логинов нахмурился, подался вперёд.
– Но… подождите. Мы же не ради этого здесь. Мы же должны искать правду. Защищать людей. Если не мы – то кто?
Руденко усмехнулся, без радости.
– Ты ещё слишком молод. Правду ищут только те, у кого нет семьи, ипотеки и стажа. Потом ты поймёшь.
Илья покраснел.
– Сила ведь в правде! Если не сдаваться, всё получится.
Руденко долго смотрел на него. Потом медленно произнёс:
– Если сила в правде, почему прав тот, кто сильнее?
ВЫБОР
Виктор
I
Город просыпался лениво, будто нехотя. Влажный асфальт отражал размытые огни фонарей и жёлтые пятна окон, в которых кто-то уже заваривал первый кофе. Машина Виктора мягко скользила по улицам, а нервное постукивание по дверце звучало, как глухой метроном. Время – 07:14. Он выехал рано, на всякий случай. Сегодня всё должно было сложиться. Он должен был достигнуть цели.
Виктор мимолётно взглянул в зеркало – светло-серый взгляд, напряжённая линия скул. В другой ситуации он бы подумал, что выглядит как человек, уверенный в себе и в своем будущем. Но он знал – всё держится на волоске.
Мысли перескочили куда-то в детство. Не в первое, беззаботное, а в то, которое начинается с дневников, оценок, попыток доказать что-то взрослым, которые уже всё решили за тебя.
Витюша, хочешь быть лучшим? Ты же не хочешь быть как они?
Мать. Её голос всегда звучал будто из-за стены – тихо, но с нажимом. В нём не было ласки, только забота, выдавленная из долга. Даже когда гладила по голове – казалось, проверяет, не перегрелся ли процессор. Отец был другим – он молчаливо смотрел, не одобрял, не хвалил. От него исходила какая-то холодная уверенность, будто всё, что делало его чадо, само собой разумеющееся. Сдашь экзамен на 100? Молодец, но чего ты ожидал, аплодисментов?
Виктор всё время сравнивал себя с другими. С одноклассниками, преподавателями, даже случайными прохожими. Он не просто хотел быть первым – он хотел, чтобы все его признали. Вслух. Чтобы не было сомнений, что он здесь главный. Он отмахнулся от воспоминаний – будто стряхивал соринку с лацкана пиджака. Он не позволял себе утопать в прошлом. Не сегодня.
Автомобиль уверенно вышел на проспект. Поток был плотным, но двигался размеренно, словно река, у которой давно отбили стремление бунтовать. Виктор убавив музыку, приоткрыл окно – город ворвался в салон сыроватым воздухом, в котором мешались ароматы сдобы, бензина и мокрого бетона. У светофора мнутся люди – кто в дешёвых пуховиках, кто в костюмах с аккуратными складками на штанинах.
Машина ползёт вперёд, утыкаясь в поток. С левого ряда кто-то резко перестраивается без поворотника, и Виктор качает головой, не из-за злости – от презрения. Все одинаковые. Давят друг друга на переходах, спорят в магазинах, пьют, чтобы забыть или чтобы казаться сильнее. Притворяются.
Виктор щурится – сквозь лобовое стекло лучи солнца бьют в лицо, острые, холодные, словно иглы. Мир будто построен на фальши: дома – декорации, улыбки – трещат словно маски при ближайшем рассмотрении. Всё это спектакль, и он в нём зритель, который единственный заметил, что сцена давно прогнила.
Мимо проплывал район, в котором он бы никогда не жил. Пятиэтажки со следами ржавчины на подоконниках. Старый вывесочный шрифт на аптеке. Бледно-жёлтые шторы в окне второго этажа – в таких окнах всегда сидят кошки и смотрят, как стареют улицы.
Светофор. Бабушка с ребёнком. Мальчик смотрел на его машину с тем самым чистым вниманием, которое бывает только у детей – без страха, без подозрения, будто мир ещё не показал ему, насколько он может быть жесток. Виктор отвёл взгляд. В таких глазах он видел прошлое, которого у него не было. Или которое было, но кончилось слишком рано. Он завидовал – не осознанно, не остро, а тихо. Завидовал этой незащищённой, беспричинной радости. Он снова сосредоточился. Осталось немного. Несколько поворотов, здание с остеклением и охраной, лифт с зеркалами, переговорная комната. Слово за словом. Ход за ходом.
Поворот с проспекта. Широкая улица с одинаковыми офисными коробками, будто город вдруг решил быть скучным и у него это вышло.
Здесь не было суеты – только машины, припаркованные под углом, зеркально отражающие утреннее солнце. Всё казалось глянцевым, будто реальность вдруг пригладили и вылизали к приходу начальства.
Виктор ехал медленнее. Он всегда замедлялся, когда был почти на месте. Не потому что волновался – нет, конечно. Просто… пусть время подумает, прежде чем ему что-то сказать.
Справа за стеклом проплыл бизнес-центр, похожий на кусок льда, застрявший в асфальте. Он когда-то здесь арендовал переговорку на один день – ужасное освещение, стулья будто для наказания. Там всё пошло не по плану. Он отогнал мысль.
Вот и оно. Здание, ради которого он сегодня здесь.
На фоне остальных – неброское. Три этажа, серый фасад, охрана в будке у ворот, парковка на пятнадцать машин. Ни вывесок, ни суеты. Только Весомость. Именно так – с заглавной буквы. Он заехал на территорию, предъявив пропуск. Охранник кивнул – в своей небрежной манере. Машина встала на своё место. Виктор выключил зажигание, и в салоне стало тихо.
Он остался на мгновение внутри. Пальцы на руле. Сердце билось медленно, отдаваясь хлёстким эхом в ушах. Всё уже расписано: кто с кем, во сколько, в каком порядке, какие бумаги, какие лица, какие слова. Посмотрев в зеркало выдохнул. Улыбнулся сам себе – неуверенно, но с наигранной самоуверенностью, как будто убеждал лицо в отражении, что оно всё ещё боец.
Ну, понеслась.
Дверь щёлкнула. Утренняя прохлада облизнула лодыжки. Город продолжал жить за воротами, а Виктор шёл в сторону парадного входа, как человек, идущий на ринг – в костюме вместо перчаток.
Внутри господствовала чистота. Не той показной чистотой, которой натирают больницы, а какой-то выветренной – как будто здесь всё давно под контролем, всё давно отлежалось, и каждый атом пыли знает своё место.
Виктор шагал по серому ковролину. Каблуки глухо стучали – размеренно, как сердце в момент, искусственного спокойствия. Здесь всё было слишком правильным. Картины – нейтральные, ресепшн – без единой лишней детали, кофемашина как положено. Всё на месте. Ни одной детали, которую можно было бы назвать ошибкой. И это злило. Он не любил идеальные места. В них не за что зацепиться. Они, как собеседники, которые улыбаются и кивают, но внутри уже всё про себя решили.
Он шёл, и с каждым шагом будто пробовал на себе новую кожу. Обычный костюм, обычная рубашка, обычный день – но всё равно казалось, что в нём ищут подвох. Что его здесь ничто не ждало, кроме провала. Он умел показывать уверенность. Научился, со временем. Но каждый раз, когда делал это, что-то внутри молча ставило галочку: ещё один раз, когда ты – просто костюм с голосом.
Он почти на месте. Осталось два поворота – и переговорка. Там уже кто-то сидит. Кто-то, кто может поднять. Или утопить. Кто-то, кто решает.
А делают вид, что решают вместе.
Он пришёл за час до назначенного времени. В приёмной комнате было тихо – только щёлканье каблуков по мрамору и приглушённый голос секретаря за стойкой ресепшена. Виктор прошёл к креслу у окна, от которого веяло холодом: кожаная обивка цеплялась за ладони, будто пыталась втянуть в себя остатки тепла. Он достал телефон, проверил время – ещё 57 минут. Перекинув ногу на ногу. Перевернул портфель на бок, поправив галстук, который сидел неровно.
Нет, теперь как удавка – чуть ослабил.
Он репетировал речь про себя: для начала приветствие, после чего краткое резюме проекта, дальше – его предложение. Слова, давно выученные, всё равно норовили ускользнуть. Он ловил их, сминая в голове, вставлял обратно, придавая им важность, вес, и форму. Он знал, что сегодня критическая точка – либо вверх, либо вниз. Но тревога не могла поколебать то, во что он верил без остатка, почти свято.
Прошло десять минут. Его должны были вызвать, но сидеть на одном месте было слишком сложно. Он прошёлся к холлу, по очереди оглядывая каждого, кто проходил мимо.
А может, они меня проверяют? Типа, смотрят, как я держусь под давлением? – мелькнуло в голове. – Ведь так делают, да?.. Где-то видел… может в кино или в дешёвом романе матери, которые она так любила читать. Видимо в жизни романтики ей не хватало.
Оставалось 30 минут до назначенного времени. Проверил телефон, пусто. Может, чуть задерживаются. Такое бывает. Вернулся в кресло. Дверь в холл открылась, и вошла молодая женщина – уверенная походка, идеальная стрелка на брюках, бейдж на блузке. Виктор моментально выпрямился, встав как на линейке вежливо улыбнулся. Она приблизилась и коротко сказала:
– Виктор Сергеевич?
– Да.
– Встреча сегодня отменяется. Приносим извинения за изменение в графике. Вас уведомят о новой дате.
Она развернулась и ушла. Он стоял ещё секунду, две, три. Повернул голову к двери, где она исчезла, будто ждал, что она вернётся и скажет: – Извините, перепутала. Всё в силе, пойдёмте. Но она не вернулась.
Он сел обратно. Остался сидеть минут пять, уставившись в пол. В груди словно что-то провалилось – не вниз, не вверх, просто исчезло. А потом пришло раздражение. Даже не злость – чувство менее острое, но ядовитое. Встречу не просто отменили. Его самого как будто проигнорировали, ничего не объяснив.
Словно я для них пустое место.
II
Виктор вошёл в здание компании и, не отвечая на приветствия, сразу направился в свой кабинет. Бросил папки на стол, сняв пиджак, упал в объятья кресла и провёл рукой по идеально выбритой щеке.
Мысли сбились. Он проверил почту – пусто. Посмотрел календарь встреч – всё по-прежнему. Может, ошиблись? Может, его спутали с кем-то? Или назначили другую дату, а он что-то пропустил? Он начал лихорадочно проверять сообщения, переписки, даже старые звонки. Ничего, пустота. В подсознании всплыли слова матери: – Им просто не нравится, если кто-то лучше, чем они. Привыкай.
Когда из пятнадцати приглашённых на день рождение детей пришли двое, мать удалила их из телефона. Он открыл документы, перелистал свои материалы – аналитика, цифры, графики. Презентация – готова! Прогнозы – подтверждены! Всё было вылизано до последней запятой. Он не мог ошибиться. Не мог.
Если сам не понял – значит, не заслужил понять.
Слова отца после просьбы помочь с уроками. Почему воспоминания всегда накрывают, как волной, когда что-то идёт не так? Как перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, и сознание отчаянно пытается найти решение, выход из безнадёжной ситуации.
Он сидел в тишине почти весь день, почти не выходя из кабинета. К нему заглядывала Ира, как любая секретарша предлагала ему кофе, пыталась узнать, как всё прошло. Виктор лишь отмахивался от ответа, ничего не объясняя.
Не будь слабаком, женщины не приносят успеха – а ты должен быть сильным.
Это уже начинало давить на нервы, парадоксальные нравоучения отца впивались в мысли как пиявки, высасывая всё что считали лишним. Вот только это не помогало. Под вечер, выйдя в архив, он забрал свой кейс. В нём лежали, флешки, черновики, конфиденциальные сводки, наработки, которые он собирал вручную. То, что хранить в сети было опасно – слишком ценно, слишком хрупко.
III
Он не поехал сразу домой. Внутри было неприятное жжение – как после проваленного экзамена, только хуже, потому что ты даже не сдавал его. В голову пришла идея остановиться у бара, который он любил – местечко без лишнего пафоса, полуподвальное помещение с тусклыми лампами и запахом жареной картошки.
Бар был полупустой – будний вечер, приглушённый свет, фоновый джаз с хрипловатой саксофонной ноткой. Виктор сидел у стойки, щёлкал пальцем по стакану с виски. На нём тёмная рубашка, чуть расстёгнутая у воротника, как бы случайно, но продуманно. Рядом Артём, старый знакомый из тех, кого жизнь чуть потрепала, но лицо ещё держит улыбку. Офисная душа, со своим банком, ипотекой и регулярными пятницами здесь.
– Ты как в последний день живёшь – сказал Артём, крутя лёд в своём бокале. – Постоянно мчишься. Тебя никто не гонит, Вить. Ты и так не на дне. Наоборот – уже выше большинства.
Виктор чуть усмехнулся, посмотрел на янтарную жидкость, сделал глоток.
– Ты правда не понимаешь, зачем?
– Хочу понять – пожал плечами Артём. – Просто ты как будто всё время с кем-то соревнуешься. Даже когда никого рядом нет.
Виктор кивнул, потом повернулся к нему:
– Я всю жизнь кого-то слушал. Родителей, учителей, начальников. Делай так, не делай эдак, думай вот это, не думай об остальном. Даже когда я делал всё правильно – мне говорили, что можно было лучше. Понимаешь? Я не хочу всю жизнь прожить по чужим лекалам. Я хочу – себя. Без условий, без оглядки.
Артём усмехнулся, допил остатки из бокала.
– Ну это у всех. Все чего-то хотят. Ты ж не особенный.
– Нет – покачал головой Виктор. – Особенный не я. Особенным делает то, насколько ты готов рваться, чтобы не жить как все.
Он замолчал на секунду, подбирая слова.
– Деньги это не понты. Это не тачки, не часы, не столик в ресторане. Деньги – это возможности. И мне нужна возможность нажать на кнопку «Выход». Если ты богат – ты не зависишь. Ни от мнения, ни от расписания, ни от прихоти других людей. Если хочешь, улетаешь, не хочешь – исчезаешь. Ты сам себе закон. Хочешь – посреди зимы едешь в Бразилию. Не нравится кто-то – посылаешь. Не хочешь сидеть в городе – покупаешь дом у моря. Ни перед кем не отчитываешься. Ни под кого не прогибаешься. Вот она, свобода. Ни флаг, ни гимн, ни книжки про внутренний покой. А один счёт, на котором столько, что ты сам выбираешь, когда тебе вставать.
Артём молчал, только кивал.
– Я не бегу за успехом – продолжал Виктор. – Я копаюсь изнутри наружу. Рву всё, что на мне выросло: ожидания, страхи, голос отца, что я «должен быть кем-то». Я просто хочу однажды проснуться и не быть никому ничего должен. Ни тебе, ни им, ни кому ли то было ещё. Понял?
– Понял – тихо сказал Артём. – Типа птица из клетки?
Виктор усмехнулся:
– Нет. Птица из клетки всё ещё птица. А я хочу быть тем, кто строит клетку. Только для себя. Только с тем, что мне надо. И если захочу – сам дверь открою.
– Не страшно быть бедным. Страшно – ничего не стоить.
Они замолчали. Музыка в баре заиграла громче. Кто-то в углу засмеялся. Виктор снова посмотрел на свой стакан.
– А ты чего хочешь? – спросил он, не поворачиваясь. Артём пожал плечами:
– Я, наверное… просто хочу, чтобы всё было спокойно.
Виктор криво улыбнулся.
– Тогда нам не по пути.
Позже, уже ближе к полуночи, распрощавшись со знакомым, он вышел на улицу. Сырая, ветреная ночь. Машину он оставил в переулке за зданием – не хотел светиться, вдруг кто-то из партнёров проходил мимо.