Трио в бегах, не считая долгов

«Москвич», хрипло кашлявший маслом, остался в деревне. Отари пообещал найти мастера, «брата жены кума», который «всё починит за спасибо и бутылку чачи». Сами же герои на попутной старой «Мерседес-маршрутке», увешанной иконками и кисточками, отправились в Тбилиси. Город встретил их на въезде оглушительным контрастом: сладким запахом специй из лавок и едким чадом выхлопных газов, мелодичным звоном колоколов из древней церкви Анчисхати и рёвом байков, старыми деревянными балконами «табана», готовыми вот-вот обрушиться, и холодными стеклянными фасадами новостроек. Маршрутка пронесла их мимо величественного Собора Святой Троицы (Самебы), чьи золотые купола сияли под кавказским солнцем, будто подтверждая, что прошлое и современность здесь живут в вечном яростном споре.

Офис застройщика «Кавказ-Сити Девелопмент» располагался в одном из стеклянных коконов на проспекте Шота Руставели, главной артерии города, где когда-то прогуливались поэты, а теперь сновали бизнесмены. В стерильном лобби с кондиционированным воздухом их уже ждал Гиорги – молодой, гладкий, выхоленный, в идеально сидящем миланском костюме, от которого пахло дорогим итальянским парфюмом и веяло холодным долларовым расчётом. Рядом вертелся представитель компании – юркий тип в очках Prada, с ультратонким ноутбуком под мышкой вместо традиционной папки.

– А, гости отца! – Гиорги снисходительно улыбнулся, демонстрируя безупречные зубы, когда Оливер, запинаясь, попытался заговорить о ценности традиций и уникальном микроклимате долины.

– Папа – человек старой, к сожалению, уже уходящей закалки. Он не понимает базовых экономических принципов: что такое инвестиции, развитие, рост ВВП, новые рабочие места. Взгляните на динамичный Тбилиси вокруг! – Он широким жестом показал на панорамное окно. – Он растёт вверх, в будущее, а не корнями в прошлое.

Оливер смотрел на него, и сердце его сжималось от ледяного ожога. Вокруг Гиорги клубилось и переливалось тусклое болотно-зеленое марево – грязный, тягучий цвет лжи, алчности, духовной пустоты. Каждое гладкое слово сына винодела резало слух резким лимонным жёлтым фальши. Ни одной светлой искорки, ни проблеска тепла. За окном, на вершине Сололакского хребта, стояла каменная «Мать Картли» – двадцатиметровый монумент, державший в одной руке меч для врагов, в другой – чашу вина для друзей. Она смотрела на город, будто оценивая, что перевесит в этом споре: сталь или глина.

Колетт тем временем, притворяясь, что конспектирует в блокноте, изучала представителя застройщика. Её дар работал на полную. Она улыбнулась ему особенно тепло, ловя его взгляд. Тот нервно поправлял очки, его пальцы отбивали неслышную дрожь по алюминиевой крышке ноутбука, взгляд упорно скользил мимо глаз собеседников, цепляясь за безликую картину на стене. Каждый мускул, каждый микрожест кричал: «Документы нечисты, схемы серные, нервы на пределе».

– А можно, для полноты картины, взглянуть на экологическую экспертизу и документацию по изъятию земель сельхозназначения? – спросила она мило, незаметно включив диктофон, который Леопольд сунул ей в карман ещё в маршрутке. – И, возможно, на заключение комитета по культурному наследию? Участок-то исторический.

Представитель дёрнулся, словно её слова ткнули его в открытый нерв.

– Всё… всё абсолютно официально, мадам! Все бумаги в порядке, все подписи, печати! Мы уважаем и закон, и… э-э… наследие!

Оливер вздрогнул – голос мужчины прозвучал для него как визг ржавой пилы, наполняя пространство между ними ледяной металлической стружкой.

– Он лжёт по каждому пункту, – тихо сказал он Колетт.

Закон, как вскоре выяснилось, находился в какой-то туманной дали, а вот горячее желание поскорее выпроводить этих странных, слишком въедливых посетителей витало в воздухе офиса почти осязаемо. Переговоры зашли в глухой "бетонный" тупик.

Вынырнув из прохладной, кондиционированной тишины в знойный, напоённый запахами города гул, герои вскоре оказались у входа в парк Рике. Прямо над ними, подобно призраку из будущего, парил ажурный Мост Мира работы итальянца де Лючи – пешеходный мост со стеклянной крышей, похожий на гигантскую сеть из стали и света, парадоксальное сочетание футуризма и древнего города у его ног. Где-то наверху, на холме, маячили зубчатые стены крепости Нарикала, к которой можно было подняться на канатной дороге – ещё одном символе нового Тбилиси.

– Красиво, – пробормотал Оливер, глядя на стеклянные панели, которые уже начинали подрагивать в предвкушении вечерней светодиодной феерии. – Но… холодно и бездушно. Нет души. Только отражения.

– Мда, что-то не очень нам светит помочь Отари, – вздохнул Леопольд, с тоской думая о разбитом «Москвиче» и пустом кошельке. – Похоже, наши доводы для его сына – это негодный козырь. Хотя погоди…

И вдруг под аккомпанемент криков продавцов сувениров и щёлканья фотоаппаратов туристов, у подножия моста, соединяющего, но не примиряющего эпохи, родилась операция «Амиран». Леопольд в качестве «мозга операции» вытащил из потаённых уголков своей феноменальной памяти устаревшие адреса, номера телефонов и имена полузабытых посредников эпохи бартерных сделок и чемоданов наличности. Колетт, в роли «следователя-психоаналитика», настраивала свою интуицию, готовясь вытягивать информацию из людей, как серные источники «вытягивают» из-под земли целебную воду. Оливеру, как наиболее «духовно просветлённому», досталась роль «талисмана-искателя» – обнаруживать в пестрой толпе зелёные искорки удачи, ведущие к цели.

Первые же часы поисков, больше напоминавших археологические раскопки в пластах недавнего прошлого, привели их к «Сухому мосту» – знаменитому блошиному рынку. Здесь, под палящим солнцем, на разложенных прямо на асфальте ковриках, пылились груды советского фарфора с рисунком «кудри», старые кинжалы-«ханджалы», потемневшие иконы и потрёпанные виниловые пластинки с грузинским вокальным ансамблем «Рэро». Идеальное место, чтобы что-то узнать или все потерять, включая направление и цель.

Леопольд вёл допрос с пристрастием, вплетая в беседу с разномастными торговцами поразительно точные детали эпохи лихих девяностых.

– Помнится, в девяносто восьмом вы с Амираном Вахтанговичем через моего знакомого приобретали партию итальянских ботинок Valfiorita по оптовой цене, с рассрочкой под честное слово. – Его взгляд скользнул по потёртому ремню собеседника, по особому хвату, каким тот перебирал чётки. – Да и чачу вы предпочитали «Георгиевскую», в бутылках с рельефным всадником. Неужели забыли?

Это срабатывало магически. Люди, ошарашенные такой немыслимой точностью «воспоминаний» о полузабытых аферах, сдавались и, понизив голос, бормотали новые, уже современные адреса: «Он… он иногда бывает в ортачальском клубе…» или «Слышал, его видели в новых банях на Гоми…».

Одна из таких горячих зацепок привела их в самое сердце старого города – легендарный район Абанотубани. Воздух здесь был густым, влажным, насыщенным и пах не просто тухлыми яйцами, а древней, целебной серой, которой, по преданию, исцелился ещё царь Вахтанг Горгасали. Низкие кирпичные купола бань, похожие на спящих каменных черепах, мирно дымились в тени высоких безликих современных зданий. Именно здесь, у входа в баню «№5», их наконец ждала удача – или, по крайней мере, её бледное, пропахшее сероводородом подобие. Старый банщик Миша, выслушав витиеватый, усыпанный цифрами и датами монолог Леопольда, хитро прищурил единственный зрячий глаз.

– Амиран Вахтангович? Да-а… «Бывший человек», – протянул он, вытирая руки полотенцем. – Он тут частенько парился, когда дела шли в гору, и чачу после пил. А теперь… – банщик многозначительно махнул рукой в сторону шумной набережной Куры. – Теперь, говорят, на колёсах. Таксует. Возит «хачей» от Самебы к этим вашим «Хроникам Грузии» и обратно. Ищет клиентов возле станции канатки в Рике. Так они вышли на верный след.

Встретиться Амиран, после долгих уговоров по старомодному кнопочному телефону, согласился на нейтральной территории – у подножия холма Нарикала, откуда открывался весь старый Тбилиси как на ладони: лоскутное одеяло из многовековых черепичных крыш, крестов церкви Метехи, минарета мечети и дерзких стекляшек новостроек, лезущих в небо.

Амиран оказался тщедушным, сильно постаревшим нервным человеком в поношенной ветровке, но с живыми, бегающими, как у загнанного зверька, глазами. От него пахло бензином, дешёвым одеколоном и нескончаемой усталостью.

– Лэопольд! Генацвале! Старый друг! – Он расцвёл на мгновение широкой, чисто кавказской улыбкой, но она так же быстро угасла, словно её сдуло резким ветром с тбилисского холма. – Рад видеть, клянусь! Но… дэньги нэт, друзья. Совсем нэт. Сам в глубокой, по уши, яме.

Оливер, слушая этот надтреснутый голос, ждал знакомого укола лжи, но его не было – лишь плоский, выцветший серый звук отчаяния.

– Он не врёт насчёт денег, – тихо сообщил он Леопольду.

Он выложил историю, типичную для постсоветского пространства: быстрый взлёт в лихие 90-е на поставках вина, чачи и чего покрепче, шикарная жизнь, потом – не те партнёры, зелёные долларовые кредиты, разорение, бегство от коллекторов похлеще московских. Теперь он колесил по городу на старой жёлтой «Волге» ГАЗ-24, а его главными клиентами были любопытные туристы, которых он возил по маршруту «Собор Самеба – гигантские колонны «Хроник Грузии» у Тбилисского моря – обратно к романтичному Мосту Мира». Ночью иногда подрабатывал, развозя по домам загулявших посетителей театра марионеток Резо Габриадзе, что в старом городе.

Леопольд, выслушав эту исповедь, тяжело вздохнул. Взыскивать долг, даже старый, даже кровный, с человека, у которого за душой лишь бак бензина и пачка неоплаченных счетов, было делом не просто неблагодарным, а бесчеловечным. Но Амиран, чувствуя жгучую вину перед старым знакомым (а в Грузии понятие долга и «пацанских» обязательств из 90-х всё ещё имело вес), предложил иной, отчаянный выход.

– Слушайте… Работу дам. Такси. Моя «Волга» старая, но живая. Вы будете работать, я – искать клиентов. Заработаете быстро, если не брезговать ночными поездками из клубов Ваке. А я… я связи ещё кое-какие имею. Не те, что раньше, но… Могу помочь вино Отари продать. Не этим акулам-застройщикам, а людям, которые ценят настоящее. Знаю одного, Вахтанга. У него сеть винных бутиков на самом Руставели. Он такие истории обожает – про землю, про шесть поколений, про дух предков. Он может купить не землю, а будущий урожай, дать аванс. Или найти инвестора-романтика.

Идея была сумасшедшей. Но, стоя на смотровой площадке, с которой открывался вечерний, зажигающий огни Тбилиси, а над головой возвышалась молчаливая тёмная громада крепости Нарикала, эта идея не казалась такой уж безнадёжной.

Вернувшись к Отари с Амираном поздно вечером, герои собрали импровизированный семейный совет прямо под звёздным непривычно близким небом, на том самом винограднике, который едва не превратился в безликую строительную смету. Где-то вдалеке, на горе Мтацминда, мерцало огнями колесо обозрения в одноимённом парке, будто подмигивая их отчаянной авантюре.

Амиран, используя свои уцелевшие полуподпольные связи и старый, но ещё работающий авторитет «человека из 90-х», уже к полуночи нашёл того самого Вахтанга по цепочке из трёх звонков. Тот, как выяснилось, был не просто бизнесменом, а ценителем и мечтателем, коллекционировавшим истории о грузинском вине. Услышав сагу про землю, которую шесть поколений одной семьи обрабатывали с молитвой и потом, и про трёх странных защитников-путников из России, явившихся словно по воле святого Георгия, он загорелся. Предложил сделку: он даёт большой аванс под будущие пять урожаев премиального «Саперави», становится эксклюзивным дистрибьютором, а Отари остаётся полновластным хозяином и главным виноделом. Более того, новая этикетка будет рассказывать эту самую историю спасения. Сумма аванса была более чем честной и позволяла тут же выплатить Гиорги его «отступные», оставив при этом средства на развитие хозяйства.

Колетт, со свойственной ей дотошностью, изучила наброски договора, составленного по всем канонам грузинского и международного права. Леопольд, включив свою феноменальную память и старые схемы, проверил каждую цифру и каждую отсылку. Всё было чисто, прозрачно и пахло не серой, а виноградной лозой и честным словом. Отари, глядя то на бумаги, то на усталые, но сияющие лица новых друзей, долго молчал. Потом медленно, с достоинством, кивнул. В его влажных глазах стояли слёзы, но радужное сияние вокруг его могучей фигуры вспыхнуло с такой новой ослепительной силой, что на мгновение затмило даже мириады огней ночного Тбилиси, лежавшего внизу, в долине.

Проблема была решена: винодельня была спасена, наследие – сохранено. Гиорги, получив на следующий день свой чек и увидев сияющее лицо отца, лишь растерянно пожал плечами – его болотно-зелёный, стерильный мир финансовых потоков был слишком далёк от этой цветной, пахнущей землёй и вином реальности.

А на следующий день поздним вечером трое героев снова стояли на смотровой площадке у крепости Нарикала. Под ногами раскинулся огненный пульсирующий город: извилистая Кура, как тёмный бархатный шнур, отражала гирлянды Моста Мира, где-то в тенистых кварталах Абанотубани стелился лёгкий, целебный серный туман, и над всем этим великолепием и противоречием царила каменная «Мать Картли», освещённая прожекторами, – вечный символ Грузии с её мудрым выбором между чашей гостеприимства и мечом защиты.

Рядом с ними, посапывая двигателем, стояла старенькая жёлтая «Волга» Амирана – их теперешний источник заработка и символ новой, пусть и временной, стабильности.

– Значит, таксисты, – констатировал Леопольд без особого восторга, разглядывая потёртый салон и щётку-тряпку на лобовом стекле. – От менеджера потенциально прибыльных активов до водителя маршрутки. Карьерный рост, ничего не скажешь.

– Зато с настоящей, живой целью, – улыбнулась Колетт, поправляя переполненную сумку, в которой уже лежали не просто черновики, а готовая канва большой, честной истории о людях, земле и надежде.

– И с верным, – добавил Оливер тихо. Он смотрел не на ослепительные городские огни внизу, а куда-то в тёмное бархатное пространство над древними стенами крепости Нарикала, где чётко и ясно виделась ему одна-единственная, упрямая зелёная дорожка – не яркая, не кричащая, но неумолимая, как течение Куры. Она вилась дальше, вглубь южной ночи, вглубь Большого Кавказского хребта, вглубь их общего странного непредсказуемого пути.

Их путешествие изменило направление, форму и смысл. Из панического бегства оно превратилось в погоню за справедливостью, из погони – в акт немыслимой для посторонних помощи, а теперь становилось простой честной работой, новой авантюрой и продолжением долгой, извилистой дороги. Их «Москвич» ждал ремонта в гостеприимной деревне, Тбилиси раскрыл перед ними не только свои шипы противоречий и головокружительные ароматы, но и свою истинную гордую противоречивую душу, вечно балансирующую между целебным теплом серных бань и холодным блеском стеклянных небоскрёбов.

А впереди лежали километры новых дорог, новые встречи и новые истории. Но вечером того же дня, когда Отари за ужином в сотый раз благодарил их, раздался звонок на его старый городской телефон. Он поднял трубку, и его улыбка растаяла, как лед на горячей сковороде.

– Да, они здесь, – тихо сказал он, глядя на гостей. – Но кто вы такие, чтобы спрашивать?.. Дарагой, я не знаю никаких планов…

Он медленно положил трубку. В избе повисла тишина, густая, как смола.

– Это был не мой сын, – глухо проговорил Отари. – Какой-то мужчина… с акцентом, как у вас. Спрашивал, куда и когда вы собираетесь ехать. Говорил… что вы его старые должники из Москвы.

Леопольд встал так резко, что заскрипел стул.

– Нам пора. Сейчас.

Колетт уже собирала вещи. Оливер видел, как вокруг Отари вспыхнуло тревожное багровое пятно страха, а в воздухе повис горький, медный привкус опасности. Это было уже не предчувствие. Это был голос из прошлого, который нашел их даже здесь – в гостеприимной грузинской глуши.

Их путешествие снова сменило форму. Теперь это было не странствие и даже не погоня за справедливостью. Это было бегство. Срочное, безоглядное. Грузия, раскрывшая перед ними свою душу, теперь молчаливо и торопливо провожала их в ночь, в сторону границы, за которой нужно было искать новое прибежище.