Квантовая вахта: вакансия осмысления

Последняя затяжка ковчега

Наставник передал мне сигарету. Я чувствовал себя крайне не уютно. У меня в целом были сомнения по поводу приезда сюда, но финансовая нужда оказалось сильнее. Мне толком никто не объяснил в чём суть работы. Почему перед тем как выдать мне роль того же разнорабочего, нужно сначала провести тесты, кипу разговоров и выкурить раковую палочку в кругу работяг. Выглядит всё это безумно: приглушённый свет, шумит генератор, где-то работает токарный станок, на улице тихо скребутся, словно лезвиями ножей, кузнечики. Передо мной сидит в позе лотоса начальник цеха, гудя себе под нос, порой переходя на горловое пение. Вокруг нас, в стиле узора мандала кружатся работники всех мастей: заводчане, уборщики, повара, водители. Театральности всему предаёт то, что помимо отсутствия разъяснений в чём будет заключается моя работа, а глядя по сторонам, можно понять её специфичность, мне не слова ни сказали по поводу данного акта. Металлические балки раскиданные повсюду, покрытые пылью, походили на римские колонны с расписными изречениями на них. Хоть в этом помещении и царил шум, но ощущалась некая заброшенность. Психопом, он же проводник умерших, это место бы одобрил.

Я держу не зажжённую сигарету минут десять, не произнося ни звука. Все остальные продолжают заниматься своими странными делами, кружась вокруг. Интересно, если я не начну процесс, это будет длиться вечно? По крайней мере, мне сказали, что все будут меня ждать.

Решив не медлить, мои руки сами поднесли сигаретку к губам. Зажав её зубами, я потянулся к свечи, что стояла по правую сторону от меня. Светоч пах приятно, персиком. Подкуривая, моё горло моментально пробрало, будто мне залили в гортань расплавленный песок, который постепенно приобретал твёрдую консистенцию, становясь стеклом, что разбилось на миллионы мелких осколков, царапая мою слизистую. Я закашлялся. Дым пах странно, как магазин с индийскими благовониями, который параллельно находится с крематорием, смог от туда и от туда перемешивался друг с другом.

Перед глазами было всё то же самое. Тот же начальник, те же люди и здание. Но что-то изменилось. Я начал видеть скопление щелей в каждом объекте и субъекте. Будто у всего появилось множество скоплений штор, за которые можно заглянуть. От движений танца людей, просветы становились отчётливей. Я попытался пошевелиться, чтоб приоткрыть одну из них, но ничего не вышло. Но зато, как только я подумал о том, что хочу заглянуть, отдушина на теле бригадира раскрылась, окутав того в кокон. Эта субстанция состояла из помех, постепенно обрастая цветом из синего, красного, и жёлтого. Словно старый телевизор барахлит и вот-вот проявит картинку. Время замедлилось, или вовсе остановилось. Обёрнутый силуэт человека в плёнку, единственный подёргивался из всей толпы. От него исходили ни то искорки, ни то клочки пространства. После, начала формироваться пена. Из неё начали доносится детские голоса, гурьбой, одновременно. Тембр был знаком, он принадлежал мне же. Из самой фигуры человекоподобного мотка показались первые кадры. Отрывок болезненного характера:

Я на похоронах своей подруги. Все гости столпились вокруг открытого гроба и мыча смотрят на остаток, песчинку того, что осталось от человека и его личности. Её отец рыдал, бабушка обнимала свою мёртвую, непоколебимую внучку в гробу. Играла песня отпевания, траурные ангельские голоса из шипящих колонок крали даже остатки от сущности находящейся в саркофаге, унося в свой недосягаемый мир. Гости, друзья, что пришли проводить в последний путь оболочку, по очереди обняли её. Я стоял как вкопанный. Но пространство вокруг дрыгалось. Я хотел заплакать, но не смог. Что-то из меня ушло вместе с ней, туда, в её личный мир. Смотря на её крашенные волосы, я вспомнил, что её волосы раньше пахли снами, а лицо напоминало пряничный домик. Теперь осунувшиеся лицо походило на таявшие ледники, оттачивающие собой катастрофу цикла жизни и смерти. А от волос пахло формалином.

Пространство с места похорон начало развязываться в нить, что обвивалась вокруг моей шеи. Все лица, присутствующие на том прощальном мероприятии, сузились и изумлённо смотрели на мою краснеющую и задыхающуюся рожу. Вдруг всё затихло и стало темно. Из темноты по чуть-чуть выклёвывалось всё то же зрелище, которое я давеча покинул. Толпа людей, завод и его молчаливая мистика. Я сидел неподвижно, сигарета со скоростью улитки тлела, повиснув у меня между пальцев. А человек, что был окуклен – исчез. На его месте появилась призрачная форма тела, что держала остальных людей-юлу за руки, дабы не разорвать узор состоящий из зигзагов, кубов, окружностей, пирамид. Моё сердце билось быстрее, чем я мог представить. Оно обжигало, но как-будто со стороны, словно я видел его перед собой и мог потрогать. Ощущения, что проникали в меня, исходили из таких же «штор», что были вокруг всего сущего. Моё нутро не ощущалось как что-то истинное, ибо оно расползалось по окружающему миру. Страх охватывал, но всё так же со стороны. И я смог его детальней рассмотреть. Мне словно открылось то, о чём я долго думал, но никогда не мог понять суть:

Когда я перестаю следить за собой, или же убираю что-то из пункта распорядка дня, то неумолимо скатываюсь в недра простоя, некой внутренней бездны. Могу часами ходить по улице, смотреть в одну точку, говорить, но совершенно не помнить и не понимать, что же происходило в те моменты. Будто во мне живёт ещё кто-то, кому приоткрывается дверь, когда я засыпаю. Даже не маринуюсь в том, что принято называть памятью. А ощущения от беспамятства похожи на прокисшее молоко, что сливается в раковину с грязной посудой. Всё это нужное избавление, от самого себя же. И этот страх, в материальной форме душил себя, презрительно смотря на меня.

Благодаря новому состоянию, взгляду извне, но одновременно внутри сути, я смог разглядеть ситуацию, которая могла породить вакуум внутри меня. В детстве, я мечтал об апокалипсисе, мне было неважно, что те кто меня знает или не знает умрут, что пропадёт всё, что и так хрупко держалось на плаву. Я просто хотел гулять по разрушениям, уповал на то, что буду играть во время чумы со своей любимой игрушкой-ящерицей. И постигать в быстротечной концепции изменчивость мира. Конечно, в детстве я так глобально не мог раскрыть свой замысел и сам не понимал почему так этого хочу. Но сейчас, будучи взрослым, у меня получилось перевести свой субъективный древний-детский язык.

Предшествием этой мечты были слова отца, которого я редко видел. Он сказал: «Цени, что тебе дарит дед так много игрушек, не у всех детей такое бывает». Меня очень впечатлили его слова. И тогда я сделал вывод, что мне нужна только одна вещь, которая будет делать меня счастливым. И это был пластмассовый ящер в комбинации с воображением. Даже после, когда мне дарила игрушки мама, приходя поздно ночью после работы, я робко принимал подарок, а когда все засыпали, начинал плакать. Мне становилось больно, что я забирал время вложенное в покупку, вкупе с тратой внимания на меня. И даже не мог набраться храбрости и сказать, что мне ничего не нужно. Я не понимал, всё происходящее в моём детстве нужно им или мне, чтоб происходил жест заботы, или скорее участия в моей жизни. Ведь я хотел совершенно иного.

Взамен на всю любовь, я рисовал для родных разных животных, старался убираться дома, доедать всю еду, что накладывают, причмокивая и хваля, прося добавки. Я улыбался, а сам, когда оставался один дома бился головой об стену, ожидая, когда смогу раскаяться перед родными и объяснить, что меня нужно забыть.

В голове, я держал надежду, что всё перевернётся и изменится в один миг. Мне хотелось быть одному в разрушениях, радоваться тому, что от меня не зависит и владеет такой силой, у которой можно учиться, просто наблюдая за самим явлением.

Тогда, как бы неосознанно, я начал отдаляться от окружающей действительности, сам не понимал, что погружаю разум в иллюзорные декорации, с которыми мне до сих пор сложно справляться. Тот мир, который я представлял, стал частью меня, я застрял в себе, в своём личном разрушении и побеге. Пока все люди вокруг развиваются, то ломаются, после чинятся, я пребываю лишь в упадке. Моя мечта исполнилась, но я надеюсь, что смогу разрушить то, что сам когда-то построил. И сейчас, я наконец принимаю, что детская часть меня – часть меня нынешнего. А не совершенно другое существо, живущее во мне.

Наконец-то получилось прийти к чему-то. Долгие, многолетние понурые рассуждения, мусолинье одной темы, тюрьма из рефлексии, показались такими мелочными. Я чувствовал лёгкость, но и страх, любовь, раздражение, принятие, смятение, много чего ещё! При этом ничего не преобладало, а было самобытным и не противоречило друг другу. Множество чувств мигрировали птицами вокруг меня и вили во мне гнездо чуткости и сосредоточения разума. Но недавно открытую радость прервал резко появившийся передо мной человек, чьё имя я уже забыл или не запомнил. Он начал гнить на глазах. Кожа шелушилась, глаза вытекали, зловоние витало и пропитывало собой близь находящиеся феномены красоты мысли, что тщательно плелись из танцующих штор и меня. Мясо, человека сидящего напротив, отваливалось с рук и мигом зеленело, образуя мослы. Лицо, будто слоем масок с различными эмоциями, шмякнулось мощным шлепком. Ноги, собранные в позе лотоса, будто вросли друг в друга и склеились сгущающейся кровью, что просочилась через стенки сосудов в расслоившихся тканей. Но кости… Они начали ветвиться, предварительно ломаясь и хрустя, приобретая нужную строительную форму, образуя собой дерево. Обрастая плодами изображений из моего детства. Фрукты-памяти бились как сердца. Я было разглядел мост на одном из соцветий, но внутри моего разума открылась новая пробоина. И меня унесло за день до моего приезда на эту сомнительную, наркотическую вахту:

Я видел себя со стороны, при этом не имея тела. В тот день, в городе было слегка прохладно и от этого моё тело ёжилось. Божьи коровки устилали собой весь покров асфальтной дороги. Из-за чего не получалось избежать давки маленьких несмышлёнышей. Хруст рокотом раздавался вдоль полупустых улиц. Разбавляя собой тишину, этот звук молниеносной смерти приводил меня в чувство. И тогда я остановился посреди дороги, любуясь калейдоскопом из насекомых в крапинку. Осенний дух покрывал лёгким туманом окрестности, оставляя капельки влаги на всём, чего мог коснуться.

Странное это дело, подумал я тогда, осень, а так много божьих коровок. Кажется, что из редевших прохожих никто не замечал, что шагает по чему-то живому. Да и я до какого-то момента не обращал внимание, что забираю множество жизней. А пока я принимал факт раздавленных божьих коровок, дух которых провожал взгляд нейтральных машинных фар, освещая и вовлекая в короткую игру, где надежда и ход за светом является процессом, а не конечным пунктом. Я осознал, что пора было возвращаться домой. Бабушка тогда меня заждалась, да и сама она не смогла бы и еды себе наложить. Я чрезмерно надеялся на завтра, что получится вернуть контроль своей жизни поездкой на вахту. Что взявшись за что-то новое, смогу наконец измениться и стать тем, кем хочу себя видеть.

Да, звучит глупо, но я пребывал в отчаянии. И по правде говоря, я не понимал, кем хочу себя видеть. Знал бы тогда, чем обернётся, никогда бы не поехал.

Вернувшись в своё логово, в то время я обнаружил бабушку уже спящей. Телевизор бодро гудел, дикторы сквозь помехи пытались произнести свои вести. Антенны на пузатом телевизоре слегка легли набекрень, вероятно это и вызвало стль плохое качество передачи. Я множество раз предлагал заменить оборудование, и подключить спутниковое с кучей каналов. Но бабушка из упрямых, по этому чуть что, сразу бросается едкими фразочками. Поэтому я к ней шибко не лезу с предложением о переменах.

Бабушка уже какое-то время не работает, можно сказать мы всей семьей добивались этого долго. Никак не хотела униматься и вылезать из защитного костюма постоянной занятости, даже когда наступил пенсионный период. По ночам, даже во время, когда она работала, ей часто снились кошмары и она вопила, просыпаясь вся в поту. Сейчас же, находясь постоянно дома, большую часть времени она спит. Вернее сказать не спит, а транслирует внутренний ад через разношёрстные тембры криков, завываний, скулежа и просьб о помощи в полубреду. Во время моего раннего детства, когда бабуля забирала меня с детского сада, мы играли с ней в игру. Мол она забывала где наш дом. А я проявляя доблесть, отводил её в наш обитель, по пути выявля ориентиры, чтобы она не заблудилась, когда будет одна. Кто бы мог подумать, что когда я подрасту, игра перенесётся в постоянную явь. Она схлопотала деменцию. Видать наследственное, моя прабабушка, мать бабушки, даже не узнавала никого в последние пять лет своей жизни. Она прожила около 90-та лет. Почти век. Но под конец всё стиралось, оставляя вещам лишь их цвет, форму, звук, но никак не значение. Тем не менее прабабушка была светлым человеком. И большую часть времени она не боялась, а веселилась, искала сокровища у себя под подушкой. Но болезнь страшная, бывало и её клинило. Проявляла агрессию, кидалась вещами, фекалиями… А когда у неё получалось встать с кровати, что было редкостью из-за её горбатости, то она шла на кухню и хватала нож.

Повезло хоть, что у моей бабушки ноги повреждены, не сможет далеко уйти, если чего дурного в голову взбредёт.

Тогда я думал о том, что «повезло», в контексте её больных ног. Наблюдая со стороны, получилось понять жёсткость своей мысли. Я просто пытался отстраниться, не проявить слабость. Ибо ситуация просто сожрала бы меня. Избегая всеми силами принятие беспомощности, касательно здоровья и умственных способностей бабушки, я просто не воспринимал её как что-то живое. И сейчас, если я всё это запомню, то точно изменю подход. Наверняка…

Тем временем, дальше по воспоминаниям, я выключил телевизор и на цыпочках побрёл в свою комнату. По узкому коридору, который нужно было миновать по пути в мой укромный уголок, который заставлен призраками прошлого: сонма коробок с тетрадями со школы, рисунками, грамотами, подделками, одеждой. Бывало, мне хотелось сжечь всё это, освободить воспоминания от тяжкого сосуда в виде вещей, но врачи посоветовали оставить старый хлам. Говорят, периодически показывать его бабушке, мол это стимулирует память. Но она лишь пускала слюни, либо начинала плакать. На всякий случай, я не решался их выбрасывать. Вдруг ещё пригодятся, думал я тогда. Но мне всегда было плохо от упоминаний прошлого, которое я самостоятельно омрачал всеми возможными способами. Я чувствовал стыд за всё, что я делаю.

Дойдя в потёмках на ощупь и используя мышечную память, дабы не врезаться в крутой угол или острый предмет, я смог войти в своё личное пространство.

Ремонта как такого-го не было в привычном смысле. Зато я смог разрисовать стены, как хотел ещё в детстве. Полагаю, стоит сделать ремарку, что раньше я жил с матерью и отчимом, но из-за одних обстоятельств, у нас больше не получится видеться. Да и думаю они тоже не захотят меня видеть.

Один из первых рисунков – это супрематическое лицо парня, который прислоняет к уху красный телефон и говорит: «Привет», а поверх телефона нарисован контур креветки, которая отвечает «Кревет». Глупо и не имеет целостности, но мне нравится.

Так же я около года назад сделал эскиз дерева со множеством ответвлений. На почках которых, заместо расцветающих листьев, украшают собой наклейки из мультиков.

Сейчас я немного в замешательстве. Действительно ли у меня был дома этот рисунок с деревом? Или это искажения от видений с костяным древом? Может всё просто перемешалось…

Рабочий стол завален макулатурой, на которой обычно я калякаю всякую ересь. Иногда хочется написать какой-нибудь текст, откровенный, раздевающий до костей что ли, но ничего не выходит. Мысль всегда скачет от одного к другому. Может, я просто не постиг свой же стиль мышления?

Вглядываясь сейчас в это древо с плодами, на секунды, проявляется тот мужичок, что сидел напротив. Из-за мешанины мне становилось неуютно. Хотелось пошевелиться, но нечему было это сделать. Я даже не моргал. Это давило ещё сильнее, что никак не мог выразить свою панику. Неужели, всё что мне осталось, это просто наблюдать?

Сейчас я наблюдаю, как я из прошлого пялит в проплешину между рисунками, отдаваясь замшелым размышлениям. Долго и понуро. Бывает время, в котором обостряется состояние, когда хочется вытащить шизу, всё самое скверное, энергичное и честное своим эгоизмом наружу, чтоб оно лелеяло окружающее пространство своим существованием, не упускало ни одного мига, проявляла собой важность каждого момента. А потом сижу и стряхиваю с себя весь поток идей. В такие моменты кажется, что совершу ошибку, наврежу другим или доведу кого до слёз. Или сам окажусь в ситуации, из которой потом будет сложно выбраться, а мозг будет отрицать моё участие в контексте событий, тем самым давая очередной раз неистовый защитный эффект, искажая наследие воспоминаний. По этому, я часто просто смотрю в точку. Осознавая всё изобилие, я как бы переношу его в единицу. Иногда получается прийти к терпению, бывает и к астении.

Мой нынешний самоанализ позволяет взглянуть чуть глубже. Мне кажется, что так или иначе изменения неизбежны. Стоит проявлять почаще непритязательность к независящим от меня условиям. То, что я подсознательно проецировал про детство, про мечты, было лишь шаблоном, что незаметно от меня накладывался на всё, что я видел. Но сейчас это породило лишь больше вопросов. А что я, если не набор шаблонов? И можно ли выйти из из собственной или чьей-либо ещё системы суждений? Эх, я даже не знаю, смогу ли вернуться в нормальное состояние. Застрять в собственной голове – такое себе удовольствие.

Когда меланхолия настигала меня, а мандраж усиливался от попытки продолжить мыслить дальше, то у меня сразу всплывал перед глазами мой знакомый тридцати летний Дима. Мы не особо много общались, но я знал некоторые факты о нём. Например: как однажды он вешался, но его смогли спасти, тем, что вовремя обнаружили и спустили с петли, правда врачам пришлось делать надрез на гортани, и он пару лет ходил с трубкой, которая помогала ему дышать. Помню, что он пытался бросить курить, но как я закуривал перед ним, он по дружески, за компанию, присоединялся ко мне. Помню, что ему было настолько одиноко, что он жил один год на притоне и постоянно употреблял вещества, лишь бы не оставаться одному. При встрече с ним, мне хотелось поделиться своей душой, разделить его путь, или в конце концов хорошо пошутить. Но я всегда молчал, что-то блокировал мысли, когда я пытался заговорить. Видимо, вся та же эфемерная проблема мечты детства мешала мне…

Мы не виделись последние пару лет, но изредка переписывались. Говорили о музыке, в частности о Фрэнке Заппе, о его виртуозности и разнополюсности альбомов. Никита скидывал наброски своих музыкальных творений. Он говорил, что на него плохо влияют рисунки и стихи, которые я делаю, подталкивая его к мрачности быта. И его психотерапевт попросил не общаться со мной, хотя бы в творческом плане. И наша связь оборвалась. А совершенно недавно я узнал, что он завершил ту неудавшуюся попытку суицида. Повесился окончательно и на совсем. Он говорил, что никогда не рассчитывал дожить даже до двадцати восьми лет. И когда ему стукнула круглая, словно беременная событиями дата, он потерялся и был напуган в своей потерянности.

Но и здесь я вру. Я не знал этого человека основательно, лишь его обрывки из жизни. Нам так и не удавалось полноценно поговорить по душам. Проникнуться друг другом. Хотя были попытки с его и моей стороны.

У него была замечательная девушка, с которой они то сходились, то расходились. Не знаю что она чувствует, потеряв столь близкого человека, с которым и за которого боролась столько времени, с которым провела буквально большую часть жизни. Но мне не хватало смелости написать ей и просто проявить внимание.

Надеюсь, когда я выберусь из этого запутанного приключения, я смогу ей написать. Мне есть что рассказать. Рассказать о том, каким этот человек был для меня. Ведь для каждого, человек представляется по своему. Ещё я заметил, что отсутствие тела хоть и вызывает панику с непривычки, но без него легче мыслить. Не ощущаю никаких потребностей. Рассчитываю, что сохраню хотя бы одну десятую от способности анализа, когда вернусь в реальность.

Моё тело лежало на своей кровати, наполненной мягкими игрушками от бывшей жены, которые она решила не забирать, ибо понимала, что все эти милые подарки будут напоминать о боли расставаний. Она была очень ранимым человеком. И вот я, словно среди археологических находок, валялся и не мог найти себе место. Думы шли тогда такие: я потерял много близких друзей, кто в тюрьме за убийство, кто свёл счёты с жизнью, совершенно не понимаю куда дальше двигаться и зачем в мире, где всё так жестоко и глупо. Я лишь стараюсь стать сильней, крутил эту мысль я тогда, чтобы не сломиться от собственного опыта. Но с каждым днём, событием становилось всё сложнее. Я думал раньше, что после смерти подруги смогу адаптироваться, но приходится мириться с новым и нескончаемым ужасом, что приносит экзистенция.

Порой мне снятся сны, где за продолговатым, металлическим столом сидят все мои друзья. Они по очереди говорят всякие поддерживающие и успокаивающие слова, а когда подходит моя очередь, то у меня из рта сыпется песок, а все, кто мне дорог, в тупую смотрят на мой позор.

Опять! Похоже на одно из видений, я когда я сделал первую затяжку. Кажется, словно я не покидал своей комнаты, а мне приснился лишь смешанный сон. И я вот-вот очнусь с лихорадкой и температурой под сорок.

Тогда, за неделю, мой знакомый и близкий друг – Гриша, пригласил меня на новую работу, я как раз был в поиске. Она была вахтового режима. Как раз на которой я уже оказался и познал во всей «красе». И я в тот момент согласился. Бабушке пришлось нанять сиделку, ибо мой отъезд планировался на пару месяцев, как минимум.

Я пробовал устроиться на обычную работу, но то ли из-за чрезмерной свободы, то ли из-за дурости и дистресса, я постоянно отвлекался и не мог выполнять даже простые задачи.

И вот мне двадцать три года. Летом был мой день рождения. Осень опустошает саму себя, а за собой всех, кто обитает в её период распада. Я чувствовал тогда себя личинкой, что пожрала всё тело времени, а теперь ей остаётся задохнутся и умереть с голоду в могиле материи, после огромного, но короткого пира. Банально, моя суть изжила себя и умерла с теми, кого больше нет рядом. Может быть хоть вахта исправит моё положение, создаст режим, раз у самого не получается. И на этой мысли в тот момент я уснул.

Видя своё похрапывающее тело, мне не хотелось в него возвращаться. Оно выглядело неказисто: с пивным животиком, сальными волосами, хилыми мышцами, неизменно ослабшим иммунитетом. Комната зияла тьмой. Многие предметы приобрели гротескный вид: полчище готовящихся напасть солдат, что маскируются под тени, или же каждая вещь – кусочек от развалившегося человека. Фантасмагория какая-то, от которой я не мог оторвать взгляд. Теперь я был словно видеокамера, настроенная на один ракурс. В моменты моего всхрапывания, комната комкалась как бумага. А от заложенности носа, моего спящего тела, исходила искра, что подожгла один из уголков комнаты-бумаги. Всё начало тлеть и обугливаться. Зрение, единственный из органов восприятия, начал пропадать. Всё покрывалось едким и чёрным дымом, пока я окончательно не перестал ощущать что-либо.

Втора

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.