- -
- 100%
- +
– По стыду? – удивился Гиль.
– У каждого ведомства есть место, где лежит его стыд, – сказал Орр. – Чаще всего – аккуратно сложенный. Мы аккуратно разложим.
– Сегодня ночью? – спросила Сефира.
– Сегодня, – сказала Мара. – Пока у нас есть «не против» Смотрителя и карта привычек. Завтра будет дороже.
Она взяла кальку, свернула её так, чтобы линии не терли друг друга. Печатьник остался у Сефиры; нить под стеклом тихо звенела, будто хотела напомнить, что она живая. Пекарь переставил на стол корзину с булками – «на случай, если придут смотреть запахи».
На улице ветер переворачивал чужие листки, как если бы искал правильную страницу в чужой книге. Город делал вид, что занят бытовыми делами. Это он всегда делает лучше всего. Но под этим видом уже шла другая работа: привычки спорили с обоснованиями, лестницы находили свои этажи, адреса возвращали почтальонов. Где-то в глубине звенела нить, связанная с печатью КС-17-Л2. Она звала не по имени. Она звала по ответственности.
– В полночь под пятым, – сказал Орр. – И без геройства. Геройство всегда заканчивается одинаково: на стене.
– Без, – сказала Мара. – У нас работа.
Гиль шагал рядом и считал в уме невидимые ступени: столько-то до люка, столько-то до воды, столько-то до того места, где «между» становится «дверью». Он не запоминал. Он набирал привычку. Она ему пригодится, когда у него появится имя. Или когда оно снова уйдёт.
Карта эхов шуршала в кармане, как сушёная трава. Жилка под стеклом звенела в мастерской. Комиссия писала протокол. Смотритель держал паузу. Город терпел. А они шли туда, где «стыд» хранят в коробках с аккуратными ярлыками. Это честное место. С него удобно начинать.
Глава 6. Слепой архив под пятым мостом
Под пятым мостом город звучал ниже обычного. Здесь вода не плескалась – она думала. Камень был старый, но не усталый: его перешивали так много раз, что швы стали крепче ткани.
Люк оказался не под плитой, а в тени скамьи, на которой не сидели: её поставили, чтобы у скамьи была причина. Орр провёл ладонью по железу; оно отозвалось как живая вещь – молча, но заметно. Ключа не было. Здесь открывали не ключом, а формулировкой.
– Скажи, – тихо попросил он.
– По делу, – произнесла Мара. – Без изъятий, без коллекционирования. Для проверки прочности.
Железо дало трещинку, как улыбка. Люк подался. Лестница уходила в сухую темноту. «Слепой архив» не любил влажности: мокрые дела тяжелее забывать.
Гиль спускался первым, считая ступени так, как считает вдохи человек, которому нельзя запыхаться. На десятой ступени воздух стал пахнуть крахмалом и глиной. На пятнадцатой – известью. На двадцатой – тишиной.
Зал был плоский и длинный, как вытянутая ладонь. Полки не тянулись вверх, они уходили вглубь, теряясь во мраке. На каждой полке стояли коробки без номеров. На каждой коробке было простое слово: «семья», «переезд», «закрыто», «не вышло», «после».
– Здесь хранят не ошибки, – сказал Орр. – Здесь лежит то, что нельзя правильно положить в дело. «Стыд ведомства». Чем выше уверенность наверху, тем толще пыль внизу.
– Не трогаем тело дел, – напомнила Мара. – Нам не нужен сюжет. Нам нужен ритм.
Она поставила Печатьник на низкий стол. Металл отозвался «ммм», и в этом «ммм» было согласие. Нить под стеклом дрогнула. Рядом лежала калька со вчерашними линиями; Сефира сложила её так, чтобы «слои» не перетирались.
– Слушаем «основания», – сказала Мара. – Где у «КС-17-Л2» хранится стыд?
КС‑17‑Л2 – это перевод квартала на чередование маршрутов ради экономии времени обслуживания на пару процентов, ценой разрыва привычек и адресных связей; люди, лавки и почта начинают ходить «через день», и часть адресов теряется.
Эхо не отвечает словами. Оно отвечает направлением. Воздух стал гуще справа; пыль легла ровнее на левую ладонь. Мара пошла туда, где ровнее. Орр шёл рядом, чуть сзади; его шаг не спорил с шагом камня.
Первая коробка – «обслуживание». Вторая – «временное». Третья – «обоснование». На крышке третьей не было печати. Только тонкий след круга, как от тёплой чашки. Кто-то приходил недавно. Кто-то оставил чашку там, где её не должно быть.
– Заглядывать нельзя, – сказал Орр.
– Я не заглядываю, – ответила Мара. – Я слушаю.
Она провела Печатьником вдоль кромки. Металл поднял слабый ритм: три коротких, один длинный, пауза. Орр чуть кивнул.
– Это «перевод в норму», – сказал он. – Они всегда ставят так, когда уверенны в формулировке.
– Тогда нам нужен заголовок, – сказала Мара. – Только он.
По нижней полке шёл тонкий отлив бумаги, как след от пальца. Мара поставила ладонь параллельно этому следу, не касаясь. прибор стронул воздух, и из-под коробки выкатился узкий карточный вкладыш, потерявший силу клея. На нём было ровно четыре строки: «КС-17-Л2. Генеральное обоснование. Пункт 4: распределение нагрузки через упрощение маршрутов. Ответственный: куратор отдела Пепла». Подпись как всегда – штрихом.
– Не читаем дальше, – сказал Орр. – Берём темп заголовка и уходим.
Мара коснулась краешка вкладыша пластиной. Чернила едва заметно шевельнулись, как вода при вздохе. Темп перешёл в стекло. Бумага осталась на месте. Коробка осталась закрытой. Архив не обиделся.
– Стой, – прошептал Гиль.
На перекрестке полок стояла женщина. Её не было секунду назад. Она не пришла – появилась. В руках у неё не было ни жезла, ни печати. Только метёлка из рисовой соломы, которой смахивают пыль с чужих фамилий.
– Вы здесь не по ошибке, – сказала она, ни к кому и ко всем сразу. – И вы знаете наши правила лучше тех, кто их пишет.
– Мы не берём дел, – сказала Мара. – Мы не берём имён. Мы берём только ритм.
Женщина кивнула. Лицо у неё было так устроено, что на нём невозможно было разместить власть. Только работа.
– Тогда оставьте взамен то, что не жалко, – сказала она. – И не задерживайтесь. У нас плохая память к тем, кто задерживается.
– Что оставить? – спросил Гиль.
– Привычку, – ответила она. – Маленькую. Ту, что мешает вам идти молча.
Мара вынула из кармана безопасную мелочь – узелок шпагата, который таскала с собой с тех пор, как пахала у переплётчика на подхвате. Этот узелок учил останавливать лишнее движение пальцев, когда хочется говорить руками. Она положила его на край стола. Женщина улыбнулась так, как улыбаются тем, кто догадался не о важном, а о нужном.
– Идите, – сказала она. – Ваше «не против» наверху кончится быстрее, чем вы думаете. Когда начнут ставить новые печати, сюда придут те, кто любит закрывать коробки поплотнее.
Лестница вверх отозвалась светом. Они поднялись, не оборачиваясь. Так легче удержать то, что не берёшь.
Снаружи воздух был резче. Город расправлял утро, как рушник. Над водой висели легкие ленты пара – не туман, а уведомления от рек. Где-то наверху грохнуло железо – не громко, но ясно. «Переучёт» двигал тележки.
– Мы взяли ритм заголовка, – тихо сказал Орр. – Этого достаточно, чтобы «обоснование» перестало казаться чужим звуком. Теперь мы можем говорить на их языке, не становясь ими.
– И у нас есть свидетель, – добавила Мара. – Женщина со щёткой. Не в бумагах. В нас.
– Это не свидетель, – возразил он. – Это совесть. Она не пишет объяснительных.
– Зато не забывает, – сказала Мара.
Они шли вдоль воды. Вокруг всё было слишком правильно: одинаковые корзины, одинаковые квитанции, одинаковые лица людей, которые привыкли не досматривать. Гиль заметил неравномерность, как ребёнок замечает трещину на любимой чашке.
– Там, – сказал он и показал глазами.
На парапете, у самого торца пятого моста, лежала маленькая деревянная колодка с проливом под пломбу. Такие кладут на верёвки, когда закрывают архивные секции «до распоряжения». На боку колодки тонкой иглой царапнули «КС-17-Л2». Колодку сюда не положили. Её роняли. С поспешностью.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.