Всегда верен

Пролог

Правду, наверное, говорят: «Изобрел человек колесо – и с тех пор мир катится в тартарары». Павел, которого все звали Пашей, всегда считал это просто цветистой поговоркой. Ан нет. Оказалось, это точное, выверенное до миллиметра описание мироустройства. Сначала катится медленно, с горки, потом набирает скорость, а потом уже ни тормозов, ни руля – только летишь в счастливое будущее, зажмурившись и молясь, чтобы в конце не разбиться вдребезги.

Мы разбились.

Пашке было двадцать пять, и большую часть из них он провел в деревне под Вологдой, где время, казалось, не текло, а сочилось, как смола по стволу старой сосны. Потом был переезд в город – Череповец, металлургическая столица, как его тут с гордостью величали. Средне-специальное, завод «Северсталь». Тяжелый, но честный труд. Зарплата, на которую можно было жить, а не выживать. Две-три попытки отношений, которые разбивались о быт, скуку и его вечное, глубинное убеждение, что он… не заслуживает ничего хорошего. Всё как у людей, как говорили его родители. Усталые, вечно простуженные люди, которые отдали заводу лучшие годы и мечтали только об одном – чтобы у сына было «как у людей». Ну, вот поди ж ты. Получил.

А началось всё с глобального потепления. Ученые десятилетиями кричали, что мир на пороге катастрофы. Мировые лидеры собирались на саммиты, а обыватели, вроде Пашки, листали ленту новостей, ставили лайк котику и пролистывали дальше. «Ой, ну подумаешь, полтора градуса. У нас в Череповце на полтора градуса за сутки скачет». Оказалось, эти полтора градуса – тот самый порог, за которым начинается хрупкое домино.

Ледники таяли, обнажая то, что должно было оставаться скрытым вечно. Вечная мерзлота – гигантская морозильная камера планеты – захлопнулась. И выпустила на волю невидимого убийцу. Ученые так и не поняли, что это – древний вирус, бактерия? Неважно. Важен был результат. «Спячка». Он не передавался по воздуху, слава богу, но через кровь, слюну, любую жидкость тела – мгновенно.

Эффект был простым и жутким. Вирус бомбил мозг. Выжигал в нем всё человеческое, оставляя лишь голую, неконтролируемую агрессию. Зараженный превращался в берсерка. Не зомби из фильмов – они не были мертвы. Они были живы, сильны, нечувствительны к боли и одержимы одной целью: крушить, ломать, уничтожать всё, до чего могли дотянуться.

Пашка впервые увидел видео в сети – кадры трясущейся камеры, стая таких «спящих», сносящая киоск. Решил, что это очередная постановка. Но когда такие же случаи вспыхнули в их «мухосранске», стало не до смеха. Обосрался он, можно сказать, по-настоящему.

Спустя неделю по всей «великой и могучей» был введен карантин. Города оцепили. Блокпосты, колючка, солдаты с автоматами. Никто не входит, никто не выходит.

И люди не были бы людьми, если бы в этой изоляции не проявили свое истинное лицо. Цивилизация – это тонкий лак. Стоило ему треснуть, и наружу полезло всё: страх, гнев, животное желание выжить любой ценой. Магазины, аптеки, склады – всё было разграблено. Сначала – чтобы есть. Потом появились те, кто понял, что в хаосе можно взять себе больше. Мародёры. Банды. Их уютный, проржавевший городок погрузился в новое средневековье. Деньги стремительно превращались в цветную бумагу. На смену им пришел бартер. Сигареты, тушенка, бензин, патроны – новая валюта.

Завод, естественно, встал. Размеренная жизнь Паши, его план «как у людей» – всё рассыпалось в прах. И вот он сидел в одном из немногих еще работающих «заведений» – подпольном баре, устроенном в подсобке бывшего продуктового магазина. Пахло плесенью, пылью и отчаянием. Он тратил последние настоящие деньги на алкоголь. Не для веселья. Для забвения. Чтобы хоть на пару часов заглушить голос в голове, который нашептывал: «Всё кончено, Паш. Всё».

– Всё, рабочее время вышло. Проваливай. У меня тут бар, а не ночлежка для обдолбанных бомжей.Его раздумья прервал противный, пропитанный сигаретным дымом и алкоголем голос:

Паша поднял глаза. До этого они были прикованы к стакану с мутной жидкостью, выдававшей себя за самогон. За импровизированной стойкой из старой двери стоял хозяин заведения – дед Михаил. Мужик лет шестидесяти, заплывший, с лысиной, блестящей под тусклой лампочкой, и внушительным брюхом, гордо покоившимся на подтяжках. Опасности он не вызывал. А вот двуствольное ружьё, висевшее у него за спиной на ремне, – вызывало, и еще как.

– Платить кто будет? – Дед Миша тяжелой рукой лег на ремень ружья, его маленькие, поросшие щетиной глазки сверлили парня. В последние недели нервишки у всех были оголены, а дешевый самогон добавлял храбрости, которой не было. Но идти на конфликт с человеком, у которого за спиной «веский аргумент», было верхом идиотизма.Спрыгнув со стула, Павел с досадой побрел к выходу. Ноги были ватными.

– Ты че, сдурел? – вырвалось у него. – Три касаря за две стопки этого… бодяжной сивухи?Паша обернулся, стараясь выглядеть покорным: – Расслабься, дед. Сколько с меня? – Три тысячи.

– Вряд ли за углом, в “Пятерочке” тебе предложат односолодный вискарь, обнесли её давно и сожгли. Какие времена – такие цены. Капитализм, блять, – он сплюнул. – Он никуда не делся. Проще стал.Лицо деда Михаила изогнулось в едва заметной, но хищной улыбке. Он напоминал старого кота, который знает, что мышь уже в лапах.

– Плати давай, или я тебе коленки оформлю. Хромым в твои годы быть не солидно.Довольно ловко для своего возраста и габаритов он скинул ружье с плеча и навел его на Павла. Дула смотрели на его колени двумя черными, бездонными глазами.

В горле у Паши пересохло. Он полез в карман за последними купюрами, чувствуя, как горит от стыда и бессилия. И в этот самый момент всё погрузилось во мрак. Лампочка над барной стойкой погасла, отключившись вместе со всем остальным электричеством в районе. А с улицы донесся нарастающий гул. Не просто крики – рёв. Перемешанный с редкими, но ясными очередями из автоматов Калашникова.

– Это ещё что за хрень? – голос деда Миши внезапно сдулся, в нем послышалась тревога.

– Лучше не высовываться.Паша инстинктивно прижался к стене.

Его мозг, затуманенный алкоголем, заработал с бешеной скоростью, пытаясь найти логичное объяснение. Грабежи? Бывало. Стрельба? Тоже не редкость. Но такой сплошной, безумный гвалт, в котором тонули выстрелы… Это было что-то новое. У местных бандитов не было столько стволов. Вывод был один: стреляли военные на блокпостах. Но в кого? И почему так долго? Что за сила могла заставить их отступать?

– Иди на выход, – нервно бросил дед Миша. Его ружье теперь было направлено не столько на Павла, сколько в пространство, он озирался, как загнанный зверь. – Вали отсюда! Сейчас и так проблем по самые уши, не знаю, что там, но мне своя шкура дороже.

– Мужик, погоди! Я заплачу, вот! – Паша протянул ему смятые купюры.

– Бегом, блядь, я сказал! Разворачивайся и на выход! Живо!Но старик был неумолим. Страх – великий мотиватор. Он медленно пошел на парня, тесня к двери.

Перед Павлом стоял выбор между двумя угрозами: неизвестной, но громкой и страшной, за дверью, и вполне осязаемой, с двумя стволами, здесь. Дед Михаил, конечно, не хотел его убивать, но «выстрелить для острастки» мог запросто. А у него тряслись руки.

Паша развернулся и зашагал к тяжелой металлической двери, чувствуя на своей спине холодный взгляд. Подойдя, он получил мощный толчок прикладом в спину. Вылетел на улицу, едва удержавшись на ногах. За его спиной с грохотом захлопнулась дверь, и щелкнул массивный замок.

И тут он это увидел.

То, что творилось на улице, не поддавалось описанию. Это была не толпа. Это было цунами из плоти и ярости. Орава людей, сотни, может, тысячи, с безумными глазами и перекошенными лицами, с ревом неслась по улице, сминая всё на своем пути. Они не просто бежали – они ломали, крушили, вцеплялись в заборы, выламывали ворота. Паша увидел, как несколько таких «спящих» вцепились в солдата на окраине толпы. Он стрелял, одного сразил, второго, но их было слишком много… Его крик потонул в общем рёве.

Это не было похоже на фильмы. Это пахло. Пахло потом, кровью, мочой и чем-то кислым, животным. Звук был оглушительным – рёв, скрежет, треск ломаемого дерева, стекла.

Протрезвел Паша мгновенно. Алкогольный туман вышибло из головы адреналиновым ударом. Инстинкт самосохранения, дремавший все эти недели, взвыл сиреной. Он рванул с места. Не геройски, не красиво. Панически, по-заячьи. Ноги были ватными, легкие, испорченные годами курения, горели огнем. Через двести метров к слепому ужасу добавилась дикая одышка. Сердце колотилось, пытаясь выпрыгнуть из груди. Он бежал, не разбирая дороги, оббегая перевернутые машины, спотыкаясь о разбросанный хлам. Мимо мелькали серые брежневки, в окнах мелькали испуганные лица тех, кто еще не потерял рассудок.

«Надо бежать. Надо спрятаться. Спрятаться. Куда угодно», – тараторил он себе под нос, захлебываясь собственным дыханием.

Впереди, за поворотом, показались частные дома. Время выбирать убежище иссякло. Его взгляд упал на первый попавшийся – не дом, а настоящая крепость. Трехэтажный кирпичный особняк, обнесенный двухметровым каменным забором с коваными воротами. Спасение.

– Блять! Блять, сука, откройся! – забормотал он, дергая ручку снова и снова. Паника, холодная и липкая, снова накатила, сжимая горло.Вежливость и законы остались в том мире, что умер неделю назад. Паша вцепился в холодные прутья ворот, отчаянно закинул ногу и, с трудом перевалившись через верх, неуклюже шлепнулся на мягкую землю внутрь двора. Не оглядываясь, он рванул к входной двери. Ручка не поддалась. Заперто.

И тут он увидел лопату. Она стояла прислоненной к стене, будто ждала его. Без лишних раздумий Пашка схватил ее и со всей дури рубанул по ближайшему окну. Стекло с хрустом посыпалось внутрь. Он пролез в образовавшийся проем, поранив руку о острый край, и тут же, нащупав в полумраке массивный платяной шкаф, с трудом пододвинул его, закрыв дыру. Только тогда он прислонился к холодной стенке и попытался отдышаться.

Гул с улицы, казалось, отдалялся. Толпа пронеслась мимо, свернув куда-то в сторону. В доме стояла гробовая тишина, пахло медом и пылью. Тишина была оглушительной.

Паша обернулся, чтобы осмотреться, и замер.

Прямо перед ним, в полуметре, дрожал ствол большого пистолета. Держала его девушка. Лет восемнадцати, не больше. Худенькая, бледная. Большие зелёные глаза были расширены от страха, но в них читалась решимость. Темные волосы растрепались. Она была похожа на испуганного котенка, вставшего на дыбы.

– Не двигайся! – ее голос сорвался на визг, но она тут же взяла себя в руки. – Подними руки. Выше.Руки у нее тряслись, но пистолет был направлен ему прямо в лицо.

Павел медленно поднял руки. Похоже, «весомые аргументы» в их городишке были не только у дедов-барменов. В мире, где закон кончился, право на силу брал тот, кто мог ее удержать.

– Что тебе нужно? – спросила она, стараясь говорить твердо. – Кто ты?

Эмоций было море – страх, стыд, облегчение от того, что он жив, и дикая усталость. Выразить это всё Паша смог только одной идиотской, натянутой ухмылкой.

– Я Паша.

Глава 1. Осколки тишины

Это была уже вторая в жизни Паши ситуация, когда ему не хотелось спорить с человеком, направлявшим на него оружие. Первой был дед Миша с его двустволкой. Теперь – эта перепуганная до полусмерти девчонка, чья рука дрожала так, что дуло пистолета выписывало перед его лицом замысловатые восьмерки. Один неверный вздох, одно резкое движение – и курок мог спуститься сам собой.

– Успокойся, – его собственный голос прозвучал сипло и предательски подрагивал. Он медленно, будто разминая затекшие мышцы, поднял руки еще выше. – Я… я не знал, что делать. Просто убегал. От них.

– Неубедительно, – девушка нервно перехватила пистолет, пытаясь зажать его обеими руками. Ее пальцы были белыми от напряжения. – Выбиваешь окна, вламываешься посреди ночи в чужой дом. Тоже решил грабежом промышлять? Как они?

Она сделала шаг вперед. Ситуация, и без того натянутая до предела, грозила оборваться. Паша инстинктивно попятился, пока спиной не уперся в холодный деревянный фасад платяного шкафа, того самого, что минуту назад служил ему баррикадой.

– Послушай, давай на паузу, а? Опусти эту штуку, я всё объясню, – он осторожно, как к спящей змее, протянул руку, намереваясь мягко отвести дуло в сторону.

– Не подходи! – ее крик сорвался на визг. Послышался резкий, сухой щелчок. Предохранитель. Теперь между жизнью и смертью оставалось лишь движение одного пальца. – Выметайся! Сейчас же, или я… я выстрелю!Это было ошибкой.

Очередной выбор из двух зол. Выйти на улицу и нарваться на обезумевшую орду, когда ноги уже не держали и легкие горели огнем. Или остаться и получить пулю от испуганного ребенка, который и сам не понимает, что творит.

Выбор был сделан за них.

Глухой, мощный удар в дверь заставил вздрогнуть обоих. Не удар – это было похоже на то, как в полном разгоне в нее врезался бык. Дерево затрещало. Второй удар. Третий. Безостановочные, яростные, методичные. С дверных косяков и потолка посыпалась штукатурка, застилая воздух белой пылью.

– Ч-что это? – прошептала она, и ее глаза, огромные и испуганные, метнулись к двери, а затем к Паше. – Твои дружки?Нервозность вооруженной девушки мгновенно сменилась животным, всепоглощающим страхом. Ее трясло крупной дрожью.

– Твою мать! – выдохнул Паша.

Он действовал на чистом инстинкте. Рванувшись вперед, он схватил правой рукой дуло пистолета, резко опустил его вниз, а левой ладонью, шершавой и твердой, зажал рот девушке, заглушая начинающийся крик. Присев на корточки, он потащил ее за собой вглубь прихожей, подальше от двери.

– Тихо! – прошипел он сквозь стиснутые зубы, прижимаясь к ней спиной к холодной стене. Его собственный страх был сейчас таким же острым и вкусным, как и ее. – Молчи и не дёргайся! Слышишь? Молчи!

Удары не прекращались. Казалось, по двери молотили несколько человек, одержимых одной мыслью – проломить этот кусок дерева и добраться до того, что внутри. Девушка под его рукой обмякла, сопротивление из нее ушло, сменившись полной, кататонической покорностью. Она лишь тихонько всхлипывала, и Паша чувствовал, как ее слезы горячими каплями стекают ему на пальцы.

После еще нескольких чудовищных ударов послышался громкий, тяжелый крик – не человеческий, а скорее рев охрипшего, взбешенного зверя. Затем – тяжелые, удаляющиеся шаги. Стенобитному орудию наскучила дверь. Теперь оно направило свою ярость во двор.

Не отпуская девушку, Паша на корточках пополз к ближайшему окну в гостиной и, краем глаза, выглянул в щель между жалюзи. Тот самый мужик под два метра, в лохмотьях некогда офисного костюма, с разбегу атаковал детские качели. С хрустом вырвав цепи из креплений каркаса, он с ревом швырнул их в стену дома, оставив в штукатурке глубокую вмятину. Потом его взгляд упал на небольшой сарайчик для садового инвентаря. Могучим пинком он выбил пару досок из стены, а затем, разбежавшись, с легкостью, не свойственной его габаритам, перемахнул через двухметровый забор и скрылся из виду.

Паша выдохнул. Воздух вышел из его легких долгим, сдавленным стоном. Он расслабил хватку, отпустил девушку и, отползая, спиной оперся о стену. Она рухнула рядом, беззвучно рыдая, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом.

В доме снова воцарилась тишина. Глубокая, оглушительная, звенящая в ушах после недавнего кошмара.

– Вот почему не стоит экономить на входной двери, – хрипло пробормотал Паш, больше чтобы самому убедиться, что может еще говорить.

Девушка не ответила. Она сидела, поджав колени, и вся дрожала мелкой, неконтролируемой дрожью.

– Я думала… это всё неправда, – наконец выдавила она сквозь слезы. – Читала посты, но думала, что всё преувеличивают. Что… если он вернется?

– Он? – Паша нервно, беззвучно усмехнулся. – Да их там, на улице, тысячи. Если не десятки тысяч. Эта… эта армия сумасшедших за пару секунд снесла КПП и понеслась крушить город. Я еле унес ноги. Дальше бежать было некуда. Вот я и вломился. Чтоб спрятаться. Не грабить.

– К-как же так? – она вскочила на ноги, и ее снова начало трясти, но теперь от беспокойства. Она забегала по комнате, мелькая тенью в полумраке. – Что же делать? Что теперь делать? – Голос ее срывался, паника сжимала горло, заставляя задыхаться.

– Для начала – не орать и не шуметь! – прошипел он, глядя ей прямо в глаза. Его собственный страх начал трансформироваться в раздражение. – Судя по тому, что мы не слышим их общего орла, основная масса сейчас разносит противоположную часть города. А наш знакомый – просто отбившийся от стаи волк. Одинокий волк – это тоже хреново, но с цунами не сравнится.Паша поднялся, поймал ее за плечо и с силой, которой сам от себя не ожидал, прижал к стене, заставив замолчать.

Он отпустил ее. Девушка, «блеющая от страха подруга по несчастью», как мысленно окрестил ее Паша, прислонилась к стене, всхлипывая, но уже тише. Паша, тем временем, осторожно, как сапер, заглянул в каждое окно на первом этаже, оценивая обстановку. Тишина. Пусто. Развороченный двор – как шрам на лице спящего города.

– Выпить у тебя есть? – спросил он, возвращаясь в прихожую. – Надо успокоиться. И подумать.

– Д-да, кажется… На кухне, в холодильнике, стояла бутылка. По коридору налево.Девушка подняла на него заплаканные глаза. Испуганный взгляд казался остекленевшим, уходящим куда-то вглубь себя.

Паша кивнул и пошел по указанному направлению. Он опустил все жалюзи на кухонных окнах и, нащупав выключатель, щелкнул им. Загорелась светодиодная лампа под потолком, залив комнату холодным белым светом. Он моргнул, привыкая. Девушка плелась за ним, как тень. Войдя на кухню, она снова сползла по стене на пол, обхватив себя руками, словно пытаясь сжаться в комок.

– Не дурно, – пробормотал он, сравнивая в уме с самогоном деда Миши. – Особенно после паленой сивухи.Холодильник, огромный и серебристый, гудел. Паша открыл его. Внутри – полупустые полки, несколько банок с соленьями, упаковка сыра. И на дверце – наполовину пустая бутылка коньяка «Наполеон», темного стекла, с пыльным брендовым знаком. Дорогая вещь.

– Как тебя хоть зовут-то? – спросил он, глядя на сгорбленную фигуру на полу.Он отхлебнул прямо из горла. Алкоголь обжег пищевод, но тепло немедленно разлилось по телу, чуть притупив остроту страха. Он опустился на один из стульев у массивного дубового стола.

– Алиса, – буркнула она в колени, а затем подняла на него взгляд. В свете он был другим – не тенью, ворвавшейся в дом, а конкретным мужчиной.

И он, в свою очередь, наконец мог разглядеть ее. Молодая, лет восемнадцати, не больше. Довольно высокая, около метра семидесяти. Черные, волнистые волосы, спадающие на плечи. Миловидное лицо, искаженное сейчас страхом, но с правильными чертами. И большие, невероятно зеленые, заплаканные глаза. Не модель, конечно, но… фигура, скрытая простой зеленой пижамой (футболка и шорты), обещала приятные округлости. Судя по всему, в момент начала ада на улице она спала. Измотанный нервами, но все еще половозрелый двадцатипятилетний Паша смотрел явно не в ее глаза.

– Хватит пялиться, – голос Алисы дрогнул, но в нем послышались нотки не только страха, но и смущения, даже злости. Даже в апокалипсисе девушка оставалась девушкой.

– На сколько хватит генератора? – спросил он практично.Паша оторвался от изучения ее ног и огляделся. Дом был роскошным. Дорогая мебель, встроенная техника, качественная отделка. Не бедные люди. И где-то за стеной, приглушенно, тарахтел дизельный генератор. Вот откуда свет.

– Папа говорил… что на сутки, – Алиса все еще сидела на полу, глядя в пространство перед собой. – Вечером, когда электричество пропало, наш охранник его запустил. До утра точно должно хватить.

– А где этот охранник? – Паша почувствовал неприятный холодок под лопатками.

– Я не знаю, – ее взгляд снова уперся в узоры на кафельном полу.

– Понятно, – Паша тяжело вздохнул. – Видимо, тоже дал дёру, когда увидел этих бравых ребят. – Он уперся локтями в стол и скрестил пальцы на затылке. Голова гудела. – Родители твои где?

– Уехали по работе. За неделю до того, как город закрыли, – глаза Алисы вдруг озарились слабой, наивной надеждой. – Точно! Нужно им позвонить! Они придумают, что нибудь! Они…

– Бесполезно, – голос Паши прозвучал тяжело и обреченно. Он резал правду, как ножом, и ему было за это противно. – Если город обесточен, то и вышки связи тоже. Не думаю, что твой чудо-генератор питает одну из них.

Искра надежды в глазах Алисы погасла так же быстро, как и вспыхнула. Она снова сползла по стене и, обхватив голову руками, тихо заплакала. Паша поднялся со стула. Настрой у него был не лучше, но каким-то чудом, возможно, благодаря коньяку, а может, просто от безысходности, к нему возвращалось здравомыслие. Сидеть здесь было вариантом на один шаг от самоубийства. Генератор вечно работать не будет. Еда и вода закончатся. Хочешь не хочешь, а выходить придется.

– До утра переждем, – сказал он, глядя на ее сгорбленную спину. – Отдохнем, успокоимся. Потом решим, что делать дальше. Могу я умыться?

Ответом была тишина. Паша, методом "тыка" открывая двери в коридоре, нашел ванную. Зайдя внутрь, он облокотился на раковину и посмотрел в зеркало. С другой стороны на него смотрел знакомец. Среднего роста, широкоплечий, но с уже намечающимся брюшком – наследие пива и жирной закуски. Коротко стриженая голова, отросшая за пару дней щетина. И глаза. Серо-голубые, с опухшими от недосыпа и стресса веками, с темными кругами под ними. В них читалась усталость, страх и какая-то пустота. На нем были черные "джоггеры" и серая кофта с капюшоном – одежда, ставшая униформой для миллионов в этом новом мире.

Он с силой открыл кран, и, окатив лицо ледяной водой, почувствовал, как муть в голове немного рассеивается. Вода вернула тонус, но не вернула надежду.

Вернувшись на кухню, он обнаружил Алису, окончательно сломленную страхом и нервным истощением. Она отрубилась прямо на полу, свернувшись калачиком в позе эмбриона.

Тяжело вздохнув, Паша поднял ее на руки. Она была легкой. Он отнес ее в гостиную, уложил на широкий кожаный диван, накрыл пледом, валявшимся на спинке. Сам пристроился в стоящем рядом глубоком кресле.

Сон не шел. Его мозг, взвинченный адреналином, отказывался отключаться. Мысли неслись каруселью, каждая – острее и страшнее предыдущей. Что делать? Как защититься? Оставаться – смерть. Уходить – куда? Стоит ли брать с собой эту девчонку? Тащить на себе обузу? Или бросить, спасать свою шкуру, как всегда?

Он всегда был один. После смерти родителей – так и вовсе замкнулся в себе. Работа, дом, редкие пьянки с коллегами. Никаких привязанностей. А сейчас ему до усрачки страшно было остаться с этим безумным миром один на один. Парадокс.

В конце концов, он сдался. Сходил на кухню, сделал еще несколько глотков коньяка. Алкоголь притупил остроту мышления, а вместе с ним и панику. Он сидел в кресле, глядя в темное окно, за которым медленно, но верно, ночь начинала отступать.

Первые лучи утра, грязно-серые и неприветливые, пробились сквозь жалюзи, когда Паша уже сидел за кухонным столом. Он соорудил нехитрый перекус из того, что нашел в холодильнике: нарезал колбасы и сыра, намазал хлеб маслом, сварил крепкий кофе в дорогой кофемашине, которая, к счастью, работала от генератора. Запах кофе казался последним островком нормальной жизни в этом море хаоса.

С растрепанными волосами, слегка припухшими глазами и видом затравленного зверька на кухню вошла Алиса. Она остановилась в дверях, глядя на него.

– Прям как у себя дома, – произнесла она беззвучно, но он прочитал эти слова по ее губам.

– Тебя это сейчас беспокоит? – Паша отпил глоток кофе. Горечь взбодрила. – Садись. Ешь. Скоро выдвигаемся.

– С чего ты решил, что я с тобой куда-то пойду? – в ее голосе снова зазвенели нотки упрямства. Детского, наивного. – Я буду дожидаться родителей.

Паша медленно поставил кружку на стол. Звук получился громким и окончательным в утренней тишине. Он встал и вплотную подошел к Алисе, заслонив ее собой. Он был на голову выше, и сейчас, глядя на нее сверху вниз, он видел не просто девушку, а воплощение той самой наивной веры в «авось», которая могла их обоих убить.

– Ты совсем дура? – спросил он тихо, но так, что каждое слово впивалось, как игла. – До сих пор не поняла, что происходит? Во что мы вляпались? Весь ебаный мир вляпался! Никто за тобой не придет! Ни родители, ни полиция, ни армия! Смотри в окно! Видишь? Это – новый мир! И в нем выживают только те, кто не ждет чуда!

Алиса съежилась, будто все вокруг – стены, воздух, его слова – давило на нее, сжимало со всех сторон. Ей было страшно. Ей было одиноко.