Гречанка

Дверь открылась. В каюту шагнул капитан. За его спиной маячили боцман и несколько рослых матросов в светлых рубахах. Капитан приблизился к чернявому.

– Встать! – повысил он голос. – Ловко придумано! – капитан сорвал с цыгана черный парик и усы. На потерявших дар речи присутствующих смотрел смуглый, худощавый пройдоха с явными одесско-еврейскими чертами лица.

– В кандалы его! – грозно распорядился капитан!

– Михаил Васильевич! Зачем нам эта канитель? – старпом встал из-за стола, подошел к иллюминатору и многозначительно кивнул головой за борт. Раздался постыдный звук, схожий со звуком рвущейся ткани. Каюту заполнил запах испражнения.

– Под брандспойт его, в кандалы и в клетку! – зажав нос, капитан выскочил из каюты.

– Да, ты, гаденыш, явно некошерного нажрался накануне! – под гогот матросов боцман за шиворот потащил лже-цыгана на палубу под струи брандспойта.

– И как теперь Денис Денисович вернется к себе в каюту? – прыснув в кулак, сострил третий штурман.

– Думаете, не выветрится? Надо бы кельнской водой все тут обрызгать! – с усмешкой предложил старпом, открыл свою каюту и сунул в руки третьего штурмана флакон с одеколоном. Немного подумав, он забрал флакон и от души вылил на себя пахучей жидкости.

– Извини! Мне на вахту! – флакон вновь перешел в руки штурмана.

– Ну как прошло? Неужели на мой сейф с деньгами покушался? – поинтересовался ревизор, заканчивая сматывать пеньковый линь с мусингами, по которому старпом часом ранее спустился с шлюпочной палубы в его каюту. – И чем это от вас так пахнет? Разрешите отлучиться запереть каюту? – видя, что старпом с загадочным видом осматривает горизонт в бинокль и не реагирует на его вопросы, сделал он последнюю попытку привлечь к себе внимание.

– Не стоит, Денис Денисович! Там сейчас третий штурман вахту несет! Да и вряд ли кто сегодня отважится приблизиться к вашей каюте! – пряча улыбку ответил старпом.

16 марта 1883г.

Рейд порта Порт- Саид (Египет)

09.00

– Боцман! Изготовить парадный драп с правого борта! Принять фелюгу! – пронеслась зычная, нараспев команда с мостика над палубой и головами переселенцев, вывалившими из трюмов поглазеть на береговые строения города на входе в Суэцкий канал.

Следом за первой фелюгой, с которой поднялся на борт «Петербурга» чопорного вида английский чиновник, в коротких бриджах цвета хаки и пробковом шлеме, каждые десять-пятнадцать минут стали подходить катера и фелюги с карантинными и таможенными чиновниками. Третий штурман в парадном сюртуке и фуражке, изнывая от жары, встречал их у трапа и провожал в каюту капитана для оформления документов на право прохода через канал.

Наконец, ближе к полудню, на катере приехала, уже не молодая, хорошо одетая пара с дюжиной чемоданов разного размера. Смуглая женщина в дорогом, нарядном, светлом платье и широкополой шляпе, не спеша, с прямой спиной, поднялась на верхнюю площадку трапа и величественно протянула руку, встречающему их старшему помощнику капитана. Следом поднялся на борт джентльмен тропического покроя, светло-сером однобортном сюртуке, брюках галифе, заправленных в дорогой кожи сапоги для верховой езды и тростью в руке. Он приветственно приподнял широкополую шляпу в цвет сюртука, пожал старпому руку и с нескрываемым любопытством оглядел пеструю толпу на палубе. Глаза его непроизвольно остановились на двух абсолютно разных по типажу девушках, заметно выделявшихся среди остальных. Их притягательная, красота с легкой примесью азиатской крови, что свойственна восточным славянам, когда светлые волосы и озорно вздернутый носик соседствуют с карими или черными глазами, а кожа у брюнеток отливает белым мрамором, заставили его дольше, чем позволяет приличие, задержать на них свой взгляд.

Женщина, видя, что пауза затянулась, взяла мужчину под руку и больно сжала пальцами его предплечье.

От Ивана Александровича не скрылся взгляд иностранца на Наталью и Февронию, и недовольство дамы. Он сделал едва заметный приветственный кивок головой в сторону девушек, вызвавший смятение в глазах Наталии.

– Please follow me. I will take you to your cabin! – произнес он по-английски и распорядился матросам заняться багажом прибывших.

Не успели они скрыться в настройке, как из трюма вывели закованного в ручные кандалы вчерашнего воришку и передали двум египетским полицейским в черной униформе и тюрбанах, которые тут же потащили его вниз по трапу. По палубе среди переселенцев пронесся одобрительный ропот.

Крестьянки, обмахивая себя и малых деток тряпицами, вытирая пот с лица, потянулись к навесам, стараясь спрятаться от знойного, полуденного египетского солнца.

– Господа! Нам предписано начать движение в конвое в 04.30 утра, головным судном. Вас, Иван Александрович, прошу разбудить меня в четыре утра. Паровая машина должна быть под парами, а якорь в клюзе к этому времени! – распорядился капитан, войдя в кают-компанию.

– И еще! С минуты на минуту сюда будут приглашены на обед вновь прибывшие пассажиры! Это представитель Королевства Греция в Японии и его супруга! Они будут следовать с нами до Нагасаки. Их место за столом будет между мною и старшим офицером, поэтому обращаю ваше внимание господа на соблюдение формы одежды, внешний вид и недопустимость скабрезностей за столом! – строго добавил он.

– Ваше Высокоблагородие! Разрешите обратиться? – Федор Плеске выступил вперед.

– Пожалуйста, Федор Дмитриевич! И давайте без благородий! Все же мы на коммерческом судне!

– Михаил Васильевич, переселенцы, уже страдают от жары! Умельцы из их числа просят разрешения расщепить один лист фанеры, коим обшита пушка в первом трюме, и изготовить веера для обмахивания малых деток?

Капитан задумался ненадолго и, повернувшись к старпому, произнес:

– Иван Александрович, – голубчик! Распорядитесь безотлагательно выдать крестьянам фанеру, а если понадобится и плотницкие инструменты, столярный клей, шпагат и все, что попросят из запасов плотницкой кладовой! Мало будет одного листа фанеры, разрешаю взять, сколько потребно! И еще, как только выйдем в Красное море, организуйте купание под шлангом пожарной магистрали!

– Разрешите исполнять? – старпом встал по стойке смирно.

– Исполняйте!

Не успели затихнуть шаги старпома, как в кают-компанию, в сопровождении ревизора, услужливо распахнувшего дверь, вошли новые пассажиры: женщина в легком нарядном платье, абрикосового цвета с открытыми плечами. Ее темные волосы с красивой седой прядью, были собраны на затылке в пучок и заколоты резным черепаховым гребнем. На высокой шее на широкой атласной ленте в цвет платья, висел крупный жемчуг розового цвета, в драгоценной оправе. Легкий аромат духов, неуловимым шлейфом тянулся от каюты первого класса до кают-компании, заставивший блаженно прикрыть глаза от удовольствия матроса-«чистяка», приставленного обслуживать офицеров за приемом пищи.

Мужчина был одет в светлый костюм. На шее его был повязан белоснежный шелковый платок, который оттенял загорелое лицо и черные с сединой на висках волосы, зачесанные назад. Тонкие щеточки усов над верхней губой придавали лицу щегольской вид.

Мужчина, по-военному коротко склонил голову в сторону капитана, словно отдавая честь, и протянул ему руку.

– Господа! Разрешите представить вам: господин Зотикос Иоаннидос, представитель короля Георга первого в Японии. Следует для установления дипломатических связей! Его супруга – Анэйтис Иоаннидос! – капитан склонил голову к женщине и галантно поцеловал ей руку.

– Думаю, господа вам не составит труда общаться с господами Иоаннидосами на английском! А сейчас прошу к столу! – капитан проводил гостей к их месту за столом.

Убедившись, что боцман и матросы достали из трюма два листа толстой фанеры и передали переселенцам, и потрепав по головам мальцов, окруживших его, старший помощник капитана, не желая нарушать обычаев кают-компании опаздывать за стол, тем более в присутствии дамы, поднялся на шлюпочную палубу и в задумчивости присел на скамейку в тени надстройки. Из головы его не шла сирота Наташа, так не кстати, разбередившая его старую рану.

Из задумчивости его вывели женские голоса, спорившие между собою на другом борту шлюпочной палубы.

– Ну i дурнiца ты Наталка! Я ж бачыла, як ен на цябе глядзеу! Нiбы на абраз Мацi Божай! (Ну и дура ты Наталка! Я же видела, как он на тебя глядел! Как на икону Богоматери!)

– Не выдумляй, Февронья! Не рауня я яму! Хто я такая? Сiрата! А ен афiцэр! I хопiц пра гэта! Не хачу каб як цябе бацька анучай адыходзiл! (Не выдумывай, Февронья! Не ровня я ему! Кто я такая? Сирота! А он офицер! И хватит об этом! Не хочу я, чтобы как тебя, батька тряпкой отходил!)

Иван Александрович, осторожно ступая, со смущенной улыбкой, проскользнул в дверь надстройки.

Рассвет пароход «Петербург» встретил, следуя десяти узловым ходом по рукотворному каналу, вырытому среди песков. С первыми лучами солнца, липкая духота Египетской ночи, с каждой минутой превращалась в сухое, напитанное мельчайшей песчаной пылью пекло.

Переселенцы, кто успел занять место на шкафуте правого борта, в тени надстройки, коротали время, обмахивая себя и деток самодельными веерами. Другие, выйдя на палубу и глотнув раскаленного воздуха, тут же спускались в трюм, куда не проникал солнечный свет. И только нарядно одетая дама, в соломенной шляпке и под зонтом от солнца, невозмутимо прогуливалась по шлюпочной палубе правого борта. Ее взгляд упал на несколько крестьянских женщин на главной палубе, держащих на руках плачущих младенцев и с завистью поглядывающих на притененную шлюпочную палубу. Улыбнувшись, дама приглашающим жестом руки пригласила их к себе, чем крестьянки не преминули воспользоваться и хоть ненадолго спрятаться от палящего солнца. Женщина же с зонтом, с умилением и любопытством подошла к Евдокии, которая, держа за ручку дочку, прогуливалась по палубе. Девочка была одета в ночную льняную рубашку до колен и аккуратные лапоточки, сплетенные из лыка. Поверх головы ее был повязан светлый платочек, скрывающий цвета спелой пшеницы волосы. Одной рукой девочка прижимала к груди подобие куклы.

Женщина, присела рядом с малышкой и с улыбкой протянула руку к кукле. Малышка подняла голову, посмотрела на мать и, не увидев в ее глазах запрета, протянула куклу незнакомке. Подержав куклу в руках, женщина поднесла ее к лицу и затем резко вернула куклу девочке. Незаметным движением она вытерла слезу, немного подумав, протянула зонтик Евдокии, и быстрым шагом удалилась в надстройку.

– Анэйтис! Тебе врачи не рекомендовали находиться на солнце, а ты не пользуешься зонтом! – недовольно произнес мужчина, стоя перед зеркалом и подбривая усики.

– Если бы ты уделял мне столько внимания, сколько своим усам, ты мог бы заметить, что я вышла с зонтиком в руках! – недовольно ответила женщина, сняла шляпку и откинулась на мягком диване.

– Не начинай Айни! И без твоих упреков тошно, этот ветер с пустыни выматывает всю душу. Даже иллюминатор невозможно открыть, сразу песочная пыль на зубах скрипит! Подозреваю, что ветер вырвал зонтик из твоих рук? – стараясь сменить тему, поинтересовался мужчина, вытирая полотенцем остатки пены с лица.

– Я подарила зонтик беременной крестьянке с маленькой девочкой! – женщина опустила голову, чтобы скрыть выступившие слезы.

– Она так похожа на нашу Исис! – женщина уронила голову на диванную подушку. Плечи ее стали вздрагивать, выдавая рыдания.

– Айни! Десять лет прошло! Она всегда в нашем сердце! Прошу тебя, возьми себя в руки! – мужчина обнял жену за плечи.

– Не трогай меня! Это твоя вина! Это ты отвлекся на какую-то шлюху и не уберег ее от повозки этого ненормального турка! – истерически выкрикнула женщина и выскочила из каюты.

Вытирая слезы, она пошла по коридору, пока не уткнулась в распахнутые двери кают-компании. Ища уединения, женщина прошла в пустой курительный салон и села за пианино. Слезы застилали ей глаза. Воспоминания о погибшей дочке разрывали сердце. Пальцы непроизвольно легли на клавиши и взяли несколько нот и, словно вспомнив, стали извлекать чарующую грустную мелодию. «Вальс дождя» Фредерико Шопена заполнил кают-компанию. Женщина так увлеклась игрой, что не заметила, как за ее спиной собрались группа офицеров, сменившихся с вахты во главе со старшим помощником капитана. Она вздрогнула от рукоплесканий, когда прозвучал последний аккорд и обернулась.

– Извините! Мы напугали вас! Но обещаем так больше не поступать, если вы иногда найдете время побаловать нас игрой на фортепиано? – принес извинение за всех старпом и, приблизившись, поцеловал гречанке руку.

– Спасибо, господа! Я с удовольствием выполню ваше пожелание!

– А, почему, собственно, только для нас? – Федор Плеске протиснулся сквозь офицеров и приложился к руке женщины. – Я смею предложить г-же Иоаннидос сыграть и для всех пассажиров! Думаю, господа, что мы сможем организовать доставку фортепиано на шлюпочную палубу? Конечно, с позволения капитана?

– Соглашайтесь? Думаю, более благодарной публики вы еще не видели! – вступил в разговор ревизор, чем вызвал легкую улыбку и румянец на смуглом лице женщины. Она поймала себя на мысли, что улыбается впервые за последние несколько лет.

– Ну, что же, господа! Не буду возражать против вашей задумки, но только после бункеровки углем с Суэце и после прохождения Красного моря, иначе Хамсин4 весь праздник испортит! – капитан вежливо выпроводил делегацию офицеров из каюты, сменил мундир на форму белого цвета и направился на мостик.

– Михаил Васильевич, Хамсин усиливается! Право десять, на горизонте пыльная буря! – заволновался третий штурман, наблюдая, как нервно поглядывает на пустыню лоцман.

– Вижу, вижу, Петр Евгеньевич! Сходите-ка вниз голубчик, распорядитесь, чтобы крышки трюмов и внешний контур надстройки задраили! Переселенцы пускай укроются в трюме на время прохождения пыльного вала! – от третьего штурмана не укрылось напряжение в голосе капитана.

– Внимательнее на штурвале! – скомандовал капитан, видя, что нос судна повалился вправо на ветер, а лоцман высматривает что-то в бинокль и не реагирует.

– Captain my duty is ending. In one mile, another pilot will come on board! Please give the command to prepare the pilot ladder! Stop the engine!5 – не обращая внимания на то, что матрос рулевой, большими перекладками руля еле удерживает судно в канале, скомандовал он.

– Отставить! «стоп машина!», «малый вперед»! Рулевой, доложить, если судно не будет слушаться руля! Проводите лоцмана Петр Евгеньевич, и примите очередного! – даже не протянув руку лоцману, капитан сквозь пыльную бурю стал высматривать лоцманский катер.

Вместе с песчаной пылью новый лоцман принес на мостик запах спиртного и болтовню, не относящуюся к проводке по каналу. Он сразу устроился в лоцманском кресле и закурил. Минут пятнадцать рот его не закрывался, заставляя ходить ходуном желваки на скулах капитана. Но потом речь его замедлилась, голова склонилась на бок, с угла рта потекла слюна и раздался храп.

– Ну и славненько! Песчаная буря миновала! Добавляем до полного хода! И двери откройте, Петр Евгеньевич! Дышать нечем! – распорядился капитан и выглянул с крыла в сторону кормы, убедиться, что следом идущий караван стал виден визуально.

– На кой ляд они вообще нужны, эти лоцманы? – третий штурман перевел ручку телеграфа на полный ход. Корпус судна вздрогнул, труба выбросила столб черного дыма.

– Зачем? Деньги лишние драть за проводку! Да водочки русской испить, коли предложат! Виски-то им аж с Шотландии везут! Да и дерьмо их пойло! Самогонкой отдает! – капитан посмотрел на судовой хронометр, висевший на переборке. – Будите смену, Петр Евгеньевич! Почти полдень!

«Петербург» встал на якорь на рейде порта Суэц ближе к 20 часам вечера, и уже через час к борту была подана баржа с высококачественным кардиффским углем. Погрузка началась незамедлительно, и к утру 19 марта все грузовые работы были закончены. Кроме угля были закуплены свежая зелень, сухофрукты и несколько бочек свежевыловленной рыбы, часть из которой пришлось сразу засолить.

В тоже утро на завтрак к чаю были розданы сладкие, похожие на конфеты сухофрукты – финики. Детвора подолгу держала косточку от сладкого лакомства за щекой, продляя удовольствие.

Надоедливый ветер – Хамсин прекратился сразу после восхода солнца, и люди после завтрака наслаждались чистым воздухом и тенью, отбрасываемыми полными парусами. Судно неслось со скоростью 12 узлов по Красному морю, что создавало эффект сквозняка. Женщины принялись стирать и сушить белье. Самодельные люльки в большом количестве были подвешены в тени парусов и брезентовых укрытий, подростки подкачивали младенцев, давая матерям время заняться стиркой.

В это утро вместе с боцманом и судовым фельдшером в обход по судну решил сходить и ревизор. Выдав продукты, он, оглядываясь по сторонам, в надежде увидеть Февронью, догнал фельдшера у трапа в третий трюм. Из нутра пахнуло затхлым воздухом. Пересиливая брезгливость, Денис Денисович полез следом за ним в полутемное помещение, где три женщины с метлами и швабрами, подоткнув подолы длинных юбок, с голыми плечами, старательно мыли палубу трюма. На натянутых над нарами веревках, сушилось белье, добавляя в воздух сырости. Обойдя трюм с надушенным платочком у носа и не найдя Февронью, ревизор скорым шагом ринулся по трапу наверх.

– Разрешите обратиться, Ваше скородие! – услышал он чей-то голос, с облегчением выйдя на свежий воздух. Денис Денисович вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним стоял бородатый мужик неопределенного возраста в светлых льняных штанах и нательной рубахе навыпуск. Волосы его были аккуратно пострижены «под горшок».

– Разрешаю! – ответил ревизор, не подозревая, чем вызван интерес мужика к его персоне.

– Вы бы, барин, девке мозги не пудрили! Не хорошо это! У еи вся жицце наперадзе! Апосля ваших променадов под ручки, нихто сватацца не стане! Так, и хлопцы нашы на вас коса глядзяць! Няроуны гадзину пабюць!6 – сбиваясь на белорусский, угрюмо произнес мужик.

Глаза ревизора широко открылись. Кровь прилила к лицу, когда он с трудом, прокрутил в голове, о чем ему сказал мужик.

– Извиняюсь! А вы кто? Как ваша фамилия? – стараясь справиться с волнением, спросил Денис Денисович.

– Герасименок Гавриил! Бацька я гэтай вертихвостки!

– Что, Денис Денисович? Трудности с общением на белорусском, помощь нужна? – спросил его проходящий мимо с обходом своего хозяйства старший помощник капитана.

– Премного благодарен, Иван Александрович! Я сам как-нибудь! – ревизор с опущенными плечами побрел к себе в каюту.

– Да, где же они прячутся? Вроде все осмотрел? Неужели в такую жару в трюме сидят? – размышлял старпом, заканчивая обход по судну, как вдруг, краем глаза заметил узор знакомого сарафана, показавшегося из дверей надстройки и тут же спрятавшийся опять.

– Что за мистика? Она что со мною в прятки играет? – старпом беспомощно крутил головой, зайдя в настройку. Коридоры с каютами третьего класса по обоим бортам жилой надстройки были пусты.

– Терентий Иванович! Мальчишки играют с другими сорванцами! Там мужики на палубе ремонт лавок перед концертом греческой барыни затеяли! Давайте я с Панночкой погуляю по шлюпочной палубе, пока Евдокия Васильевна занята выдачей продуктов! Снаружи не так душно, как в каюте! – Наташа без стука проскользнула в каюту Савостенков, с которыми была дружна еще по селу Неглюбка.

– Наталка, вот зонт от солнца возьмите! Барыня подарила! – Терентий напялил картуз и направился на палубу.

– Ну что, Прасковья Терентьевна? Книгу с собой возьмем? – серьезно спросила девушка.

– Возьмем! Возьмем! – девочка радостно заскакала и захлопала в ладоши.

– Ты где все утро пряталась, Наташа? – запыхавшаяся Февронья поднялась к подруге на шлюпочную палубу и нежно обняла Прасковью.

– Где? Где? С Прасковьей сидела, пока Евдокия Васильевна занята на кухне! Сама-то где шлындрала? Видела, как батька афiцэра тваго пытал за тебя? – Только близость лавки не позволила Февронье с выражением ужаса на лице сесть прямо на палубу. В чувство девушку привела скрипнувшая дверь. На палубу, придерживая широкополую шляпу, вышла барыня из первого класса.

Прасковья вырвалась из объятий Февроньи и, улыбаясь, держа свою куколку на вытянутых руках, подбежала к женщине. Гречанка откинула светлую вуаль с лица, с улыбкой взяла у девочки куклу и сделала вид, что укачивает ее. Девочка запрыгала на месте и засмеялась. Наташа и Февронья застыли на месте от смущения, не зная, что предпринять.

Барыня, словно опомнившись, вернула куклу малышке, полезла в свой ридикуль, расшитый бисером, достала несколько конфет в красочных обертках и протянула ребенку и девушкам. Наташа осторожно, чтобы не помять обертку, развернула конфетку и, отломив маленький кусочек, положила в ожидающе открытый ротик Прасковьи. Глаза девочки закатились от удовольствия, руки с куколкой вновь потянулись к гречанке.

– Вазьмiце! Яна вам яе дорыць!7 (бел.) – взяв малышку на руки, Наташа протянула куколку барыне, чем вызвала неподдельный восторг гречанки. Их беседу, а вернее – смех и разговор на пальцах, прервали матросы под руководством старпомы, которые намеривались вытащить пианино через дверь на шлюпочную палубу.

Увидев старпома, Наташа зарделась и, стараясь не встречаться с ним взглядом, поклоном попрощалась с барыней, подхватила малышку на руки, припустила прочь, на ходу успокаивая расплакавшуюся Прасковью.

– Уф! Как душно! – девушки забежали в каюту и уставились друг на друга.

– Так, ты сяброука сама уцюрылася! (Да, ты подруга, сама втюрилась!) – расхохоталась Февронья.

– И книжку ребенку не почитала! – стараясь не переходить на белорусский, виновато произнесла Наташа, глядя на малышку.

– После обеда, в восемнадцать часов, все приглашаются на палубу, на концерт! – эхом пронеслось по коридорам.

– Еще не скоро! Давай я тебе книжку почитаю! – Наташа усадила малышку к себе на колени и открыла книжку.

– Анэйтис! Неужели ты будешь играть для этих русских мужиков? – Иоаннидос раздраженно уставился на супругу.

– Ну, почему только для мужиков? Будет много женщин и детей! Ты ведь согласился ехать с ними на одном пароходе? Почему ты себя ведешь, так высокомерно? Забыл, благодаря кому Греция обязана своей независимостью? – женщина отложила веер и принялась перебирать нотные тетради.

– Ты еще скажи, что будешь петь для них? – высокомерно, с усмешкой спросил мужчина, но осекся, наткнувшись на презрительный взгляд жены.

– Наталка, хапай Праскоую! А я пабегла месца займаць блiжей! (Наталья, хватай Прасковью! А я побежали места занимать поближе!) – Февронья нашла Наташу и девочку, стоящих на корме.

– Хорошо, сейчас подойду! – девушка еще раз посмотрела в сторону заходящего огромного красного диска солнца и взяла на руки Прасковью.

– Солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего! – раздался у нее за плечом голос старпома, заставивший ее смутиться. – Давайте я понесу девочку? Иди ко мне? – Иван протянул руки, и малышка, засмеявшись, с удовольствием перебралась на руки старпома и прижалась к гладко выбритой, пахнущей одеколоном щеке.

Они весь концерт сидели рядом. Прасковья ни в какую не хотела покидать рук офицера. Несколько раз, когда барыня играла задорные мелодии, она сходила с рук на палубу и приплясывала в такт музыке, но затем возвращалась и деловито усаживалась на коленях офицера и с усердием вместе со всеми хлопала в ладоши, вызывая улыбки и двусмысленные взгляды переселенцев.

Концерт закончился уже затемно, и еще долго звучали рукоплескания и одобрительные выкрики. Но неожиданно зажглось палубное освещение, и раздались задорные переборы гармошки. Парни кинулись раздвигать лавки по сторонам, и вот уже выскочили несколько девушек и парней и пошли приплясывать по кругу. Вскоре вся молодежь, невзирая на тесноту, разбившись по парам, выплясывала кадриль.

Евдокия пробилась к старпому и, улыбаясь, забрала с его рук дочку, и показала кивком головы на Наташу. Гармонь взяла паузу, и в тот же миг со шлюпочной палубы, где стояло пианино, полились чарующие звуки вальса. Иван Александрович, заложив левую руку за спину, подошел к Наташе и поклоном головы пригласил девушку на танец. Девушка который раз за вечер вспыхнула румянцем. Глаза ее беспомощно смотрели на тетку Евдокию, словно ища поддержки. Женщина благосклонно кивнула, а маленькая Прасковья радостно захлопала в ладоши. Наташа смущенно подала руку Ивану Александровичу и прошептала:

– Я не умею!

– Ничего! Доверьтесь мне! – старпом положил левую руку девушки к себе на плечо и, нежно держа ее правую руку и еле прикасаясь правой рукой к ее талии, повел в такт музыки.

– Раз, два, три! Раз, два, три! – шептал он, нежно глядя девушке в глаза. Глядя на них, крестьянская молодежь, стала подражать им и со смехом кружиться вокруг. Пары сталкивались, хохотали, наступали друг другу на ноги, но продолжали кружиться.