Песнь сотворения и пепла
- -
- 100%
- +
С улицы донёсся отдалённый лязг оружия, грубые окрики стражников, плач испуганного ребёнка. Кай напрягся, его пальцы бессознательно сжались в кулаки, будто он физически ощущал эти звуки на своей коже.
– Ищут меня, – без эмоций констатировал он. – Герцогские ищейки. Чуют, что я где-то близко. – Он повернулся к Элиану, и в его взгляде снова вспыхнуло то же любопытство, что и в переулке. – А ты… ты действительно что-то услышал. В переулке. Что именно?
Элиан прислонился к стеллажу, чувствуя, как подкашиваются ноги. Весь ужас последних дней, кошмары, нарастающая тревога – всё это накатило на него разом.
– Тишину, – выдохнул он. – Не просто молчание. Активную, пожирающую тишину. Она на вас… как налёт. И… ваша собственная музыка. Она сломана. В ней боль и… гнев.
Каю на мгновение изменила его железная выдержка. Его брови чуть приподнялись, а губы тронуло подобие улыбки, лишённой всякой радости.
– Не ожидал встретить в этой дыре эхо-слухача, – пробормотал он почти про себя. – Думал, ваша порода давно перевелась.
Эхо-слухач. Элиан никогда не слышал такого термина, но он был на удивление точен. Он чувствовал себя именно эхом – слабым, затухающим отзвуком чего-то великого.
– Кто вы? – осмелился спросить Элиан. – Почему вас преследуют? И что… что происходит на западе? Это правда? Реки остановились?
Лицо Кая снова стало непроницаемой маской.
– Тебе не нужно это знать. Чем меньше знаешь, тем дольше проживёшь. Хотя, – он окинул взглядом полки, – судя по тому, что творится с миром, это уже не факт.
Он отвернулся к окну, демонстративно прекратив разговор. Элиан понимал, что добиться от него чего-либо прямыми вопросами невозможно. Этот человек был закован в броню из недоверия и боли, и пробить её словами было немыслимо. Но оставаться в неведении, просто ждать, пока стражники вломится в дверь или пока песнь пепла поглотит его дом, он тоже не мог.
И тогда его взгляд упал на самый дальний, пыльный угол, где в старом дубовом сундуке он хранил самые древние и непонятные свитки. Тот самый, что отзывался чистым, древним аккордом. Может быть, ответ был там? Не у этого молчаливого изгнанника, а в прошлом, в тех обрывках мелодий, что ещё хранила земля.
Оставив Кая у окна, Элиан прошёл между стеллажами к сундуку. Он откинул тяжёлую крышку, пахнущую стариной и сухими травами, и погрузил руки в прохладу древнего пергамента. Он не искал ничего конкретного, он просто водил пальцами по шершавой поверхности, слушая. Он слышал тихий хор голосов – летописцев, поэтов, пророков. Их песни были едва слышны, но они ещё звучали.
И тогда его пальцы наткнулись на что-то холодное и гладкое, спрятанное под слоем более поздних рукописей. Это был не пергамент, а тонкий, гибкий лист отполированного сланца, скреплённый по краям потускневшей серебряной проволокой. Он был невероятно тяжёлым для своего размера, и на его поверхности были выгравированы не буквы, а странные, витиеватые символы, похожие на нотные знаки, но куда более сложные. Элиан никогда раньше не видел его. Словно кто-то, или что-то, спрятало его здесь специально для этого момента.
Сердце его забилось чаще. Он осторожно извлёк плитку и отнёс её к единственному столу, на который падал луч света из окна. Кай, заметив его движение, с подозрением покосился, но не стал вмешиваться.
Элиан положил ладони на холодный камень. И мир вокруг него исчез.
Его не выбросило из реальности. Напротив, он погрузился в неё глубже, чем когда-либо. Он не просто читал символы – он их слышал. Каждый знак был нотой, фразой, целой музыкальной темой. Перед его внутренним взором разворачивалась великая драма. Он увидел рождение мира в ослепительной вспышке звука, увидел титанов, поющих свои партии, увидел первого сына, Аэрона, чья песнь была чище всех. И затем… он услышал перемену. Тихую, едва уловимую ноту скорби в его мелодии, которая со временем росла, превращаясь в горечь, а затем – в тихий, монотонный гул отрицания. Он услышал, как рождалась песнь пепла – не как нечто привнесённое извне, а как извращение, мутация самой песни сотворения, вышедшая из самого любящего сердца.
И он услышал Пророчество. Оно пришло не словами, а музыкой – тревожной, полной диссонансов, но с проблеском надежды в самой своей сердцевине. Мелодия говорила о времени, когда «Тень Первородного затмит великую Песнь», когда «реки замолкнут, а магия иссякнет». Она говорила о «Песне Пепла», что будет петься «на развалинах бытия». И затем, сквозь хаос, пробивалась новая тема – тема сопротивления. В ней были три голоса: «Слух, что помнит изначальный Звук» – это был он, Элиан. «Длань, что лепит мир заново» – и в его сознании всплыл образ Лиры, её золотые руки. И «Сердце, что видело Тьму вблизи» – его взгляд сам потянулся к Каю, стоявшему у окна, к этой живой ране, залитой пеплом.
Пророчество не сулило лёгкой победы. Оно говорило о жертвах, о потере, о том, что чтобы спасти будущее, придётся принести в жертву прошлое. Оно указывало путь – найти три ключа, три артефакта, что хранили в себе силу утраченной Песни: Камень Звука, Сердце Мира и сам Источник Голоса.
Видение закончилось так же внезапно, как и началось. Элиан отшатнулся от стола, едва не упав. Он стоял, тяжело дыша, его руки дрожали, а в ушах стоял оглушительный гул. Он смотрел на сланцевую плиту, и теперь тихие, едва слышные ноты, что исходили от неё, сливались в осознанную мелодию – ту самую, что он слышал в своих кошмарах. Только теперь он понимал её суть. Это не было просто разрушение. Это была философия, доведённая до абсолюта. Это была песнь пепла, и её пел Аэрон, первый сын, хранитель гармонии, сошедший с ума от горя.
– Что с тобой? – резко спросил Кай, подходя ближе. Его взгляд скользнул по бледному, как полотно, лицу Элиана, по его дрожащим рукам. – Что это за камень?
Элиан с трудом выпрямился. Он посмотрел на изгнанника, и теперь видел в нём не просто беглеца, а одну из трёх нот в той спасительной мелодии, о которой говорило пророчество. «Сердце, что видело Тьму вблизи».
– Это… это конец, – прошептал Элиан, и его голос был хриплым от ужаса и прозрения. – Или начало. Я не знаю. – Он поднял на Кая глаза, полные отчаяния и странной, новой решимости. – Мои сны… это не сны. Это реальность. Аэрон… он не миф. Он есть. И он поёт… он поёт о нашем уничтожении. И мы… – он перевёл дух, – мы должны его остановить.
Кай смотрел на него с нескрываемым недоверием, смешанным с раздражением.
– Ты говоришь как сумасшедший проповедник. Аэрон – это сказка для детей. А реальность, – он кивнул в сторону окна, за которым слышались голоса стражников, – вот она. Меня поймают и повесят, если мы сейчас не найдём способ отсюда убраться.
– Они повесят нас всех, Кай! – вдруг выкрикнул Элиан, и в его голосе впервые прозвучала сила, заставившая изгнанника нахмуриться. – Не на виселице, так в тишине! Эта песнь пепла… она уже здесь! В воздухе, в воде, в моих снах! Она на вас! И если мы не сделаем что-то, она поглотит всё! Пророчество… оно говорит о нас. Обо мне. О девушке из кузницы. И… о тебе.
Он протянул сланцевую плиту. Кай, после мгновения колебаний, взял её. Никакого видения на него, конечно, не снизошло. Он лишь скривился, разглядывая непонятные символы.
– Бред сивой кобылы, – бросил он, но в его голосе не было прежней уверенности. Что-то в отчаянной искренности Элиана, в его бледном, искажённом ужасом лице, заставляло задуматься.
В этот момент снаружи, совсем близко, раздался громкий стук в дверь, от которого содрогнулись стены библиотеки.
– Открывайте! Именем герцога! Мы знаем, он здесь!
Кай мгновенно преобразился. Он швырнул плиту обратно на стол и выхватил кинжал. Его глаза метнулись к запертой двери, затем к лестнице, ведущей наверх.
– Всё, разговор окончен. – Его голос снова стал холодным и острым, как лезвие. – Твои сказки подождут. Сейчас либо мы уйдём, либо нас вытащат отсюда мёртвыми.
Но для Элиана сказки закончились. Пророчество, его кошмары, весть гонца, странный дар Лиры, появление Кая – всё это сложилось в единую, ужасающую картину. Первая нота тревоги, тихо звучавшая в нём всю жизнь, теперь разразилась оглушительным, диссонирующим аккордом, призывающим к действию. Бегство было уже не вариантом. Оно было лишь отсрочкой неминуемого. Путь вперёд был только один – навстречу надвигающейся буре, навстречу песни пепла, с крошечной, хрупкой надеждой, что они смогут найти свою собственную мелодию, способную противостоять концу всего сущего.
Глава 2: Бегство из каменного гнезда
Стук в дверь нарастал, превращаясь в оглушительный грохот. Казалось, что вот-вот массивные дубовые створки, веками хранившие тишину и мудрость, не выдержат и разлетятся вдребезги под напором железных таранов.
– Открывай, хранитель! Последнее предупреждение! – рявкнул чей-то хриплый голос, и Элиан с ужасом узнал в нём начальника городской стражи, капитана Горма.
Кай отреагировал мгновенно. Он схватил Элиана за руку и резко рванул его от двери вглубь зала, за ближайший стеллаж с фолиантами по древней истории.
– Наверх! – прошипел он, и в его глазах горел холодный огонь не человека, а загнанного зверя. – Есть чердак? Узкие окна? Любой выход, кроме этого!
– Есть… слуховое окно на восточном скате… – запинаясь, выдохнул Элиан, его сердце бешено колотилось, в такт ударам в дверь.
В этот момент грохот прекратился. На секунду воцарилась зловещая, звенящая тишина, нарушаемая лишь их собственным прерывистым дыханием. И тогда Элиан услышал это. Не снаружи. Изнутри.
Тишина пришла в библиотеку не через дверь. Она пришла сквозь стены.
Она начиналась как едва заметное изменение в звуковом фоне – привычный, едва уловимый гул древних камней, древесины, пергамента начал затихать, будто кто-то плавно поворачивал регулятор громкости всего сущего. Воздух стал тяжёлым, густым, им стало трудно дышать, не потому что не хватало кислорода, а потому что он терял свою жизненную вибрацию, свою «песню». Свет от высоких окон померк, не от облаков, а словно сама его сущность, его фотонная симфония, гасилась на подлёте.
– Что… что происходит? – прошептал Кай, и в его обычно твёрдом голосе прозвучала трещина неподдельного, животного страха. Он не видел ничего, но чувствовал – кожей, нервами, инстинктами. Он чувствовал приближение конца.
И тогда они появились.
Они не вошли через дверь или окно. Они просто материализовались из сгущающейся тишины, как кляксы на мокром пергаменте реальности. Вначале это были просто размытые пятна в воздухе, области, где свет искажался и гас. Затем они обрели форму – неопределённую, колеблющуюся, лишённую чётких контуров. Они напоминали человеческие тени, отлитые из жидкого дыма и пепла, но в них не было ничего человеческого. У них не было лиц, не было глаз, не было ртов. Лишь намёк на конечности, которые плавно колыхались, будто под водой. Они были беззвучными. Совершенно. От них не исходило ни шепота, ни шороха, ни даже того ощущения движения воздуха, что сопровождает любое живое существо. Они были воплощённой немотой.
Их было трое. Один плыл по центральному проходу между стеллажами, двое других – по флангам. Они двигались медленно, неотвратимо, и там, где они проходили, мир умирал. Книги на полках не сгорали и не рассыпались в пыль – они просто… тускнели. Их переплёты теряли цвет, чернила на страницах выцветали, превращаясь в блёклые серые пятна, а сама бумага становилась ломкой и безжизненной. Деревянные стеллажи серели, как гнилой зуб, их резные украшения стирались, будто стёсанные невидимым рубанком. Сам воздух за ними становился мёртвым, стерильным, лишённым каких-либо запахов.
Элиан смотрел на это, и его разум отказывался верить. Он не просто видел это – он слышал. Вернее, не слышал. Он ощущал, как гаснут звуковые ауры каждого предмета, до которого дотрагивались эти твари. Тихий, мелодичный шелест страниц сменялся абсолютной, бездонной тишиной. Гудение старого дерева обрывалось, как обрывается жизнь. Это было не разрушение. Это было стирание. Удаление информации, сущности, самого факта существования из великой книги бытия. Это была песнь пепла в её чистейшем, самом ужасающем проявлении.
– Проклятие… – выдохнул Кай, и его лицо побелело. Он отступил на шаг, прижимаясь спиной к стеллажу. – Безмолвные… Я слышал рассказы… думал, это байки, чтобы пугать новобранцев…
Один из пепляных теней, плывущий по флангу, заметил их. Он не повернул головы – у него её не было. Но всё его бесформенное существо плавно развернулось в их сторону. Он не ускорился. Он продолжал своё неспешное, неумолимое движение, протягивая вперёд нечто, напоминающее когтистую лапу, сотканную из сгущённой тьмы.
Кай, движимый инстинктом самосохранения, резко выбросил вперёд руку с кинжалом. Сталь, отточенная до бритвенной остроты, просвистела по воздуху и прошла сквозь тень насквозь, не встретив ни малейшего сопротивления. Не было ни всплеска крови, ни крика боли. Кинжал просто вышел с другой стороны, и тень продолжала плыть, будто ничего не произошло. Физическое оружие было против них бесполезно. Они были не из плоти и крови. Они были из не-бытия.
Тень протянула свою лапу-клинок к лицу Кая. Изгнанник замер, парализованный не столько страхом, сколько абсолютной, всепоглощающей безысходностью. Он видел, как кончики его сапог, оказавшиеся на пути тени, посерели и рассыпались в мелкий, беззвучный пепел. То же самое должно было случиться и с ним.
И в этот момент Элиан, до сих пор стоявший в оцепенении, вдруг почувствовал невыносимую боль. Это была не физическая боль. Это была агония его слуха, его дара. Тишина, которую несли эти твари, впивалась в его мозг, как раскалённые иглы. Он упал на колени, вцепившись пальцами в голову, пытаясь вырвать из неё этот всепоглощающий гул не-звука. И в этом отчаянном крике его души, в этом последнем усилии сохранить себя, он инстинктивно сделал то, что делал всегда, когда ему было страшно или одиноко. Он попытался услышать музыку.
Он не просто слушал. Он взывал к ней. Он мысленно пронзил эту давящую тишину, пытаясь найти хоть какой-то отзвук, хоть слабый обрывок великой Песни. Его внутренний слух, отчаянный и обострённый до предела, метнулся к самым сильным, самым живым звукам, что он знал. К звону золотых рук Лиры. К диссонирующей, но яростной мелодии самого Кая. И к тому древнему, чистому аккорду, что хранился в сланцевой плите пророчества.
И случилось нечто.
Пепляная тень, уже почти коснувшаяся лица Кая, вдруг замедлила своё движение. Её бесформенные очертания задрожали, заколебались, будто наткнувшись на невидимую преграду. Воздух вокруг Элиана и Кая сгустился, наполнился едва уловимой вибрацией. Это не было мощным заклинанием или вспышкой света. Это было слабым, но ясным звуком. Единственной, чистой, высокой нотой, которая пробилась сквозь всепоглощающую тишину, как первый луч солнца сквозь грозовую тучу. Это был звук сопротивления. Звук жизни, отказывающейся сдаться.
Тень отпрянула. Не далеко, всего на несколько дюймов, но это было отступление. Её безликая «голова» повернулась в сторону Элиана, и впервые в этих существах почувствовалось нечто, похожее на… недоумение. Они были созданы из тишины и для тишины, и этот слабый, но живой звук был для них чем-то чуждым, возможно, даже болезненным.
Этот миг замешательства спас им жизни. Кай, воспользовавшись паузой, опомнился. Он не понимал, что произошло, но инстинкт выживания снова взял верх. Он схватил обессилевшего Элиана за шиворот и рванул его прочь, вглубь библиотеки, к узкой, крутой лестнице, ведущей на верхний этаж.
– Двигай! – его голос сорвался на крик. – Они ненадолго!
Они бросились вверх по ступеням, спотыкаясь и задыхаясь. Элиан, всё ещё оглушённый болью и своим собственным, невероятным действием, почти не чувствовал ног. Он лишь слышал за спиной нарастающую, давящую тишину, которая снова смыкалась, поглощая ту единственную ноту, что он сумел родить.
Они ворвались в его жилую комнатушку на втором этаже. Кай захлопнул дверь и прислонил к ней тяжёлый деревянный сундук.
– Окно! Где оно?
Элиан, тяжело дыша, указал на небольшое слуховое окно под самым скатом крыши. Кай подбежал к нему, отбросил засов и распахнул створки. Снаружи хлынул поток холодного, влажного воздуха и… тишины. Но не той, всепоглощающей, что была внизу. Это была тишина испуганного города, затаившего дыхание.
В этот момент дверь в комнату содрогнулась от первого удара. Деревянный сундук отскочил на несколько дюймов. Пепляные тени были уже здесь. Они не шли по лестнице – они просто поднимались сквозь перекрытия, их размытые силуэты проступали сквозь толщу дерева и камня, как сквозь воду.
– Выхода нет, – прошептал Кай, глядя вниз. Высота была смертельной. А прыжок на крышу соседнего, более низкого здания казался невозможным.
Элиан стоял на коленях, прислонившись к стене. Он смотрел на дверь, которая содрогалась от всё более сильных ударов, и видел, как её дерево начинает сереть и рассыпаться по краям. Он слышал, как его мир, его убежище, его прошлая жизнь умирает с каждым ударом. И в этот момент отчаяния его взгляд упал на его кровать. А под ней он увидел край того самого, старого свитка, что когда-то подарил ему первый проблеск великой Песни.
Идея, отчаянная и безумная, родилась в его голове. Если он смог одной нотой отбросить тень, то что сможет сделать целая мелодия? Пусть даже угасающая, пусть даже эхо?
Собрав последние силы, он отполз к кровати, вытащил свиток и, дрожащими руками, развернул его. Он не читал его. Он прижал пергамент к своей груди, закрыл глаза и погрузился в него. Он отбросил страх, отбросил боль, отбросил всё. Он стал просто слухом, просто проводником. И он начал напевать. Не слова. Звук. Тот самый, древний, чистый аккорд, что он слышал когда-то.
Это не было громко. Его голос был слабым и прерывистым. Но это было. Исходя из его груди, шёл не просто звук, а сама суть созидания, крошечный осколок той силы, что когда-то родила миры.
Удары в дверь прекратились.
Каю, стоявшему у окна с занесённым кинжалом в тщетной готовности к бою, показалось, что воздух в комнате на мгновение прояснился. Давящая тяжесть отступила. За дверью воцарилась тишина, но на этот раз – настороженная, выжидающая.
– Что ты делаешь? – прошептал Кай, не в силах понять.
Элиан не ответил. Он пел, вкладывая в этот звук всю свою надежду, весь свой страх, всю свою любовь к ускользающему миру. Он пел, и слёзы текли по его щекам, но он пел.
И за дверью что-то произошло. Тени не ушли. Но они остановились. Их безликое внимание было теперь приковано к нему, к этому крошечному, слабому источнику звука в море тишины. Они не могли пройти сквозь него. Не сейчас. Не пока он пел.
Это была не победа. Это была передышка. Хрупкая, купленная ценой невероятного усилия, передышка. Они были в ловушке, окружённые существами не-бытия, в городе, охваченном паникой, с целой армией стражников за дверями библиотеки. Но они были живы. И пока Элиан пел свою древнюю, угасающую песнь, пока звучала эта первая, отчаянная нота сопротивления, у них был шанс.
Древний аккорд, который Элиан выпевал из самой глубины своего существа, был подобен крошечному огоньку в безбрежном, чёрном океане тишины. Он не отталкивал пепляные тени, но создавал вокруг них невидимый барьер, который те не могли – или не хотели – пересечь. Они замерли по ту сторону двери, их размытые силуэты колыхались в полумраке, подобно водорослям на течении, и всё их безликое внимание было приковано к источнику этого слабого, но невыносимого для них звука. Воздух в комнате оставался тяжёлым и холодным, но давящее ощущение неминуемого распада немного ослабло.
Элиан пел, и это пение требовало от него невероятных усилий. Казалось, он выдыхал вместе со звуком частицу собственной жизни. Его горло саднило, голос срывался на хрип, лёгкие горели. Он чувствовал, как его собственная звуковая аура, обычно такая ясная и сложная, истончается, истощается, как свеча на сквозняке. Он не мог продолжать долго.
– Они… не уходят… – прохрипел он, прерывая на мгновение своё пение.
В тот же миг дверь снова содрогнулась. Дерево вокруг засова, уже посеревшее и потрескавшееся, начало крошиться с удвоенной скоростью. Тени почуяли слабину.
– Не останавливайся! – резко крикнул Кай, всё ещё стоявший у окна с бесполезным кинжалом в руке. Его лицо было искажено гримасой ярости и бессилия. Он был воином, привыкшим сражаться с плотью и кровью, а здесь он оказался беспомощным, как ребёнок.
Внезапно с улицы, сквозь застеклённое слуховое окно, донёсся новый звук. Вначале – отдалённый, но быстро приближающийся гул голосов, лязг оружия, а затем – яростный, металлический лязг, знакомый Элиану до боли. Это был звук кузнечного молота, обрушивающегося на сталь, но умноженный в десятки раз, наполненный такой неистовой силой, что стёкла в окне задребезжали.
– Расступитесь! Дьяволы, расступитесь! – пронёсся по улице чей-то молодой, но полный неукротимой ярости голос. Голос Лиры.
Элиан умолк, и его взгляд встретился с взглядом Кая. В глазах изгнанника читался немой вопрос. Элиан, собрав последние силы, кивнул в сторону окна.
Кай ринулся к нему, распахнул его настежь и высунулся наружу. То, что он увидел, заставило его отшатнуться в изумлении.
Улица внизу была похожа на адскую картину. Стражники в синих с серебром мундирах, ещё недавно грозные и уверенные, теперь в панике отступали, спотыкаясь о булыжники и крича от ужаса. Их противниками были не солдаты и не монстры, а те самые пепляные тени, что осаждали их в библиотеке. Три, четыре, пять существ плыли по главной улице, и на их пути люди, дома, повозки – всё превращалось в безмолвный, серый пепел.
И в центре этого хаоса, на фоне ползущего не-бытия, стояла она. Лира. Она была без доспехов, в своей прогоревшей куртке и засаленных штанах, но в её позе была такая мощь, что она казалась исполином. В её руках она держала не кузнечный молот, а нечто, отлитое из чистого, сияющего золота. Это был огромный, почти с неё рост, щит, но не круглый и гладкий, а угловатый, с выступами, напоминающими языки пламени или расходящиеся звуковые волны. Щит этот не просто отражал свет – он излучал его. От него исходило тёплое, медовое сияние, такое же, какое Элиан видел на её руках в кузнице, но в тысячу раз более мощное и концентрированное.
Одна из пепляных теней, заметив этот новый, яркий источник жизни и звука, развернулась и поплыла к ней. Лира не отступила ни на шаг. Она вскрикнула – не крик страха, а боевой клич, полный гнева и решимости, – и ударила краем щита о булыжную мостовую.
Раздался не просто удар. Раздался Звук.
Это был не диссонирующий грохот металла о камень. Это был чистый, ясный, подобный колоколу, аккорд, который пронёсся по улице, сметая на своём пути страх и тишину. Он был соткан из звона стали, гула земли и огненной воли самой Лиры. Звуковая волна, видимая как расходящееся золотое сияние, ударила в пепляную тень.
И случилось невероятное. Тень, до этого неуязвимая для стали, остановилась. Её бесформенные очертания затрепетали, заколебались, будто попав в сильный ветер. Она не отступила, как от ноты Элиана, но её движение вперёд было остановлено. Ядовитая тишина, что она излучала, наткнулась на стену живого, мощного звука и отскакивала от неё, не в силах пробить.
– Не подпускай их близко, девчонка! – закричал кто-то из отступающих стражников. – Они гасят жизнь!
Лира, казалось, и не думала отступать. Её лицо, заляпанное сажей и освещённое золотым сиянием её щита, было искажено не страхом, а сосредоточенной яростью. Она сделала шаг вперёд, навстречу тени, и снова ударила щитом о землю. Новый аккорд, более мощный и сложный, прокатился по улице. На этот раз тень отпрянула. Её контуры стали ещё более размытыми, нечёткими, будто её саму начинало размывать этой звуковой бурей.
– Она… она отбрасывает их… – прошептал Кай, не веря своим глазам. – Чёрт побери, она отбрасывает их силой звука!
Элиан, прислонившись к стене, смотрел на это зрелище, и в его истощённой душе вспыхнула искра надежды. Он видел не просто девушку с магическим щитом. Он видел воплощение той самой «Длани, что лепит мир заново» из пророчества. Её дар не был просто ремеслом. В момент крайней опасности, под давлением всеобщего страха и неминуемой гибели, он пробудился, трансформировался, превратился из умения чинить сломанное в способность защищать живое, используя саму суть созидания как оружие против не-бытия.
Но силы её были небеспредельны. Элиан, чуткий к любым звуковым вибрациям, почувствовал, как её собственный внутренний резонанс начинает ослабевать. Золотое сияние щита померкло, стало менее ярким. Её дыхание участилось, на лбу выступили капли пота. Она держалась на чистой воле.
В этот момент ещё две тени, привлечённые вспышкой энергии, отделились от группы, терроризировавшей стражников, и поплыли в её сторону. Лира оказалась в полукольце. Она отступила на шаг, прижимая щит к груди, её глаза метнулись в поисках выхода, которого не было.