Последнее лето перед интернетом

Пролог

Есть звуки, которые становятся метками времени. Для моего поколения таким звуком был вой модема – этот пронзительный, космический скрежет, словно из научной фантастики, который был саундтреком к нашему первому, робкому прорыву в цифровое будущее. Мы слышали его в темных компьютерных клубах, в квартирах друзей, чьи родители были побогаче, и он звучал как гимн новой эре. Но сама эта эра еще не наступила, она только подбиралась к нашим порогам, неслышной поступью, обещая все и сразу.

Лето 1997 года. Я чувствую, что оно было особенным, последним. Последней спокойной гаванью перед тем, как шторм информации и скоростей навсегда изменит ландшафт нашей жизни. Мир замер на самой острой точке перелома: в карманах у самых продвинутых и деловых лежали кирпичеобразные «мобильники», цена которых равнялась стоимости автомобиля, а на наших письменных столах, покрытых клеенкой, еще пылились толстые тома бумажных энциклопедий и словарей. Мы жили в аналоговом мире, пахнущем типографской краской, нагретым на солнце асфальтом и яблоками из бабушкиного сада, но в наше сознание уже впивались цифровые занозы – миражи иных пространств, обещание связи поверх голов и расстояний.

И я, семнадцатилетний Максим Огнев, вместе со всеми пытался понять, кто я и где мое место, пока почва под ногами медленно, но необратимо сдвигалась. Это история о том последнем лете, когда главные открытия делались не в Сети, а в собственном сердце. Лете, когда мы еще не «заходили онлайн», а просто жили, дышали полной грудью, любили, ошибались и искали себя на фоне глобальных перемен, еще не зная, что именно мы – тот самый рубеж, та тонкая прослойка меж двух эпох, которой больше никогда не будет

Часть 1: Аналоговый мир

Глава 1. Городок в предвкушении

Городок наш был точь-в-точь как сотни других, разбросанных по необъятной карте страны. Небольшой, уютный, с населением в двести тысяч человек, которые все друг друга если не знали, то могли узнать по лицу. Его сердцем был громадный машиностроительный завод, чьи трубы, как древние менгиры, возвышались над восточной частью города. С утра по улицам текли реки рабочих в синих спецовках, их гулкий гомон и смех заполнял троллейбусы. Завод еще дышал, еще работал, но уже ходили тревожные, приглушенные слухи о предстоящих сокращениях, и это беспокойство витало в воздухе, смешиваясь с запахом свежеиспеченного хлеба из комбината и выхлопными газами от вечно кашляющих «Жигулей».

Центр жизни для нашей, мальчишечьей вселенной, был наш двор. Не парадная, ухоженная территория с клумбами, а настоящий, живой задний двор между пятью девятиэтажными «хрущевками», поросший в центре непролазным подлеском, где мы строили штабы. Там пахло спелой черемухой летом и жжеными листьями осенью, а главной достопримечательностью была покореженная, ржавая ракета из какого-то забытого детского городка, на которой мы сидели, решая мировые проблемы.

В тот день, последний учебный день десятого класса, я стоял у открытого окна своей комнаты. Снизу доносились крики малышни, играющей в «казаки-разбойники», и лязг клюшки о асфальт – старшеклассники гоняли в хоккей на роликах. Я смотрел на это привычное, устоявшееся мироздание и чувствовал легкую щемящую тоску. Школа кончилась. Детство – тоже. Впереди было что-то огромное, взрослое и пугающее. Одиннадцатый класс, институт, армия… Все это висело на горизонте тяжелыми, неясными тучами.

– Макс! Иди к нам! – донесся снизу голос Димы.

Димка был моим лучшим другом с песочницы. Неряшливый, веснушчатый, с торчащими в разные стороны волосами цвета ржавчины и вечно горящими азартом глазами. Он уже бросил на землю свой велосипед «Салют» и что-то оживленно жестикулировал.

Я спустился вниз, пнув по пути мяч мальчишкам. Воздух был густой, теплый, напоенный запахом цветущих лип и пыли.

– Ну что, капитан, отчаливаем во взрослую жизнь? – Димка хлопнул меня по плечу. – Слышь, а Пашка-то вчера в «Видеосалоне» достал новинку! «Смертельное оружие-3», вроде. Вечером идем, а?

«Видеосалон» был нашим окном в мир. Темная комнатушка в подвале жилого дома, завешанная афишами с Сильвестром Сталлоне и Жан-Клодом Ван Даммом. Хозяин, дядька Степан, с утра до ночи крутил на двух затрепанных VHS-магнитофонах пиратские копии фильмов. Мы скидывались по пятерке, набивались человек по пятнадцать в душную комнату и замирали перед мерцающим экраном, погружаясь в мир голливудских драк, погонь и недостижимого гламура. Это был наш скромный ритуал причащения к большой культуре.

– Ладно, – кивнул я. – Только после восьми, у меня родители сегодня рано придут.

Мы сели на нашу привычную скамейку. Димка достал из кармана помятый «Парламент» и закурил с видом знатока, хотя кашлял при этом по-мальчишечьи.

– Отец вчера привез из Москвы штуку, – таинственно произнес он, выпустив дым. – Представляешь, такой ящик, а в нем – сотня фильмов. Называется «компакт-диск». Говорит, будущее за ними. А кассеты – отстой.

Я скептически хмыкнул. Кассеты были нашим всем. Мы их переписывали, обменивались, хранили как зеницу ока в специальных альбомах. Цифровые диски казались чем-то хрупким и ненадежным.

– Ну, будущее, – неопределенно пожал я плечами. – А пока у меня «Терминатор-2» на две ночи стырен у сестры. Будешь переписывать?

Димка тут же оживился. – Конечно! Я тебе за него свежий «Кино» дам, с концерта в Лужниках.

Так и жили. Бартер. Обмен. Физический контакт с носителями. Мир был осязаем, и это было прекрасно.

Вечером, возвращаясь из «Видеосалона», я зашел в библиотеку. Она находилась в старом, дореволюционном здании с скрипучими паркетными полами и запахом старой бумаги. Я должен был сдать учебники. Библиотекарша, Мария Ивановна, женщина с добрым и вечно усталым лицом, приняла их, щелкнула штампиком «Списано» и спросила:

– Максим, а на лето что-нибудь возьмешь? Достоевского «Идиота» не читал? Для будущего сочинения полезно.

Я поколебался. Мне хотелось чего-то современного, какого-нибудь Кинга или Еко, которых я видел у продвинутых старшеклассников. Но Мария Ивановна смотрела на меня с такой надеждой, что я не смог отказать.

– Давайте, – кивнул я.

Она выдала мне толстенный том в потрепанном переплете. Он был тяжелым, с пожелтевшими, шершавыми страницами. Я вышел на крыльцо. Солнце садилось, окрашивая фасады в розовый цвет. В одной руке у меня был «Идиот» – символ старого, фундаментального знания. А в кармане куртки болталась кассета с «Терминатором» – символ нового, яркого, поп-культурного мира.

Я стоял на этом распутье, буквально ощущая его тяжесть в обеих руках. Городок засыпал. Где-то лаяли собаки, слышался смех из открытых окон. Он жил своей неторопливой, аналоговой жизнью, не подозревая, что его последее спокойное лето уже началось.

Глава 2. Саундтрек из кассетника

Если двор был нашим храмом, то музыка – его священным писанием. Она определяла все: твой статус, твою компанию, твое мировоззрение. Не было Spotify, не было YouTube. Были только кассеты, бесконечно переписанные, с размытыми от ксерокса обложками, на которых были перечислены треки шариковой ручкой.

Мой кассетник «Panasonic» был моим главным сокровищем. Я носил его везде, намотав наушники под майку, чтобы не отобрали старшеклассники. В кармане куртки всегда лежало три-четыре кассеты на выбор. Это был мой саундтрек, моя броня от скуки и способ коммуникации.

В тот день мы с Димкой сидели у него в комнате, заваленной плакатами с «Кино» и «Металликой», и проводили священный ритуал – перезапись.

– Держи, это тебе не какой-то попсовый «Ласковый май», – с важным видом протянул Димка кассету. – Настоящий панк-рок! «Гражданская оборона». Егор Летов.

Я взял кассету. На ней было криво написано «ГО. Армагеддон-Попс». Я скептически покрутил ее в руках.

– А у меня новый «ДДТ», – предложил я. – Шевчук поет про все про это. Про душу.

– Шевчук – это тоже сила, – снисходительно кивнул Димка, как верховный жрец, допускающий существование иных культов. – Но Летов – это правда. Голая, лютая правда жизни.

Мы вставили кассеты в две колонки-«бумбокс» и начали запись. Возникла пауза, заполненная тихим шипением и щелчками. Это было время для споров.

– Вот скажи, Цой или Кинчев? – начал Димка, закуривая. Это был вечный, неразрешимый вопрос, вроде «кто сильнее: слон или кит?».

– Цой – герой, – уверенно сказал я. – Он чистый. А Кинчев… он какой-то сложный.

– Вот именно! В Кинчеве вся боль нашего поколения! – воскликнул Димка. – А Цой… он уже легенда. Он там, на небесах, ему уже все ясно.

Музыка делила школьные коридоры на невидимые, но хорошо ощутимые зоны. У стены возле спортзала тусовались «металлисты» в самодельных балахонах с черепами, они слушали «Арию» и «Черный обелиск». В холле у актового зала – «альтернативщики» в растянутых свитерах, фанатеющие от «Наутилуса» и «Аквариума». А «нормальные» пацаны, те, что гоняли в футбол и ходили на дискотеки, слушали «Комбинацию», «Мираж» и зарубежный евродэнс.

Я болтался где-то посередине. Мне нравился и мощный гитарный драйв «Металлики», и меланхоличная интеллектуальность «Наутилуса». Я еще искал свой голос. И, как выяснилось, не я один.

Как-то раз, возвращаясь из школы, я увидел Лену из 10 «Б». Она сидела одна на скамейке в сквере у школы, в наушниках, и что-то рисовала в своем скетчбуке. Лена была не такой, как все. Она не тусовалась с шумными компаниями, не красилась ярко, как другие девчонки. Она носила простые платья в мелкий цветочек и всегда казалась погруженной в свой собственный мир. И она была невероятно красивой – неброской, тихой красотой, которую нужно было разглядеть.

Я проходил мимо, и ветер донес до меня из ее наушников едва уловимый звук. Это была не попса, не рок. Что-то странное, электронное, меланхоличное. Похоже на «Энигму», но не совсем.

Наша встреча взглядами длилась долю секунды. Она подняла глаза, я смутился и прошел мимо, но этот звук, эта мелодия, врезалась мне в память. У нее был свой, особый саундтрек.

Вечером того же дня я пошел к Димке. У него была коллекция кассет побольше моей, и я надеялся найти там то, что слушала Лена.

– Слышь, Дим, а есть у тебя что-то… такое, – я неуверенно повертел рукой, – не рок, не попса. Эдакая электроника. С флейтами, с женским вокалом.

Димка поднял на меня удивленный взгляд. – Ты про что? Про «Шаде»? Или «Клэннэд»?

– Не знаю, – честно признался я. – Слышал мельком. Как будто монахи в космосе поют.

Димка задумался, потом полез в свою коробку с кассетами, на которой было написано «Разное. Эксперименты». Он порылся и вытащил кассету с расплывчатым рисунком планеты.

– На, попробуй это. «Deep Forest». Какой-то этно-электронный поп. Отец привез, я разок послушал – странно, но затягивает.

Я взял кассету как драгоценность. Возможно, это был ключ. Код к чужой, незнакомой вселенной по имени Лена.

Дома, лежа на кровати, я вставил кассету в кассетник. Комната наполнилась звуками тропического леса, ритмичными барабанами, завораживающим женским вокалом. Это было непохоже ни на что, что я слушал раньше. Это была музыка из другого мира, мира, который был уже рядом, но который еще не захватил все. Музыка будущего, звучащая в настоящем, как предвестник. Я закрыл глаза и представил ее лицо. И впервые почувствовал, что мой собственный саундтрек, возможно, начинает меняться.

Конечно, продолжаем. Мы остановились на том, что Максим нашел новую для себя музыку и задумался о Лене.

Глава 3. Телефон-«гондола»

Домашний телефон в нашей квартире был не просто аппаратом, а стратегическим объектом, центром семейной коммуникации и источником нервного напряжения. Аппарат советской сборки, цвета слоновой кости, тяжеленный, с диском для набора номера, который нужно было с усилием проворачивать пальцем до упора. Мы звали его «гондолой» за характерную вытянутую форму.

Он висел на стене в коридоре, на самом видном месте, и его длинный спиральный провод позволялось отцепить и уйти в свою комнату, только если разговор обещал быть долгим и важным. Но стены были тонкими, и любая попытка уединиться заканчивалась тем, что кто-то из домашних неизменно проходил мимо с многозначительным покашливанием.

В тот вечер я решился. Я продумал все: что скажу, как буду держаться. Сердце колотилось где-то в горле. Я снял трубку, тяжелую и теплую от предыдущих разговоров. В ушах зазвучали длинные гудки. Я по памяти, стараясь не ошибиться, проворачивал диск, слушая его мерное, неторопливое урчание. Один поворот – щелк. Второй – щелк. Каждый щелчок отдавался в тишине нашей прихожей как выстрел.

– Алло? – произнес мужской, низкий голос. Голос ее отца.

Меня бросило в жар. Все заученные фразы мгновенно вылетели из головы.

– Здравствуйте… это Максим. Можно Лену? – выдавил я, чувствуя, как голос срывается.

Пауза. Мне показалось, она длилась вечность.

– Лена! Тебя! – крикнул отец, и я услышал, как трубку с грохотом положили на стол.

Пока я ждал, слышно было, как в их квартире работает телевизор – шел какой-то сериал. Послышались легкие шаги.

– Алло? – ее голос прозвучал как спасение.

– Привет, это Максим, – снова представился я, чувствуя себя идиотом. – Из параллельного.

– Я поняла, – она рассмеялась. И от этого смеха стало чуть легче.

Разговор наш длился минут пятнадцать. Мы обсуждали ничего не значащие вещи: выпускной, планы на лето, сложную контрольную по алгебре. Но каждое слово давалось с огромным трудом. Я стоял ко мне спиной к комнате, куда то и дело выходила мама, делая вид, что ищет что-то в тумбочке. Я отворачивался, пытаясь создать иллюзию уединения.

Вдруг на линии послышался щелчок и треск.

– Максим, я кладу трубку, у нас срочный звонок от бабушки! – раздался голос отца из комнаты. Это была неправда, и мы все это понимали. Просто лимит времени на «бесполезные» разговоры с одноклассниками был исчерпан.

– Мне, кажется, пора, – с сожалением сказал я.

– Да, я поняла, – в ее голосе снова мелькнула усмешка. – Пока, Максим.

– Пока.

Я положил трубку. Ладонь была влажной. Разговор был формально неудачным – коротким, скомканным, под контролем. Но я говорил с ней. Слышал ее смех. Это был прорыв.

Отец, проходя мимо, бросил с усмешкой: – В наше время, чтобы девушке слово сказать, у подъезда часами мерзли! А вы по телефонам… кхи-кхи…

Мир менялся. Но правила общения между мальчиками и девочками, особенно в провинции, все еще диктовались старыми, патриархальными нормами. Телефон был окном в запретный мир, но это окно всегда могли захлопнуть.

На следующий день я встретил Лену в школе – мы зашли туда за какими-то справками. Она стояла у окна на лестнице, свет падал на ее волосы, и она улыбнулась мне.

– Привет, «из параллельного».

Я смущенно улыбнулся в ответ.

– Привет. Извини за вчера… родители.

– Да ничего, – махнула она рукой. – У меня то же самое. Папа считает, что телефон нужен только для вызова врача и сообщений о задержке с работы.

Мы постояли в молчании, глядя на пустынный школьный двор.

– Слушай, а может… – я собрался с духом, – может, сходим куда-нибудь? Не по телефону. В кино, например.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах промелькнуло что-то похожее на интерес.

– «Титаник» все еще идет, – предложил я.

– «Титаник» все смотрят, – ответила она. – А есть же «Достучаться до небесов». Ты видел?

Я не видел. Это был какой-то немецкий фильм, не из числа раскрученных блокбастеров. И тот факт, что она знала о нем, что он ее заинтересовал, снова показал мне, насколько она другая.

– Нет, – честно признался я. – Но хочу посмотреть.

– Тогда давай, – кивнула она. – Только в субботу, днем. Так проще… отпроситься.

И мы договорились. Без телефонов, без родительского контроля. По-старинке, договорившись вживую. Это ощущение было ни с чем не сравнимо. Оно было настоящим.

Глава 4. Первый «кирпич»

Слух о том, что у отца Димы появилась какая-то невероятная диковинка, пронесся по нашему двору со скоростью лесного пожара. Мы бежали к его подъезду, чувствуя себя первооткрывателями, стремящимися к новым землям.

Димка встретил нас на пороге своей квартиры с видом хранителя священного грааля.

– Только аккуратно, – прошептал он таинственно. – Он его в сейф прячет. Сегодня по какой-то важной причине забыл.

Мы на цыпочках прошли в гостиную. На полированном столе, рядом с хрустальной пепельницей, лежал Он. Nokia. Модели 2110, если не ошибаюсь. Для нас это было просто «Кирпич». Устройство было тяжелым, солидным, с небольшим монохромным экраном и выдвижной антенной. Оно не просто лежало, оно излучало ауру невероятной ценности и технологического превосходства.

– Можно… потрогать? – со благоговением спросил кто-то из ребят.

– Можно, – разрешил Димка, словно жрец, допускающий паству к святыне.

Я взял его в руки. Пластик был прохладным и гладким. Оно было невероятно тяжелым. Я представил, что ношу такую тяжесть в кармане, и это казалось абсурдным.

– И что, прямо откуда угодно можно позвонить? – спросил я.

– Ну, если сеть ловит, – важно пояснил Димка. – Отец говорит, в Москве ловит отлично. А у нас… в центре неплохо, а здесь, на окраине, бывают провалы.

В этот момент зазвонил домашний телефон. Димка подошел, поговорил пару секунд и, сияя, объявил:

– Сейчас будет магия!

Он взял «Кирпич», с некоторым усилием нажал кнопку включения. Раздался писк, на экране загорелись символы. Затем он набрал номер на крошечных кнопках – это было непривычно быстро, не нужно было крутить диск.

Мы затаили дыхание. Димка приложил трубку к уху.

– Алло? Да, пап, все хорошо. Передали? Хорошо. До вечера.

Он положил аппарат на стол. Мы несколько секунд молчали, переваривая увиденное. Это было чудо. Настоящее, научное чудо. Позвонить с кухни своей квартиры на мобильный телефон… в этом был нарушение всех законов логики и физики, как мы их понимали.

– И сколько это стоит? – выдохнул я.

Димка наклонился к нам и таинственно прошептал: – Отец сказал, что сам аппарат – как пол-«Запорожца». А минута разговора… рубля полтора-два.

В глазах у ребят поплыли цифры. Пол-«Запорожца»! Для нас, чьи карманные деньги исчислялись рублями в неделю, это была астрономическая сумма. Этот предмет был не просто телефоном. Он был символом. Символом нового мира, мира денег, скорости и недостижимой для нас, простых дворовых пацанов, роскоши.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.