Последний видеосалон на окраине галактики

Это был его каталог. Не просто список фильмов. Это была карта его собственной вселенной, вселенной чувств и воспоминаний. Каждая кассета – звезда в этой галактике, испускавшая свой уникальный свет в темноту. И он был ее хранителем. Астрономом, сидящим у телескопа своего проектора и наблюдающим за мерцанием далеких, но таких живых солнц. Он чистил, перематывал, ремонтировал. Он боролся с энтропией, с распадом, со временем. И в этом тихом, одиноком противостоянии был весь смысл его существования на этой ржавой, забытой богом станции на краю Галактики.

Тишина, царившая в салоне после ухода последнего дневного посетителя, была особым явлением. Это не была мертвая тишина вакуума или гробовая тишь заброшенных отсеков. Она была насыщенной, плотной, как бульон, вываренный из тысяч просмотренных кинолент, миллионов вздохов, смехов и сдержанных рыданий. Она вибрировала отголосками недавно отзвучавших диалогов и гулом проектора, чье теплое дыхание все еще согревало воздух. И вот эту тишину начали нарушать первые, едва уловимые звуки, возвещавшие о начале вечерней жизни «Фобос-Драйва».

Первым, как всегда, пришел Яков. Он не открывал дверь, а словно просачивался сквозь нее, его шаркающая походка была настолько органичной частью звукового ландшафта салона, что ее отсутствие было бы заметнее, чем присутствие. Он нес с собой запах – стойкий, сложный аромат машинного масла, сварочного дыма, пота и чего-то глубоко металлического, что въелось в кожу за десятилетия работы в доках. Он молча кивнул Лео, который в этот момент заканчивал настройку основного проектора, и направился к своему креслу. Это был не просто стул. Это был его трон, его капитанский мостик в мире грёз. Кресло третьего ряда, прямо по центру, с небольшим потертым участком на правом подлокотнике, куда он ставил свою кружку с терпким, горьким чаем, который он называл «смазкой для суставов».

Он усаживался с тихим стоном облегчения, его кости, казалось, впивались в мягкий, просевший от времени поролон. Он не просто садился смотреть фильм. Он совершал посадку. Его руки, грубые и сильные, с пальцами, похожими на старые гаечные ключи, ложились на подлокотники, и все его тело замирало в позе человека, готовящегося к важному, почти священнодействию. Он не смотрел на экран, пока тот был пуст. Он смотрел сквозь него, в какую-то свою внутреннюю вселенную, куда и собирался сейчас отправиться. Для Якова «Фобос-Драйв» был не развлечением, а необходимостью. Два часа в день, когда грохот отбойных молотков и визг режущих горелок в его сознании сменялись ревом двигателей космических истребителей и взрывами на далеких планетах. Это была его личная гигиена души.

Вслед за ним, словно подчиняясь некому незримому расписанию, начали подтягиваться другие. Дверь с мягким шипением открывалась, впуская очередную порцию станционного воздуха, и в проеме возникали силуэты. Вот вошли двое грузчиков с транспортного дока-17, Антон и Семен. Они были полной противоположностью Якову – молодые, громкие, полные грубой, нерастраченной энергии. Их комбинезоны были расстегнуты, под ними виднелись серые потрепанные футболки. От них пахло потом, дешевым синтетическим пивом «Старый Докер» и едкой пылью от углеродных контейнеров, которые они целый день таскали на своих широких плечах.

– Лео! Старина! – громко крикнул Антон, его голос, привычный перекрывать гул грузовых вентилей, прорвал тишину салона, заставив Якова чуть поморщиться. – Давай сегодня чего-нибудь такого, чтобы аж искры из глаз! Чтобы драка, чтобы все горело! Никаких этих твоих… интеллектуальных заморочек!

Лео, не отрываясь от калибровки объектива, лишь кивнул в сторону полки с боевиками.

– «Кровавый спорт», – сказал он коротко. – Ван Дамм. Финал. Искр будет достаточно.

Грузчики, довольно переглянувшись, громко топая своими тяжелыми ботинками, прошли вглубь зала, устроившись на задних рядах, чтобы было просторнее для их эмоциональных реакций. Они сразу начали спорить, кто кого мог бы победить в реальном бою, их голоса сливались в громкий, оживленный гул. Их присутствие было как струя холодного, свежего ветра в затхлой атмосфере салона. Они не ценили кино, они его потребляли, с жадностью и восторгом, и в этом была своя, дикая правда.

Потом пришла Мария, пожилая женщина, когда-то работавшая биоботаником на одной из закрытых агростанций. Она всегда приходила одна, тихо садилась в углу и смотрела старые мелодрамы и классические мюзиклы. Ее глаза, обычно потухшие и печальные, в лучах проектора оживали и начинали блестеть. Она не плакала, она просто смотрела, и по ее лицу было видно, как она заново переживает какие-то моменты своей собственной, давно утраченной жизни. Для нее салон был машиной времени, возвращавшей ее в те дни, когда мир казался проще, а любовь – вечной.

Но самой загадочной фигурой был, безусловно, тот, кого все называли «Молчуном». Он появился в дверном проеме беззвучно, как призрак. Его прибытие не сопровождалось ни скрипом двери, ни шарканьем шагов. Он просто возникал там, заполняя проем своим высоким, неестественно худым силуэтом. Он был инопланетянином, его видовая принадлежность была неизвестна, а может, просто никого не интересовала на «Окраине-7». Он носил длинный, потертый плащ с капюшоном, который скрывал черты его лица, оставляя на виду лишь длинные, тонкие пальцы сероватого оттенка, больше похожие на щупальца. Он никогда не говорил. Ни слова. Ни звука.

Он платил, молча протягивая Лео маленький, отполированный до блеска кусок металла, который здесь принимали как валюту. Затем он направлялся в самый дальний, самый темный угол зала, где два кресла стояли друг напротив друга, разделенные маленьким столиком. Он садился спиной к стене, замирая в полной неподвижности. И смотрел. Он приходил только на фильмы ужасов. Старые, с кукольными монстрами, с самодельными спецэффектами, с густым, почти осязаемым атмосферным страхом. Когда на экране появлялось нечто пугающее, его длинные пальцы слегка шевелились, а под капюшоном, если присмотреться, можно было уловить слабое мерцание – возможно, свет экрана, отражавшийся в его глазах, а может, что-то иное. Что он находил в этих примитивных, по меркам Галактики, картинах? Утешение? Ностальгию по чужому прошлому? Или нечто большее? Лео иногда ловил себя на мысли, что «Молчун» понимает эти фильмы на каком-то более глубоком, сущностном уровне, чем все они, люди.

И наконец, под вечер, когда зал уже был наполнен, приходила она. Зора. Бывшая пилотка-дальнобойщица. Ее появление всегда ощущалось заранее – по легкому изменению давления в воздухе, по тому, как затихали на мгновение даже грузчики. Она входила не как Яков, не как «Молчун», а с чувством собственного достоинства, с легкой небрежностью человека, который знает себе цену, даже если этот мир эту цену забыл. На ней была потертая, но качественная кожаная куртка пилота, на левом плече – едва заметная нашивка с логотипом давно обанкротившейся транспортной компании «Звездный Путь». Ее волосы, седые у висков, были собраны в небрежный пучок. В глазах стояла усталость, но не та, что у Якова, а усталость орла, посаженного в клетку.

Она не спрашивала, что сегодня. Она подходила к стойке, ее взгляд скользил по полкам, и она просто говорила: «Вот это». Ее выбор всегда был безупречен. То мрачный нуар, то эпическая фантастика, то странная, ни на что не похожая артхаусная лента, которую никто, кроме нее, смотреть бы не стал. Она брала свою кружку с кофе – настоящим, земным, который она каким-то чудом доставала и делилась с Лео, – и садилась на высокий барный стул у дальней стены, откуда был виден и экран, и весь зал. Она не погружалась в фильм полностью. Она наблюдала. За кадром, за реакцией людей, за игрой света и тени. Для Зоры «Фобос-Драйв» был не убежищем, а скорее пунктом наблюдения. Последним местом, где она еще могла видеть искренние, не симулированные эмоции.

И вот салон был полон. Воздух стал густым от смешения запахов: машинного масла, пота, старой бумаги, кожи, пыли и легкого, едва уловимого аромата кофе от Зоры. В зале царил гул приглушенных разговоров, предвкушения, шелеста одежды. Лео выключил основной свет, оставив лишь несколько дежурных ламп у пола, освещавших проходы мягким синим свечением. Луч проектора прорвал темноту, ударив в экран ослепительно белым светом. Начинался сеанс.

В этот момент «Фобос-Драйв» переставал быть просто помещением на ржавой станции. Он становился космическим кораблем. Каждый зритель в своем кресле – пассажиром, забравшимся на борт. А на экране разворачивалась карта звездного недалекого прошлого, по которому они все вместе отправлялись в плавание. Яков замирал, его лицо озарялось отблесками космических битв. Грузчики вскрикивали и хлопали друг друга по плечам в такт ударам на экране. Мария тихо улыбалась, глядя на танцующих Джинджер Роджерс и Фреда Астера. «Молчун» оставался недвижим, но казалось, что сама тьма вокруг него сгущалась и пульсировала в такт ужасу на пленке. А Зора, отхлебывая кофе, с полуулыбкой наблюдала за всем этим, и в ее глазах, помимо тоски, проскальзывало что-то теплое, почти отеческое.

Лео стоял у проектора, спиной к экрану. Он не смотрел фильм. Он смотрел на них. На своих зрителей. На призраков «Окраины-7», которых он накормил, напоил и дал им кров. Он видел, как на их лицах, изможденных жизнью на краю Галактики, проступали настоящие, живые эмоции. И в этот момент он понимал, что его дело, его тихая война с забвением, имеет смысл. Он был не просто хранителем кассет. Он был хранителем их душ. И пока луч проектора резал темноту, а призраки с пленки танцевали на белом полотне, в этом умирающем уголке Вселенной теплилась жизнь. Настоящая, неоцифрованная, аналоговая жизнь.

Следующий цикл станции «Окраина-7» ознаменовался фазой так называемого «ночного прозябания». Это был не сон, а скорее состояние анабиоза, когда основные системы переходили на энергосберегающий режим, искусственная гравитация едва ощутимо слабела, придавая походке обитателей легкую, пьянящую невесомость, а свет в коридорах тускнел до минимума, окрашивая мир в глубокие синие и фиолетовые тени. Именно в эти часы просыпалась иная, подпольная жизнь станции. И Лео, как хищник, выходивший на ночную охоту, был ее частью.

Его уход из «Фобос-Драйва» был ритуалом. Он дожидался, пока последний зритель, медленно и нехотя, как будто покидая теплую постель, выйдет в синеву ночного коридора. Затем он проводил пальцами по корпусу главного проектора, словно гладя спящее животное, и выключал его. Гул, бывший саундтреком его жизни, стихал, и наступала тишина, теперь уже пугающая своей абсолютностью. Он запирал дверь на механический замок с толстым стальным засовом – пережиток времен, когда доверять автоматике на «Окраине-7» было себе дороже. Ключ, тяжелый и фигурный, он прятал в потайной карман своих поношенных штанов.

Его путь лежал вниз, в самое чрево станции, в сектора, обозначенные на схемах красным цветом и пометкой «СТРУКТУРНО НЕСТАБИЛЬНО» или «ВЕНТИЛЯЦИЯ ОТСУТСТВУЕТ». Он шел по бесконечным лестницам, чьи ступени пружинили под ногой, предупреждая скрипом о своей ненадежности. Воздух здесь был другим – холодным, влажным и густо пахнущим озоном от искрящих где-то в темноте проводов, затхлостью стоячей воды, скапливавшейся в технических колодцах, и едкой, химической горечью, источник которой Лео предпочитал не знать. Стены местами были липкими от какого-то непонятного налета, а с потолка свисали гирлянды оптоволоконных кабелей, выдранных кем-то на сувениры или для перепродажи.

Барахолка «У Старой Крысы» не была официальным рынком. Это было стихийное образование, словно раковая опухоль, разросшаяся в заброшенном грузовом ангаре на стыке секторов H и K. Ангар был огромным, его своды терялись в темноте, где лишь изредка мигали аварийные огоньки, отмечавшие места былых стыковок. Когда-то здесь разгружали целые корабли, теперь же пространство было хаотично заставлено ларьками, палатками, просто грудами товаров на разостланных на полу брезентах. Освещение обеспечивалось переносными лампами на аккумуляторах, которые отбрасывали резкие, нервные тени, искажая пропорции и создавая ощущение постоянного движения, даже когда вокруг никого не было.

Звуковой фон был оглушительным. Гул сотен голосов, спорящих, торгующихся, рассказывающих байки, смешивался с шипением портативных генераторов, треском коротких замыканий, скрежетом металла и доносящейся откуда-то с верхнего уровня визгливой музыкой, которую кто-то пытался слушать на древних колонках. Воздух был густым и сложным, как дорогое вино, но с совершенно противоположными коннотациями: запах жареного в масле синтетического протеина, дым дешевых сигарет, ароматы десятков видов специй, привезенных с разных уголков Галактики, сладковатая вонь гниющей органики и вездесущий, как всегда, запах ржавчины и человеческого пота.

Лео двигался сквозь эту какофонию с привычной ловкостью старого зверя. Его глаза, привыкшие к полумраку, выхватывали из толпы знакомые лица и сканировали товары. Здесь торговали всем. От краденых деталей для корабельных двигателей и контрабандного оружия до якобы «настоящих» земных яблок, которые на поверку оказывались искусными генномодифицированными подделками с Марса. От сомнительных медицинских имплантов до коллекционных предметов докосмической эры – часов с стрелками, бумажных книг, фотографий. Лео прошел мимо лотка, где продавали «абсолютно аутентичные» кассеты с фильмами, зная, что это грубые подделки, записанные на перепакованных старых пленках. Он искал одного человека.

Его звали Стив, хотя Лео был почти уверен, что это не его настоящее имя. Стив был контрабандистом, «археологом забвения», как он сам себя грандиозно называл. Его лоток всегда находился в одном и том же месте – в нише у неработающего гидравлического пресса, где когда-то спрессовывали мусор. Стив был полной противоположностью образу лихого контрабандиста. Невысокий, полноватый, с вечно испуганными глазами и лысиной, которую он тщетно пытался прикрыть прядями жирных волос. Он носил заляпанный жиром комбинезон поверх дорогой, но сильно поношенной шелковой рубашки. Он всегда нервно потирал руки, а его взгляд постоянно бегал по сторонам, выискивая воображаемых или реальных агентов корпоративной безопасности.

Лоток Стива был настоящим музеем маргинальной истории. Здесь, на бархатной, некогда красной, а теперь выцветшей до грязно-розового тряпке, лежали странные артефакты: сломанные роботы-собаки первых моделей, коммуникаторы с забытыми протоколами связи, кристаллы памяти с стертыми данными, детали от кораблей, которые уже давно пошли на слом. И кассеты. Всегда кассеты. Но не те, что были на развалах. У Стива были редкие, часто в единственном экземпляре, вещи.

Лео подошел, и Стив встретил его нервной, слишком широкой улыбкой.

– Лео! Друг мой! Я тебя ждал! – зашептал он, его глаза бегали по сторонам. – Ходили слухи, что «Генезис» усилил патрули в соседних секторах. Неприятно. Очень неприятно.

– Всегда неприятно, Стив, – спокойно ответил Лео, его взгляд скользнул по разложенным кассетам. – Что новенького привез?

– Ах, Лео, Лео… – Стив понизил голос до едва слышного шепота, наклонившись вперед. Его дыхание пахло дешевым кофе и болезнями десен. – У меня для тебя есть кое-что… особенное. Не для всех. Рисковал, знаешь ли. Очень рисковал.

Он нажал на скрытую кнопку под своим лотком, и часть столешницы бесшумно отъехала в сторону, открывая потайное отделение. Внутри, на мягкой черной ткани, лежали несколько кассет. Их корпуса были нестандартными. Один был из темного, почти черного дерева. Другой – из матового титана, с гравировкой в виде спирали. Но взгляд Лео сразу приковала третья. Обычный, на первый взгляд, серый пластиковый корпус. Но этикетка… она была не печатной. Она была рукописной. Тонкой, почти каллиграфической вязью, выведенной серебристыми чернилами: «ПЫЛАЮЩИЙ РАССВЕТ».

– Откуда? – тихо спросил Лео, чувствуя, как у него слегка перехватило дыхание. Легенда. Он слышал шепотки о этом фильме. Его считали утерянным. Мифом.

– С корабля-призрака, – прошептал Стив, его глаза стали еще шире. – «Скиталец Андромеды». Нашли его дрейфующим на старой орбите у Демоса. Экипаж… ну, лучше не спрашивать. Но груз почти цел. В основном хлам. Но эта партия… – он кивнул на кассеты. – Они были в сейфе капитана. В свинцовом контейнере. Представляешь? Свинец!

Лео протянул руку, но Стив резко одернул его.

– Осторожно! – зашипел он. – Говорят, с ними… не все чисто. Те, кто нашел корабль, рассказывали странности. Мерцание света. Голоса в пустых коридорах. Один техник, который вскрывал контейнер, сошел с ума. Бормотал что-то про «узоры в глазах».

Лео не отводил взгляда от кассеты. Он чувствовал ее. Не физически, а как некую напряженность в воздухе, легкое искривление пространства вокруг серого пластика.

– «Пылающий рассвет», – прошептал он. – Режиссер – Макс Вортекс. Его последний фильм. Говорили, он свел его с ума. Что он вложил в пленку нечто большее, чем изображение.

– Ты знаешь эту историю? – удивился Стив.

– Я знаю все истории, Стив. Это моя работа. Сколько?

Начался торг. Это был древний, почти священный ритуал. Стив заламывал безумную цену, упоминая о риске, о уникальности, о свинцовом контейнере. Лео стоял на своем, его голос был тихим, но твердым. Он предлагал не только свои скудные сбережения, но и кое-что ценнее – информацию. Он знал, кому на станции можно сбыть ту или иную безделушку с барахолки. Он знал сплетни, которые могли быть полезны такому человеку, как Стив. В конце концов, они сошлись на цене, которая заставила Лео похолодеть внутри. Он отдавал почти все, что у него было. Но он не мог уйти без этой кассеты.

Он взял ее в руки. И снова это странное ощущение. Не просто тяжесть. Кассета была… теплой. Как живая. И едва уловимая вибрация, словно внутри, за толщей пластика, бьется крошечное, могучее сердце.

– С ними что-то не так, Лео, – в последний раз предупредил Стив, забирая деньги и быстро пряча их. – Будь осторожен.

Лео не ответил. Он уже повернулся и пошел прочь, крепко сжимая в кармане куртки свою покупку. Его путь обратно в «Фобос-Драйв» был сном наяву. Он не замечал ни вони, ни теней, ни подозрительных личностей, пробирающихся вдоль стен. Его разум был полон одной мысли: «Пылающий рассвет». Легенда. Ключ. Проклятие? Он чувствовал вес кассеты в кармане, будто он нес не кусок пластика, а судьбу. И в синеве ночных коридоров «Окраины-7» ему почудилось, что тени шепчут ему вслед одно и то же слово, которое он только что прочитал на этикетке: «Рассвет… Рассвет… Рассвет…»

Возвращение в «Фобос-Драйв» после ночной вылазки на барахолку всегда было похоже на возвращение домой после долгой войны. Лео чувствовал себя истощенным, выпотрошенным. Каждый раз, совершая сделку со Стивом, он ощущал, как часть его души, чистой и преданной только кино, пачкается в грязи подпольного мира. Но именно так он и жил все эти годы – балансируя на тонкой грани между своим храмом и его подворотней.

Он запер за собой дверь, прислонился спиной к прохладной металлической поверхности и закрыл глаза, пытаясь отдышаться. В ушах все еще стоял гулкий шум барахолки, смешанный с навязчивым шепотом Стива о «корабле-призраке» и сумасшедшем технике. Воздух салона, неподвижный и знакомый, пахший пылью и старым деревом, казался ему теперь бальзамом. Он медленно провел рукой по лицу, словно стирая с себя невидимую грязь ночного рынка, и только тогда почувствовал, как напряжение начало понемногу отступать.

Он зажег небольшой свет за стойкой – тусклую лампу с теплым желтым абажуром, которая отбрасывала мягкий, уютный круг света на столешницу, оставляя основное пространство зала в благодетельной тьме. В этой полумгле ряды пустых кресел выглядели как замершая армия призраков, а матово-белый экран – как портал в иное измерение, наглухо закрытый до следующего сеанса. Тишина здесь была иной, нежели на станции. Она была глубокой, насыщенной, почти осязаемой, как густой бархат.

Именно в этой тишине он услышал легкий, почти неслышный скрип. Не скрип двери – дверь была заперта. Это был скрип половицы у барной стойки в дальнем углу зала. Там, в глубокой тени, отбрасываемой одним из стеллажей с кассетами, стояла фигура. Она была там все это время, наблюдая за его возвращением, и теперь вышла из мрака, как луна из-за тучи.

Это была Зора.

Она не двигалась, а словно материализовалась из самой тени. Свет от лампы за стойкой не достигал ее, освещая лишь край ее потертой кожаной куртки и кончик тяжелого, прорезиненного кабеля, служившего ей вместо пояса. От нее не пахло ни потом, ни станционной грязью. От нее пахло кофе. Настоящим, земным, свежесваренным кофе – ароматом, который на «Окраине-7» был редче и дороже, чем чистый иридий. И еще от нее пахло озоном, едва уловимым, как после небольшой грозы, и холодом открытого космоса, который, казалось, навсегда впитался в ее кожу.

– Ну что, Корбен? – ее голос был низким, хрипловатым, как скрип обшивки старого звездолета. В нем не было ни приветствия, ни вопроса. В нем было констатация факта. Факта их общего, многолетнего знакомства, в котором не требовалось лишних слов. – Опять лазил в ту вонючую дыру к своему толстому дружку?

Лео не удивился ее появлению. Зора приходила сюда по ночам часто. Иногда чтобы посмотреть какой-нибудь забытый фильм, иногда просто посидеть в тишине. Это было частью их негласного договора. Он предоставлял ей убежище, а она… она была единственным человеком на станции, с которым он мог говорить не как владелец видеосалона с клиентом, а как Лео с Зорой.

– Дела, – коротко бросил он, отходя от двери и направляясь за стойку. Он достал две толстые, глиняные кружки, похожие на те, что использовали в древних греческих тавернах. – Нужно пополнять коллекцию. А Стив – единственный, у кого бывает что-то стоящее.

– Стив – единственный, кто не побрезгует тащить хлам с разбитых кораблей и могильников, – парировала Зора, ее тень отделилась от стены, и она медленно подошла к стойке, заняв свое обычное место на высоком барном стуле. Ее движения были плавными, экономичными, выверенными – движения пилота, привыкшего беречь энергию в невесомости. – И что на этот раз выменял? Еще один шедевр про гигантских мух или ромком про парочку андроидов?

Лео молча поставил перед ней одну из кружек и налил из термоса, который она всегда приносила с собой, густого, черного кофе. Пар поднялся в воздух, неся с собой бодрящий, горьковатый аромат. Он не ответил сразу. Вместо этого он вытащил из кармана серую кассету и положил ее на стойку между ними, как игрок, делающий решающую ставку.

Кассета легла на дерево с глухим, весомым стуком. Этикетка с серебристой вязью «ПЫЛАЮЩИЙ РАССВЕТ» словно светилась в тусклом свете лампы.

Зора замерла с кружкой на полпути ко рту. Ее глаза, серые и пронзительные, как сканеры дальнего действия, сузились. Она медленно поставила кружку, не отводя взгляда от кассеты.

– Не может быть, – прошептала она. Ее голос потерял свою привычную насмешливую ноту и стал почти благоговейным. – Вортекс. «Пылающий рассвет». Это же…

– Легенда, – закончил за нее Лео. – Да. Стив говорит, нашли на «Скитальце Андромеды».

Зора не спеша провела указательным пальцем по этикетке, не касаясь ее, словно боясь обжечься.

– «Скиталец»… – она покачала головой. – Слышала байки. Корабль-призрак. Экипаж нашли… перерисованным. Говорят, на стенах были какие-то узоры. Фракталы. Свинцовый контейнер, да?

Лео кивнул, впечатленный ее осведомленностью. Зора знала многое. Слишком многое для простой пилотки-неудачницы.

– Ты в курсе всего, что летает по Дальнему Сектору, да?

– Чтобы выжить, нужно знать, где мусор, а где мины, Корбен, – она наконец оторвала взгляд от кассеты и посмотрела на него. В ее глазах он увидел нечто редкое – не просто интерес, а тревогу. – И с этой штукой, – она кивнула на кассету, – что-то не так. Вортекс был не просто режиссером. Он был… визионером. Одни называли его гением, другие – еретиком. Говорили, он нашел способ записывать на пленку не изображение, а саму реальность. Вернее, эмоциональную матрицу реальности. Что его фильмы – это не истории, а программы.

Они помолчали, и в тишине салона их молчание было громче любого разговора. Лампа на стойке мягко горела, отбрасывая их тени на стеллажи с кассетами, где тысячи других историй ждали своего часа. Лео смотрел на Зору, и видел в ней не просто красивую, уставшую женщину. Он видел в ней родственную душу. Такого же беглеца. Такого же хранителя чего-то важного, что мир счел ненужным.

– Почему ты здесь, Зора? – спросил он наконец, нарушая тишину. Вопрос висел в воздухе годами, но сейчас, под аккомпанемент таинственной кассеты, он прозвучал по-новому. – На «Окраине-7». В этом салоне. Ты могла бы быть кем угодно. Штурманом на корпоративном лайнере. Наемником. Контрабандистом. А ты торчишь здесь, на краю света, и смотришь старые фильмы.

Зора взяла свою кружку, сделала медленный глоток. Ее пальцы, длинные и сильные, обхватили глину так, словно это был штурвал.