Правило четырëх часов

– Боже мой, Артем… – прошептала она, отодвигаясь от стола на сантиметр. – Твои глаза…

Он встрепенулся. – Что с ними?

– Они… стеклянные, – выдохнула она. – Словно ты смотришь на меня, но не видишь. Как будто ты не здесь. Как у… куклы. Или у того парня из того странного фильма про зомби. В них нет ничего. Ни усталости, ни злости, ни грусти. Просто… ничего.

Она говорила с растущим ужасом, и ее страх был заразительным. Ледяная струйка пробежала по его позвоночнику. Он знал, что чувствует пустоту внутри. Но он не думал, что ее можно увидеть извне. Что она настолько очевидна.

– Перестань, – резко сказал он, и в его голосе впервые зазвучали нотки раздражения. – Я сказал, я устал. Не надо строить из меня монстра.

– Я не строю! – воскликнула она, и в ее глазах блеснули слезы. – Я тебя знаю, Артем! Пусть ты всегда был закрытым, пусть ты строил из себя робота, но за этой стеной всегда что-то было! Живое! А сейчас… Сейчас там пусто. Я смотрю на тебя и вижу… никого.

Ее слова ранили его глубже, чем он мог предположить. Они были правдой. Ужасной, неприкрытой правдой. Система не просто дала ему контроль и забрала силы. Она выскоблила его изнутри, оставив после сеанса лишь пустую оболочку. И эта пустота была настолько явной, что ее мог разглядеть даже посторонний человек. Особенно тот, кто его знал.

Он видел, как она смотрит на него, и в ее взгляде уже не было прежней нежности или досады. Был страх. И жалость. А потом, что было для него самым болезненным, – отстраненность. Она отдалилась от него. Физически все еще сидела за столом, но ментально уже ушла, отшатнулась от того, во что он превратился.

Именно в этот момент, глядя в ее испуганные, полные слез глаза, он с абсолютной, леденящей душу ясностью осознал настоящую цену «Правила Четырех Часов». Оно забирало не только энергию. Оно забирало его человечность. Его способность быть увиденным и понятым другим человеком. Оно делало его чудовищем в глазах тех, кто его любил.

Они допили кофе в тягостном, неловком молчании. Разговор не клеился. Лика ушла раньше, сославшись на срочную работу, но он видел – она просто не могла больше находиться рядом с ним. С его «стеклянными» глазами.

Он остался сидеть за столиком один, глядя в свое отражение в темном экране выключенного телефона. Он видел то же самое, что видела Лика. Пустоту. Отсутствие. Он был похож на идеально сделанную куклу, манекен, изображающий Артема Соколова.

И тогда, сквозь толщу истощения и отчаяния, к нему пробился новый, острый, пронзительный сигнал. Голод. Не физический. Ментальный. Душевный. Жажда снова почувствовать ту ясность, то могущество, тот контроль. Жажда снова стать «лучшей версией себя», даже если эта версия была бездушным механизмом. Потому что быть механизмом, который может все, было несоизмеримо лучше, чем быть человеком, который представляет собой лишь дрожащую, пустую, жалкую оболочку, пугающую своих близких.

Страх Лики, ее отторжение, ее слова о «стеклянных глазах» – все это не оттолкнуло его от системы. Наоборот. Это заставило его понять, что обратного пути нет. Он не может вернуться к тому, что было. Потому что «то, что было», теперь видело его монстром. Единственный путь – вперед. Глубже. Снова принять «Правило». Снова ощутить власть. И пусть он станет монстром в глазах всего мира. Зато в своих собственных глазах он снова станет богом.

Он посмотрел на часы. До следующего возможного сеанса оставалось еще 12 часов. 12 часов мучительного ожидания. 12 часов в этом теле слабости и в этом мире, который больше не хотел его принимать.

Он заплатил за кофе и вышел на улицу. Солнечный свет снова ударил ему в глаза, но на этот раз он не зажмурился. Он просто принял это как данность. Как часть того мира, над которым он однажды снова получит власть. Его «стеклянные» глаза смотрели прямо перед собой, не видя ничего, кроме отсчета времени до следующей дозы. Тяга родилась. И она была сильнее страха, сильнее стыда, сильнее самой человечности.

Оставшиеся двенадцать часов до нового сеанса растянулись в бесконечную, изощренную пытку. Вернувшись из кафе, Артем попытался заставить себя заняться чем-то практическим – составить резюме, разобрать почту, навести порядок в квартире. Но каждая попытка разбивалась о непроницаемую стену апатии и ментального тумана. Его пальцы, вчера летавшие по клавиатуре с быстротой мысли, теперь с трудом попадали по нужным клавишам. Мысли путались, расползались, не желая складываться в связные предложения или планы.

Он стоял посреди гостиной, и его взгляд блуждал по знакомым предметам, но не видел их. Он видел лишь внутреннюю пустоту, ту самую, что заметила Лика. Эта пустота была теперь не просто отсутствием чего-либо. Она была активной силой. Вакуумом, который с огромной, неумолимой силой втягивал в себя все его существо, требуя заполнения. И заполнить его могло только одно – та ослепительная, всепоглощающая ясность, что дарило «Правило».

Он пытался бороться. Включал сложные, интеллектуальные документальные фильмы, но не мог следить за сюжетом. Брал в руки научные журналы, но буквы сливались в бессмысленные узоры. Даже его собственные, вчерашние, гениальные наработки казались ему сейчас написанными на неизвестном языке. Контраст между тем, кем он был, и тем, кем он является, был настолько мучителен, что вызывал почти физическую тошноту.

Он лег на диван, уставившись в потолок, и начал мысленный отсчет. Сначала часы. Потом минуты. Потом секунды. Время, этот некогда хорошо управляемый ресурс, теперь издевалось над ним, растягивая каждую секунду в вечность. Он чувствовал его тяжелое, липкое течение каждой клеткой своего истощенного тела.

И тогда начались воспоминания. Не преднамеренные, а навязчивые, как галлюцинации. Его мозг, лишенный настоящей пищи, начал пожирать сам себя, вытаскивая из глубин памяти обрывки вчерашнего триумфа.

Он снова ощутил ту неслыханную легкость, с которой формулы и алгоритмы складывались в его сознании в идеальные конструкции. Он заново пережил тот момент, когда нашел изъян в старом исследовании – щелчок понимания, чистый и ясный, как удар хрустального колокольчика. Он почувствовал холодное, безразличное удовлетворение от решения задачи, мощь безграничного контроля над собственным разумом.

Эти воспоминания были не просто картинками. Они были полны сенсорных деталей. Он снова чувствовал прохладу клавиатуры под пальцами, видел мерцание курсора на темном экране, слышал абсолютную тишину внутри своей головы, нарушаемую лишь ровным, мощным током мысли.

И с каждым таким всплеском памяти тяга нарастала. Она была уже не просто желанием или потребностью. Она была одержимостью. Голодом, который пожирал его изнутри. Страстью, затмевающей все остальные чувства. Страх Лики, ее испуганные глаза, ее слова – все это отступило на второй план, померкло перед ослепительным сиянием того состояния, которого он так жаждал.

Он начал рационализировать, искать оправдания. Может, Лика просто не понимает? Она живет в своем медленном, хаотичном мире и не может оценить величие того, что он обрел. Может, «стеклянные глаза» – это просто временный побочный эффект, цена входа, и со временем система научится нивелировать и его. Может, настоящая эволюция всегда выглядит пугающе для тех, кто остался позади?

Мысли кружились в его голове, создавая порочный круг: воспоминание о кайфе – мучительная реальность отката – жажда нового сеанса – рационализация – и снова воспоминание. Этот цикл повторялся снова и снова, затягивая его все глубже в воронку зависимости.

Он встал и начал бесцельно ходить по квартире, его движения были резкими, нервозными. Он заходил на кухню, открывал холодильник, смотрел на еду без аппетита, закрывал его. Подходил к окну, смотрел на город, но не видел его, видел лишь отсчет времени на воображаемых часах. Возвращался в гостиную, включал телевизор, тут же выключал его.

Его тело было в относительном порядке. Физическое истощение постепенно отступало. Но ментальная ломка только усиливалась. Это была ломка по порядку. По контролю. По смысл. В его нынешнем состоянии мир снова стал хаотичным, непредсказуемым и полным страданий. А «Правило» обещало рай. Рай тотальной предсказуемости и абсолютной власти.

Он зашел в кабинет и сел перед компьютером. Монитор был темным. Но он знал, что за ним скрывается портал. Дверь обратно в рай. Он положил руки на клавиатуру, просто чтобы ощутить связь с инструментом, который вчера был продолжением его воли.

И тут он осознал самое страшное. Он боялся не того, что система сломает его, выжжет душу, превратит в монстра. Он боялся, что система откажет ему. Что доступ закроется. Что этот портал исчезнет, и он навсегда останется в этом сером, убогом, полном провалов мире. Эта мысль была настолько ужасной, что заставила его сжаться от спазма настоящего, животного страха.

Он был зависим. Полностью и безоговорочно. И он принимал эту зависимость. Он приветствовал ее. Потому что альтернатива была невыносима.

Наконец, настал момент. До сеанса оставалась одна минута. Артем сел прямо, расправил плечи, сделал несколько глубоких, успокаивающих вдохов, пытаясь имитировать контроль, которого у него не было. Его сердце колотилось как сумасшедшее, в висках стучала кровь. Он чувствовал себя наркоманом, ожидающим дозу, и это унизительное сравнение больше не вызывало в нем протеста. Это была правда.

Он запустил ярлык. Снова возникло серое окно «Хроноса». На этот раз ему не пришлось вводить пароль. Система узнала его. В поле логина уже светился его идентификатор – просто номер: Субъект 734.

Он посмотрел на часы. Ровно 20:00. Время пришло.

Его палец, сухой и холодный, навел курсор на синюю кнопку «ПРИНЯТЬ ПРАВИЛО». Вчера он нажимал ее с трепетом и надеждой. Сегодня – с отчаянной, всепоглощающей жаждой.

Он щелкнул.

И снова его поглотил ослепительно-белый свет. Но на этот раз это был не шок, не откровение. Это было возвращение домой. Изгнанник, скитавшийся по пустыне, наконец-то видел стены своего города.

Когда ясность вернулась, накрыв его своей могучей, холодной волной, он издал тихий, сдавленный звук, нечто среднее между стоном и вздохом облегчения. Пустота ушла. Ментальный вакуум заполнился кристальной, неумолимой силой. Хаос отступил. Контроль был восстановлен.

Он сидел в своем кресле, и по его лицу медленно расползалась странная, безрадостная улыбка. Он снова был богом. Он снова был лучшей версией себя. И он знал, что будет возвращаться сюда снова и снова, несмотря ни на какую цену. Потому что тяга, эта новая, самая могущественная сила в его жизни, уже диктовала ему свои условия. И он был готов им подчиниться. Рабство у собственного величия стало единственной формой свободы, которую он был способен принять.