Восхождение падшего легиона: Пепел и память

На пятый день пути он достиг внешнего периметра Проклятых земель. Это было не резкое изменение, а постепенный переход. Зелень исчезла полностью, сменившись серо-бурыми тонами выжженной земли. Деревья стояли мертвые, черные, без единого листа, их ветви скрючены в немых мольбах. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать, словно в нем не хватало жизненной силы. Птицы не пели. Не было слышно даже стрекотания насекомых. Царила гнетущая, неестественная тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра, который здесь звучал иначе – не песней свободы, а стоном умирающего великана.

И тогда он впервые увидел его. Сначала как легкую, багровую дымку на восточном горизонте, похожую на отблеск далекого пожара. Но с каждым часом пути марево становилось гуще, плотнее, выше. Оно поднималось от земли до самых небес, образуя колоссальную, медленно вращающуюся стену. Это был Багровый Туман. Не абстрактное понятие из рассказов, а физическая реальность. Увидев его воочию, Каэлан ощутил приступ такого первобытного ужаса, что его ноги сами по себе остановились, отказываясь идти дальше. Все его существо, каждая клетка тела, кричала о том, чтобы развернуться и бежать. Бежать без оглядки.

Но он стоял. Сжимая в кармане плаща обломок своего эфеса, он заставлял себя дышать, глубоко и медленно, борясь с паникой. Он смотрел на Туман, и в его памяти всплывали не обрывки кошмаров, а четкие, ясные воспоминания. Он вспомнил, как это было – входить в него тогда, десять лет назад. Не страх, а решимость. Не ужас, а долг. И где-то там, внутри, были они. Ждали.

Собрав всю свою волю, он сделал следующий шаг. А за ним еще один. Он шел навстречу стене багрового света.

Последние несколько миль до границы Тумана были похожи на прогулку по другому, давно умершему миру. Земля под ногами стала мягкой, рыхлой, состоящей из темно-серого, почти черного пепла, в котором тонули его стоптанные сапоги. Он шел, оставляя за собой четкие, глубокие отпечатки, которые ветер, словно невидимый дворник, начинал медленно сглаживать и засыпать новым слоем пыли. Воздух был насыщен ею – мелкой, багровой пылью, которая забивала нос, горло, лезла в глаза. Она имела странный, металлический привкус, похожий на кровь и пережженную сталь.

Пейзаж был пустынным и безжизненным в буквальном смысле этого слова. Ни травы, ни мха, ни лишайника. Лишь изредка попадались черные, обугленные пни деревьев да каменные обнажения, отполированные ветром до зеркального блеска. Небо, видимое сквозь багровую дымку, имело грязный, сиренево-желтый оттенок. Солнце, должно быть, светило где-то там, наверху, но его свет был приглушенным, рассеянным, не отбрасывающим четких теней. Все вокруг было окрашено в оттенки красного, бурого и серого. Это угнетало психику, лишало надежды, навевая мысли о конце света.

Но самое страшное заключалось не в видимых вещах, а в ощущениях. По мере приближения к эпицентру, Каэлан начал чувствовать странные эффекты Тумана. Временами ему казалось, что время то замедляется, то ускоряется. Однажды он, сделав шаг, почувствовал, как земля под ногой словно провалилась на долю секунды, а затем снова стала твердой. Другой раз он услышал позади себя четкий звук шагов, обернулся, но никого не увидел. Боковым зрением ему мерещились движущиеся тени, которые исчезали, стоило ему повернуть голову.

Магия здесь была не инструментом, а ядовитой, разлитой в самом воздухе субстанцией. Она воздействовала на разум. Он ловил себя на том, что начинает забывать простые вещи. Зачем он здесь? Куда он идет? Имя… его имя… оно ускользало, и на его месте возникало другое – Кейл. Жалкий пьяница из Узкоземья. И этот Кейл шептал ему, что все это безумие, что нужно вернуться, найти вина, забыться.

Каэлан боролся. Он шептал свои имя, свое настоящее имя, как мантру. «Каэлан. Я Каэлан. Капитан Легиона Призрачного Клинка». Он сжимал в кармане обломок эфеса до боли, и острые края металла, впиваясь в ладонь, возвращали его к реальности. Это был его якорь в этом бушующем море безумия.

Он шел целый день, а может быть, двое – время здесь текло странно. Его мучили жажда и голод. Вода в его фляге давно закончилась, а найти источник в этой выжженной пустоши было невозможно. Губы потрескались, язык распух и стал как вата. Галлюцинации становились сильнее. Иногда ему казалось, что он видит вдали силуэты своих солдат, идущих в строю. Он слышал отдаленные команды, лязг доспехов. Но когда он приближался, видения рассеивались, как дым.

К вечеру второго дня (или третьего?) он наткнулся на первый явный след недавнего присутствия людей. Это был брошенный лагерь.

Лагерь располагался в неестественно ровной ложбине, словно выдолбленной гигантской рукой в слоях пепла и уплотненной глины. Скорее всего, это место когда-то было старым руслом реки, ответвлением от главного потока, но теперь оно было сухим и мертвым. Каэлан заметил его, лишь когда почти прошел мимо – низкие, полуразрушенные каменные стены, служившие, вероятно, когда-то загоном для скота, скрывали его от посторонних глаз. Его привлекло неестественное пятно цвета – клочок брезента защитного, армейского оттенка, треплющийся на ветру, вцепившись в острый выступ скалы.

Спуск в ложбину был крутым. Ноги Каэлана скользили по рыхлому склону, поднимая тучи едкой багровой пыли. Чем ближе он подходил, тем сильнее сжималось его сердце. Лагерь был не просто брошен. Он был застывшим моментом, капсулой времени, сохранившей последние секунды пребывания здесь людей. И эта капсула была полна безмолвных свидетельств катастрофы.

Первое, что он увидел – это три палатки. Они были поставлены с армейской аккуратностью, образовывая треугольник, в центре которого должно было располагаться кострище. Но костер был холодным, его пепел давно развеян ветром. Две палатки были целы, их полотнища натянуты, хотя и покрыты толстым слоем пыли. Третья была частично разрушена – один ее угол обрушился, будто кто-то или что-то с силой рвануло его изнутри.

Каэлан медленно, с ощущением, что он нарушает покой могилы, подошел к первой палатке. Он откинул полог. Внутри царил идеальный порядок. Спальные мешки аккуратно свернуты. Два походных ранда лежали у входа, в них – стандартный армейский паек в вощеной бумаге, нетронутый. На складном табурете стояла кружка с засохшим на дне чаем. Казалось, люди просто вышли на минутку и вот-вот вернутся. Но слой багровой пыли на всем, толстый и равномерный, говорил о другом. Их не было здесь давно.

Он обошел лагерь. У сложенного из камней ветрозащитного заслона стоял походный столик. На нем лежали разложенные карты. Каэлан наклонился, смахнул пыль. Это была детальная карта долины Реки Пепла с пометками. Красными чернилами был обведен периметр Багрового Тумана, синими стрелками обозначены предполагаемые маршруты патрулирования. Рядом с картой лежал бортовой журнал. Он открыл его. Последняя запись была сделана уверенным почерком:

«День третий. 14:00. Аномалия стабильна, но демонстрирует признаки низкочастотной пульсации. Установили измерительные приборы по периметру лагеря. Сержант Дорон доложил о визуальном контакте с "мерцающими объектами" на расстоянии примерно 500 метров к северо-востоку. Принято решение усилить ночную вахту. Завтра – выход к каменному мосту для взятия проб.»

Далее – чистая страница.

Каэлан перевернул ее. Ничего. Больше никаких записей. Люди просто исчезли в середине своего дежурства.

Его взгляд упал на кострище. И тут он заметил то, от чего кровь застыла в жилах. Вокруг очага, на сидениях из сложенных камней, лежали личные вещи солдат. Раскрытая книга с закладкой. Точильный камень и недоделанная деревянная фигурка. На одном из камней стояла походная кружка, а рядом с ней – курительная трубка, набитая табаком, но так и не зажженная. Они сидели здесь, отдыхали, готовились к вечеру… и что-то случилось. Что-то, что заставило их бросить все и уйти. Или их забрали.

Он подошел к разрушенной палатке. Здесь картина была иной. Полати были порваны изнутри, будто в панике. Один из складных стульев сломан пополам. На брезенте пола темнело большое, расплывчатое пятно. Каэлан наклонился и коснулся его пальцем. Пятно было ржаво-коричневым и хрустящим. Высохшая кровь. Много крови.

Рядом с пятном валялся армейский арбалет. Тетива была натянута, болт – в желобке, но выстрела так и не последовало. Казалось, солдат только что поднял оружие, чтобы выстрелить в кого-то… или во что-то, и в тот же миг был остановлен.

Каэлан вышел из палатки, его дыхание стало частым и прерывистым. Он оглядел лагерь с новым пониманием. Это не было простым бегством. Здесь была борьба. Короткая, отчаянная и, судя по всему, совершенно бесполезная. Что могло заставить опытных солдат, вооруженных сталью и, возможно, магией, бросить свои вещи, свои посты и бежать в ночь? Или… не бежать, а быть унесенными?

Он подошел к краю лагеря, туда, где стояли «измерительные приборы», упомянутые в журнале. Это были странные устройства: металлические треноги, на которых крепились магические кристаллы в медных оправах, соединенные тонкими серебряными проводами. Некоторые кристаллы были целы, но потускнели, другие – расколоты, будто изнутри, их осколки усеивали землю вокруг. Один из кристаллов был не просто расколот – он был черным, обугленным, словно его коснулось чистое пламя не от этого мира.

И тут он увидел следы. Они вели от лагеря в сторону, прямо к стене Багрового Тумана, который отсюда был виден как плотная, клубящаяся стена в паре сотен метров. Следы были неглубокими, беспорядочными, идущими вразброд, но все в одном направлении. Ни одного – обратно. И они обрывались. Резко. Примерно в пятидесяти метрах от лагеря, там, где пепельная почва сменялась более темной, почти черной землей, все следы просто исчезали. Словно люди, шедшие по ним, внезапно испарились или… были подняты в воздух.

Каэлан стоял, глядя на эту линию, за которой оборвалась не только тропа, но, казалось, и сама реальность. Ветер выл, завывал в его ушах, но теперь этот вой казался ему полным торжества и насмешки. Он был здесь, в логове зверя. И зверь уже показал ему свои когти. Лагерь был не просто местом трагедии. Он был предупреждением. Последним шансом повернуть назад.

Он посмотрел на свои руки. Они снова дрожали, но на этот раз не от абстиненции. Он сделал глубокий вдох, наполняя легкие отравленным воздухом Проклятых земель, и почувствовал вкус страха. Чужого страха, впитанного этим местом. И своего собственного.

Но он не повернул. Вместо этого он пошел вперед, по направлению к тому месту, где обрывались следы. К Туману. Каждый шаг отдавался в его сознании громким эхом, словно он шел по крыше огромного склепа. Он был ближе, чем когда-либо. И он знал, что сейчас перейдет ту грань, за которой нет возврата.

Переход через незримую границу, где оборвались следы солдат, был подобен погружению в ледяную воду. Физически ничего не изменилось – под ногами все так же хрустел пепел, ветер выл свою монотонную песню. Но атмосфера преобразилась полностью. Воздух стал гуще, тяжелее, им было трудно дышать, словно легкие наполнялись не кислородом, чем-то вязким и безжизненным. Багровая дымка, до этого бывшая фоном, теперь окружала его со всех сторон, закрывая горизонт, небо, солнце. Свет здесь был призрачным, исходящим будто отовсюду и ниоткуда одновременно, отбрасывающим странные, расплывчатые тени, которые извивались и пульсировали в такт невидимому сердцебиению самого Тумана.

Давление на разум усилилось в геометрической прогрессии. Шепот, бывший до этого лишь фоновым шумом, теперь стал различимее. Это не был шепот на известном языке. Это были сотни, тысячи голосов, сливающихся в один многоголосый гул, полный скорби, ярости, недоумения и бесконечной, изматывающей тоски. Они звучали прямо в его голове, нашептывая обрывки фраз, которые он не мог понять, но которые заставляли сжиматься его сердце.

«…не могу двинуться…»

«…где ты?..»

«…предали…»

«…мама…»

«…так холодно…»

Он шел, сжимая голову руками, пытаясь заглушить этот адский хор. Его собственные мысли путались, расползались, как клочья тумана. Он снова начал забывать. Зачем он здесь? Кто он? Имя «Каэлан» стало далеким и абстрактным. Ему на смену лезли другие имена, другие воспоминания, чужие и оттого еще более ужасные. Он на миг ощутил себя тем молодым солдатом из лагеря, который точил деревянную фигурку и мечтал о возвращении домой. Затем – кем-то другим, кто падал в грязь, чувствуя, как холод пронзает его грудь. Это был не просто психологическое давление. Это было насильственное вторжение, попытка сотен потерянных душ найти в нем пристанище, якорь.

Он боролся. Он вытащил из мешка обломок эфеса и сжал его так, что острые края впились в ладонь до крови. Физическая боль стала его единственным ориентиром в этом море безумия.

– Я Каэлан, – хрипел он, спотыкаясь о невидимые неровности почвы. – Капитан… Легиона…

И тогда, сквозь общий гул, прорвался другой голос. Четкий. Ясный. Ужасающе знакомый.

– Каэлан?..

Он замер на месте, сердце замерло в груди. Это был не шепот. Это был мысленный импульс, крик души, полный такого изумления и надежды, что он обжег его сознание, как молния.

Он знал этот голос. Это был Бэрин. Его сержант. Его каменная стена.

– Бэрин? – мысленно, почти не надеясь на ответ, послал он в окружающий его багровый мрак.

Ответ пришел не сразу. Словно тот, на другом конце, из последних сил пробивал стену, разделявшую их.

— …Капитан… это… ты?.. Настоящий?..

Голос Бэрина был искажен страданием, растянут, как расплавленный металл. В нем не было ни злобы, ни упрека. Лишь бесконечная усталость и та самая, знакомая ему по кошмарам, недоуменная боль.

– Я здесь, Бэрин! – мысленно крикнул Каэлан, впервые за десять лет чувствуя не вину, а яростное, всепоглощающее желание добраться до своего товарища. – Где вы? Что с вами?

– …не можем… двинуться… – голос Бэрина прерывался, словно его забивали другие, более слабые голоса. – …связаны… Туман… он держит… слышишь?.. все слышат…

И в самом деле, Каэлан почувствовал, как общий шепот вокруг него на мгновение изменился. В нем появились нотки не просто страдания, а внимания. Сотни, тысячи сознаний, застывших в агонии, уловили его присутствие. И в их безмолвном крике появился проблеск… интереса. Словно слепые, они повернулись к источнику света.

– Они чувствуют тебя, Капитан… – голос Бэрина стал чуть четче, в нем проступила тень былой, железной воли. – …уходи… пока не поздно… он… Туман… он не отпустит… как нас…

– Я не уйду! – мысленно зарычал Каэлан, сжимая окровавленный обломок эфеса. – Я не оставлю вас снова! Скажи мне, что делать!

Наступила пауза. Шепот вокруг стал громче, навязчивее. Каэлану почудилось, что багровый туман вокруг него сгущается, образуя воронку.

— …не знаю… – наконец ответил Бэрин, и его голос снова начал слабеть, тонуть в общем хоре. – …помни… помни нас… настоящих… не тех… кем мы стали… прости… что не… уберег…

Голос оборвался. Словно некто перерезал невидимую нить. Шепот снова стал безликим, полным лишь страдания и тоски. Связь была потеряна.

– Бэрин! – мысленно крикнул Каэлан в пустоту. – Бэрин, ответь!

Но ответа не было. Лишь вой ветра и многоголосый стон, который теперь казался еще более горьким и безнадежным.

Каэлан стоял, тяжело дыша, слезы, которых он не помнил, когда последний раз проливал, текли по его грязным щекам, оставляя чистые полосы. Это был не голос из прошлого. Это был голос из вечного настоящего, из самого сердца проклятия. Его люди были здесь. Они страдали. Они помнили его. И они… просили его уйти. Принимая свою участь.

Но для Каэлана этот голос стал не предупреждением, а призывом. Бэрин сказал «помни нас настоящих». Это была не просьба, а команда. Последний приказ его сержанта.

Он вытер лицо рукавом и с новой, холодной яростью в глазах посмотрел вглубь Тумана. Страх никуда не делся. Он был огромным, живым существом, сидевшим у него на плече и шептавшим о безумии его предприятия. Но теперь этот страх был подавлен чем-то более сильным. Чувством долга, которое он предал десять лет назад. И которое теперь вернулось, чтобы потребовать расплаты.

Он не знал, сможет ли он их освободить. Не знал, не станет ли он таким же, как они. Но он знал, что не может повернуть назад. Не после того, как услышал Бэрина.

– Я помню, – прошептал он в багровую пелену. – Я помню вас всех.

И с этими словами он сделал следующий шаг, глубже в царство теней, навстречу призракам, которые были не просто воспоминаниями, а живыми, страдающими душами, ждущими его.

С каждым шагом вперед, в самое сердце аномалии, физические законы, казалось, теряли свою власть над миром. Воздух стал настолько густым, что напоминал подводное плавание; каждое движение требовало усилия, каждый вдох был коротким и прерывистым, будто легкие не могли полностью расправиться. Багровый свет уже не просто освещал местность – он был самой материей, пульсирующей в такт гигантскому, невидимому сердцу. Тени, отбрасываемые этим светом, жили своей собственной жизнью: они извивались, растягивались, сжимались, порой обретая на мгновение чудовищные, нечеловеческие очертания, чтобы в следующий миг рассыпаться в прах.

Шепот в его сознании превратился в оглушительный гул. Теперь это был не просто хор отчаяния, а какофония тысяч перекрывающих друг друга голосов, полных боли, страха, ярости и безумия. Он слышал обрывки молитв, проклятий, детский плач, последние предсмертные хрипы. Эти голоса не просто звучали – они требовали, чтобы их услышали, впивались в его разум когтями, пытаясь вытеснить его собственное «я». Он шел, сжав голову руками, его собственные мысли тонули в этом море коллективной агонии. Он уже почти забыл, кто он, лишь сжимаемый в окровавленной руке обломок эфеса напоминал ему о цели.

И тогда Туман перед ним начал редеть.

Сначала он подумал, что это очередная галлюцинация. Но нет. Багровая пелена медленно, словно нехотя, отступала, рассеиваясь, как театральный занавес, открывая взору то, что скрывала все эти годы.

Он стоял на краю огромного, плоского плато. И это плато было усеяно армией.

Сотни. Тысячи фигур. Они стояли в идеальном, застывшем строю, рядами, как и десять лет назад, в последние секунды перед гибелью. Но это были не скелеты, не разложившиеся трупы. Это были призраки. Полупрозрачные, мерцающие неверным багровым светом, они были запечатлены в самых разных позах, образующих жуткую, застывшую панораму битвы.

Одни, сомкнув щиты, образовывали стену, их лица, обращенные вперед, искажены боевыми криками, которые так и застыли на их губах. Другие замерли, занося мечи или секиры для удара. Копейщики в первых рядах стояли в низкой стойке, их оружие направлено в невидимого врага. Лучники на задних рядах были изображены в момент натяжения тетивы, их стрелы, мерцающие призрачным светом, были готовы сорваться с лука, но так и не были выпущены.

Они не были статичными, как статуи. В их формах была едва уловимая, постоянная вибрация, словно они все еще пытались двинуться, завершить начатое действие, но невидимые путы сковывали их навеки. От них исходил леденящий холод, не физический, а метафизический, холод незавершенности и вечного ожидания.

Каэлан стоял на краю этого плато, не в силах сделать ни шагу вперед. Его дыхание застряло в горле. Он узнавал их. Не по именам, не по лицам – многие были обращены к нему спиной или вполоборота – но по их осанке, по силуэтам, по манере держать оружие. Это был его Легион. Весь. От рядовых легионеров до знаменосцев. Они были здесь. Все до единого.

Его глаза, затуманенные слезами и болью, бегали по строю, выискивая знакомые фигуры. И он нашел их.

Справа, в гуще щитоносцев, стоял Бэрин. Его могучая фигура была легко узнаваема даже в призрачном обличье. Он стоял, широко расставив ноги, его огромный щит был поднят, прикрывая не только его, но и человека слева. Его рот был открыт в немом рыке, глаза, пустые и светящиеся, были полы ярости и решимости. Каэлан почувствовал знакомый укол в сердце – это был тот самый Бэрин, чей голос он слышал всего несколько минут назад.

Левее, чуть впереди строя, застыл Варг. Его двуручный меч был занесен для сокрушительного удара, его поза выражала чистую, необузданную агрессию. Даже в виде призрака от него веяло дикой, животной силой. Его лицо, обычно озаренное дерзкой ухмылкой, сейчас было искажено гримасой ярости и… боли. Сильной, физической боли, словно его застали в самый миг, когда магия Тумана начала сковывать его мышцы.

И тогда его взгляд упал на центр строя. Туда, где должен был находиться он сам. Капитан.

Он увидел себя.

Его собственный призрак стоял на небольшом возвышении, как и в его кошмарах. Его плащ был отброшен назад несуществующим ветром, его собственный, целый клинок был высоко поднят в призывном жесте. Голова была запрокинута, рот открыт в беззвучном крике. Но самое ужасное было его лицо. На нем не было ни отваги, ни решимости лидера. Было лишь отчаяние. Абсолютное, всепоглощающее отчаяние человека, который видит неминуемую гибель тех, за кого он в ответе, и не в силах ничего изменить. В его светящихся глазах стоял ужас и немой вопрос: «Почему?»

Увидев это, Каэлан рухнул на колени. Его собственное отражение, застывшее в вечном моменте его величайшего провала, было ударом, от которого не было защиты. Он слышал их голоса, видел их страдания, но увидеть собственное лицо, искаженное мукой, оказалось в тысячу раз больнее. Это был живой укор. Памятник его несостоятельности.

Он сидел так, не в силах поднять взгляд, его тело сотрясали беззвучные рыдания. Он был здесь. Он дошел до них. Но что он мог сделать? Он был всего лишь человеком, сломленным и обессиленным, а перед ним стояла армия призраков, скованная магией, неподвластной его пониманию.

Он поднял голову и снова посмотрел на строй. И в этот момент он заметил нечто, чего не видел раньше. От каждого призрака, от каждой мерцающей фигуры, тянулись тончайшие, почти невидимые нити багрового света. Они поднимались вверх, сплетаясь в сложную, гигантскую паутину, и уходили в самое сердце Тумана, в ту точку, где свечение было самым ярким и зловещим. Они были не просто застывшими. Они были связаны. Являлись частью чего-то большего. Частью самого проклятия.

И тогда до него дошла вся чудовищная правда. Они не просто умерли. Их души были пойманы, зааркашены и вплетены в ткань этой аномалии, став ее топливом, ее стражниками, ее вечными страдальцами. Их боль, их ярость, их незавершенность – все это питало Багровый Туман, делало его сильнее.

Он смотрел на эту паутину, на тысячи своих людей, превращенных в вечные батареи страдания, и в его душе, рядом с болью и отчаянием, родилось новое чувство. Холодная, безжалостная ярость. Ярость не на себя, не на судьбу, а на того, кто это сотворил. На Лорда Малкаора.

Он медленно поднялся на ноги. Его слезы высохли. В его золотистых глазах, столько лет бывших пустыми, зажегся огонь. Огонь мести. Огонь долга.

Он не знал, как их освободить. Но он поклялся себе, что найдет способ. Он поклялся разорвать эту паутину, даже если это будет стоить ему жизни.

Он сделал шаг вперед, на плато, к застывшему строю своего Легиона. Он шел к ним не как капитан, ведущий в бой, а как кающийся грешник, пришедший разделить их участь. Или искупить свою вину.

Шаг за шагом, Каэлан пересекал плато, двигаясь сквозь немые ряды своего застывшего Легиона. Это было похоже на прогулку по гигантскому, безмолвному музею ужасов, где каждая экспозиция была посвящена его личному провалу. Воздух был насыщен леденящей метафизической стужей, исходящей от призраков. Она проникала сквозь кожу, сквозь мышцы, достигала костей и пыталась заморозить самую душу. Многоголосый шепот, теперь уже исходящий не из пустоты, а от конкретных источников, бился в его сознании, как стая обезумевших птиц о стекло.

Он видел их лица. Не обобщенные образы солдат, а лица молодых парней, которых он сам когда-то набирал в легион, обучал, с которыми делил скудную походную пищу и бесконечные трудности маршей. Вот рыжеволосый юнец, чьего имени он не мог вспомнить, с веснушками по всему лицу, застывший с широко раскрытыми от ужаса глазами. Вот старый ветеран Горн, прошедший с ним десяток кампаний, его лицо, испещренное шрамами, сейчас было искажено не болью, а глубочайшим, философским недоумением, будто он до самого конца не мог поверить в такое предательство. Вот двое друзей, стоящих плечом к плечу, один пытался прикрыть другого, и на обоих лицах читалась одна и та же мысль: «Мы же все сделали правильно. Почему так?»

Каждый лик был ударом. Каждый застывший взгляд – обвинением. Он шел, и ему казалось, что он снова проходит через тот самый день, только теперь в замедленном, растянутом на вечность действии, где он мог рассмотреть каждую деталь агонии своих людей.