Яд, порох, дамский пистолет
- -
- 100%
- +
Алексей опёрся спиной на ограду ближайшего дома и принялся изучать статью. Начиналась она со слов «Я отношусь с величайшим почтением к правосудию и преклоняюсь пред милосердием. Правосудие родилось на земле, родина милосердия – небо…»[9].
Далее сообщалось, что автор ни в коем случае не намекает на неудовлетворительную работу полиции, однако некая госпожа М., чей муж отбыл на небеса, призналась «доверенному лицу» в совершённом ею преступлении, а именно – в убийстве супруга. Автор, опять же, ни на что не намекает, но госпожа М. осталась единственной наследницей мужа, а следовательно, имела свой корыстный интерес. Более того, «нашей редакции» стало известно, что ранее постоянный поверенный господина М. приглашался для внесения изменений в завещание. Однако деловая встреча не состоялась по причине внезапной кончины господина М.
И наконец, без всякой очевидной связи со смертью господина М. прошлой ночью случился пожар в полицейском участке, сотрудники которого вынесли постановление о том, что смерть господина М. имеет естественные причины. Конечно, это может не иметь отношения к признанию госпожи М. лицу, которому неравнодушный гражданин всецело доверяет, но разглашать его имя никак не может.
На этом статья заканчивалась. Алексей вздохнул, заметив, что последние несколько минут непроизвольно задерживал дыхание, и разгладил изрядно замявшийся под его рукой уголок газеты.
Когда этот подлец успел статью наваять? Неужто ночью, вот неугомонный?! Литературным талантом он не обделён, это заметно. Особенно удаётся патетическое направление. «Сомнение – это тяжкий туман, который остаётся после таких дел. Ему не должно быть места»[10]. Никаких сомнений, некоторые рыжие граждане рискуют лишиться своей рыжины в самое ближайшее время!
Завтрак придётся отложить, пока нужно выбрать: искать рыжего самоубийцу или ехать к Малиновской разрешать сложившееся положение. Поразмыслив, Алексей выбрал Глафиру Степановну. Иначе редакции «Московского листка» грозил бы погром, а неравнодушным гражданам – смерть через удушение свежим номером газеты.
Алексей свистнул извозчика, да так резко, что над улицей взметнулись галки. Газету он бросил в кучу опавшей листвы, которую поджигал бородатый дворник. Самое ей место.
За несколько минут дороги к дому Малиновских гнев Алексея почти выветрился. На его место стали приходить трезвые мысли и неприятные, колющие вопросы.
Первый: кто таков «постоянный поверенный» Малиновских? Какова его роль в этой истории? Даже если Дмитрий Малиновский собирался изменить завещание, какое значение это имеет сейчас?
Второй: почему загорелся полицейский участок? Потушить успели? Имеет ли это вообще отношение к вчерашнему «приключению» Алексея или опять «единовременно, но не вследствие»?
И третий: так ли невиновна Глафира Малиновская? С какой целью она всё-таки произнесла страшное признание в убийстве?
Алексей постучал по спине извозчика, почти довёзшего его до дома Малиновской, и назвал другой адрес. Сначала он разберётся. Благо есть у него человек, который в светской Москве знает практически всех.
* * *Елена Сергеевна Эйлер, наслаждаясь осенним теплом, пила в саду чай с трюфельными конфетами. Она умела наслаждаться тихими моментами. Алексею иногда казалось, что всё движение замедляется возле его матери, собирается в тонкий золотой луч, который аккуратно, спиралью, укладывается вокруг неё. Извечное её спокойствие и улыбка подсвечивались этим лучом. Елена Сергеевна никогда не торопилась, говорила тихо и доброжелательно, но удивительным образом была в курсе всего и умела давать людям точные характеристики. За ними-то Алексей и приехал.
Когда он широкими шагами влетел в беседку, мать лишь улыбнулась и поправила сползающую шаль. Но у Алексея тут же возникло ощущение, что ей известны все его вчерашние «приключения».
– Дорогой мой! Хочешь чаю?
Она налила ему ровно глоток в свободную чашку.
– Как ты? Как отец? – Алексей поцеловал матери руку и уселся напротив.
– Отец в оранжерее. Снимает урожай с экспериментальных образцов, завтра он представит их в Университете.
Алексей скривился, впрочем, так, чтобы мать не заметила.
Эйлеры жили на престижной Пречистенке, в старинном доме, окружённом садом, но ради своих исследований отец снёс старый флигель и поставил за домом несколько оранжерей. В них он выращивал из заграничных семян разного рода ботанические экземпляры, чем снискал себе славу «чудака». Хотя вслух его обычно называли «большим оригиналом».
– А я, как видишь, пью чай.
Алексей кивнул. Для матери это было отдельное, наполненное особым смыслом действие.
– Мама, скажи, какого нотариуса посоветовать знакомому? Чтобы приличный был для статского советника?
Мать не спеша поставила чашку.
– И потому ты сорвался приехать? Удивительно…
Она внимательно посмотрела на сына, взглядом задавая вопросы, на которые ей хотелось бы знать ответы, но ведь взрослый сын не расскажет…
– Вариант только один. Господин Мендель. Старый, сухой, ни слова поверх дела. Зато обладает феноменальной памятью. Мог бы быть прекрасным карточным шулером, но, к сожалению, безукоризненно честен. – Елена Сергеевна улыбнулась своей шутке. – Он помнит все документы, которые составил за последние пятьдесят лет. Ведёт семейные дела поколениями. И не сказать ведь, что дорого. Я бы рекомендовала выбирать его.
Алексей вскочил. Не очень вежливо так скоро прощаться, но того, что рассказала мать, ему было достаточно.
Тут из-за угла дома показался отец. Он шёл в запачканной землёй домашней куртке и фартуке, высоко вскидывая колени, держа в руках пупырчатый оранжевый плод. Лицо его выражало ни с чем не сравнимый восторг исследователя, у которого получилось. Алексей ощутил привычный укол стыда. Этот похожий на взъерошенную цаплю человек не был отцом, которым хотелось гордиться. Он был долговяз, неуклюж и, к сожалению, смешон.
Алексей вспыхнул от собственных мыслей и от того, что заметил понимающий взгляд матери. Он был похож на мать и совершенно не имел ничего общего с отцом, долгоносым веснушчатым человеком. Время от времени московские сплетницы возвращались к вопросу, каким образом фрейлина двора красавица Елена Сергеевна стала женой заурядного профессора ботаники, да ещё и иностранца по происхождению. С точки зрения света это мезальянс.
– Алекс, друг мой! Как ты, что ты? – Отец, помахивая оранжевым плодом, похлопал Алексея по плечу веснушчатыми ручищами, испачкал землёй и сам же принялся неловко отряхивать.
– Всё хорошо. Я на минутку, проведать.
– Жаль! Я хотел показать тебе новые Momordica charantia exemplars…
Русский язык у отца был нечист, и он, не тушуясь, мешал его с латынью, родным немецким и английским. Последний он выучил специально для матери, которая, следуя моде, предпочитала его французскому.
Шутливо поклонившись Елене Сергеевне, отец произнёс:
– Madam, I’m afraid to get you dirty, I will adore you from a distance. Алекс, друг мой, я надеюсь, ты заглянешь к нам… словом, see you later. Прости, момордика не может ждать.
После этого он прижал к себе оранжевого уродца и убежал по неотложным ботаническим делам. Алексей с досадой посмотрел ему вслед.
– Алёша. – Мать неслышно подошла сзади и сказала негромко, но очень нежно: – Ты знаешь, Алёша, многие люди обладают умом, красотой, талантами, но стремительно растрачивают всё и остаются пустыми. Однако если в человеке есть доброта и интерес к жизни, он всегда полон. Нам с тобой невероятно повезло, сын.
Алексей рвано кивнул и поспешил удалиться. Везения своего он не ощущал.
Глава 5
На погосте пир и порядок
Контора господина Менделя размещалась в непримечательном двухэтажном доме на Арбате, зажатом между фруктовой лавкой и «Товариществом Сельдь». Запах у товарищества был соответствующий. А в сочетании с терпкой сладостью подгнивших фруктов и вовсе непереносимый.
Алексей зажал нос и взбежал на крыльцо. Дверь конторы оказалась закрыта. Ну разумеется, педантичные люди и рабочий день заканчивают вовремя. Алексея охватила досада. Он с силой треснул кулаком по медной табличке «Нотариусъ С. Б. Мендель».
– Не стоит портить имущество, молодой человек, за это полагается штраф, – раздался скрипучий голос у него за спиной.
Алексей обернулся. За ним стоял господин Мендель, крошечный, сухой и абсолютно лысый старичок в невзрачном костюме и пенсне. Должно быть, он возвращался с вечернего моциона.
– Позвольте мне пройти.
Алексей посторонился. Мендель отпер дверь и, готовясь войти, бросил через плечо:
– Если вы по делу, зайдите завтра.
Ну конечно, осенило Алексея, квартира нотариуса прямо над конторой!
– Скучно, должно быть, сидеть одному? – заметил он.
Мендель замер, изумлённый неприличным вопросом.
– О чём вы? – проскрипел он.
– Свет в окнах не горит, стало быть, вы живёте один и наверняка скучаете.
– Ещё достаточно светло, чтобы зажигать свет, – Мендель отвернулся, показывая, что разговор окончен.
– Хотите, сыграем в карты?
Алексей и сам не понял, как у него это выскочило, должно быть, фраза матери про карточного шулера сыграла свою роль. Однако движение у двери остановилось, и старческие глаза выжидательно уставились на него.
* * *В конце третьей партии Алексей в отчаянии сбросил карты:
– Всё, сдаюсь!
Выиграть у Менделя было невозможно. Он помнил все ходы, карты свои и соперника и, казалось, мог не только повторить прошлую игру, но и предсказать следующую.
Они сидели в крошечной гостиной. Мендель жил один в трёх комнатах наверху, спускаясь для приёма посетителей на первый этаж. Одна из комнат была нежилой, проходя по коридору, Алексей насчитал на её двери восемь разномастных замков. Вероятно, там хранились документы.
Старичок снял пенсне и откинулся на спинку кресла. Он выглядел довольным, раскраснелся и даже позволил себе слегка ослабить узел галстука.
– Ну что же, молодой человек, теперь спрашивайте. Ведь вы пришли не просто так.
Мендель протянул руку к буфету – гостиная была так мала, что можно не вставать, – и налил себе рюмочку настойки. Повернувшись в другую сторону, он дотянулся до граммофона и поставил иглу на пластинку. Заиграл тягучий старинный романс. Алексею выпить предложено не было.
Мендель закрыл глаза, принюхался к рюмке, отхлебнул, совершенно не стесняясь, побулькал во рту и изрёк:
– Чудесная настоечка. Смородиновая, сам ставлю. Ну, что же вы молчите?
Алексей спросил прямо:
– Вы душеприказчик Дмитрия Аполлоновича Малиновского?
– Разумеется, кто ж ещё.
– Господин Малиновский перед смертью приглашал вас к себе для изменения завещания?
Мендель весомо ответил:
– Да.
– И в чью же пользу должны были быть изменения?
Мендель поставил рюмку только для того, чтобы развести руками:
– Это мне неизвестно. Дмитрий Аполлонович скончался раньше, чем сообщил мне.
– М-м-м… Кто-то, кроме госпожи Малиновской, был упомянут в завещании?
Мендель захохотал.
– Молодой человек, вы задаёте вопросы, ответы на которые известны всему городу. Завещание обнародовано два дня назад, наследница – супруга покойного, да лакею старому пенсия назначена. Небольшая! – Мендель со значением поднял палец. – Я бы всё-таки советовал вам учиться ловчее спрашивать, коли вы желаете узнать что-то не столь очевидное.
Алексей почувствовал, как краска заливает его лицо.
– Последний вопрос. К вам приходил газетчик, рыжий такой?
Мендель кивнул.
– Что он сделал, чтобы вы рассказали ему про завещание?
– О! Он пытался меня напоить! Что примечательно, моей же настойкой. (Мендель подхватил рюмку и продемонстрировал её Алексею.) А в результате сделал то же, что и вы: провёл со мной вечер. И сам не понял этого. Шустрый этот ваш друг, но бестолочь. Вы же… Словом, ваш способ мне нравится больше. Приходите играть ещё, я приглашаю.
Алексей, обиженный, что его расследование не принесло успеха, буркнул в ответ:
– С вами невозможно играть, вы отвратительный партнёр! Всё время выигрываете.
Мендель зарделся, будто услышал лучший в жизни комплимент. И тихо сказал:
– А вы сыграйте со мной в шахматы. В них я полный профан.
* * *В шахматах Алексею действительно повезло чуть больше. Возможно, потому, что подвыпивший и убаюканный музыкой нотариус почти засыпал между ходами. Во всяком случае, надежда на выигрыш у Алексея была ровно до того момента, пока он не осознал, что ситуация патовая и он не может больше двинуть ни одной фигурой, которых у него осталось вдвое больше, чем у противника. Мендель не без удовольствия наблюдал, как Алексей мучается, пытаясь найти ещё один вариант хода.
– Вот что я вам скажу, мой друг, – вздохнул Мендель, – не для того я годами зарабатывал репутацию, чтобы с вами здесь сплетничать. Вся Москва в курсе, что Мендель всё знает, а поговорить с ним не о чем. Люди думают, что я заполняю обычные формуляры. И не догадываются, что мне вся жизнь их видна. Я скажу так: у Малиновских в бумагах всегда было чинно и ровно, как на погосте. А после смерти сына Дмитрий Аполлонович меня к себе три раза вызывал, да только в завещании ни строчки не поправил, метался. Вот и думайте.
– Что ж я могу тут подумать? – растерянно пробормотал Алексей.
Мендель нахмурился, глядя на Алексея, как учитель на нерадивого ученика.
– В завещании кого упоминают?
– Наследников.
– А наследники кто?
– Ну… родные и близкие покойному.
– И кто же был таким родным и близким Дмитрию Аполлоновичу, что он после смерти единственного сына хотел включить его в завещание, да не посмел?
Алексей открыл рот, чтобы ответить… и закрыл.
– Не знаю.
– Тогда ищите, молодой человек, – раздражённо буркнул вдруг проснувшийся Мендель и щёлкнул пальцем по пешке Алексея так, что она упала, – ищите. Я и так вам много сказал.
Алексей вдруг понял, что его выпроваживают. Вскочил, скомканно попрощался и поспешил уйти. Было ощущение, что Мендель ему, как скворчонку, пытался положить в раскрытый рот червяка. Да только он его не проглотил.
* * *К дому Малиновских Алексей подошёл почти в полночь. Не самое лучшее время для визитов. Но что-то подсказывало ему, что Глафира Степановна не спит, и Алексей решительно постучал.
Однако внутрь его не пустили. Пожилой лакей Иван, завидев Алексея, сделал специальное лицо «мы с вами не знакомы», процедил сквозь зубы:
– Никого пущать не велено, – и захлопнул дверь.
Алексей рассердился. Что же это происходит? Он проворно сбежал с крыльца и двинулся к задней двери. Благодаря одному поддельному вологжанину он вчера успел ознакомиться с устройством дома. Алексей беспрепятственно вошёл через чёрный ход. Лакей ему не повстречался. Видимо, не ожидал подобной прыти от приличного господина.
Глафира Степановна нашлась на кухне. По всей видимости, хозяйка опять столовалась у слуг. Кухарка, завидев Алексея, испуганно вскочила, пискнула и исчезла за дверью.
Алексей зачастил, надеясь, что успеет высказаться раньше, чем его с позором выставят вон:
– Глафира Степановна, прошу простить моё вторжение, однако это недоразумение не может быть оставлено без внимания…
Он осёкся. Хозяйка улыбалась и выглядела так, будто у неё праздник. Была наряжена, даже напудрена слегка. На столе блюда, приличествующие праздничному ужину. Продолжая улыбаться, Глафира Степановна отпила… шампанского. А Алексей внезапно понял, чего испугалась кухарка: рядом с её местом тоже стоял бокал. Непривычно, должно быть, ей угощаться французским шампанским[11] в компании хозяйки.
Алексей осторожно спросил:
– Всё ли в порядке, Глафира Степановна? Как вы спали сегодня?
Хозяйка ответила со всей душевностью:
– Спасибо, Алексей Фёдорович. Оказывается, это невероятное наслаждение, просто спать. Хорошо, что вы зашли. Присоединитесь к моему ужину?
Алексей кивнул. Почему бы не позавтракать, раз приглашают. Из-за его спины материализовался Иван и с непроницаемым лицом принялся расставлять приборы на столе.
– Глафира Степановна, я…
Но хозяйка, помахав в воздухе вилкой, остановила его:
– Я знаю, что вы хотите сказать. Право, не стоит. Полиция прибыла с самого утра. Признаюсь, им пришлось изрядно ждать, пока я высплюсь. – Глафира Степановна неприлично хихикнула, и Алексей с изумлением осознал, что она пьяна. – Но, Алексей Фёдорович, это было забавно. Они утверждали, что я убила мужа, и жаждали признания. Глупцы. Кому вы проболтались, признавайтесь?
Алексей помрачнел. Объяснения с пьяной вдовой в его планы не входили. Поэтому он ответил крайне сухо:
– Уверяю вас, я не болтал. Вчера нас подслушал… один человек. Он убежал. Я пытался догнать, и…
– И? – с любопытством спросила Глафира Степановна. – Как же? Догнали?
– Нет, – зачем-то солгал Алексей и увидел, как дёрнулась бровь у Ивана, который, конечно же, вчера за всем проследил.
– Как жа-а-аль, – протянула хозяйка.
Манерничать ей совсем не шло. Алексей избегал смотреть на Глафиру Степановну и мялся, не зная, с чего начать. Он надеялся, что этим визитом принесёт извинения и наконец передаст прощальное письмо Михаила, но ситуация вновь выглядела неподходящей. Потеряв аппетит, он механически двигал кусочки еды по тарелке.
Когда он поднял глаза, Глафира Степановна сидела, сложив руки на коленях, совершенно прямая, как положено светской даме, и смотрела на него устало и абсолютно трезво. Возбуждение стекло с неё, и проступила прежняя тоска.
– Не бойтесь, Алексей Фёдорович, я в абсолютном разуме. Просто я сегодня… не обессудьте, немножко счастлива.
Она улыбнулась краешками губ. Алексей так удивился этим словам, что, не успев подумать, бухнул:
– Почему?
Глафира Степановна поднялась из-за стола, в задумчивости сделала несколько шагов. Внимательно глянула на Ивана, и тот, верно растолковав намёк, вышел. Только после этого Глафира Степановна ответила:
– Потому что его больше нет. А я есть. Понимаете?
Алексей честно сказал:
– Нет.
Глафира Степановна усмехнулась:
– Мой муж, Дмитрий Аполлонович, был красив. Очень. И интересен. Его все любили. Да как любили, кружили возле него, как бабочки. И женщины, и мужчины. И он любил, пока человек в новинку, потом начинал скучать. Вы думаете, он хотел на мне жениться? Не-ет. Родители принудили. Он был тогда влюблён в Вельскую. Впрочем, в неё влюблялись все. Каждый молодой человек в этом городе. Так по очереди и стрелялись, дураки… Она тогда была не Вельской, конечно. Это потом, когда замуж вышла. Тогда была юной Анечкой, дочерью полковника Белозерского. В свете говорили о том, какой красивой парой они будут. Но только Дмитрий женился на мне!
Малиновская захохотала, подкрепляя фальшивое веселье шампанским. Алексей крепче сжал вилку.
– Знаете ли вы эту даму, Алексей Фёдорович? Наверняка слышали, как она поёт. Кто бы мог предположить, что Аня Белозерская станет певичкой.
Алексею стало не по себе. Анна Юрьевна Вельская была известной певицей, газеты величали её «королевой романса». Его друг, Михаил Малиновский, был влюблён в исполнение Вельской и при малейшей возможности заводил пластинки на полковом граммофоне. Михаил утверждал, что от густого и нежного голоса Вельской у него пропадает страх и появляется вера, что после войны их ждёт большая интересная жизнь. Алексей посмеивался тогда над увлечением друга. Но когда Михаил написал прощальное письмо на почтовой карточке[12] с изображением Вельской, Алексею показалось, что тот отдаёт родителям самое ценное. И сейчас эта карточка лежит у Алексея в кармане. Какое злое, чудовищное совпадение!
Глафира Степановна продолжала, совершенно не замечая смятения Алексея:
– Я была счастлива тогда. Мне казалось, что я победила. Глупышка, я не знала, что такие, как она, ничего никогда не отдают. Она… вы знаете, мне кажется, она играет людьми. Все, кто попадается ей на пути, становятся пешками. Кто поинтереснее – может стать фигурой покрупнее. Мне кажется, Дмитрий был ладьёй. А я пешка. Что самое удивительное, все хотят быть фигурками рядом с ней. Никто не сопротивляется. Много лет я теряюсь в догадках почему…
Глафира Степановна устало села.
– Вы знаете, Алексей Фёдорович, я долго его любила. Уже и Мишенька родился… Я всё думала – как можно любить мужа больше, чем дитя? А вот так. Всё ждала, надеялась на что-то. А он всё это время был с нею. Я думала, что он изменяет мне, долго думала. Пока не поняла, что он меня не видит. Изменяют ведь любимым, верно? А если нет любви, то и измены как будто нет. Знаете, люди даже свою тень замечают, иногда улыбаются ей, приветствуют в шутку. А Дмитрий… – она наклонилась к Алексею и заговорщицки шепнула: – он вздрагивал, когда я входила. Будто забывал, кто я и зачем в его доме. Я не была даже тенью, разве это неудивительно? Он меня стёр. Она победила.
Глафира Степановна своей рукою налила полный фужер шампанского и выпила, будто это была вода. И продолжила злым, но трезвым голосом:
– В полиции всё спрашивали, наследую ли я Дмитрию Аполлоновичу. Разумеется, наследую. Это даже смешно. У него же ничего не было, отец его был разорён. Всё, чем он блистал, этот дом, картины, выезд, – она повела рукой, показывая вокруг, – моё приданое. Я наследую свои деньги. Такой вот поворот судьбы.
– Зачем вы сказали, что убили его?
Глафира Степановна посуровела, и Алексей увидел женщину, которая много лет вела дела семьи, пока муж «блистал» в свете.
– Дмитрий после смерти Мишеньки был сам не свой, бросался в крайности. В тот вечер мы с ним поспорили, очередной раз. Он вспылил, он хотел… впрочем, не важно. Коньяк мой выпил, это вы знаете. Всё так быстро… Он мучил меня, забрал мою жизнь и даже не заметил этого. И умер вместо меня. Что же это выходит? Он и смерть мою забрал?
Глафира Степановна невесело усмехнулась. Алексей торопливо уточнил:
– Что значит «умер вместо меня»?
Глафира Степановна некоторое время молча смотрела на него, будто удивлялась его недогадливости:
– Вы так и не поняли? Дмитрий выпил отравленный коньяк. Никто, кроме меня, в этом доме коньяка не пил. Так что отравить хотели меня.
– Но, – Алексей смутился, – в бутылке, которая стояла в вашей комнате, яда не было.
Глафира кивнула:
– Разумеется. Я подменила её.
– Но зачем?
– Милый Алексей Фёдорович, а как же слухи? Неужели я должна допустить, чтобы в свете обсуждали, что Дмитрий Малиновский был ошибочно отравлен своей любовницей? Я уверена, что Вельская хотела меня отравить.
Алексей онемел. Пытаясь собраться с мыслями, он пробормотал:
– Но ведь полиция считает, что Дмитрий Аполлонович скончался от сердечного приступа.
Глафира Степановна кивнула:
– Всё правильно. Мне по средствам заставить их так считать.
Алексей совсем растерялся.
– Но зачем вы всё это говорите мне?
Глафира Степановна наклонилась ближе к Алексею и попросила:
– Расскажите, что вы сделали с коньяком, который взяли у меня в комнате?
Алексей покраснел. Выходит, Глафира Степановна не спала и всё видела. Осторожно подбирая слова, он проговорил:
– Вчера вы сказали, что длительно принимали коньяк, но больше не можете. И вели вы себя так… будто боялись отравления. Это было заметно. В моей квартире есть лаборатория, я провёл анализ коньяка на известные яды… Прошу прощения, если моя пытливость оказалась неуместна…
– Зачем вам лаборатория в квартире?
– Кроме хирургии я изучаю фармацевтику. Составляю лекарства, пытаюсь создать чуть более совершенные формулы, чем есть сейчас.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Производители коньяка, господа Шустовы, были весьма изобретательны в рекламе. Один из придуманных ими ходов заключался в том, чтобы разливать коньяк в бутылки необычных форм. Покупатели жалели выкидывать красивые бутылки и хранили их дома, даже когда напиток заканчивался. Гости дома, конечно же, обращали внимание на интересные бутылки, и таким образом срабатывало «сарафанное радио», поднимая продажи коньяка.
2
Дактилоскопия была изобретена в 1902 году. Но только в 1914 году на Международном полицейском конгрессе в Монако была официально признана ведущим методом опознавания преступников. До этого чаще использовался более громоздкий «антропометрический метод» Альфонса Бертильона, включающий точные замеры роста преступника, окружности головы, размаха рук, длины ушей и т. д. Именно по распоряжению Бертильона преступников стали фотографировать и анфас, и в профиль.