Осколки сновидений. Сборник рассказов

© Александра Борисовна Сербай, 2025

ISBN 978-5-0056-3821-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анубис улыбался

То ли жизнь, то ли смерть, то ли бред,

Остывающий след на снегу.

Потихоньку иду я на свет,

Хоть куда он ведет – не пойму.

Закопченное небо висело низко, оставляя лишь небольшое пространство между уходящими ввысь клубами дыма и выжженной землей. Посреди хаоса, оставленного затихающей стихией, возвышался холм, на котором тьма сгущалась, обретала объем и принимала форму большой собаки. Цвет становился глубже, и силуэт оживал, обрастая неровными лохмами, выделявшимися своей чернотой даже на таком кромешно-чёрном фоне. Только белые зубы разрывали поглотившую все мглу, – Анубис улыбался.

У него было много имен: Инпу, Дуамутеф, Бран, Эмма-о, Гермес, Яма, Гарм, Шолотль, Симург, Семаргл, Сарама… – одни из них были столь древними, что стерлись в памяти, другие так давно никто не произносил, что само их звучание было чуждым нынешнему миру, третьи никогда и не были известны людям. Он же предпочитал обходиться без имени, но, когда его было не избежать, вспоминал как его когда-то называли греки, – красивый и емкий греческий язык ему всегда нравился. Это имя было ему ближе всего – оно проникало внутрь, сливаясь с его сутью и отзываясь эхом где-то в глубине сознания, – А-ну-бис.

Хотя его глаза не могли видеть так далеко во мраке, он знал, что где-то там, на пути к восходу упрямо идет к своей цели она: длинные волосы растрепаны, юбка, повинуясь ветру, бьет по ногам, из глаз текут слезы, чертя неровные линии на уставшем грязном лице. Её искренняя, исполненная силы мольба продолжала звенеть в его голове.

– Тебя услышали, – спустившись, шептал он ей каждую ночь, но девушка не верила себе. Лишь на мгновенье в её сознании вспыхнуло желание обнять, принять надвигающееся внутреннее безумие как спасение от безумия внешнего. Безумия, рвущего привычную картину на части, разбивающего белый свет в дребезги, перемалывающего реальность неумолимыми челюстями бездушия.

Ему поклонялись как богу и сыну солнца, его боялись как губителя жизни и владыку священной земли, его называли стражем умерших и ведающим тайны, к нему взывали как к защитнику от врагов и царю справедливости, но правы были лишь те, кто считал его вестником, исполнителем воли Отца, открывающим путь.

– Тебя услышали, девочка. И я пришел.

То было прекрасное утро: небо покрывалось нежно-розовыми мазками; мягкие солнечные лучи осторожно ощупывали комнату, постепенно приближаясь к кровати; за окном щебетали птицы, облепившие растущие во дворе деревья.

Она любила вставать с рассветом, вдыхать свежий, еще не успевший пропитаться пылью, утренний воздух, и заниматься своими делами, пока спящий город досматривал последние сладкие сны. Но сегодня вставать совершенно не хотелось: натянув одеяло до подбородка, она сладко потянулась и решила еще немножко понежиться в кровати, – совсем чуть-чуть.

Когда это было? Сегодня, три дня назад, неделю, месяц? Затянувшие небо черные облака уничтожили время: лишённый света мир застыл, а затем и замолк, потеряв последние крохи жизни.

Грохот ударил по ушам. Вскочив, она увидела, как огромная невидимая рука вырвала кусок из дома напротив, затем еще один, и еще. Она стояла и смотрела, как то, что осталось от высотного здания, медленно оседает в вихре из сверкающих осколков, и не могла понять, что происходит. Затем понимать стало некогда.

Как очутилась на улице и когда успела одеться – она не помнила. Мимо бежали растерянные и перепуганные люди. Руки сжимали бесполезный телефон. Связи не было. Мыслей тоже. Вдруг молнией сверкнуло в голове: «Метро может стать укрытием», но до него было далеко. Неожиданно она увидела неплотно закрытый канализационный люк и кинулась к нему, успела спуститься вниз и сделать лишь пару шагов, когда земля пустилась в пляс, небрежно смахнув её с себя, как красавица смахивает пылинку со своего выходного платья.

Что толкает идти вперед, хотя кончились силы? Что заставляет просыпаться после краткого отдыха, полного кошмаров? Что не дает умереть, когда умерли все, кто был дорог? Что вынуждает жить, когда не ясно зачем? Надежда? Нет, скорее безграничное упрямство, которым она отличалась едва ли не с рождения.

Что-то сдавило руку, приводя девушку в чувство. Открыв глаза, она с удивлением обнаружила огромного черного пса непонятной породы. Пёс будто всматривался в её лицо, аккуратно сжимая зубами её правую ладошку. Девушка не сразу поняла, что было более поразительным: то, что она увидела или то, что увиденное её совершенно не напугало. Они замерли, уставившись друг на друга. Потом пёс раскрыл рот, буквально плюнул её рукой и чихнул. Она чихнула в ответ и огляделась, насколько это было возможно.

В колодце оказалось сухо и темно, похоже, это была ливневая канализация, а лето в этом году выдалось засушливым. Задвинуть крышку люка у неё не было времени, да и вряд ли хватило бы сил. Её спасло лишь то, что она успела немного отойти от входа – сейчас люк был пронзен почти до самой земли куском бетонной стены. Глыба крошилась и сыпалась, заваливая всё вокруг разнокалиберными кусками своего дородного тела и превращая воздух в пыльный кисель.

– Что же стряслось, Господи? – хотела сказать девушка, но из пересохшего горла вырвались только хрип и кашель.

Пёс тихонько гавкнул и нетерпеливо топнул лапой, словно требуя подняться. Почему-то его было видно чётко, в отличие от всего остального. Она встала, отряхнулась и отправилась за ним в неизвестность сквозь пылающий разрушенный город.

– Нет, я все понимаю, война, стирающая с лица Земли города и страны, всемирный катаклизм, или что это вообще было, гибель миллиардов людей, моей семьи, вся жизнь, исчезнувшая в один момент, – я все понимаю, люди долгое время напрашивались, но пса зачем? Зачем ты забрал пса? – ей хотелось кричать, но сил хватало только на хриплый шёпот. Последний раз они пили, когда нашли бутылку воды непонятно каким чудом оказавшуюся на дороге, на самом краю огромной воронки, на дне которой с трудом угадывались покореженные останки нескольких машин – три привала назад.

Если бы не пес, которого девушка назвала Скаутом, она погибла бы в первый же день, заблудившись в лабиринтах канализации. Как он оказался там и куда её вел, она не знала, да, собственно, ей не было известно, осталось ли еще куда идти. Но они шли. Скаут отыскивал укрытия на ночь, находил еду, выбирал дорогу, уводя её от центра города. За все время они не встретили ни одного живого человека. Несколько раз натыкались на тела, и в такие моменты она была благодарна за непрекращающуюся ночь, прикрывавшую, словно траурной вуалью, реалии нового мира.

Наконец они вышли из города. Перед ними догорал лес. Как бы ей ни было страшно оставаться так близко от огня, она уже привыкла доверять своему спутнику и, улегшись рядом с ним, за огрызком небольшого одноэтажного дома, мгновенно уснула. А проснувшись, не нашла рядом с собой мохнатого друга.

Она ждала его долго, сколько хватило сил: дважды дремала, подскакивая от каждого шороха, а проснувшись во второй раз, поняла, что надо идти, иначе погибнет от жажды. Медленно переставляя ноги, стараясь не поднимать слишком много золы в воздух, она поднялась на стоявший неподалеку холм. Отдельные очаги угасающего пожара давали достаточно света, чтобы можно было увидеть вдали ровный клочок черноты без деревьев и огня. Возможно, она найдет там озеро или поляну, а, может быть, и других выживших, – с каждой минутой в ней крепла уверенность, что Скаут вел её именно туда.

Оглянувшись на последнее их совместное прибежище, она двинулась вперед.

– Я показал тебе тропу, дальше ты справишься сама.

Еще долго Анубис смотрел в сторону, куда ушла она – будущий голос объединенной Терры, набирающий мощь с каждым шагом, чтобы вести людей к свободе.

Занимался рассвет.

Тотализатор человечности

Только они одни и двигались в этой застывшей пустыне. Только в них была жизнь, и они рыскали в поисках других живых существ, чтобы растерзать их – и жить, жить!

Джек Лондон

Сгусток рваной черноты излучал ненависть. Ненависть и презрение были основой и смыслом его бытия. Сейчас же его обволакивала вязкая темная радость – он был доволен. Красные угли, заменяющие ему глаза, сузились – он снова и снова погружал себя в восхитительный миг победы, пока не насладился им вдоволь и не пришло время получать свой более чем обильный выигрыш. Никто, кроме него и огромной молчаливой кляксы – бабочки не верил в то, что удастся с первого раза наставить на путь истинный этого святошу.

Поднявшись на мощные лапы, Ракаджаварджа оттолкнулся и прыгнул сквозь пространство, в три рывка оказавшись на месте. Победители вкушали страдания проигравших с безопасного расстояния, стоя на пороге абсолютной тьмы, за который не проникал ни единый лучик ненавистного света. Бабочка уже был там, и его крылья-лезвия подрагивали от нетерпения.

Прогадавших на тотализаторе в этот раз оказалось несколько десятков. Толпа была разношерстной. Больше всего, конечно, собралось гончих, – таких же как он простых солдат, но попадались и другие. Он разглядел несколько бесов рангом повыше – черные плащи не могли до конца спрятать отвратительную человекоподобную форму, тем более что не все пытались её скрыть. Одна демоница, сама того не замечая, меняла облик за обликом. Должно быть от страха. Видеть это уже было удовольствием.

Заметив его, смотрящий мотнул головой, и бесы двинулись к наждачно-чёрному краю мира. Их мира. Конец света существовал во всех смыслах этого слова, и они обитали за ним, в чернильно-бархатной ночи. Как таковой границы между светом и тьмой не было, просто тьма начинала потихоньку светлеть. Но даже крохотные частички света резали глаза и жалили, проникая в самую суть. Время пребывания за гранью было одинаковым для всех, но расстояние было разным. Каждый уходил так далеко от манящей темноты, насколько большой была его ставка.

Ракаджаварджа смотрел как другие, зависнув в застывшей сереющей пустоте, корчатся от боли и ужаса, и волны экстаза катились по его телу. Воспоминания того, сколько раз он сам был на их месте, клокотали где-то внутри, нарастая, пока не вырвались наружу каркающим смехом. Его пасть разевалась, обнажая непроницаемую угольную бездну, обрамленную смолью неровных клыков.

Степан Валентинович Земля, тридцати шести лет от роду, улыбался, идя домой. Он был счастлив: жена – умница и красавица, сыновья – погодки, один уже в физмат классе, второй готовится к переводу в следующем году, любимая работа, которая наконец, стала приносить доход, когда его пригласили преподавать в элитном лицее. Единственное, что омрачало его жизнь, это старшая сестра, Зоя. Нет, разумеется, не она сама, а её состояние. Зоя была больна, и в придачу ко всему несколько лет назад окончательно ослепла.

Чем именно болела сестра, он и не знал толком, помнил лишь, что так было всегда. Не желая быть никому обузой, она не вышла замуж, хотя претенденты были, и жила самостоятельно, в однушке, куда её перевезли после размена большой родительской квартиры, доставшейся брату с сестрой в наследство. Тем не менее, Степану приходилось её навещать и, время от времени сопровождать в больницу. Зоя никогда не жаловалась, любила его жену и детей, и редко просила о помощи. Он регулярно звонил, чтобы убедиться в том, что у неё есть всё необходимое, и приходил: один – на неловких полчаса пару раз в месяц выпить чашку дешёвого чая, и всей семьей – на несколько часов два-три раза в год, по праздникам. Мысли же о том, что будет, если сестре станет хуже, заставляли его хмуриться всё чаще.

Вот и сейчас он вспомнил о своем братском долге, поставил мысленную зарубку – завтра непременно позвонить – и, переключившись на более приятные мысли, ускорил шаг – жена обещала запечь курицу и приготовить шоколадный торт по случаю победы его учеников в городской математической олимпиаде.

Засыпая после обильного ужина, стопки проверенных тетрадок и любимой телепередачи, учитель думал о том, что было бы неплохо сменить машину. Он не автолюбитель, но наступала весна, дачный период не за горами и можно было бы ездить за город в более комфортных условиях. Опять же нахальный сосед недавно купил джип от Ниссан, рядом с которым его уже давно не новая Тойота совершенно поблекла.

Очнулся Степан непривычно, рывком, и заморгал: в клетчатых домашних штанах, пушистых тапочках и теплом зелёном халате на голое тело он сидел, раскинув ноги, в прихожей сестриной квартиры. Удивлённо вскинув левую бровь, мужчина встал, протер глаза руками, похлопал себя по щекам и даже ущипнул – все безрезультатно. Он по-прежнему был в тускло освещённом коридоре с выцветшими, местами облезшими, обоями в мелкий цветочек. Вот уже пару лет как он собирался их переклеить, да всё откладывал.

В кухне было темно, из-под закрытой двери, ведущей в комнату, мерцал тусклый свет – должно быть Зоя слушала сериал, хотя что за сериал могли показывать так поздно, Степан не мог себе представить.

Сделав пару шагов вперед, он открыл дверь. Комната дыхнула на него затхлым стариковским запахом с привкусом лекарств. Но не это заставило его отшатнуться, по-рыбьи хватая ртом воздух.

Зоя стояла посреди комнаты, похожая на ожившее изображение какого-то древнего ужаса. Её сдобное слабое тело было затянуто в корсет из змей от пола до самых плеч. Лоснящиеся щупальца разных цвета и толщины беспрестанно двигались, подчиняясь беззвучному ритму, будто бы перетекая друг в друга. Услышав, что кто-то вошел, Зоя сказала, глядя через плечо своими затуманенными слепотой глазами:

– Стёпа, это ты? Помоги мне, я не могу пошевелиться. Что происходит, Стёпа?

Скованный паникой и нелепой жутью происходящего, Степан молчал. Зоя прислушивалась, отчаянно пытаясь развернуться к двери и то просительно, то вопросительно повторяла его имя.

– Этого просто не может быть, – думал он, снова и снова щипая себя всё сильнее, пока на левой руке не появилось красное пятно.

– Очень даже может, – ответил вкрадчивый голос прямо ему в ухо.

– Не может, не может! – с детской обидой прошептал Степан, прежде чем осознал, что говорит уже не сам с собой. Он резко обернулся. Никого. Меж тем, голос продолжал.

– Скоро змеи поднимутся к её лицу, и она погибнет. Да-да, – подтвердил голос мягко, – погибнет. Если вы, уважаемый Степан Валентинович, её не спасете.

– Я? Спасу? Но как? – время тянулось медленно, мысли запаздывали, каждый удар сердца гулом отдавался у Степана в ушах. Чудовищное единение Зои и змей он видел размыто, словно сквозь белый янтарь. Полностью реальным в эти мгновения был только голос, толи звучавший изнутри, толи проникавший в каждую его клеточку.

– О, все очень-очень просто. Надо лишь занять её место. – голос улыбался.

– А что, меня змеи не тронут? – уже зная ответ, тупо спросил Степан. – Н-но у меня семья, дети, – он попытался не то оправдаться, не то договориться с невидимым палачом. – Я…я еще слишком молод, у меня столько всего впереди, я полезный член общества! – в скороговорке мужчины послышались колокольчики возмущения и праведного гнева.

Голос молчал.

– Я не хочу умирать, – еле слышно добавил Степан Валентинович, теребя махровый пояс. И тут дымка, отделявшая от него комнату, исчезла, время потекло с обычной скоростью, змеи поползли вверх, закричала Зоя. И одновременно с ней зарычал голос:

– Ну, решай: ты или она? Она или ты? Твой выбор, человек! – слово «человек», к гордому звучанию которого все давно привыкли, в этом случае было плевком, насмешкой, оскорблением.

Степан сделал робкий шаг назад, затем ещё один, затем развернулся и побежал к двери. Тапочки мешали, пытаясь соскочить с ног на каждом шагу, халат развевался, в спину неслось сдавленное:

– Степа! Братик! Помоги…

Дотянувшись до ручки двери, он рванул её на себя что было сил, и проснулся в своей кровати.

Сердце колотилось, голова шла кругом, испарина покрывала лицо.

– Это был сон, сон, просто сон, – бормоча себе под нос, Степан пошел в ванную, чтобы умыться. Но даже ледяная вода не смогла сделать сон менее реальным. Когда же он увидел проступающий синяк на левой руке, его затошнило, ноги перестали держать, и он сполз на пол.

Степа Земля был послушным ребёнком. Он хорошо учился, не дергал девочек за косы и не дрался с мальчиками. Подрастая, в отличие от остальных сверстников, почти не ругался матом и только раз попробовал сигареты. Он переводил старушек через дорогу, ходил в магазин за продуктами, помогал родителям делать уборку, выбрал нужную профессию, женился, не изменял, родил двоих детей, регулярно подавал милостыню, по мере сил помогал сестре – он делал всё, что положено делать хорошему человеку, и он был хорошим!

Вот и сейчас он поступил правильно. Да, именно так, правильно и рационально! Он молод, он должен заботиться о семье, о детях! В конце концов, он талантливый педагог, его класс стал лучшим в городе, он повышает престиж школы, формирует умы молодежи, он столько еще может дать этому миру! А Зоя? Что может дать несчастный больной человек? Да ничего! И семьи у неё нет, ну, он сам не в счет – это другое. Ячейку общества она не сформировала, детей не родила, её будущее – сплошные мучения ей самой и окружающим!

Что бы там ни говорили, люди не рождены равными и жизнь, тем более, разводит их в разные стороны еще больше. Одни люди более ценны, чем другие. Это же очевидно! И вообще, никто не вправе просить от него такой жертвы! Он муж, он отец! Почему она просила его помощи в такой ситуации? Она взрослый самостоятельный человек и должна решать свои проблемы сама! Он, итак, делал больше, чем большинство братьев могло и хотело! А что он получал в ответ? Что-что? Да ничегошеньки! Редкие слова благодарности? Чувство выполненного долга? И это за всё, что он сделал для нее?

Ещё долго Степан мерял ванную шагами, потом перебрался в кухню, где за чаем неоднократно перебрал каждое свое слово, мысль и аргумент. В результате рассвет застал на кухне обновленного Степана Валентиновича: его узкие плечи были гордо расправлены, вздёрнутый подбородок никак не желал возвращаться на прежний уровень, глаза были подсвечены изнутри светом познанных за ночь истин, а в зеркале, вокруг растрёпанных каштановых волос, ему виделось сияние мученического нимба.

Феникс

«И воспрянет мир из пепла жизни старой,

Когда рожден будет трижды

Двух матерей сын».

Из священной книги пророка Единой

Вселенской церкви Лихато Илумари

Никогда не забуду, как впервые увидел Тринадцатого. В тот день жизнь моя круто изменилась, хотя я не уверен, была ли она когда-то действительно моей.

Мне недавно исполнилось шесть. На дворе начало лета; уже тепло, но удушливая жара ещё не скоро начнет сушить волосы и горло. Мы только-что закончили обедать, и в комнату зашла няня, чтобы увести меня на прогулку в сад, когда в дверь буквально ворвалась чёрная женщина: чёрное дешевое платье, чёрный кафтан не по погоде, огромные сверкающие чёрные глаза и смуглая кожа выдавали бедность и тарсианское происхождение.

Жители подземных поселений промышленных планет в связи с нехваткой света и обычно повышенной гравитацией обладают более крупными, чем у остальных, глазами, плотными костями и приземистыми телами. Но только тарсиане являются обладателями тёмной, коричнево-рыжей кожи. Таким необычным цветом они обязаны местной воде. Входящие в её состав элементы не фильтруются ни одним известным людям способом. Здоровью это не вредит, скорее наоборот. Несколько лет назад, ученые, исследовавшие этот феномен, пришли к выводу, что именно благодаря уникальному составу воды, максимальная продолжительность жизни тарсиан достигла трехсот лет, в то время как ни на одной другой планете она не превышает двухсот семидесяти. Казалось бы, найден эликсир долголетия, но, сколько химики не бьются, воссоздать состав чудо-воды до сих пор не удалось. При вывозе с Тарса целебные элементы распадаются, независимо от приложенных к их сохранению усилий. Жить же в условиях красной планеты ради тридцати лишних лет соглашается мало кто из тех, у кого есть возможность этого не делать.

Я и раньше задавался вопросом почему я так не похож на родителей и даже задавал его окружающим, но отец делал вид, что не слышит, – впрочем, он целенаправленно и успешно не замечал меня большую часть времени, няня начинала рассказывать сказки про вымерших животных и странствующие миры; мама лепетала что-то невнятное про дедушек с бабушками, целовала в макушку и убегала на встречу одного из многочисленных женских обществ, то решавших проблему голодающих детей с окраин освоенного космоса, то вершащих судьбы местечковых поэтов и художников, то обсуждавших бесконечные поправки ко всевозможным контрактам, которые были основой тарсианского общества и душили его жизнь во всех её проявлениях.

При виде неожиданной гостьи смутные мысли закопошились в моей голове. Я продолжал смотреть на неё не в силах оторвать взгляд, даже когда мама в испуге на мгновение прижала меня к себе, прежде чем передать няне. Храбрая Клементина тут же загородила меня собой и дальше мне пришлось наблюдать за происходящим, выглядывая из-за складок её пышных юбок.

– Кто вы? – хрипловатый голос мамы слегка дрожал, тонкая рука потянулась было поправить и без того безупречную высокую прическу, но посреди пути остановилась и, опустившись на колено хозяйки, принялась поглаживать нежно-голубую ткань длинного платья.

Тринадцатый рассказывал мне потом, что его в тот момент больше всего занимали странности нашей планеты: жители Ренессанса, отказавшиеся от вредных для природы технологий, ведут воспетый в древней литературе образ жизни европейской элиты Земли восемнадцатого века. Водные и солнечные двигатели, система искусственной атмосферы и роботизированные производства позволяют эту фантазию тем, чьи предки, стартуя с голубой планеты, имели мало-мальски приличное состояние. Государственная программа поддержки и развития искусства манит туда всех творческих и около-творческих личностей галактики. В результате чего планета и вся её солнечная система превратилась в источник прекрасного, рассадник странного и теплицу для необъяснимого.

Несмотря на прогрессирующую бюрократизацию жизни, в этом уголке Вселенной ещё можно было найти то, что нельзя было купить, объяснить выгодой или прописать в договоре.

Но больше всего его поразило то, что мы одевались по такой неудобной моде восьмивековой давности и не пользовались общепринятой именной структурой, заимствуя земные имена из разных культур и эпох и беспощадно их смешивая. Мою маму, к примеру, зовут Елизавета Вачарапорн Мануэла Ай. В девичестве Васкес, в замужестве Джонс. Отца же звали Дарси Луи. Впрочем, может и по-прежнему зовут, кто знает?

Стандартная же именная структура отражает не только имя, но и год, город и планету рождения человека, чем упрощает жизнь множеству канцелярских работников, которым достаточно задать лишь один вопрос, чтобы получить всю необходимую о человеке информацию. Наша система имён была единственной, существующей вопреки комфорту и простоте.

– Кто вы? – повторила мама, бросив испуганный взгляд на мужа, совершенно спокойно курившего свою послеобеденную ароматную сигару.

Никто не мог и подумать, что перед нами стоит метаморф «Органик 1397» с серийным номером 132713, прозванный «жидким металлом» в честь своего великого, хоть и вымышленного, предка из давно забытого абсурдного фильма. Сейчас трудно представить, что фильмы когда-то были не только не интерактивными, но и двухмерными. Ещё сложнее понять, как персонаж развлекательной картины такого уровня мог стать прародителем венца инженерной мысли, роботов-метаморфов.

Все мы видели женщину, которая молча протянула маме невероятный бумажный документ, какие я больше не встречал нигде, кроме той уютной окраинной планеты, где меня угораздило родиться. Документ удостоверял, что она, Тайра 2634 Див Телек Тарс, является биологической матерью Анастасия Сиеджи Тайина Дива шести лет от роду, то есть меня.

– Но этого не может быть! —воскликнула мама, изучив написанное. Она положила бумагу на стол и зачем-то аккуратно её расправила, потом встала, сделала несколько шагов в одну сторону, затем в другую, терзая длинными пальцами кружевной платочек, схваченный со стола своевольной левой рукой. – Мистер Джонс, подтвердите же, нам сказали, что мать Анастасика умерла при родах!

На что Тайра, сохраняя молчание, протянула второй документ.