Ветви

© Иллона Александрова, 2017

ISBN 978-5-4485-2894-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ветви

Ветви, как руки.

Без листьев —

Убоги, корявы…

Красивы.

Выпиты соки.

Трудно быть сильным.

В мире жестоком

Трудно быть абсолютом.

Дико выть волком,

В сером лесу безлюдном.

Страшно быть богом

Чистым, блестящим,

В мрачной утробе.

Трудно быть настоящим.

Свитер

Свитер. Коже безумно колко.

Вижу алых сердец осколки

Полыхают за домом где-то —

Просто осень убила лето.

Просто ты был похож на сказку:

Откровенные карие глазки…

Телу зябко, а свитер душит.

Мы свои разорвали души,

Распороли, не поленились —

Чтоб сердца наши вместе не бились.

Пусть теперь полыхают где-то,

Твоя осень убила лето.

Гимн не нами прожитой любви…

Опять прошла целая жизнь,

Опять мы с тобою не вместе,

Но бесится сердце под двести…

А время бежит и бежит…

Слезинка на веках дрожит,

Трясутся озябшие пальцы…

Такой не бывала я раньше,

Такой и сегодня не быть!

На закат ты поставь – многоточие…

Гладь залива. Не важно где.

Разбилось ли, кровоточит?

Догорает небо в воде.

Повенчанные часами

Меж безвременья полюсами

Мы, повенчанные часами,

Под набухшими небесами,

Чуть охрипшими голосами:

Вторим.

Слышим,

Дрожим,

Боимся,

Обижаемся,

Злимся.

Злимся!

Но ответа, не получаем.

Доживаем жизнь,

Проживаем.

Прожигаем насквозь.

Наизнанку выворачиваем.

Подранки от любви,

Безотчетной страсти.

Вездесущи и

Безучастны.

Бог свидетель

Посреди огромного поля

Одиноко стоящий стог…

Такие простор и воля.

И прямо на нас смотрит бог:

Всамделишный, настоящий,

Смотрит жадно, во все глаза,

Что кажется розовеют,

Багрянятся небеса.

Стыдлива улыбка бога.

А мы потеряли стыд.

В траве музыкант-кузнечик

Стрекочет, поет, звенит.

О, странные танцы страсти:

Соломинки в волосах…

А незаконные браки

Свершаются на небесах?

Я вижу свое отражение

В темном стекле очков…

Лето – самосожжение

И молитв и грехов.

Лето, горячий полдень,

Запах земли и трав…

Ты, как и я – свободен,

Ты, как и я – не прав.

Я ничего не помню,

Лишь одинокий стог,

И как за нашей любовью

Тайно подглядывал бог.

Деметра, Мокошь, Фрейя…

Не важно Богини какой имена

Ты шепчешь, доверчивый смертный…

С начала времен, слышишь ты, Аннуна —

Единственный Рай во Вселенной!

И в каждом народе есть имя своё

Для той, что народу милее —

Умами и душами властвую я,

И это, поверьте, важнее.

Даря вам надежду, что скот не помрет,

Что колос пшеничный нальётся,

Богиня-проказница рядом идет,

То плачет, то тихо смеётся.

Дождями течёт по ланитам вода,

Туманы ложатся на плечи.

Всегда Мать-Природа была молода,

Всегда её сердце вас лечит:

Полезной травой и чириканьем птиц,

И краской зари на рассвете…

Всегда Мать-Природа в заботах о вас,

Ведь вы, для Богов, только дети.

Не важно, как ты называешь меня,

Какую молитву читаешь.

Умами и душами властвую я,

Достаточно мне, понимаешь.

Девушка старшего брата

Василевский остров.

Год девяностый.

Начало осени.

Вихри стихов.

Небо высокое

С проседью облаков.

Коммуналка на n-й линии,

На проспекте Большом.

Не горячо, не холодно,

Но хорошо.

Тебе одиннадцать. Вот засада!

Глупо влюбиться в девушку

Старшего брата.

Она улыбнулась.

Тебе улыбнулась.

Радугой расплылась.

В тебе все заныло

И встрепенулось.

Почуял связь.

Они расстались в девяносто третьем.

Она ушла.

Ее глаза и ароматы. Ее душа.

А старший брат был белее ваты.

Но все пройдет.

И вот декабрь.

Пургой объятый

Девяносто восьмой год.

Случайно встретились

В магазине она и он.

Она замужем уже три года.

Он не влюблен.

Смеялась. Брата назвала имя.

Где младший брат?

Уже вырос? Скажи, красивый?

Ты не женат?

И он ответил:

А брат мой рядом,

Могу позвать?

Ни я, ни он, мы не женаты.

Хотим, гулять!

И уже тихо, почти сквозь зубы,

Позвал: «Иван!»

Заходит Ванька. Белеют губы.

…Налит стакан.

«Еще!»

Пьет залпом и не пьянеет.

«Вас проводить?!»

Откуда взялся такой «гвардеец»?

И эта прыть?

Бредут сугробами.

Против ветра.

В снегу дома.

До ее дома два километра.

Декабрь. Зима.

И тут он падает на колени,

На белый снег.

«Прошу, послушай! Ты – мой любимый,

Мой Человек!»

Она пытается улыбаться.

Все будто сон.

К чему скажите ей притворяться?

Он так влюблен.

Они два месяца были вместе.

Весна пришла.

Она влюбилась в другого.

Честно. Она ушла.

Сентябрь девяносто девятого…

Смоленка. Она сидит на бревне,

И говорит ему гадости, гадости

За то, что этот другой

Ее бросил в августе…

Вчера. Радугой вспыхнула

В твоих объятьях сильных.

Ты спросишь: «Мой свет!

Где же тебя носило

Четырнадцать лет?»

«Ванечка, ты же знаешь,

Ответа на этот вопрос нет!»

Старший брат взбесится,

От ревности и отчаянья.

Ей – сорок, она так же красива,

И сегодня, немного печальна.

«Ты снова разобьешь ему сердце,

Как и мне, много лет назад!

От тебя никуда не деться!

У вас загорелся взгляд.

У обоих. Я вижу.

Но ты ни мне, ни ему

Не станешь ближе!

Ты опять исчезнешь,

В утренний туман.

Наша безбрежная радуга,

Наша любовь, наш обман!

Ты ангел заблудшим душам.

Ты вовсе не виновата,

Что когда-то была девушкой

И старшего и младшего брата»

И короткий день вдруг станет длинным… Самая обычная весна

То была обычная весна,

Но не вспомнить мне какого года.

Талый снег, то сушь, то непогода.

Самая обычная весна.

Самые обычные дожди

Разрезали небо сотней нитей.

Это просто март. Уж, извините!

Самые обычные дожди.

Самая обычная тоска.

Давит плечи атмосферный столбик.

У подъезда спит соседский Бобик.

Самая обычная тоска.

Самая обычная любовь

Впрыснет в кровь струю адреналина.

И короткий день вдруг станет длинным.

Самая обычная любовь.

Школьная исписана доска

Меловым зигзагом серпантинным.

И короткий день вдруг станет длинным,

Задрожит, как дуло у виска,

И обрушится. Одни руины.

В Питере обычная весна.

Снова дождь. И небосвод, как сито.

Под трубою медное корыто

Наполняется за полчаса.

Школьная исписана доска:

«В моей смерти не ищи виновных!

Я слабею. Это очень больно.

Ухожу. Встречайте, облака!»

И короткий день вдруг станет длинным…

Самая обычная тоска

Задрожит, как дуло у виска.

И обрушится. Одни руины.

Я чаще всех целую сигареты

Я чаще всех целую сигареты:

Бумажный фильтр – к трепетным губам.

И выдыхаю воздух разогретый

Молитвой: Никому я не отдам

Тебя! Ты – ценность не земная!

Но мне твердишь, что я сошла с ума.

И что любовь не может быть без края.

А без тебя мир для меня – тюрьма!

Иду к тебе! Дождь бьет в лицо. И ветер,

Мне кажется, качнул Литейный мост.

Мир до тебя так не был чист и светел,

И не было такого сомна звезд

Над головой. О, плачущее небо!

Дырявое, как сито, по весне.

Не смей рыдать! И где б ты только не был,

Любимый мой, иди на встречу мне!

Вторая сигарета. Триста метров.

Лед на Неве уже готов. Трещит.

Еще одним порывом злого ветра

Огонь из зажигалки был убит.

Я чаще всех целую сигареты…

Пытаюсь прикурить. Горит душа!

Ты ждешь меня там за рекою где-то.

А в мокрых пальцах сложно удержать

Край капюшона. Прикурила. Воздух,

Пропитан влагой, каплями дождя.

Иди ко мне! Пока еще не поздно.

Встречай меня! Целуй! Люби меня!

Если прекращается любовь

Нет уже ни славы, ни обмана,

Только тени свергнутых богов.

Боги умирают, как не странно,

Если прекращается любовь.

Тает свет всевидящего ока

За пределом голубой Земли.

Без него вам будет одиноко.

Без него вы здесь совсем одни!

Все вы ждете, кто чудес, кто манны.

Ну, а что даете вы взамен?

Боги умирают, как не странно,

Стоя, не согнув своих колен.

Анна Ахматова

В Комарово, под вечными соснами,

Доживала свой краткий век,

Любуясь далекими звездами,

Рассыпанными, как снег.

Дождь частый. И небо хмуриться.

И больше не видно звезд.

Над могилою мраморный профиль

В гранитные камни врос.

А кажется, ты живая,

Рядом стоишь, в стороне,

Укутавшись в шаль, не моргая…

Все семьдесят лет, как во сне.

Поешь «Колыбельную» Лёвушке,

Но не можешь его обнять…

В кругу бражников и блудниц,

Ты – просто дурная мать.

Быть нужной кому-то стараешься,

Всю жизнь приживалкой живя…

Ни в чьей любви не нуждаешься,

Сама ни кого не любя.

Все также очаровательна

Глубинною силой большой.

Любой поэт обязательно

Был с раненою душой.

Не сберег царскосельский подарок,

Не любил ты, Борис Анреп…

Модильяни, ах, как был ярок…

Рассыпанные, как снег,

Мужчины, стоящие рядом:

Николай, Вольдемар, Николай…

Отравлена вашим ядом…

Ты, пальчики загибай!

И тонкую сигарету

Изящно подносит ко рту…

Там юность осталась где-то

На царскосельском мосту.

Была женой и любимой,

Любовницей. И больной.

Теряла мужей и сына.

Четырнадцать лет – немой.

Поешь «Колыбельную» Лёвушке,

Но слов уж не разобрать…

Упавшее в землю зернышко

Обязано прорастать!

Стоишь, как невеста на выданье,

В раскрытых глазах – благодать…

Упавшее в землю зернышко

Обязано прорастать!

Но черный крест над могилою

Растет в изголовье твоём,

Жестокий бог не помиловал,

За неправедное жильё.

Но иногда, и в безветрие,

Качается старый гамак…

Под вековыми соснами

Покоится Анны прах.

В Комарово, на старом кладбище,

Под россыпью дальних звезд,

Гордый орлиный профиль

В гранитные камни врос.

Ахматова. Фонтанный дом. Шилейко

«Ничего не просил у Бога,

знал, что Бог ничего не даст.»

В. К. Шилейко

Второму мужу Анны Андреевны Ахматовой посвящаю…

Он делал записи в тетрадь.

К словам цепляться – каждый гений!

Где память прошлых поколений?!

Все чувства нынче невпопад.

Все наугад. Бредет на ощупь,

Свои терзания любя.

Спит Петроград. Большая площадь.

И тусклый свет от фонаря.

Горят глаза, и сводит тело

Его чахоточной клешней…

Ахматова не доглядела.

Кто виноват? А кто ж еще?

Фонтанный дом. Одна за ширмой.

Худая, мрачная, как смерть.

Зачем? она же не любила.

Зачем все это ей терпеть?

Его ревнивые нападки,

Да не к мужчинам, а к стихам.

Беги же, Анна, без оглядки!

Беги, куда не знает сам.

Беги из комнаты шумерской,

Что в Шереметьевском дворце.

Беги отсюда, хлопни дверцей,

Без слез сомненья на лице.

Он кашлял кровью. Был безумен.

Его съедал туберкулез.

Его труды, стихи, наука,

Все под откос, все под откос!

Он видел все, «до края мира».

Начать бы с чистого листа!

Ему мила его квартира,

Не давит плечи нищета.

Назвал «лесного зверя братом»

«Земной отрадой сердце не томил»

Он жил своим индивидуальным адом,

По улицам пустым его бродил.

Как «птица о прозрачное стекло»

Он бьется, бьется… Только все без толку.

Декабрь. Морозно. Зажигают елку.

Он не просил у бога ничего.

Он не просил. Она сама пришла.

Сама ушла. Прощай же, Египтянин!

И чем-то сладким из кофейной тянет.

Корица, видимо… Прозрачное стекло.

Светло и радостно вдруг стало на душе.

Под сапогом ломаются снежинки.

И только в сердце, в легких – льдинки,

И женский образ в «неглиже».

Она звала его по имени: Володя.

Ему хотелось слышать: Гильгамеш.

– А, брак с Шилейко – сон дурной, на вроде…

Попутал, ох, попутал меня бес.

К нему сама пришла. Себя считала черной.

За очищением пришла… И тишина.

В нем мир иной, изменчивый, огромный!

Ему не в прок: ни муза, ни жена.

Таких людей рождает «Неземное»,

На время краткое, чтобы забрать назад.

И на Земле все для него – пустое.

Земная жизнь – зловонье, сера, ад.

Ему бы в древность, к землям ассирийским,

Гулять бы в волю. И «Илиаду» прочитавши сотый раз,

Уходит навсегда, прощаясь по-английски.

Иное время у него сейчас.

Иное время. Прах от праха светел.

Иная жизнь. Сменился ход времен.

Мы перед Богом – маленькие дети,

Одной любовью божию живем.

И проживем через века… Есть память!

Она ему писала: «Милый друг!»

А далее не высказать словами.

Потом он умер. И замкнулся круг.

Лестницы Абхазии

В небе ночном, над ущельем, Абхазии светит звезда.

С гор ручьи змеятся сотней ужей.

Где-то внизу рыдает-ревет Гумиста

Слезами вдов твоих, в память твоих мужей.

Лестницы в небо пустое – разрушен второй этаж.

Многоэтажки таращатся свету множеством выбитых глаз.

Не отдышаться Сухуму – еще не пришел с войны:

Там, в Гумистинском ущелье, пали твои сыны.

Лестниц узорных перила не чувствуют больше рук.

Где их хозяева, дети этой земли?

И матерям на долю выпали тысячи мук,

Там, в Гумистинском ущелье, их сыновья полегли.

Солнце горячее, южное солнце палит.

Горы, покрытые шапками облаков.

Время к полудню, видно, самый зенит.

Море прибрежным камням дарит свою любовь.

В горном ущелье бесится Юпсара, с Гегой сливаясь,

Волна накрывает волну.

Озеро Рица сном красавицы спит.

Мирный пейзаж, заполняющий всю страну.

Здравствуй, Апсны! Родина Апсуа.

Вечнозеленый край. Страна души!

Слышишь, Абхазия, ты сама выбирай,

Как тебе дальше жить!

Глубокая философия простыми словами (Путь в одном башмаке)

Можно много сказать,

Ничего не сказав.

Можно жизнь так прожить —

Сам себя обокрав.

Можно песню сложить,

Но ни разу не спеть.

Сколько можно терпеть?

Сколько можно терпеть?

Люди просят меня:

Сколько б не было лжи,

Правду нам расскажи,

Ты – акын, расскажи!

На горе есть аул.

Под горою река.

Извиты и круты

У нее берега.

Не вода в ней течет —

Молодое вино.

Только беды несет,

Разрушенье, оно.

Тот, кто в реку войдет

Сразу сходит с ума.

Не вода здесь течет,

А сплошная чума.

Можно много сказать —

Ничего не сказав!

Тот, кто в реку вошел

Был и прав и не прав.

А еще случай был,

Мне поведал орёл:

Кто-то даже поплыл,

А не только вошел.

Не видали с тех пор

Человека в реке:

Где-то ходит чумной,

Да в одном башмаке.

Каждый день на заре

Стайка местных ребят

Сядет в ряд на скале

И на воду глядят.

Что на том берегу?

Есть ли лучшая жизнь?

Ты, акын, расскажи!

Правду нам расскажи!

Я сказал им тогда:

Мне поведал орёл,

Что в одном башмаке,

Тот, кто в реку вошел,

Кто ее переплыл,

Кто забыл отчий дом,

Так в одном башмаке

Он и ходит кругом.

На воде ли круги?

В небесах ли круги?

Сверху смотрит Аллах.

Ты спаси – помоги!

Говорят, тот чумной

Так полсвета прошел,

Лучшей доли искал —

Может, что и нашел.

Молодое вино,

Что течет меж камней,

С каждым годом темней,

С каждым годом черней!

Не видать ни орла,

Ни ребят, никого.

И тогда сам рассказчик

Пригубил его.

И забыл кто он есть.

И забыл что, да как.

Только с правой ноги

Он снимает башмак…

Можно много сказать,

Ничего не сказав.

Можно жизнь так прожить —

Сам себя обокрав.

Можно к свету идти

Налегке, налегке…

Пусть в одном башмаке.

Путь в одном башмаке.

Дух Марокко

Четыре колдуна Магриба

В пустыни развели очаг.

Так вечный город был зачат.

Из Мавритании – Марокко,

А из Магриба – Марракеш.

Я снова очищаю «кеш»,

Как сносит все, подув, Сирокко.

Летит к Испанским берегам,

Несет дыхание пустыни…

Звезда из Южного креста

Прошу скажи, скажи мне имя…

Доносит ветер: «Алладин»…

И на вершину минарета садится солнце…

«О, Будур, моя любимая, ну где ты»?

Сахара дышит, как волна,

Текут послушны ей барханы,

За веком век, меняя страны,

И изменяя города.

Как рассыпался Агадир,

И как воссоздан был из пыли…

Тех давних лет…

Но не забыли берберы

Свой берберский след.

И как всегда на воле жили…

Так и живут… Иных уж нет.

Их в первый день похоронили,

Закутав в саван, без гробов,

И головой на встречу Мекке…

И нету силы в человеке

Покой нарушить их земной.

И каждый верный сын Ислама

Пройдет свой Хадж,

Найдет свой Храм,

И час пробьет.

Зовет имам

К молитве…

Я скажу: «Салам»

При встрече ветру над пустыней…

Еще мне снится твое имя…

Твой дух во мне непобедим.

Венгрия целуется

Десять лет – Евросоюз:

Нищих полно на улицах,

А молодым – плевать,

Молодежь целуется!

Очень смешное метро.

В центре купальни Сечени.

Токайское потекло…

Мощнейший удар по печени.

А после «Бычья кровь»

В подвальчике в Сентендре…

Венгрия – ты любовь

Вечная на Земле!

Красив и широк Дунай.

Со стороны, где Пешт

Сотни бронзовых пар

Обуви – нет надежд!

С памятью о Войне,

Марша фашистов ждут —

Мир, ты сошел с ума!

Страха липкого ртуть.

Европу зальет волна

Коричневой злой чумы.

Кому-то нужна война —

Кто богатеет с войны.

В преддверии ко всему

Уже тут был инцидент —

Голову потерял

Умерший президент.

Кому так была нужна

Яноша голова?

Базилики Всех Святых…

Красивейшая из синагог…

Здесь много еврейских душ

Вырезал Холокост:

Сотни бронзовых пар

Обуви на берегу…

Время. Течет Дунай —

Не уложить в строку…

С памятью о Войне,

Букет из красных гвоздик

Дарю я твоей волне.

Голуби с базилик,

Здесь и по всей стране,

В синее небо, ввысь!

Чтоб никогда на Земле

Не прекращалась жизнь!

Смотрим на Будапешт

Ночью с Лысой горы.

В мире, где нет надежд,

Нет и правил игры.

Венгрия. Март. Весна.

Много нищих на улицах.

А остальным не до сна.

Остальные целуются…

Матрос с Марата

Я помню белую клеёнчатую скатерть,

И желтый раздвижной массивный стол,

И тети Моти бархатное платье,

И звонких голосов нестройный хор.

Как отмечали шумно День Победы,

И пели песни в каждой из квартир,

И поднимали чарки наши деды

За тех, кто не дожил, но победил.

Как в 41м, у камней Кронштадта,

Был разбомблен и затонул, но жил…

Мой дедушка матросом был с «Марата»,

Еще в 30х он на нем служил.

Потом ушел с него. Другие люди

Свою судьбу связали с кораблем…

Под авиаударом, как на блюде,

Линкор «Марат» на гибель обречен.

Заходит на маневр Ганс-Ульрих Рудель,

Пикирует Ю-87,

Взрыв бронебойной бомбы скоро будет,

Однако смерть он принесет не всем.

Нос корабля отвалится, и ляжет

Он мертвым грузом на песчаный грунт.

Балтийский флот Советского Союза —

Бой за «Марат», как в кашу соли фунт.

Погибло 326 матросов,

А с ними командир и комиссар…

Пройдет чуть больше месяца,

И снова, линкор на боевую вахту встал.

Зенитчики займут посты, как прежде,

И грудью защищая Ленинград…

Балтийский флот – для города надежда,

Его непотопляемый «Марат»!

Навсегда

Ты, присев на корточки, теребил меня за штанину брюк.

Как ребенок, снимал-одевал очки.

Это из разного времени, из разных воспоминаний.

Восемь месяцев длился любовный недуг.

И вот оно: Расставание.

Наше время иссякло, как в чашке вода.

Как в желудке впиталась водка.

Мы расстались мирно. Уже навсегда.

Окончательная сводка.

Бережно. Не прикасаясь к душе. В экстазе

От свободы грядущей.

Я рисую в карандаше

Себя, уже малопьющей.

У меня не было коньяка.

И слов совсем не осталось.

Ты больно сдавил бока.

Я не плакала, я смеялась.

Ты, присев на корточки, теребил меня за штанину брюк.

Как ребенок, снимал-одевал очки.

Восемь месяцев длился любовный недуг.

И закончился. Точечки. Точечки…

Трижды

трижды упал пепел с моей сигареты

трижды дуло телефона приставлено было к виску

ветер гудел над землей «где-же ты, где ты?»

не выносимо уйти в смертельную эту тоску

мышка в руке нагревается от натуги

плавится лед, полиэтилен, мозги

кто мы, скажи, кто мы сейчас друг другу

выстрели, позвони, помоги

Слова

Роятся, кружатся, как стаи сонных мух,

Как белый пух, как первый снег летящий,

Сто тысяч слов, влиятельных, изящных,

И горло сводит, прерывая дух.

В раз умереть, не сосчитав до двух,

Чтоб слов других уже вовек не слышать,

И только чувствовать, как сердце твое душит,

Всем существом преобразившись в слух.

Слова. Слова. Стекая по запястью,

Ты что-то шепчешь прямо в рукава.

Пытаюсь руки вырвать. Не права!

И бездыханна на пороге счастья.

Мое безмолвие таит в себе покой,

Все злато мира. Где же тут угроза?

Словами ты рисуешь в вазе розы.

Но я тебе не верю, дорогой.

Быть может ты, какой-нибудь другой,

Пытливым слогом чаровал сознанье.

И рухнули основы мирозданья.

А вот сегодня ты опять со мной.

Опять роятся стаей сонных мух,

Как первый снег хрустальный, настоящий,

Сто тысяч слов, влиятельных, изящных,

И горло сводит, прерывая дух.

В. М.

Боже, я дышу твоей душой

Тихий зов ночного Кутаиси.

Боже, мне совсем не хорошо!

Получили, в этом – распишитесь.