- -
- 100%
- +
– Какой заказ? В чем дело? – суетливо переспросил Аристархов, самой своей манерой выдавая страх перед собеседником.
– Вы прекрасно знаете, какой заказ, – неторопливо проговорил Жан-Поль. – Клод Жибер, «Бассейн в гареме». Вы меня подводите.
– Но вы же понимаете, мой друг! – профессор нашел линию поведения и заговорил увереннее. – Оригинал картины украли из Эрмитажа, и в этих обстоятельствах вывозить копию было бы небезопасно. Это может привлечь ненужное внимание к нашему бизнесу. Я уж не говорю о том, что будет очень трудно доказать, что мы вывозим копию, а не оригинал.
– Не раздражайте меня, профессор! – прервал Жан-Поль собеседника. – И не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть. С таможней у нас прекрасные отношения, а вывозить копию в натуральном виде никто вас не заставляет. Вы уже неоднократно вывозили картины под слоем наскоро выполненной третьесортной мазни, так что нечего сейчас изображать невинность. Сделаете еще раз. У меня на эту копию уже есть покупатель, не согласный ни на какую замену.
Жан-Поль давно уже ушел, а профессор Аристархов все сидел за столиком, прикрыв бесцветные глаза тяжелыми веками римского патриция. Каждая встреча с этой номенклатурной сволочью на некоторое время выбивала Аристархова из седла, лишала его самоуверенности и чувства собственного достоинства. Он, как в забытые советские времена, ощущал себя мелкой сошкой, винтиком большой машины, вынужденным бесконечно совершать одни и те же бессмысленные движения. Профессор снова чувствовал себя рабом.
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, Андрон Аскольдович сбросил с себя отвратительное оцепенение, открыл глаза. Он снова был готов к борьбе, снова стал самим собой. Словно почувствовав это, рядом с ним безмолвно возник официант, самой своей подобострастной позой подчеркивая значительность уважаемого клиента.
– Счет! – коротко бросил Аристархов.
Он знал уже, что нужно делать. Он вспомнил Мишу Рувимчика.
* * *Михаил Ильич Рувимчик был рядовым преподавателем Академии художеств. Несмотря на незаурядные способности и трудолюбие, он не имел ни степени, ни звания: он просто ничего не успевал.
Михаил Ильич непрерывно женился.
Все его друзья и знакомые потеряли счет женам Рувимчика. Эти жены были совершенно одинаковые – маленькие, пухленькие, светленькие, с круглыми голубыми глазами и ямочками на щеках. Казалось абсолютно непонятным, зачем менять одну пухлую голубоглазую жену на другую такую же, но Рувимчик проделывал это с неизменным упорством на протяжении двадцати лет. Наконец его давний знакомый, сплетник и злопыхатель Митя Дрозд, придумал логичное объяснение этой привычке жениться. По его теории, у Миши был неизменный идеал женщины, и, встретив его в жизни, Рувимчик воспламенялся, устремлялся к этому идеалу, потом, как честный человек, женился… А затем начиналась постепенная трансформация: став женой, очередная голубоглазая куколка все больше и больше отходила от идеала. Домашнее хозяйство, пеленки, бессонные ночи накладывали на нее свой отпечаток, она понемногу утрачивала нежную припухлость губ, фарфоровую белизну кожи… Она еще не успевала состариться, но Рувимчик не хотел и не мог этого дожидаться – он уже находил новое воплощение идеала, и все начиналось сначала.
Самое грустное было то, что каждый раз, женившись, Михаил Ильич успевал обзавестись еще одним (в лучшем случае) ребенком.
В его пользу говорило то, что всех своих детей он любил и старался помогать всем своим брошенным женам. Конечно, на это не хватило бы никаких заработков, и Михаил Рувимчик непрерывно рыскал по городу в поисках халтуры.
Поэтому-то Андрон Аскольдович Аристархов и вспомнил о нем: Рувимчик – прекрасный копиист, не отказывается ни от какой работы и всегда держит язык за зубами.
Найти его было проще простого: Аристархов взглянул возле деканата на расписание занятий и зашел в мастерскую за пять минут до перерыва.
Рувимчик, как всегда, куда-то спешил, но, услышав про деньги, мгновенно загорелся. Когда Аристархов вынул репродукцию, с которой нужно было сделать копию, в глазах Михаила Ильича появилась тоска: во-первых, делать копию с репродукции, а не с оригинала, – тяжелая задача, во-вторых, все слышали о краже картины из Эрмитажа и то, что копировать нужно было именно эту работу Жибера, наводило на смутные подозрения. Но когда Андрон Аскольдович назвал цену, которую готов был заплатить, Рувимчик пересчитал ее в памперсы, детское питание и одежду для детей подросткового возраста и, отбросив всякие сомнения, взял репродукцию. Деньги ему, как всегда, были остро необходимы.
– Когда сможешь закончить заказ? – спросил Аристархов.
– Неделя нужна, – с сомнением в голосе ответил Михаил Ильич, понимая, что ставит перед собой очень жесткий срок.
– Какая неделя? – чуть не завопил Аристархов. – Остальные картины уже ушли, крайний срок – послезавтра! Миша, ты меня без ножа режешь! А если я удвою гонорар?
В глазах Рувимчика вспыхнуло революционное безумие, какое, должно быть, вело Павла Корчагина на строительство узкоколейки, и он кивнул:
– К послезавтрему сделаю. День, две ночи, еще сегодняшний вечер – должен успеть. – Он кинулся в свою мастерскую, отбросив все остальные дела.
* * *Лена потащилась в школу с больной головой и на голодный желудок, потому что не могла заставить себя ничего съесть, а от запаха кофе у нее случился приступ тошноты. Хорошо, что мама уходила раньше, а то не миновать бы новых упреков. В коридоре она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась: чужое незнакомое лицо, беспокойно бегающие больные глаза… Следует немедленно успокоиться, а не то каждый встречный полицейский сразу же заподозрит в ней преступницу.
В школе Лена совершенно не слушала преподавателей и отпросилась с последнего урока, соврав, что у нее очень болит голова. Учитывая ее внешний вид, классная руководительница без колебаний отпустила Лену домой.
Однако идти в пустой дом было невыносимо. Сидеть там, вздрагивать от каждого телефонного звонка и думать о картине – это было выше Лениных сил. Она сказала Денису, что выбросила картину, но на самом деле это было не так. Она просто спрятала ее в первое попавшееся место – там, в подвале под баром. И если сегодня или завтра кто-то случайно найдет картину, а возможно, это будут представители полиции, то сразу же начнут подозревать Дениса, а с ним попадет в виноватые и она, Лена.
«Проклятую картину нужно достать из подвала и сжечь! – внезапно со злобой подумала Лена. – И наплевать, что это национальное достояние и произведение искусства. Я не собираюсь садиться в тюрьму из-за какого-то Клода Жибера! Моя вина только в том, что согласилась пойти в Эрмитаж с этим подонком Денисом. За это не наказывают многими годами тюрьмы!»
Ноги сами понесли ее к тому бару, где они были вчера вечером с Денисом. Надвинув на глаза капюшон куртки, Лена проскочила мимо входа, надеясь, что по дневному времени в баре пусто и ее никто не заметит. Осторожно обойдя дом, она оказалась в узком переулке, где вчера стояла машина бандитов. Вот и дверь служебного входа в кафе. Там тоже никого не было.
Борясь с сильнейшим желанием оглянуться по сторонам, Лена вошла в подъезд. Дверь в подвал, как и вчера вечером, была приоткрыта. С замиранием сердца Лена стала спускаться по осклизлым ступенькам. Снова пахнуло сыростью и еще чем-то очень неприятным. Лена завернула за угол и остановилась пораженная. В свете тусклой подвальной лампочки, что пыталась гореть где-то под потолком, она увидела, что та дыра в стене, куда вчера вечером она сунула свернутую картину, теперь была аккуратно заштукатурена. Раствор был совсем свежим, потому что не успел высохнуть. Рядом стояло корытце, в каких рабочие разводят цемент, и валялись мастерок и лопата.
Лена окаменела, глядя на заделанную дыру невидящими глазами. Но тут раздались шаги, веселый матерок, и в подвал вошли двое разбитных мужичков в заляпанной рабочей одежде.
– Ты чего тут делаешь, девонька? – в полном изумлении воскликнул один.
– Я… – Лена проглотила комок в горле и заговорила хрипло: – Я ищу… Котеночка тут не видали? Серенький такой, с белыми лапками… Потерялся…
– Ну, девочка, простись со своим котенком! – весело заговорил работяга помладше. – Тут три дня назад, знаешь, как кипяток хлестал из трубы? Всех котов и крыс сварило к чертовой матери! Тут крысы были – размером с кошку, так что либо они твоего котеночка съели, либо суп из него получился.
Лена почувствовала, что сейчас упадет от отвращения. Что она делает в этом жутком подвале рядом с ухмыляющимися гнусными рожами?
Очевидно, старший из рабочих заметил, что с ней творится, и одернул своего напарника.
– Не болтай ерунды, видишь, девчонка боится! Не слушай его, девочка! – обратился он к Лене. – Не было тут твоего котенка. И воды горячей всего по колено было, так что все крысы убежать успели, одну только мы нашли. Так что иди, только не ходила бы ты по подвалам-то одна, все же не дело это… – Он осуждающе покачал головой, но Лена этого уже не видела, она неслась наверх, перескакивая через ступеньку, и опомнилась, только когда вдохнула полной грудью свежий весенний воздух.
Она летела домой, не разбирая дороги, потому что перед глазами стояла жуткая картина: в подвале из трубы хлещет горячая вода, и крысы, те, что не успели убежать, с визгом тонут в ней и всплывают, уже дохлые, кверху распаренным красным брюхом.
Чувствуя, что сейчас упадет, Лена остановилась и огляделась. До ее дома было совсем недалеко, она пошла медленно, дыша полной грудью. Сердце кололо, в ушах стоял звон. Никогда раньше она не чувствовала себя так плохо.
С трудом доковыляв до парадной, она взялась за ручку двери и, заметив женскую фигуру у лифта, решилась подойти. Если бы там стоял мужчина, пришлось бы тащиться пешком на шестой этаж – садиться в лифт с незнакомыми мужчинами ни одна нормальная девушка не станет – это чревато неприятными последствиями. Сегодня идти пешком не было сил, и Лена вошла в лифт.
– Вам какой?! – не оборачиваясь спросила она.
– Да ты что, Лена, меня не узнаешь? – удивилась соседка. – Мне на пятый…
– Ох! – очнулась Лена. – Здравствуйте, тетя Надя.
– Здравствуй, здравствуй! – Соседка с пятого этажа окинула Лену пристальным взглядом. – Ты хорошо себя чувствуешь? Что-то бледненькая, ничего не болит?
– Да все в порядке, – выдавила из себя Лена, но тут лифт резко тронулся, к горлу ее подступила тошнота, лампочка, и без того светящая вполнакала, заволоклась дымкой, и Лена тихо сползла на грязный поднимающийся навстречу пол кабины.
Очнулась она оттого, что кто-то легонько похлопывал ее по щекам.
«Где я? – в панике подумала Лена. – Что со мной случилось?»
– Вот, так-то лучше, – приговаривал над ней знакомый голос, – открывай глаза, не притворяйся.
Лена открыла глаза и увидела соседку с пятого этажа Надежду Николаевну. Она огляделась и узнала комнату: очевидно, тетя Надя привела ее к себе, вернее не привела, а принесла, учитывая Ленино состояние.
– Что со мной было? – выговорила Лена непослушными губами.
– Обморок, – спокойно ответила тетя Надя, – обычный обморок. Это бывает у женщин… в некоторых случаях.
Как ни была Лена расстроена, она почувствовала в ее словах некоторую подоплеку и расстроилась: на что это соседка намекает? Не хватало еще, чтобы по дому пошли сплетни. Дойдет до матери, и неизвестно, как она может отреагировать! Хотя тетя Надя никогда особенно не сплетничала, за что мать ее уважала, они даже иногда общались.
– Я, наверное, переутомилась… – запинаясь, заговорила Лена. – Да еще с утра ничего не ела…
– Угу, а еще весенний авитаминоз и юношеская вегетососудистая дистония, – тон в тон ей продолжила тетя Надя. – Девочка, да я ведь ни о чем не спрашиваю, это твое дело. Только если у тебя проблемы, то обязательно расскажи матери. Нельзя такое одной переживать.
Представив, как мама будет реагировать на ее проблемы, Лена совсем сникла.
– Дала бы я тебе коньячку для поддержания сил, да уже и не знаю, можно ли… – с сомнением в голосе протянула Надежда.
– Да бросьте вы, теть Надя, – вскрикнула Лена. – Совершенно у меня не то, что вы думаете! У меня неприятности, это верно, огромные неприятности, но одно я точно знаю, что не беременна!
– Ты уверена? – повеселела тетя Надя. – Конечно, в твоем возрасте… Но некоторые девицы прямо в школе рожают…
– Я не из таких, – вздохнула Лена.
– Ну и слава богу! – расцвела тетя Надя. – Прямо гора с плеч! Тогда идем на кухню.
Она налила Лене чашку ароматного чая, а после наложила на тарелку всякой еды, которую спешно достала из холодильника, – кусок горбуши собственного засола, ветчину, сыр, две котлеты…
При виде еды у Лены проснулся зверский аппетит, о тошноте она и не вспоминала.
– Вот так, – радовалась тетя Надя, намазывая маслом для Лены солидный кусок булки, – сытная еда и спиртное хоть и вредны, но снимают стресс, ишь как ты порозовела. Теперь и все твои неприятности выеденного яйца не стоят.
– Нет. – Лена отложила вилку. – Сами собой они не пройдут. Ой, тетя Надя, вам не представить, что со мной случилось!
– Подожди-ка, я тебе чаю крепкого налью, тоже полезно.
Надежда налила две чашки горячего душистого чая, придвинула Лене тарелку с двумя сухими пирожными. Лена откусила сразу половину своего и запила чаем. Надежда же разрезала свое пирожное пополам, потом подумала немного и с сожалением разрезала одну половинку еще на две части. Отщипнув микроскопический кусочек, она приготовилась слушать.
«Будь что будет! – думала Лена. – Я больше не могу держать это в себе, просто необходимо рассказать это кому-нибудь…»
Она рассказала внимательно слушающей соседке все, что случилось с ней три дня назад, вернее еще раньше, когда она на дискотеке познакомилась с Денисом.
Надежда слушала, машинально прихлебывая остывший чай. Лена рассказывала совершенно невероятную историю. Девчонка фантазирует! Хотя… Надежда знает эту девочку с детства. Она живет в этом доме уже без малого двадцать лет, и с Лениными родителями познакомилась еще до рождения их дочери. Нельзя сказать, что они близко знакомы, но все же двадцать лет встречаться по утрам на трамвайной остановке, а вечерами – у кабины лифта что-нибудь да значит. К тому же рядом с Надеждой, через стенку кухни, живет соседка Мария Петровна, которая всегда знает все обо всех жильцах не только их парадной, но и всего дома. И даже почти всего двора, потому что у Марии Петровны собачка – скотч-терьер Тяпка, всеобщий любимец. А с собачкой, как известно, нужно много гулять. У соседки характер общительный, у собачки тоже. Плюс острая наблюдательность и умение свои наблюдения анализировать. Надо отдать должное Марии Петровне – она никогда не говорит о людях плохо. И даже если и рассказывает Надежде о каких-нибудь неблаговидных поступках соседей, то никак не выражает своего к этому отношения. Но между делом сообщает немало фактов. Надежда всегда слушает болтовню соседки вполуха, но кое-что в памяти откладывается. Так и сейчас она прикинула в уме, что знает о соседях сверху?
Была обычная семья, в меру дружная, в меру обеспеченная. Никогда не слышали соседи из их квартиры скандалов. Года четыре назад Ленины родители развелись. Отец переехал, а Лена с матерью остались в этой квартире. И тоже все было тихо-мирно, никаких ссор и раздела имущества. Ленина мать если и имела подруг, то не в доме, с соседками не делилась своими женскими проблемами. Девочка у нее росла серьезная, хорошо училась, готовилась к поступлению в университет. Надежда вспомнила: в прошлом году Лена потеряла ключи от квартиры, а мать ее куда-то уезжала на два дня, и Лена жила у Марии Петровны – не бросать же девчонку на улице. Вот тогда они с Надеждой и познакомились поближе, поболтали вечерком. Надежде девочка понравилась серьезностью и рассудительностью. И хотя видно было уже сейчас, что девочка хорошенькая, а вырастет при надлежащем уходе из нее просто красавица, зоркие глаза Марии Петровны не могли заметить ничего предосудительного – бывали у нее друзья, мальчики тоже, конечно, заходили, но все было прилично, никаких гулянок и топтания в подъезде.
Но все же, может ли быть, что так легко украсть картину из Эрмитажа? Да запросто, ответила Надежда самой себе. Там, как и везде у нас, бесхозяйственность и безответственность, все делается по инерции. Вот и дождались, что уперли картину среди бела дня. И кто? Никакие не преступники-рецидивисты, не мафия, а дети. Вернее, один наглый и шустрый несовершеннолетний мерзавец.
Лена описывала уже, как Денис стал совершенно невменяем, когда услышал по телевизору, что картина, которую они, то есть он украл, стоит миллион долларов.
– Вранье! – перебила Надежда. – У меня знакомый есть, он в Академии художеств раньше преподавал, так он говорит, что красная цена той картине – тысяч пятьдесят, долларов конечно.
– А зачем же они про миллион соврали? – ахнула Лена.
– Кто их знает. – Надежда пожала плечами. – Полиция разве в искусстве разбирается? Кто-то ляпнул, они и повторили. А может, еще какие-нибудь у них были причины… Только пятьдесят тысяч долларов для твоего Дениса тоже огромные деньги, так что он все равно бы завелся и глупостей наделал.
– Да, начал трепаться, как полный идиот, переговоры, видите ли, он вел о продаже картины. Удивляюсь, как ему поверили те бандиты? Впрочем, они такие же дураки, как и он, – вздохнула Лена.
Она в подробностях пересказала все события до того места, когда в квартиру к Денису вломилась полиция.
– А они-то откуда узнали? – Надежда даже всплеснула руками, отчего рыжий кот Бейсик, удобно устроившийся у нее на коленях, очнулся от сладкой дремы и с негодованием спрыгнул с колен хозяйки.
– Вот и я все думала, откуда полиция узнала, – заговорила Лена. – А потом сообразила, что это бармен им сообщил. Он… как это, осведомитель. Вот, подслушал, как те бандиты у Дениса про картину спрашивали, и сообразил, чем дело пахнет. Он еще раньше за нами следил и все косился, прислушивался… Отвратный тип!
– Невероятно! – Надежда Николаевна одним махом отправила в рот следующую четвертинку пирожного. – Рассказывай, рассказывай дальше! Только ничего не пропускай.
Лена долго пересказывала ей, как она общалась с представителями полиции.
– Ну, девочка, ты просто гений! – восхитилась Надежда. – Так ловко сумела с ними справиться. А что, действительно нельзя допрашивать несовершеннолетних после одиннадцати часов?
– Понятия не имею. – Лена пожала плечами. – Но раз они поверили, значит, правда нельзя. А вы, Надежда Николаевна, мне верите? Верите, что я ничего не придумываю?
Надежда в задумчивости уставилась на оставшуюся половину пирожного, потом решительно встала, налила себе еще чаю, быстро съела пирожное и отставила чашку.
– Верю! – твердо ответила она. – Во-первых, придумать такое невозможно, а ты всегда была девочкой серьезной, во-вторых, я вчера вечером видела, как тебя подвезли на полицейской машине. И, кстати, очень этому удивилась. А теперь не удивляюсь. Но все же… Больно гладко получается. Денис ловко эту картину украл, ты ловко спрятала ее в подвале. Хорошо бы на нее посмотреть… Хотя нет, если я возьму ее в руки, то немедленно стану соучастником кражи. Но… Велик соблазн, а человек слаб, – она весело рассмеялась. – Да и не место картине в гнилом подвале.
– Да вы же главного не знаете! – Лена вскочила с места, в свою очередь согнав с колен устроившегося поспать кота Бейсика, чем вызвала бурю его недовольства – хозяйке Бейсик прощал такое недостойное поведение, а посторонним людям прощать не собирался. Негодующе фыркнув, кот удалился в комнату плавным шагом, держа строго вертикально пушистый рыжий хвост.
– Что еще произошло? – встревожилась Надежда.
– Сегодня я пошла в тот подвал, и представляете, они заделали ту дырку! То есть раньше они стенку сломали, чтобы до трубы добраться, а теперь снова заштукатурили! А картина осталась там!
– Ты уверена, что ее никто не видел?
– Уверена, ее из-за трубы не достать так просто, если не знаешь – не заметишь.
– Замуровали, значит, – резюмировала Надежда Николаевна. – Тебя там кто-нибудь видел?
– Да, видели работяги, я им наврала, что котенка ищу, – отмахнулась Лена. – Они стали издеваться, страсти разные рассказывать, я от этого и в обморок упала.
– Слишком много на тебя в последнее время навалилось, – согласилась Надежда, – вот нервы и не выдержали. А вообще-то ты зря туда ходила, этот бармен мог тебя заприметить.
– Зато теперь вопрос решился сам собой! Как говорится: нет картины – нет проблемы.
– Да… – задумчиво пробормотала Надежда, глядя на пустую тарелочку от пирожного. – Вот в этом, девочка, ты глубоко ошибаешься. Лежит она, эта картина, замурованная в стену, и, как говорили в старинных романах, «ждет своего часа». Лет эдак через пять, а учитывая аварийное состояние нашей канализационной системы, и гораздо раньше, труба снова может прохудиться на том же месте. Картину найдут, если она не сгниет, конечно.
– Не сгниет, – мрачно проговорила Лена. – Она в полиэтиленовом пакете.
– И как только ее найдут, карусель вполне может завертеться по новой – полиция начнет искать виноватых. Но вообще-то если здраво рассуждать, то тебе нужно бояться не этого. Если даже картину найдут какие-нибудь работяги, то могут просто не обратить внимания, кинут куда-нибудь, во всяком случае, в полицию сообщать не будут. Это сейчас каждый ребенок знает, какую из Эрмитажа украли картину и что на ней изображено. А скоро все про это забудут – мало, что ли, других новостей! Вон, говорят, квартплату скоро опять повысят – так какое народу дело до той картины!
– А чего же мне тогда бояться?
– Не чего, а кого, – Надежда наставительно подняла палец. – А бояться тебе надо твоего знакомого молодого человека Дениса, вернее, не его самого, а его длинного языка. И еще его скверного характера. Вот придут к нему домой обманутые бандиты, изобьют посильнее прежнего и проболтается он им о тебе и о картине. Или полицейские, в которых бармен все же успел заронить искру сомнения, возьмут его к себе на допрос, а там потрясут как следует. Тебя с ним не будет, он и расколется. Все расскажет, как было. А уж с его слов и тебя, не дай бог, прихватят. И как почувствуют они там, в полиции, что дело их правое, так за тебя возьмутся, что хочешь не хочешь, а признаешься, что была с Денисом в Эрмитаже. Вот и все, можно дело передавать в суд.
– Что вы меня пугаете? – вскричала Лена. – Только я успокоилась…
– Что успокоилась – хорошо, но на достигнутом успокаиваться нельзя, – выдала Надежда Николаевна не очень осмысленную фразу.
От выпитого чая и от сытной еды Лена пришла в благодушное настроение, а уж когда она решилась снять с души такой груз, то ей совсем полегчало. И вот теперь соседка развеяла ее иллюзии.
– Что же делать? – спросила Лена упавшим голосом.
– А вот я тебе скажу, – спокойно ответила Надежда. – Картину нужно вернуть в Эрмитаж.
– Как – вернуть?!!
– Так и вернуть. Не связываться ни с какой полицией, а просто-напросто ее подбросить. Этим мы сразу убьем двух зайцев: народное достояние возвратится, так сказать, по месту жительства, и у полиции пропадет стимул ее искать. Сначала украли, потом подбросили – дело в шляпе! Конечно, интересно, для какого беса, как говорила моя бабушка, все это было сделано, но из интереса никакая полиция работать не станет. У них забот по горло, так они это дело по факту кражи быстренько закроют, а Дениса твоего никто слушать не станет. Разве что бандиты при встрече еще раз морду набьют, так поделом ему!
– Насчет Дениса полностью с вами согласна! – обрадовалась Лена. – Только, во-первых, как теперь картину из стены выцарапать, а во-вторых, как ее в Эрмитаж подбросить? Вы меня простите, Надежда Николаевна, но я в Эрмитаж больше ни ногой. Я как только к двери подойду, так сразу по лицу охрана все поймет. И арестуют меня прямо на месте. И потом… Вы говорите «мы». Значит, вы мне поможете?
– Гм… – замялась Надежда на долю секунды.
– Вы простите, что я на вас все это вывалила, – заторопилась Лена. – Но как-то не к кому было обратиться.
– Я понимаю, – Надежда погладила Лену по руке. – Ты и так хорошо держалась все это время. Не беспокойся, я тебе как-нибудь помогу, сделаю все, что в моих силах. Во всяком случае, ты можешь быть уверена, что никто от меня ничего не узнает.
Лена промолчала, опустив голову.
– Да, – задумчиво продолжала Надежда, – тут проблем много. Но мы вот что сделаем: ты иди сейчас домой, отдохни, выспись как следует, а я тут помозгую. Ни с кем в разговоры не вступай, Денису не звони.
– Еще чего! – фыркнула Лена.
– А завтра начнем претворять наш план в жизнь. Тянуть с этим делом никак нельзя – как бы Денис не проболтался. Вот угораздило же тебя связаться! – в сердцах добавила Надежда.
Лена только покаянно вздохнула.
Оставшись одна, Надежда Николаевна Лебедева задумалась, однако не о том, как претворить план в жизнь, а о моральных аспектах этого дела.