- -
- 100%
- +
Предисловие.
Давайте расставим все точки над "i",
Чтоб потом избежать вопросов.
Чтобы если б в историю смог я войти,
На меня не смотрели косо.
Повернитесь ко мне на секунду сейчас,
На меня посмотрите скромненько.
Уясните, пожалуйста, пишет для вас
Эти строчки поэт Белоненко.
Да, дрожат от восторга сердца,
От восторга дрожат коленки
У всяких красивых дам для МЕНЯ,
Не какого-то там Белоненки!
Я устал повторять для Наташ и Карин,
Я устал объяснять разным Оленькам,
У которых в башке вместо мозга бензин,
Ударение в слове Белоненко.
Так давайте друзья, не тая своих чувств,
Готовить на завтрак гренки,
Для МЕНЯ, и я тут же, поверьте, спущусь.
Я – не то, что те Белоненки.
Улица.
Я давно не бывал в этой улице -
Мне дела не давали продыху.
Вон мальчишка подрос, любуется
Перекопанными огородами.
Закурю, и мне детство вспомнится:
И собака, и дед, и друзья.
С благодарностью сердце ежится:
Всё до боли родные места.
На дорогу я выйду пыльную,
Посмотрю в бесконечную даль.
И пойму, что к концу приплыли мы:
Вызывающих жалость не жаль.
И, как в детстве я ждал с надеждою
Своих маму и папу, так,
С незнакомым когда-то скрежетом,
С нетерпением, жду пятак.
Измельчала душа и приелась,
Надоела житейская муть.
И весну, средь знакомых улиц
Мне уже никогда не вернуть.
Стена.
Пожалуй, сегодня, двенадцатого октября,
Стена, у стены – мимолетный я,
Добежать, долететь, пережив себя,
Не иметь зонта, под дождём дрожа.
И ты безвозмездно позволяешь себя любить,
Растворяясь нежно в голубых витринах.
Я спешу, не убрав, не домыв полы,
И ищу твой смех на чужих картинах.
Обуздать природу не выходит, только
От усилий лопаются перепонки.
Не дошёл до бутылки, не дойду к иголке,
И табак уже не спасает толком. И ладно,
Мимо
пронеслась, хрипя и плюясь, машина.
Только я, стена и машина мимо,
Отражения на кривых витринах.
***
Я шел по вечернему городу,
апрельский воздух
дыханьем меря.
Я перешагивал
улицы,
перешагивал дни
и недели.
Я выкинул тело в бездетную площадь,
Напялил на мышцы кожу.
Закат мне подкрался за спину,
По-детски не осторожно.
Над городом я распластал свои руки,
желая обнять тебя.
Жажда замучила,
чтоб утолить её,
выпил я все моря.
И вот я дошёл до знакомой
парадной,
И ключ повернул
в двери.
Среди сигаретно-квартирного
смрада
На кухне
валялась ты.
И я запустил свои руки под кожу
твоих одиноких линий.
Любил тебя долго,
любил тебя страстно,
Ты тоже меня любила.
Я выдохнул, встал
и ушёл из квартиры
за новой партией браги.
А в кухне осталась,
навечно осталась
Исписанная бумага.
Петр.
Иногда я себя ощущаю Петром.
Петр не глуп, даже, может, умён.
У Петра есть машина и собственный дом,
Но порой его жизнь вдруг летит кувырком.
На него нападёт депрессивный синдром,
И не важно уже, что он, может, умен,
Что имеет машину и собственный дом,
Ибо мнит он себя очень грустным ослом.
Он сидит в одиночестве ночью и днём,
Пьёт и пьёт не любимый им виски со льдом,
Целый мир умирает и тухнет в нем -
Депрессивный синдром овладел Петром.
Но с другой стороны, он ведь был влюблен,
У него есть машина, огромный дом,
Он неглуп, даже, может, почти умён,
Но мы все бываем порой Петром.
***
Я снова сказал тебе "здравствуй"?
Прости, это – сила привычки.
С тобою стираются маски,
С тобою плевать на лычки.
Я молод, неглуп, но весел,
Мне имя твоё, как кредо.
Средь жизненных мракобесий,
Ты – солнце в ладошках неба.
***
Привет, разбитая печалями душа.
Мы встретились с тобой в который раз.
Уже не знаю я – моя ты, не моя.
Да и не важно это мне сейчас.
Тебе налить? Остался только чай.
Зачем опять ты начала дышать?
Я думал, что сказал тебе "прощай",
Но ты не прекратила навещать.
Ну, что ж. Пускай. Я даже рад немного.
По крайней мере, я не одинок.
Как часто ты бываешь у порога,
Держа в руках сомнения клубок.
Пришла опять под мартовские песни,
Запутав планы, торт не принеся.
Я постелю тебе в подратом кресле,
В своей квартире прописав тебя.
Баба Зина.
В новостройках живёт Минотавр:
Баба Зина советской закалки.
Скольких женщин она оболгала,
Чтобы вырваться шашкою в дамки.
Каждый день баба Зина в трамваях
На кондукторов грозно рычит.
То на рынке её обсчитают,
То в больнице врачи – дураки.
Ах, несчастная бабушка Зина:
За стеною ребёнок кричит!
Поругалась опять без причины
Со своею сестрой из Твери.
В новостройках живёт Минотавр.
Каждый день – с целым миром борьба.
И все люди вокруг – не правы.
Баба Зина одна права.
Маяк.
Ничто не может покоробить камень,
Пусть воды его точат день за днём,
Пусть ветер разбивается годами
О скалы, что граничат с маяком.
Маяк стоит, на злобу ураганам.
Луч света покоряет темноту,
Захлебываясь в тучах и туманах,
Прельстившихся весной на берегу.
Пускай бушует море в томной страсти
И волнами льнет жадно к маяку,
Пусть бризом шепчет о туманном счастье,
Маяк останется и слеп, и глух к нему.
***
Тогда уже вскипит морская пена,
И будет молотить маяк веками,
Забыв в усладе горестного плена:
Ничто не может покоробить камень.
Маршрутка.
Как давно не писал я в маршрутках стихов,
Стоя в пробке, в толкучке качаясь,
Не искал нужных ритмов и правильных слов,
От прильнувших людей отбиваясь.
Ай! Позвольте, идти мне куда?
Вам того же. Прошу, передайте.
Извините, а вам не составит труда,
Вы мне ногу сейчас отдавите.
Ну, куда вы? Теперь на носочках стою,
Отошла, слава богу, вышла.
Но я снова прижат толстым дедом к стеклу,
И дыханье его я слышу.
Разрешите? На следующей, будьте добры.
Транспорт города губит искусство!
Ведь поэту непросто в объятьях толпы,
А антоним "маршрутке" – "пусто".
Как давно не писал я в маршрутках стихов,
Стоя в пробке, в толкучке качаясь,
Не искал нужных ритмов и правильных слов,
От прильнувших людей отбиваясь.
За тактом – такт.
Ты в танце проживаешь жизнь
За тактом – такт.
Твои движения – судьбы
Неверный знак.
Танцуешь, как в последний раз,
И так всегда,
И ярким пламенем горят
Твои глаза.
Ты так привыкла: день за днём
Ты ловишь ритм.
Пускай проблемы за окном,
Твой танец – щит.
Устали ноги, и на лбу -
Горячий пот.
Но каждым жестом режешь тьму
Своих забот.
Секунды тянутся к годам,
Стоят часы.
И ноты льнут к твоим рукам,
Танцуешь ты.
Пускай обида за спиной,
Печаль и ложь.
Не обернешься ты на них,
Не подождешь.
Ведь заключила ты с судьбой
Своей контракт.
И она смотрит за тобой,
За тактом – такт.
***
Слов не хватает. Добрать бы воздуха.
Гулкие "бом" раздаются в груди.
Из лопнувших губ на морозе, без роздыху,
Капает кровь на асфальт в ночи.
Мне бы всё досказать, свои мысли выплеснуть.
Юности вслед улетит мой крик.
Стрелки бегут, а за ними – молодость.
И часы так ехидно мне – тик. так. тик.
Краснодар.
А я был готов на всё,
На пересадку даже.
Бежал в этот город опять,
Сомнением обезображен.
Вростая в любимые крыши,
Запутавшись в проводах,
Кричал Краснодару: "ты слышишь?"
И кутался в собственный страх.
Я кровью истек по жилам
Подъездов и частных домов.
И краской скользил по перилам,
Ища в оправданиях кров.
Я скрылся в бензиновых лужах.
Бежал сквозь кирпич и бетон.
И крик вырывался наружу,
Сойдя на безропотный стон.
Я спрятал в себе свой город,
И спрятался в городе сам.
Но мысли всё лезли под ворот,
И грызли, и грызли меня.
Прости меня, город, прости же.
Теперь мне уже не помочь.
Ты хочешь ко мне быть поближе,
Но я отправляюсь в ночь.
Акростих.
Ясный день сменил пустую ночь,
Тонкий луч проник в моё окно.
Если б можно было всем вокруг помочь,
Было б легче, было б хорошо.
Я оденусь, небу улыбнусь,
Лишний раз проверю телефон,
Южным ветром в городе пройдусь,
Броском, ярком, нежном и живом.
Лишь бы вновь не вспомнить о тебе,
Юной, не принадлежащей мне.
Совы.
Когда тебе не повезло,
И по натуре ты – сова,
Когда дела к тебе стучат
С семи или восьми утра,
Ты понимаешь: мир жесток.
Залив в себя три чашки кофе,
Ты ищешь свой второй носок,
Ведь он – давно теряться профи.
Себе в глаза по спичке вставив,
С трудом плетешься на работу,
И мысли: "Снова опоздаю!"
И "Точно отосплюсь в субботу".
А ночью вновь срывает крышу,
И ты сидишь до четырех,
Рисуешь, сочиняешь, пишешь.
Но в семь утра надрывный рев
Летает снова по квартире,
И снова ты встаешь с трудом,
И снова булочка с кефиром,
И снова фирменный дурдом.
Никто о совах не подумал,
Но было б здорово хоть раз
Собраться на свою работу
Не в полдевятого, а в час,
Свою вторую половинку
Водить рассветы наблюдать,
До трёх валяться с ней в обнимку
И спать.
Не люблю.
Перевод с языка палачей:
"Не люблю" означает "убить",
Растопить сорок тысяч свечей,
Парафином горячим сгубить.
"Не люблю" означает расстрел,
Просто к стенке поставить тело.
"Не люблю" – когда кто-то посмел
Обвести твою душу мелом.
"Не люблю". Исполнять приговор
Так привычно, что даже усталость.
Только что же виновным в любви
Перед казнью своей осталось?
Другу.
Все слова теперь будут звучать фальшиво.
Лексикон богатый уже не поможет.
Ты прожил долгую жизнь, это было красиво.
А меня теперь совесть, ты знаешь, гложет.
Ощущаю себя предателем, полным козлом,
Ну а ты будто тенью кружишь у плеча.
Сначала я был до конца, но потом…
Я больше не ждал конца.
Прости, если думал ты, я забыл.
Прости, что позволил тебе забыть.
Я другом, наверное, не был, ты – был.
Ты просто не мог не быть.
Когда ты ушёл, я был занят в делах,
Мне даже никто не сказал.
Я просто хочу, чтоб ты знал – мне жаль.
Я просто хочу, чтоб ты знал.
Принцесса.
Твоя простая красота
Мне днями не даёт покоя.
Ты превосходна, ты одна.
Что нужно юному герою?
И я отправился в поход,
К той башне, где заточена,
Но непременно меня ждёт,
Мне небом данная судьба.
И я прошёл сквозь жар и холод,
И сквозь пески, и по горам.
Я смерти дал весомый повод
Меня забрать по всем правам.
Я даже зарубил драконов,
Залез наверх, в твоё окно.
Ты повернулась и спросила:
"Ты кто?"
Шарлотка.
Она была прекрасна буквально во всём:
Умна, весела, чистоплотна, с красивым лицом.
Но в какой-то момент, захотелось нажать перемотку:
Представляешь, она не умела готовить шарлотку!
Я же ей говорю, что шарлотка – почти душа,
Потому что душа, как и этот пирог нежна.
А она мне в ответ: "ну и ешь свою душу!"
И кладёт мне на стол вот-такенную грушу.
Я же ей, что душа, ведь, не материальна,
И мы как давай на весь дом скандалить.
Я кричу ей, мол, женщина, успокойся!
Вытри слезы, пойди под водой умойся.
А она все одно: "не хочу, не буду",
Продолжает кричать и швырять посуду.
Позор таким женщинам троекратно!
Собрала свои вещи, и к маме обратно.
И, вроде, нажал, как хотел, перемотку.
Сижу вот и думаю. Чёрт с ней, с шарлоткой.
Я.
Упущенные возможности,
Истёртые в прах мечты.
До боли простые сложности.
Удавшиеся стихи.
Пустые надежды, музыка
И тысяча-две сигарет.
Желание гладить Тузика,
Которого, в общем, нет.
Любовь, вперемешку с шепотом.
Несказанные слова.
Свобода , густые локоны.
И вечная доброта.
Всё это -
Я.
Енот и Ёж.
"Опять? Почему? Ну ты, братец, даёшь!" -
Фыркал еноту расстроенный ёж.
Енот из казана достал свою лапу.
"Ну что я могу? – сказал он и заплакал, -
Я – клептоман, мне даётся с трудом
Жить, не пошарив в мангале людском,
Есть только то, что найдётся в лесу.
Может хотел бы, но я не могу!"
"Нет от тебя никакого спасенья.
Прячут еду от тебя на деревья!
Но всё равно ты её достаёшь!" -
Еноту в ответ проворчал мудрый ёж, -
Вся ваша енотская братия
Так жаждет с едою объятия,
Что ходите толстые все, как лоси.
Куда ты полез? А ну, положи!"
Так долго енота наш ёж поучал,
Енот же всё ел и кило набирал,
А ёжик не мог не злиться,
Ведь тоже хотел угоститься.
Письмо самому себе.
Здравствуй, Саш. Или, может быть, здравствуйте?
Пишет вам не окрепший юнец.
Как живёте? Мертвы или здравствуете?
Обрели вы любовь, наконец?
Потому что мне, глупому, кажется,
Что я время теряю зазря.
И в пустые надежды наряженный,
Я гуляю, где шагу нельзя.
Отмечаете вы день рождения?
Сколько курите в день сигарет?
Я, признаться, дрожу от волнения:
Я пишу сам себе в сорок лет!
Хотя, в общем-то, это неправильно -
Не себе, Александру пишу,
Холостому ли, или женатому
Незнакомому мужику.
У меня всё, наверно, нормально.
Трачу жизнь не на тех, не беда.
Ведь, по сути, всё это не важно,
Как мне кажется, через года.
Потому – до свидания в зеркале
Через двадцать раскрашенных лет.
От меня передайте маме
Привет!