- -
- 100%
- +
– От старости и одиночества помер. Кому он сто лет нужен, чтобы на экспертизу и вскрытие тратились. На это у медицины финансов нет, – возразила Римма.– Скромно его похоронишь, всплакнешь для вида и хозяйка-барыня, зови в дом молодого красивого и богатого жениха. Отбоя не будет. Завидую я тебе по-доброму. Если все получится, как задумали, то и себе отыщу какого-нибудь божьего одуванчика, дышащего на ладан. Уж я с ним церемониться не стану, как ты, словно с малым дитем возишься. С дедами-маразматиками будь построже, тогда больше ценить и уважать будут. Пока твой эксплуататор не проснулся, пожалуй, поеду к себе, мало радости со старым пнем общаться. Антошка мой моряк-рыбак недавно из рейса в общаге заждался, горячий парень. Пора сниматься с якоря. Давай выпьем на посошок и до новой встречи уже на твоей собственной территории, в этой уютной квартире. Ладно, пошел он на фиг, много чести. Давай поговорим о чем-нибудь приятном. Наливай!
И сама же выполнила команду, наполнила фужеры и провозгласила тост:
–Чтобы у нас все получилось! Виват!
5
Сдвинули фужеры, уловив хрустальный звон. И в этот момент дверь спальни отворилась и в гостиную в полосатой, как матрац сорочке, в белых семейных трусах по колено с красными вставками, словно генеральскими лампасами, и в отороченных мехом тапочках резвым пуделем вбежал Герман Ильич. Широко расставив короткие кривые ноги, он в правой руке держал занесенный над головой топорик для разделки мяса, а в левой – включенный портативный магнитофон.
– Порублю, суки! Поруб-лю-ю! – кричал он писклявым голосом, страшно вращая зрачками и потрясая топориком. – Мою элитную квартиру в кабак, забегаловку, в притон превратили. Не позволю, не потерплю!
Шурпетка от неожиданности выронила из задрожавшей руки фужер. Он ударился о край стола, осколки с красным вином обрушились на ковер, впитавшись, как в губку.
–Ах, вы змеи подколодные, гадюки ядовитые! – распалялся ветеран. – Пригрел на груди, и дом, и богатство – все хотел отдать. Значит, отравить, угробить меня решили, клопы, вши, слабительное, мышьяк… Курицы безмозглые, я вас насквозь вижу. Хотели надуть, обвести меня вокруг пальца, заморить голодом и прихватить кровью и потом нажитое имущество и квартиру. Кукиш вам с маком, не на того нарвались! Никто еще опытного чекиста, майора госбезопасности не сумел провести. Мне не было равных в борьбе с разными сектами адвентистов, иеговистов, баптистов и прочих шарлатанов —агентами влияния из ЦРУ, Моссада и других спецслужб. Жалкие шмокодявки, на кого руку подняли, решили надуть. Это я вас надую, как резиновую куклу и упеку в каталажку, где вас, писаных красавиц-недотрог, будут на нарах драть, как сидоровых коз. Стоять, молчать! Завалю и пикнуть не успеете.
Застигнутые врасплох, Нина и Римма, закрывая лица руками от наступавшего с воинственным видом Жабрина, поднялись из-за стола. Один из фужеров опрокинулся, и вино кровавой струей потекло на палас. «Какие средства?» – услышала в возникшей паузе свой вопрос, озвученный магнитофоном Шурпетка и тут же последовал уверенный ответ Сахно: «для травли крыс и мышей». «Он нас тайно записал», – эта внезапная мысль парализовала их волю. Божий одуванчик превзошел их самые невероятные ожидания и прогнозы. Герман Лукич, чувствуя свое преимущество, распалялся.
– Что, стервы, рты раззявили и глаза свои бесстыжие выпучили! Пьете за упокой раба божьего и харчи мои переводите? Как бы не так. Меня, бывшего секретного сотрудника, еще никто на мякине не провел, не таких пигалиц в бараний рог сворачивал. Все записал, слово в слово, как вы, гадюки ядовитые, на заслуженного человека покушение готовили. Ловко придумали, никто не докопается. Выкусишь Нинка, теперь, ни копейки не получишь! У меня в каждой комнате микрофоны. Позвоню в милицию и прокуратуру. Повяжут вас тепленькими и загонят на нары. Там будет, кому потешиться всласть, коль мною, зараза, пренебрегла, не захотела пожалеть и отблагодарить.
– Ой, дедуля, мы же пошутили, а вы всерьез восприняли, – первой пришла в себя и покаялась Римма. – Немного вот выпили, и всякая чушь полезла в пьяную голову. Вам тоже винца марочного оставили для поднятия тонуса. Французы его, вместо воды пьют и поэтому долго и счастливо живут. Выпейте на здоровье и живите долго-долго, сколько Богу угодно. Простите нас, глупых.
– Что у трезвого в уме, то у пьяного на языке, – строго оборвал он. – Я те не дедуля, а Герман Лукич. Со следователем по особо важным делам будете объясняться, как хотели меня голодом заморить и отравить. В Уголовном кодексе есть статья, по которой угроза совершить убийство наказывается лишением свободы на срок до одного года. Маловато, конечно. А пьянство является отягчающим вину обстоятельством. Эту статью я назубок изучил. Придется попариться вам в колонии, на лесоповале или в карьере. Больными старухами вернетесь из зоны, если еще посчастливится.
– Что же нам делать? – со слезами в голосе прошептала Нина, покорно взирая на бодрого старика.
– Платите по триста долларов каждая за моральную травму, и я уничтожу запись, не дам ей ходу, – предложил Жабрин, не выпуская ни топорика, ни магнитофона из рук.
– У нас нет таких больших денег, – взмолилась Сахно.
– Это ваши проблемы. Моя жизнь и ваша свобода стоят дороже, – подчеркнул он. – Не мне вас, молодых и красивых, учить, как заработать валюту. Не маленькие, сами должны соображать, злодейство смогли замыслить, значит, сможете и через свою гордыню преступить и поработать несколько ночей. Если через пять дней не будет денег, сдам вас с потрохами в милицию. Там вас научат зарабатывать валюту.
– Герман Лукич, может мне остаться? – в нерешительности остановилась Шурпетка. – Вы мне очень симпатичны и я готова исполнить любое ваше желание.
– Поздно ты прозрела и созрела, детка. Когда я уговаривал, брыкалась, как строптивая телка, – упрекнул Жабрин. – А теперь забирай барахло и вон с моих глаз. Я найду себе другую сиделку, красивее и ласковее. На квартиру и имущество много нынче охотников. На тебе свет клином не сошелся.
– Герман Ильич, верните долг за лекарства и питание, – осмелилась она напомнить.
– Ах ты, бесстыжая стерва, жила, как принцесса, под моей крышей на всем готовом и я ей еще должен. Ни разу не поблагодарила, как положено, – вспылил он. – Будешь рыпаться, я тебе живо счет выставлю за коммунальные услуги, электричество и телефон. Без юбки и блузки, нагишом, в чем мать родила, по миру пущу.
– В таком случае, Герман Лукич, возвратите мой паспорт, – заканючила Шурпетка.
–Накось выкуси! – Жабрин виртуозно свернул кукиш и заявил. – Ты мне за хранения документа пятьдесят долларов заплатишь, а за нарушение трудового договора об уходе за заслуженным ветераном еще пятьсот. Это называется неустойкой… Будем на Европу равнение держать, а то привыкли законом, как дышлом, ворочать. Не позволю из меня делать клоуна.
– Никакой договор я не подписывала, – возмутилась женщина.
– Договор устный, как в Японии, – пояснил ветеран. – Там блюдут слово и честь. В случае нарушения делают себе харакири. Эх, ты подлая аферистка Шурпетка! Согрел змею на своей груди.
Подруги, опасливо оглядываясь на сверкающее в свете люстры лезвие топорика, поспешно, собрав вещи, покинули квартиру.
– Психопат и шантажист. Черт нас угораздил с ним связаться. Он же здоров, как бык, а притворялся больным, чтобы заманить в ловушку, – оказавшись за дверью, прошептала Сахно.– Влипли мы с тобой, подруга. Но этого старого афериста надо проучить.
– Как? – отозвалась, потрясенная происшествием, Нина.
– Пока не знаю, но способ должен быть, – обнадежила Римма. – На фиг мы на этого психованного придурка клюнули? Надо было закадрить какого-нибудь олигарха.
– Не с нашими внешними данными. Для этого следует быть топ-моделью, чтобы красивая мордашка, ноги от шеи росли, пышная грудь, осиная талия и роскошные бедра,– посетовала Шурпетка.
– Не скромничай. Мы с тобой еще способны молодым и затасканным фору дать. А то на иную звезду больно глядеть, ни рожи, ни кожи, как вешалка, – заметила Сахно и это их несколько утешило.
Между тем ветеран ликовал: «Какой я, однако, умный и шибко сообразительный. Жаль, суки канцелярские, не дали до полковника дослужиться, а там и до генеральских погон и лампасов рукой подать. Сейчас бы имел госдачу, спецобслуживание и до гробовой доски персональном авто. Попались, голубушки, как куры во щи. Подвалят мне деньжата, с пенсии давно бы ноги протянул. Девки, поди, не глупые, валюту у кого-нибудь одолжат или на панели заработают, только бы не угодить в колонию. Понимают, что их судьба в моих руках. Нинка, эта недотрога, готова была даже переспать со мною. А прежде, даже мысли такой не допускала. Ловко я их подловил, все продумал и сделал точно с учетом женской психики. Комар носа не подточит. Жаловаться они не станут, поскольку нет ни доказательств, ни свидетелей, а у меня запись. Они не первые и не последние».
Ветеран достал из-под крышки стола миниатюрный микрофон со шнуром. Затем вылил в фужер остатки красного вина и с удовольствием выпил и закусил колбасой, разминая ее крепкими зубами. «Скучно без приключений, без активной оперработы, оригинальных операций с лохами, чтобы не потерять квалификацию. Замечательное хобби. Завтра надо отнести объявление в газету, – твердо решил Герман Лукич. – Без сиделки жить скучно, да и лишние деньги не помешают. Дай Бог, чтобы попалась добрая и нежная, а не злюка-гадюка подколодная. У меня ведь, как говорил Тарас Бульба, «есть еще порох в пороховницах». Ишь, сороки, раскатали губы на мое жилье и богатство. Я еще долго буду жить, припеваючи. Дед и отец до девяноста лет дотянули. Крепкий орешек – не всякому по зубам»
БЕЛЬГИЙСКИЙ КОВЕР
Наш общий кореш ГД (Генрих Давидович среднего роста, смуглолицый с щеткой черных усов, то ли татарин, то ли гагауз, кто его знает, но с явно еврейскими замашками и хитростью, после долгих странствий в морях-океанах, занялся ковровым бизнесом. Смотался в матушку—Одессу на знаменитый Привоз и пару бельгийских ковров привез, вернее на собственном горбу приволок, потому, как поскупился на автобус, совершающий чартерные рейсы из Керчи в город белой акации и Кости – моряка с его шаландами полными кефали (канули в Лету те славные времена). Он еще бы парочку ковровых изделий прихватил, но ранее вырученные за продажу старого мокика “Карпаты” деньги вчистую на баб спустил. Купил он каждый из ковров по триста гривен, а решил сбыть наивным покупателям по четыреста и ни гривны меньше, а больше – за милую душу. Вот такой нынче бизнес “купи—продай”. Прежде спекуляцией назывался и за него легко было загреметь на нары года на три-четыре, а ныне честь и слава предприимчивости.
При такой постановке дела, правовой метаморфозе Генриху Давидовичу впору бы зафрахтовать крупнотоннажный армейский грузовик и привезти из Одессы тонн десять-пятнадцать этих промышленного производства буржуйских ковров, враз бы на разнице цены обогатился бы. Круглые бы сутки после такой сделки пил бы коньяк, красной и черной икрой закусывал и юных массажисток, как скульптор глину, мял, сколько душе угодно. Но, увы, Генрих Давидович на мели, а кредит никто не дает, потому, как бесплатный сыр только в мышеловке.
По этой самой причине он и не может завалить прекрасный город рыбаков и красавиц мягкими коврами. А как хотелось бы с форсом пройтись по коврам с мягким радужным ворсом. Но, довольно лирики и с двумя коврами без личного транспорта в дороге пришлось нелегко, хлопотно. Однако своя ноша плеч не давит, не полпути не сбросил, доволок до родной обители из города Рабиновичей-Абрамовичей. Конечно, ковры размером 4 х3 метра, полегче, чем тот, что в Бахчисарайском ханском дворце 10х10 метров, но все же плечи намяли и живот надорвали…
На следующий день, памятуя о том, что “время—деньги”, Генрих Давидович спозаранку вышел в окрестности центрального колхозного рынка. Развернул ковер на периллах одного из мостов через речку Приморскую. Но бизнес сразу не заладился. День стоял, второй, как памятник, время от времени уговаривая прохожих приобрести «шедевр» ткацкого искусства. Но желающих расстаться с купюрами валюты или с хохло-баксами не было. Оно и понятно , большинству и озабоченных, утомленных каждодневной проблемой выживания, гражданам не до роскоши, хватило бы выпить и закусить, а там трава не расти. Ковры для тех, у кого дворцы и виллы, дачки, тачки и любовниц полный гарем. На третий день бывший нардеп Вольдемар Никанорович (вот уж действительно всевышний наделил интеллектом и интуицией), известный своими научными изысканиями в области истории и географии, призвал меня одаренного, но бедствующего мастера пера на помощь: «Приезжай, надо корешу подсобить избавиться от ковра. Никто не покупает, хоть плач. Того и гляди, как малое дитя упадет с досады на спину и начнет на мосту ножками сучить. Поможем ему продать ковер и он по-купечески щедро нас с тобой угостит.
–Не кинет ли он нас, как прохиндей? – высказал я сомнение.
– Что ты несешь, какую-то ахинею,– обиделся Вольдемар.– Он человек слова, душа-парень. Давеча, когда удачно сбыл мокик, так каждого встречного и поперечного водкой угощал. А уж перед нами лепешкой расшибется, последнюю рубашку снимет, а честь свою не уронит.
– Ну, гляди, Никанорыч, ловлю тебя на слове,– предупредил я приятеля. – Не задерживайся Владлен, ноги в руки и сюда,– велел он.– Генрих с утра на солнце париться. Ох, и погуляем мы нынче от души. Чутье меня еще никогда не подводило. Нос к выпивке чешется Легкие подъем, преодолев расстояние в два километра по улицам, скверам, я стирая об асфальт подошву своих штиблет, примчался на рынок, к мосту. Гляжу, какой-то ковер висит, а хозяина нет. Черт знает, чей он? Может конкурирующего с Генрихом Давидовичем прощелыги. Прошелся до главного моста, соединяющего рынок с автовокзалом, но и там ни Вольдемара, ни Генриха, ни ковров и поэтому возвратился на исходную позицию. И очень кстати, у ковра увидел корешей-приятелей. Обнялись по-братски, словно несколько лет друг друга не видели.
–Табак наше дело, никто ковер не берет,– с тоской сообщил продавец, утирая ладонью пот со лба и попросил.– Вы тут ребята постерегите, а я пойду минералки или пива куплю. Шибко упарился на солнце, невмоготу уже.
–Иди, иди подобру, поздорову, никто твой ковер не сопрет,– обнадежил я его, пристально рассматривая шмыгавших по мосту прохожих и выискивая взглядом потенциальных покупателей. Едва он отвалил за водой, как подвалил какой-то невзрачный мужичонка в заношенной старой одежке. Уставился на ковер, а потом принялся его щупать, как цыган коня.
–И шо, продаешь? – поинтересовался он, заискивающе глядя и я уловил стойки запах перегара.
– А шо, покупаешь,– ответил я ему в унисон.– Нет, интересуюсь, у меня в кармане ни шиша, – искренне признался он, явно набиваясь в собеседники, что не входило в мои планы.– А если нет ни шиша, а только вша, то сгинь нечисть. Здесь тебе не музей, чтобы целый день глазеть и своим затрапезным видом отпугивать богатых и солидных покупателей.– шуганул я его и мужичонка испуганно ретировался. И очень вовремя, потому что на горизонте нарисовалась высокая блондинка (не скажу, что красавица, но это к качеству ковра не имеет никакого отношения) с подростком. Она обратила свой небесно-голубой взор на меня, высокого импозантного мужчину в сером костюме, стройного спортивного телосложения, в галстуке и в черных солнцезащитных очках. Я широко и радушно ей улыбнулся, понимая, что на лавры красавца Алена Делона не претендую, но по-прежнему нравлюсь женщинам, мечтающим со мною переспать. Мне бы капитал этого популярного французского актера и не одна красотка не устояла бы перед искушением. Затем блондинка перевела взгляд на ковер и ее лицо просияло улыбкой. Вольдемар между тем задумчиво стоял по-стариковски, устало опираясь на костыль-клюку.
–Бонжур, мадам! Милая незнакомка,– произнес я ангельски-нежным голосом.– Этот великолепный ковер сделает вашу жизнь счастливой и комфортной, украсит интерьер вашей квартиру особняка, дачи или офиса. Это уникальный, почти эксклюзивный вариант. На всю Европу только шесть таких, а на Украине единственный, а ни какой-нибудь пущенный на поток ширпотреб.
–Бонжур, мусье! О, я как раз и ищу подходящий ковер, весь рынок обошла и ничего не приглянулось,– призналась она. – А этот вполне подходящей расцветки, спокойный, не вызывающий раздражение Я слишком яркие не люблю.
–Вот именно, лучше вы ни в Керчи, ни в другом городе не найдете,– заметил я. – Да, мадам, не найдете,– подтвердил Вольдемар и преградил ей дорогу костылем, решив таким образом внести свою лепту в процесс продажи изделия. Ранее, о чем я забыл упомянуть, этим же костылем чуть не огрел настырного мужичонка, но я вовремя удержал его от этой экзекуции, иначе бы долго и нудно пришло бы объясняться с ментами, использующих любую возможность, чтобы получить мзду. Но с нас, как говорится, взятки – гладки, живем не солоно хлебавши.
– Он ручной работы?– спросила блондинка, ощупывая ткань изящными длинными, как у пианистки, пальцами.
–Конечно ручной, бельгийского производства,– с жаром заверил я и отвернул край ковра. – Вот видите клеймо мастера. Мы халтуру на продаем. Для нас клиент дороже золота.
Она внимательно всматривалась в размытый штамп, но так ничего и не поняла.
–А его моль не трахнет? – допытывалась блондинка.
–Что вы такое говорите? – обиделся я.– Он обработан специальным средством, будь моль размером в горного орла, после такой еды у нее все зубы выпадут. Этот ковер и прочный и мягкий, станет вашей семейной реликвией. Из поколения в поколение будет его передавать. Сынок вон подрастает, ни свадьбу молодоженам подарите. На нем хорошо будет трахаться, без травм и ссадин.
По блеску ее глаз я понял, что ковер на нее произвел магическое действо. Появившемуся с бутылкой лимонада Генриху Давидовичу, еще давеча намеревавшемуся свернуть ковер и отбыть восвояси, после моей талантливой гипнотической обработке покупательницы, осталось только договориться о цене.
–Каков размер? – спросила она.
–Три на четыре метра.
–Сколько?
Генрих Давидович вопрошающе посмотрел, то на Вольдемара (он по части ценовой политики, пусть только не обижается, дилетант), а затем на меня, но не понял моих жестов. Ему бы со мной посоветоваться, а он поторопился избавиться от коврового шедевра и скромно произнес:
–Четыреста гривен.
А ведь мог бы запросить и пятьсот. Я уверен, что блондинка бы не устояла перед соблазном. Но, увы, он на радостях уступил ей еще десять гривен на такси. Свернул ковер, по его на спину подростку, получил деньги и гора с плеч. Пожелал покупательнице здоровья. Удачной сделкой был растроган до слез, разве что не полез к благодетельнице с поцелуями, хотя первую скрипку сыграл я. Не появись в нужное время в нужном: месте, то сих пор Генрих торчал бы с ковром на мосту под нещадными лучами майского о солнца. И в конечном итоге сбыл бы за триста гривен в убыток себе. Конечно в том, что сделка состоялась есть заслуга Вольдемара с его уникальной интуицией. Видимо, физическая немощь с лихвой компенсируется интеллектуальной– своеобразной субстанцией энергии.
–Это дело надо обмыть, иначе в следующий раз потерпишь фиаско,– напомни я Генриху, поспешно спрятавшему крупные купюры в портмоне.
–Хорошо ребята, что-нибудь сообразим, – пообещал он без особого энтузиазма. И пока шли через дорогу, направлял свои стопы в магазин “Альбина”, он вдруг ни к селу, ни к городу вспомнил яркое высказывание дамы сердца.
–Пусть лопнут от зависти те, кому мы не достались и пусть сдохнут те, кто нами пренебрег,– с пафосом изрек он.
–К чему здесь женщины? – удивился я.
–А к тому, – рассмеялся он, – что баб я вам не обещаю, а вот водкой или вином угощу. Так что будем пить?
–И то и другое, хорошую закусь, чтобы сразу не захмелеть,– заметил Вольдемар. Мы с ним раскатали губу, рассчитывал, что Генрих выставится рублей на 50 и поэтому в бодром настроении вошли в столь любезную нашему сердцу “Альбину”.
Но каково было наше разочарование, когда Генрих Давидович, совершенно проигнорировав витрину с фирменными напитками “Союз-Виктан”, “Немиров”, “Массандра” и другие, купил бутылку самого дешевого портвейна за четыре гривны. Им даже бомжи брезгуют, предпочитая “Красную шапочку”. “Может на закусь не поскупиться? Купит балычок,”– рассчитывал я, но он принес небольшой кулечек орешек в шоколаде, очень напоминавшие свежие экскременты на пыльной степной дороге.
Мы скромно, едва выдавив и себя скупую мужскую слезу, выпил за удачную сделку, закусили «овечками» и обладатель сотенных купюр, сославшись на напряженный график работы, умчался на рандеву, оставив нас, злых и голодных, в глубоких раздумьях. И когда мы, допив остатки, которые не всегда бывают сладки, собирались на выход, появился старый знакомый со своим приятели Васько Тунец. Хитрый Вольдемар, трезво оценив ситуацию, пустил слезу, поведав ему о с бедственном положении, о колоссальных затратах на лекарства и микстуры. Тунец сочувствующе кивал головой, сообщив, что и сам пережил инфаркт миокарда. После этого вальяжно расстегнул портмоне, вынул пятидесяти гривневую купюру и призадумался. Мы с приятелем затаили дыхание, Тунец спрятал 50 и подал Вольдемару 2 гривны. И на том спасибо. Раздавили бутылку водки в “Айсберге”.
Вольдемар увидел на металлической стойке большую литеру М, приставив шаг, сообщил:
– Пойду, отолью. Нет больше мочи терпеть, портвейн на пузырь давит.
– Стоять! Это же «Макдональдс» – американская харчевня быстрого обслуживания.
–Никогда бы не подумал? – удивился и расстроился приятель. – Полагал, что это платный мужской туалет.
– Потерпи еще пару минут, – велел я и проводил его на вокзал в зачуханный, но зато бесплатный туалет. Затем доставил Вольдемара на базу, а сам пешком через весь город отправился в свою обитель. Он впал в спячку, а я сел за письменный стол, предпочитая его обеденному, и написал сей рассказ.
На следующий день Генрих Давидович на радостях от удачной сделки вынес на мост ковер бельгийского производства, но поменьше размером 3х2,5 метра. Старательно развесил его на периллах. Но, похоже, что на сей раз фортуна от него отвернулась. Мимо, шмыгая синими носами и дыша перегаром, проходили, скользя по красивому орнаменту равнодушными взглядами мужики, жаждущие выпить и закусить, поскольку «трубы горели». Да и не ковром им нынче. Об этом продавец знал из собственного горького опыта, поэтому лелеял надежду на женщин. Ведь ковры, хрусталь, украшения и другие красивые вещи – это их неизменная прихоть. Достаточно вспомнить Эллочку-людоедку.
– Покупайте товар, отдаю недорого, за триста гривен! – предлагал он женщинам в тот момент, когда я появился возле моста. Вольдемар, согнувшись и опираясь на костыль, сидел на парапете. Он томился в ожидании, когда кореш сплавит ковер и по этому случаю угостит любимым портвейном, который он по своей наивности считал лучшим лекарством от инсульта, подкосившего его здоровье. Рядом бойкие женщины торговали апельсинами, лимонами, бананами и свежими огурцами. А мимо ковра потенциальные покупательницы проходили гордо с надменными улыбками.
– Ты поставь возле ковра корзину с розами в счет стоимости изделия для затравки, – предложил я Генриху Давидовичу, но он безнадежно махнул рукой. Продал он в тот день ковер или нет, мне неведомо. Но это у же другая история.
СЕКСАПИЛЫ
Водитель большегрузного «КрАЗа» тридцатилетний Костя Чувалов, будучи в командировке, застрял в пригороде Киева – полетела ходовая часть. Поломка оказалась серьезной. Провозившись полдня, злой, голодный и чумазый, как черт он из ближайшего узла связи по телефону сообщил начальнику автоколонны Стаднику о происшествии. Тот, посоветовался с главным механиком и экономистом, решил, что ремонт в каком-нибудь столичной автомастерской обойдется в кругленькую сумму. Дешевле будет отбуксировать «КрАЗ» в Керчь и здесь поставить его “на ноги”.
Отправили Чувалову на подмогу, добровольно вызвавшегося, водителя Александра Нестерюка – опытного и разбитного мужчину, не пасующего перед трудностями оптимиста с соответствующей его потенции кличкой Укол. Почти за сутки он преодолел расстояние, отыскал замерший у обочины грузовик. Благо на дворе стоял погожий август и Костя коротал ночи в кабине автомобиля. Оставлять не рискнул, опасаясь, что раскурочат и сдадут на металлолом. Как бомж, успел обрасти колючей щетиной. Предстал перед Александром взлохмаченным с затравленным взглядом.
– Вот влип с этим «жеребцом», – пнул он с досады по бамперу неподвижный «КрАЗ». Затем крепко пожал руку приятеля:
– Спасибо. Я не сомневался, что именно тебя пришлют на помощь. Ты, как аварийная, пожарная команда.
– Я сам напросился, – ответил Нестерюк.
– Тогда тройная благодарность. Эта махина из меня всю душу вытрясла, – пожаловался Чувалов.
– Не будем терять время,– удостоверившись в серьезности поломки, произнес Александр.– Беру тебя на жесткую сцепку, чтобы не болтало на трассе. Так безопаснее.