Очерки из жизни советского офицера

От автора

Я решил написать эту повесть-воспоминание по многим причинам. Главная из них – мне бы хотелось, чтобы мои потомки знали обо мне чуть больше, чем я знал о своих предках. Они не оставили о себе, кроме фото, почти ничего, что бы говорило мне, как они жили и каково им было в их жизни. Вот мой дед, тоже Михаил Александрович, он ушел из жизни за пять лет до моего рождения. Я его не видел, лишь наблюдал вещи, которые остались после него: различные колодки для изготовления обуви, много различных ножей, которые, видимо, служили ему для обработки кожи. Он был сапожником. Хорошим сапожником. В детстве, лазая по чердаку деревенского дома, я находил много старых вещей, которые мне говорили о нем.

Структура дома была очень интересной. Если смотреть на дом прямо, то правее крыльца находится дверь во двор, далее ворота, как зайдешь в них, сразу справа – будка туалета, за туалетом, в правом углу – загон для коровы. Она там была, я помню. В другом углу этой (северной) стороны был бревенчатый утепленный сруб, бабушка называла его «омшельник». Там, в студеные зимы, я обычно находил козлят, поросят или другую живность. Мне особенно нравились козлята. Они пахли как то по-особенному, завораживающе, и всегда были веселыми – забавно прыгали на низенькую табуретку и бодались, спихивая друг друга вниз. На западной стене в половину высоты находился сеновал, под ним загоны для овец и коз. Эти загоны с западной стороны прикрывались еще одними воротами. Открывая их, можно было выпустить скотину сразу из всех загонов, исключая корову. Еще один сеновал, очень высокий, был над «омшельником» и загоном для коровы. К нему была приставлена лестница. Когда мне было грустно, я забирался туда, на самый верх и думал свои думы. Вдоль всего двора, на высоте стен лежало большое несущее бревно, которое, видимо, укрепляло всю конструкцию. Будучи маленьким, я ходил по этому бревну и однажды упал с него. Говорили, что получил при этом сотрясение мозга. На южной стене двора, что примыкала к крыльцу, слева была входная дверь и правее ее – большой ларь для всякой всячины, который правым краем соприкасался с загонами. А перед ларем – на цепи сидела собака, которую я, будучи маленьким и неблагоразумным, часто дразнил. И однажды она отплатила мне – на лице на всю жизнь остались отпечатки ее зубов.

Отдельно хочется сказать о крыльце и сенях1 дома. Сразу за входной дверью, направо была дверь во двор. Прямо же, чуть правее – дверка в подполье, чуть левее – ступеньки вверх, которые заканчивались небольшой площадкой, с дверями на три стороны. Левая, массивная дверь – в дом. По центру – дверка в шкаф для хранения продуктов. Справа – дверка, которая открывала лестницу на чердак. Ниже этой дверки, вдоль всех ступенек вниз были еще открывающиеся створки, за которыми я находил принадлежности для изготовления обуви и множество деревянных колодок различной формы, которые дед использовал в своей работе сапожника.

Как-то раз, на полке, которая была над окном на кухне, я наткнулся на шкатулку, полную старых денег. Там были пятирублевки царские, совсем новые, они даже хрустели. Цвета они были синего, а в середине купюры красовался царский шатер, отороченный горностаем, и где то еще, возможно на другой стороне, красовался двуглавый орел, на крыльях которого виднелись гербы, а в когтях – скипетр и держава.

Были там и советские деньги. Особенно меня удивила советская купюра номиналом 10000 рублей. В то время, когда произошло это событие, все покупалось за копейки, и такой номинал купюры просто шокировал. Что касается моего деда (Михаила), бабушка Аня мало рассказывала мне про него. Я знал лишь, что он воевал в первую мировую, был разведчиком и был ранен. Его награды и пуля, которую из него достали, тоже были в той шкатулке.

На одной планке – медаль за храбрость и георгиевский крест. Что меня удивило тогда, что стороны медали располагались не так, как было принято в наше время. На лицевой стороне медали было выгравировано «ЗА ХРАБРОСТЬ», а портрет царя Николая II был на внутренней стороне, ближе к сердцу. Бабушка рассказывала, что он раненый ползком пробирался из разведки, и ему встретился австрияк, который его увидел, но добивать не стал, хотя дед просил его об этом.

Вот и все, что я знаю о дедушке, по линии отца. Позже я нашел материалы про полк, в котором он служил. Это 145 пехотный Новочеркасский полк. В интернете есть книга-воспоминание одного из офицеров этого полка2. Я читал ее с трепетом и упоением, проходя мысленно рядом с дедом его нелегкий боевой путь. А ранен дедушка был 10 августа 1916 года. Об этом я узнал из картотеки потерь, которая была опубликована на одном из сайтов глобальной сети.

Мы с сестрой Наташей пытались, как то, систематизировать нашу родословную. Наташа по опросам родственников собрала некоторую информацию о наших предках в Вощажникове, и я привожу ее здесь без правок, хотя лично у меня есть сомнения в достоверности некоторых фактов. Например, когда я был маленьким и исследовал чердак дома, на его козырьке я видел цифры, вырезанные из дерева. Это были цифры 1897. Это год построения дома. Наташа же приводит цифру 1926.

Пишет Наташа (моя сестра): «Мать бабушки Ани Шорохова Александра Капитоновна (прожила 94 года, похоронена в Вощажникове), отец бабушки Ани Шорохов Александр Михайлович (похоронен в Николе Березниках). Бабушка Аня была пятым и последним ребёнком. Два старших её брата погибли в первую мировую войну, третий брат Семён (играл на гармошке) погиб во вторую мировую войну, четвёртый Леонид выжил (был военным, несколько раз горел в танке) и долго жил в г. Данилове. Вся семья б. Ани жила в д. Денисьево (самый большой дом). У них был крахмало-паточный заводик. Раскулачили. Отца б. Ани хотели посадить, но вся деревня встала на защиту и его не тронули. Отец б. Ани был очень хорошим строителем, почти половину домов в Вощажникове построил он, в т. ч. и бабушкин дом в 1926г. (на его месте теперь новый дом 2017 г.). Муж б. Ани (дедушка) Коротков Михаил Александрович (прожил 58 лет, пох. в Вощажникове) был ранен осколком в ногу в первую мировую, но выжил и работал потом на обувной фабрике, был хорошим сапожником. У него было два брата. Они родом из Николы Пения. Потомки братьев Коротковых живут в Вощажникове. Бабушку Аню тоже раскулачивали, отняли всё. Папу из-за этого не приняли в комсомол. Дед папы Александр Александрович, жил в деревне Денисьево. Бабушку папа не помнит. У деда (Михаила Александровича) было 2 брата, Александр Александрович (дом у пруда), Василий Александрович (красный посад)».

Приведу некоторые пояснения касательно расположения этих домов. Наш (родительский) дом долгое время был крайним. Здесь становится понятным назначение вторых ворот для скота. В более поздние годы появился с западной стороны дом соседей Тихоновых. К центру же поселка, с восточной стороны от нашего дома шли дома Яблоковых, за ним Графовых, далее Шишкиных, и, наконец, Коротковых (потомки брата деда Александра Александровича). Этот дом стоял на берегу большого пруда. В период моего детства там жили дядя Саша и тетя Соня. Дядя Саша был большим любителем шашек. Он любил их до фанатизма. Помню, как мы с отцом часто ходили в их дом играть в шашки. Когда дядя Саша проигрывал, он очень страдал. Именно благодаря ему я, наверное, теперь сносно играю в шашки. Дядя Саша и тетя Соня Коротковы похоронены на деревенском кладбище справа от входа, прямо перед церковью. Сестра мамы, тетя Елена Михайловна с мужем Николаем Антоновичем (в действительности Оттовичем) проживали в пихтовой роще, недалеко от развалин графского дома. Говорили, что раньше на этом месте была графская баня.

Пишет Эмилия (дочь Елены Михайловны, старшей сестры мамы): «Папа Николай, родился в Вощажниково, его родители бабушка Эмма и дедушка Отто эмигрировали из Латвии в 1910 году, дедушка даже раньше. Они работали и жили в Шереметевском графском имении. Наш домик (что в роще) тоже был имуществом графа. Дедушке он достался после революции, а самого его арестовали в 1937 году как немецкого шпиона из-за фамилии (Мезис), и домой он больше не вернулся. У нашей соседки (старушки) были родственники в Финляндии, они часто присылали ей посылки и письма, она с нами делилась».

О родителях мамы я знаю еще меньше. Их звали Михаил и Екатерина. Они жили в деревне Юрьево, километров в пяти от села Диево-Городище Ярославской области. В памяти остался лишь образ деда, как он брал меня на руки, и я, обнимая его, трепетал от душистого запаха махорки – так мне было хорошо. Вот и все. Как говорила мама, он умер тихо, во сне. Где то в этом же временном отрезке умерла и бабушка, она не могла долго жить без него. Мама очень переживала о родителях. Я помню, как она рыдала в нашей меленькой однокомнатной квартирке в Ростове. Но об этом я напишу позже. У меня остался в памяти этот дом в Юрьеве, и эта небольшая деревня, с маленьким пожарным прудом посередине. Я не знаю, есть ли она сейчас.

В настоящее время я пополнил свои знания о маминой родне. Публикую это в том виде, как есть у меня на март 2024 года:

Пишет Эмилия (дочь Елены Михайловны, старшей сестры мамы): «Екатерина и Михаил – это Юрьевские дедушка и бабушка, у них было 8 детей: Мария (?), Федор (Ярославль), Елена (Вощажниково), Александр (?), Константин (Киев), Варвара (Вощажниково), Александра (?), Василий (?)

Старшая Мария жила в соседней деревне от с. Юрьево, дядя Федор- в Ярославле, Василий до смерти жил с родителями, в последние годы жизни в с.Диево-Городище, тётя Шура (Узбекистан- Ярославль), д. Саша (Западная Украина- Ярославль), д. Костя- Киев, брат Володя жил и умер в Рыбинске, его жена Людмила жива».

Мама, незадолго до своей смерти, просила меня съездить с ней в Юрьево, и я обещал. Но побывать там мы так и не смогли. И теперь это моя навязчивая боль. Я начал писать этот очерк на заключительном отрезке своей жизни, в марте 2024 года. В этом году мне исполнится 70 лет. Я посвящаю этот очерк моим потомкам, чтобы они прожили свою жизнь честно, и, может быть, более удачно, чем я. Хотя и мне жаловаться на жизнь не приходится. У меня двое детей, внучка Дашенька. У Дениса замечательная жена Мария. Надеюсь, что и у них будут прекрасные дети.

К сожалению, моя первая жена не увидела внуков. Земля ей пухом.

5 марта 2024 года.

Я не кошка, но я прожил девять жизней, в каждой из которых я был другой. У каждой жизни были свои координаты, своя обстановка и свое окружение. Порой они пересекались, но еще чаще не имели ничего общего.

Жизнь I. Детство (15.10.1954-31.07.1972)

Ползком

Я сейчас порой думаю, какое счастье, что я родился и жил в России, великой стране, на земле, над которой никогда не заходит солнце, и прожил свою жизнь вместе в ней, в радости и в горе. Ведь я мог родиться каким-нибудь негром, и жить в Африке, или мексиканцем, и крался бы сейчас тайными тропами через кордоны США. Я не имел бы столько счастья в своей жизни, не познал бы духовной силы Великой нации. Бог был со мной. Слава богу!

Из раннего детства я мало что помню. Всего несколько сюжетов. Первый: я сижу на земле у завалинки деревенского дома и отколупываю глину, которой была обмазана пакля между бревен сруба, и все это отправляю в рот. Наверное, было очень вкусно, так как я ел это, пока не вмешались родители. Сколько мне было лет тогда, интересно? Этот дом стоял через дорогу напротив пихтовой рощи, посаженной еще графом Шереметевым. Еще помню, как родители взяли меня с собой, отправляясь на свадьбу в деревню Никола Березники. Эта деревня в паре километров от села Ващажниково, и сейчас там едва ли кто живет. Так вот, чтобы я не беспокоил своим присутствием веселую компанию, мне дали миску с медом. Судя по последующей реакции, я съел ее всю. Это имело долгосрочные последствия, так как почти всю оставшуюся жизнь, где то лет до 50 я на дух не переваривал мед. Да и в дальнейшем, употреблял его только в силу острой необходимости.

Юрьево

Мало что мне запомнилось из событий, связанных с родиной мамы, деревней Юрьево. Однажды, находясь там, я сильно заболел, и, поскольку у меня была очень высокая температура, я бредил. Жизнь моя в тот момент, и я теперь это понимаю, висела на волоске. Хорошо запомнились ощущения: в глазах возникали красные расходящиеся круги, и было очень страшно. Так страшно мне больше никогда не было в моей жизни. Мама качала меня на руках, а я ревел. Чем бы это ни закончилось, но, поскольку я еще жив, все обошлось.

Есть более поздние воспоминания, связанные с этой деревней. Там, в самой ее середине находился пруд и большое дерево рядом. На дереве при пристальном рассмотрении виднелись следы от дробового выстрела и кровь. Здесь кто то, по неосторожности, или с перепою застрелил ребенка. Вот такая была деревня Юрьево. Мне было тогда лет пять. В этом же возрасте, наконец, решили меня крестить. Хотя это тогда не приветствовалось, но настояла мама. И делали это в тайне, чтобы никто не знал. Меня, без широкой огласки, увезли в кабине машины эмки в село Диево-Городище. Церковь была там. Помню грунтовку, всю в ухабах, и дорожную колею, как трясло в кабине. Смутно припоминаю саму процедуру крещения. Как окунали в воду – не помню. Не много, для такого важного события.

Вощажниково

К пятилетнему возрасту относятся и воспоминания о рождении моей сестры Наташи. Когда ее привезли из родильного в Вощажниково, где я в то время находился, мне подарили большой пакет фиников. Вот так я запомнил появление ее на свет. Интересные сведения о рождении детей я имел тогда. Каким-то неведомым образом мне в руки попала книга о рождении ребенка, видимо ее читала мама. Не знаю, умел ли я читать тогда, потому что меня заинтересовала только картинка с ребенком в чреве матери. Почему-то я решил, глядя на эту картинку, которая представлялась достаточно сложной, что ребенок появляется сзади, через попу, и думал так достаточно долго, пока меня не убедили в обратном в более позднем возрасте.

Очень хорошо помню убранство большой комнаты (гостиной) деревенского дома в Вощажникове. Я наблюдал его, сидя на шее у отца. Северная сторона комнаты, там, где большая, тяжелая, обитая утеплителем входная дверь: слева от двери, на деревянной стене висела карта Ростовского района, где-то 50 х 50 см., с указанием численности населения. Мне запало, что в Ростове тогда было 30 000 чел. Над дверью была прибита картонная книга-раскладушка, где бы запечатлен сказочный сюжет про медведей или что то вроде этого. Такие книги дают грудничкам, чтобы не отправили в рот. Не понятно, зачем родители это сделали, ведь я в этом возрасте уже не ел книги. С правой руки, если смотреть на дверь, на полу, в самом углу, стоял большой сундук. Меня очень интересовало, что там, но я никогда его не открывал, так как крышка была на замке. С восточной стороны, или по правую руку, если смотреть на дверь, была арка входа на кухню, чуть правее от сундука. Далее до входа в большую комнату стояла большая лежанка длиной в рост человека из белых изразцовых кирпичей с синим узором, и над ней деревянная перегородка, на которой висели фотографии отца бабушки, ее братьев Семена и Василия (оба погибли в двух мировых войнах). И дедушки Михаила, с его наградами. Над дверью в светлицу висела групповая фотография солдат первой мировой войны, что осталась от деда. Мне она запомнилась тем, что все солдаты были в фуражках. В наше время в фуражках ходили только офицеры, а солдаты – в пилотках, и мне это было удивительно. Сейчас эта фотография утрачена. Правее от двери, в углу комнаты на стуле, в большой плошке стояло финиковое дерево. Мне говорили, что его посадили из косточки финика в день появления моей младшей сестры. Это финиковое дерево долго стояло в углу, выросло большим, и было утрачено вместе с домом.

В этом же углу, над деревом, висела икона Богоматери с ребенком. Она грозила пальцем. Когда я баловался, мне прилетало по затылку и при этом показывали на икону и говорили, что это она сердится. Судьба этой иконы так же мне не известна. Вроде как отец увез ее в Ростов, потом или отдал брату Аркадию или что то еще. Словом, иконы сейчас нет. На западной стороне комнаты было два окна и между ними висело большое старое зеркало, изображение на нем искажалось из-за пузырей, которых было в изобилии на обратной его стороне. Под зеркалом стоял массивный деревянный стол. Помню, на этом столе лежал лист белой бумаги, и мама гребнем на это лист вычесывала вшей из моей головы. Когда вши падали на лист, мама давила их уголком гребня, от чего вши лопались, противно щелкая. Потом мне голову посыпали дустом. Удовольствие, я вам скажу, не из приятных. А в углу между западными окнами и входной дверью стояла большая швейная машинка. Много лет спустя, я наблюдал останки этой машинки на свалке в огороде. Из гостиной, под аркой был вход на кухню. Сразу, как пройдешь арку, слева была кровать. На ней бабушка часто отдыхала и я рядом с ней. Помню, лежа на кровати, она пела мне песню «Черный ворон». Я помню эту песню, и до сих пор пою ее по-своему, не так, как она звучит на современной эстраде. И еще у нее была хулиганская песня, она мне ее тоже часто пела. Я запомнил ее слова:

«Ах ты, сукин сын, камаринский мужик,

Заголя жопу по улице бежит,

Он бежит-бежит по-перд*вает,

За веревочку подергивает».

Матерная песня, конечно, но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

По правую руку, сразу за аркой, была огромная русская печь. Чтобы забраться туда наверх, в ее стенке были сделаны углубления, которые служили ступеньками. Так же весь периметр печи обрамляли «печурки»3 (такие углубления в стенке печи), в которых лежали и сохли рукавички, носки и все такое. С этой печкой у меня связаны особые воспоминания, но об этом позже.

В углу кухни слева, сразу за кроватью, зимой стояла буржуйка, труба от нее выводилась в русскую печь и шла сверху поперек всей кухни. Летом буржуйку снимали. Здесь же, чуть ближе к центру комнаты, был люк в подполье. По центру – окно, под ним – большая лавка, во всю ширину кухни. Над лавкой – окно, и над окном – полка, так же во всю ширину стены, и она заходила еще направо и упиралась в печь. Справа, под этой полкой были еще полки, по – меньше, для кухонных принадлежностей. Если встать спиной к окну, то открывался вид на жерло печи. Оно закрывалось металлической заслонкой. Справа и слева от него были две печурки, а слева, в углу, стояли ухваты, с помощью которых в печку помещались чугуны для приготовления пищи. Вкуснее всего в чугунах получалась пшенная каша. Никаким другим образом, ни в каком современном кухонном приборе, нельзя повторить этот удивительный вкус.

Бани в то время у нас не было, и бабушка мылась сама и мыла меня в этой русской печи. Светлица (передняя комната) ничего особенного из себя не представляла. Большая просторная комната на 6 окон. Как войдешь, слева – стенка лежанки. Левая часть комнаты кустарным способом была отгорожена (2 окна, на юг и на восток). Там иногда жил брат отца Аркадий. В последствие вместо восточного окна Аркадий сделал себе отдельный вход. В светлице зимой не жили.

Я с бабушкой любил отдыхать на ее кровати, потому что она рассказывала мне много чего интересного. Например, про волков. Они в то время часто появлялись ночами в селе. Она, за свою жизнь, близко встречалась с ними, как минимум, четыре раза. Первый раз, она ехала на лошади по лесу, рядом бежала собака. Вдруг лошадь забеспокоилась, встрепенулась, а собака, поджав хвост, забилась под телегу. Прямо перед повозкой дорогу перебежал огромный волчище. Второй раз она видела волка, когда работала в поле. Была осень, волк вышел из близлежащего леса и, глядя на нее, стал лапами чекать землю и сухую листву. Так продолжалось пару минут, потом он так же спокойно удалился восвояси. В третий раз она видела близко волков, когда они пришли в село. Их тени мелькали у клуба, что стоял в пятидесяти метрах от дома. На беду, мой папа, в то время еще маленький мальчик, гулял на противоположном посаде села. Как все обошлось тогда, мне не запомнилось.

И последний случай, наверное, самый ужасный, когда волк пробрался на наш скотный двор. Услышав возню и крики животных, бабушка побежала туда и, открыв дверь, была сбита им с ног. Волк же через открытую дверь, не причинив ей большого вреда, убежал восвояси. Бабушка иногда рассказывала мне про своего деда. Он был управляющим в поместье графа Шереметева, любил охоту и часто охотился с графом, загоняя волков. И тогда волки боялись приходить в село. Но графьев в наше время уже не было. Их память хранили развалины в центре пихтовой рощи, которую граф же и посадил. Меня бабушка посылала на эти развалины за известкой, которую она добавляла в корм курицам.

Были у меня в Вощажникове друзья: Женя Большаков, что жил на посаде напротив, Игорь Яблоков, москвич, который в село приезжал только летом к родственникам – нашим соседям, Сережа Шишкин, жил через два дома от нас. Последним в нашу компанию добавился Вовка Колчунов, из крайнего дома на нашем посаде. Из всех перечисленных, кроме меня, да Володи Колчунова в живых уже нет никого. Первым ушел москвич Игорь. Мы даже толком и не узнали, что с ним приключилось. Просто родственники сказали, что он умер и похоронен в Москве. Игорь был хорошим футболистом, по нашим меркам, конечно. Невысокого роста, русый, немного конопатый, из-за чего мы дали ему обидное прозвище «Пескарь». Он, единственный из мальчишек выигрывал у меня в шахматы, но не в шашки, конечно. Мы могли играть с ним в шахматы целыми днями. Но больше всего времени мы проводили с Женей. Можно сказать, что он был моим лучшим другом в том смысле, как мы тогда понимали дружбу. С Женей мы занимались другими делами. Начитавшись книжек про войну, мы буквально грезили войной. Нашим штабом была старая баня, что стояла за огородом. Там, на чердаке лежала военная книга про главные операции Красной армии 1941-1945 гг. Не скажу сейчас откуда она у нас появилась. Книга была потрепанная, с выпавшими листами. Но читать мы умели и ее читали. В результате прочтения на полу деревенского дома появились пластилиновые макеты русских и немецких танков, которые вели беспощадную борьбу между собой. Женя всегда играл за немцев, потому что он был полный и немного походил на тучных и смешных немцев, которых нам показывал советский кинематограф. Он знал два немецких слова «Хальт» и «Хенде хох» и это определяло все. По мере расширения кругозора место танков заняли стройные полки солдат 1812 года в расписных мундирах из разноцветного пластилина. Спектакль поднялся на новый уровень: появились короли, королевы, дворцовые интриги. Женя после армии работал в Ростове, женился на моей однокласснице и умер в 2022 году от сердечного приступа. Похоронен он на сельском кладбище, недалеко от могилы Елены Михайловны, сестры мамы. У него была старшая сестра Люся и младший брат Вася. Люся умерла в младенчестве от сахарного диабета. Вася жив, проживает в Ярославле.

Трагичная судьба сложилась у Сережи Шишкина. Он погиб в свой день рождения, когда мы играли в старой церкви, что стояла на кладбище и была когда-то складом. Его задавило тяжелыми церковными воротами, которые мы в процессе игры, штурмуя крепость, коей являлась эта злополучная церковь, случайно сняли с петель. Сережа полез по воротам наверх, к надвратной щели, чтобы посмотреть, что творится внутри. Его меленького веса оказалось достаточно, чтобы вывести из ворота из равновесия. Когда они рухнули и мы в страхе выбежали наружу, то увидели торчащую из-под ворот руку. Из крайнего дома, что стоял у самого кладбища, к нам бежала и проклинала нас всеми святыми старуха Сима Кестер. Ужас вселился в нас. Все себя от страха, я убежал и спрятался в саду, откуда с опаской наблюдал, что происходит вокруг. На телеге из села везли Сережину мать. Она выла как белуга. Незадолго до этого трагического происшествия Сережа пригласил меня на свой день рождения. По страшному стечению обстоятельств он умер в день, час и минуту своего рождения. Как тут не поверить в божий промысел. Не знаю, сколько лет ему было, но он был младше нас и, поэтому, всю вину за случившееся возложили на нас с Женей. С тех пор, что бы ни происходило в селе, первыми подозреваемыми всегда были мы. А Шишкин дом я обходил другим посадом. Закончилось наше преследование на селе только тогда, когда я стал курсантом военного училища. В представлении сельчан курсант военного училища бандитом быть не мог.

Приведу один из примеров такого преследования. Как то загорелся ветеринарный пункт, который в то время находился в 20 метрах за кладбищем. Помню, как мой отец самоотверженно принимал участие в его тушении. Но мне это не помогло. На следующее утро за мной приходит милиционер и ведет в сторону пепелища. Рядом со сгоревшим зданием стоит сарайчик. Мне предлагается пролезть в щель, что имеется между крышей и срубом. Не понимая замысла, я сильно старался, но мое тело не желало туда пролезать. И это меня спасло. Оказывается, в этот сарайчик от пожара поместили спиртосодержащие жидкости. И, как водится в таких случаях, часть этих жидкостей испарилась. Первым подозреваемым, как самый старший из известных «бандитов» был я. То, что в этом возрасте я не только не пробовал спиртного, но даже не нюхал его, никого не волновало. Штамп «бандит» предполагал наличие всех пороков.