Пустота Евы

Дома в это время проснулась Ева, об этом она сообщила всем окружающим своим криком. Кот от неожиданности вскочил, выгнул спину и зашипел. Спросонья Рыжику показалось, что дверь в избу открыта. Он на полной скорости направился к ней и попытался пройти сквозь, но дверь оказалась закрытой, и кот врезался в нее всем своим телом, издав при этом что-то похожее на «муриау». Еще больше испугавшись, животное начало носиться по комнате из стороны в сторону, ища место, где можно спрятаться. Он прыгнул на стол, уронив при этом тарелку, потом рассыпал ягоды, которые сушились на окне, собрал в кучу все половики, которые были в комнате. Алена, на крик дочки и непонятный шум, прибежала из другой комнаты. Она схватилась за голову, увидев, что натворил кот. Женщина взяла его за шкирку, открыла дверь и выкинула в сени. Кот издал: «мяяяяу», «муууу» и, приземлившись на лапы, рядом с ведрами с водой, которые уже принесла Даша, выбежал на улицу.

–Бес! – крикнула ему вслед Алена и пошла успокаивать Еву.

Отец с младшим сыном, ничего не подозревая о том, что в это время происходило дома, ехали на запряженной телеге к речке. Василий с вечера поставил сети и теперь, взяв себе в помощь Мишу, ехал проверять улов.

Дорога до места, где были поставлены сети, занимала около двух часов. Телега двигалась медленно, поскрипывая колесами. Лошадь была старенькой, она лениво и медленно передвигала ногами, иногда останавливаясь, чтобы отведать какой-нибудь лакомый цветок. «Но! Но! Но! Иди! Рыжуха! Пошла!» – подгонял ее Василий. Лошадь была старая и мудрая, и команды хозяина почти не воспринимала. Она знала, что Василий не будет бить ее хлыстом, так как сильно ее любит и жалеет. «Но! Но! Но! Рыжуха! Нооооо!» – повторял за папой Миша.

Василий забрал себе лошадь, когда она еще была жеребенком. В послевоенные годы он работал в одном из местных совхозов, там у одной лошади родился жеребенок с ревматическим воспалением копыт. Жеребенка хотели отправить на убой, но Василий уговорил отдать ему. Он ухаживал за ней, заботился, натирал ноги различными травяными мазями, и спустя несколько недель жеребенок начал ходить, а потом и бегать. Алена часто шутила, что он женат на Рыжухе дольше, чем на ней. И действительно, вначале у Васи появилась лошадь, а спустя несколько лет – жена. Василий даже свататься к родителям Алены приезжал на Рыжухе; в то время это было все его приданное.

Дорога шла вдоль речки, русло которой постоянно меняло направление. Солнце оставляло блики на водной глади, от чего вода, казалось, плела золотистыми нитями кружевные узоры. Папа с сыном наблюдали, как небольшая стая гусей, почти касаясь водной глади, летела над речкой, отражаясь в ней, как в зеркале. Рыжуха тоже решила насладиться этой красотой и остановилась.

– Ну, ты что, милая? – Василий слез с телеги и подошел к лошади. Он ослабил ей удила, погладил гриву, достал заранее приготовленную морковь и угостил свою верную подругу. Рыжуха не стала брать угощение, она, посмотрев на мужчину большими, грустными глазами, опустила голову. Вася похлопал ее по спине, отстегнул упряжь и привязал лошадь к березе, которая росла рядом. Рыжуха сразу попыталась оторвать кору от дерева, ухватив зубами лакомый кусочек. – Отдохни, – шепнул Вася на ухо лошади.

– И мы отдохнем… Мишка, иди сюда, узелок возьми! Сзади тебя лежит, – позвал он сына, который в это время пытался поймать овода, беспощадно его атаковавшего. Мальчик спрыгнул с телеги, взяв с собой узелок.

Отец с сыном подошли ближе к речке и сели на берегу. Василий развязал узелок и достал вареную репу, разрезал ее напополам и дал часть Мише. После чего достал железную кружку, спустился к речке и наполнил ее холодной водой.

– Пей помаленьку, – протянул кружку сыну. Мальчик взял ее обеими руками и начал пить. Кружка была большая, и вода выливалась мимо рта, попадая ребенку на рубашку. – Осторожней, сынок, не торопись, – Миша посмотрел на папу большими детскими глазами, но пить продолжил так же. Вода продолжала литься мимо рта.

– Папа, папа, – позвал мальчик отца. Василий был в глубоких раздумьях и ничего не ответил. Он переживал за состояние Рыжухи и думал, что с ней делать дальше. Лошадь уже не могла работать, как раньше, и надо было принять какое-то решение. Время двигалось к осени, а там и зима скоро. Сейчас еще можно, до наступления холодов, сдать лошадь на мясокомбинат и получить немного денег. До следующего года Рыжуха может и не дожить, а мертвую лошадь на мясо уже не примут. Ртов в семье стало еще больше, и всех нужно кормить, одевать, собирать в школу. Даже небольшие деньги, которые можно было получить с продажи, очень бы пригодились. Но как можно было своими руками убить своего друга? Друга, с которым было много пережито. Друг, который в трудный час и в трудные времена всегда был рядом. У Васи сжималось сердце от всех этих мыслей.

– Папа, папа, – снова позвал Миша, он подошел к папе и дернул его за рукав. Вася, наконец, очнулся от раздумий и обратил внимание на сына.

– Что сынок? – Папа посадил сына к себе на колени.

– Папа, папа, а кто такая тень?

– Тень?

– Ага. Тень.

– Тень – это места, на которые не попадает свет. Например, что-то загораживает солнечный свет, или свет от лучины или свечи. Вот видишь наши тени, – показал он на землю за собой. – Мы тута загораживаем землю от солнца, и получается тень, – мальчик отрицательно покачал головой.

– Папа, про это я понимаю, я про другую тень говорю.

– Какую?

– Степа говорит, что на зорьке, перед тем как солнце встанет, на опушку леса приходит Тень и смотрит на нашу деревню.

– Выдумки все, он пугает тебя.

– Папа, но Степа говорит, что сам ее видел. Он проснулся рано, посмотрел в окно, а там вдалеке Тень стоит и смотрит, а глаза у нее красными огнями горят.

– А ты и веришь?

–Ребята Петровых тоже говорят, что видели ее. И баба Вера рассказывала о Тени.

– Вера, это старуха, которая из крайнего дома? – уточнил отец.

– Да, она говорит, что Тень – это зло, которое ходит по земле и не может найти покоя. Что эта Тень там живет еще с тех времен, когда деревни не было, что это древняя Тень,– сын прижался ближе к отцу.

– Глупости это все, сказки. Не верь сказкам. Степе я накажу, чтобы больше не пугал тебя. Хорошо?

– Хорошо, батенька.

– Ладно, надо в путь, – Василий поднялся, завязал узелок и пошел запрягать Рыжуху. Лошадь поприветствовала хозяина, несколько раз фыркнув.

Миша забрался в телегу, взял удела и начал подгонять лошадь: «Но! Но! Давай, милая». Василий шел рядом с Рыжухой, взяв ее под узды. До нужного места добрались, когда солнце уже было в зените.

Дома, в это время, Алена ждала, когда придут девочки. Обед был накрыт на столе: бульон, а также пшенная каша, уже томились. «Что они так долго? Вот негодницы, опять подруг встретили, заигрались. Вернутся, получат у меня, еще в огороде дел много», – думала мама о дочках. Она держала на руках Еву, укачивая ее. Но девочка не спала, она молча смотрела на маму, изучая ее черты лица. Ева смеялась, когда мама морщила нос, ругая кота, который решил вернуться в избу. Он улегся в люльку, которая сейчас была свободной. Алена не хотела его пускать, но пожалела. Рыжик, чтобы загладить свою вину, поймал небольшую мышку и принес ее в дом. Помяукал перед входной дверью в горницу, а когда Алена открыла, то взял мышку в зубы и, по-собачьи виляя хвостом, хотел пронести внутрь, чтобы похвастаться своей добычей.

– Уииии! Бес! Кыш! Уйди! На мясо тебя сдадим! – Алена, вскочив на стул, высказала Рыжику свое мнение о нем. Потом сняла с ноги сандалю, и запустила в кота, попав ему по рыжей морде. Кот от неожиданного недопонимания со стороны Алены выронил мышку и бросился на улицу. Но в этот день его отношения с дверями были окончательно испорчены: он, не рассчитав ширину дверного проема, врезался всем телом в косяк. Только после этого, со второй попытки, покинул горницу.

Алена положила Еву в люльку и аккуратно загребла мышку в совок, после чего отнесла ее на улицу и выкинула за забор. Когда вернулась, Ева уже спала. Алена начала готовить обед, поставив в печь вариться бульон и кашу. Снова услышала мяуканье за дверью, открыла ее. Рыжик, весь потрепанный, замученный, просил пустить его. Сердце женщины не выдержало, и кот был прощен: ему даже досталось блюдечко холодного молока. После этого кот забрался в люльку и улегся в ногах у Евы.

Обед был готов, но девочек все не было. Солнце перевалило за зенит, беспокойство мамы было все сильней. Обычно, когда они ходили за грибами, на это уходило не более двух часов. Только один раз они по дороге встретили подруг и заигрались с ними в лапту, отчего вернулись только к обеду. Обеденное время уже прошло, и девочкам давно было пора вернуться. Алена взяла на руки Еву и вышла из дома, подперев метлой входную дверь, для того, чтобы все знали, что дома никого нет. Она подошла к забору соседского дома и позвала хозяев дома:

– Вера! Вера! Ты дома?

– Чтось? – высунулась из окна женщина в белой косынке на голове.

– Не видела моих девок? Ушли по грибы с рассвета, и до сих пор нет! – от криков проснулась Ева и запищала. – Тихо крошечка, тихо милая, – Алена начала укачивать дочку.

– Не видась сегодня! А куда пошли?

– К березняку пошли, где просека старая!

– Не видела милая! Сходи к Потаповым, они утром по грибы хотели идти.

– Хорошо пойду! Если вдруг вернуться, пока меня нет, то накажи, чтобы из дома никуда.

– Хорошо милая, побегай. Я посмотрю с веранды, – соседка закрыла окно. Алена быстрым шагом пошла к Потаповым, их дом находился с другой стороны деревни. По пути она зашла к девочкам, которые дружили с ее дочерями. Они сказали, что их не видели со вчерашнего дня. Беспокойство Алены усиливалось. Сердце бешено стучало. Потаповы давно вернулись из леса, но они ходили совсем в другое место и тоже девочек не видели. Алена побежала домой, метла все так же стояла у входной двери. Сердце колотилось, на глазах начали появляться слезы. Женщина не знала, что предпринять, с Евой на руках она не могла идти в лес.

«Вася только к вечеру будет, сыновья должны скоро с пахоты быть», – думала Алена, заходя в дом. Кот все так же спал в люльки; он даже не открыл глаза, когда Алена вошла в дом.

Рыжуха медленно, с полузакрытыми глазами, тащила за собой телегу. Солнце уже близилось к горизонту, давая понять, что скоро все погрузится в темноту. Василий был доволен: рыбы удалось выловить почти целый мешок. Он уже представлял, как его жена обрадуется улову. Можно было поесть сейчас и навялить на зиму. Перед глазами стояла свежая похлебка из окуня, ее аромат разносился по всему дому, вся семья сидит за столом, и ждет, когда Алена разложит всем по тарелкам свежую ушицу. Миша в это время продолжил свою войну с оводами: он сорвал себе вицу и, представляя, что это сабля, отмахивался от приставучих насекомых.

Когда солнце уже наполовину завалилось за горизонт, телега въехала в деревню. Василий увидел, как ему навстречу бегут сыновья: Степа с Ваней. Они что-то кричали, но отец их не слышал, так как было еще слишком далеко. «Вон как радуются, встречают, мальчики мои», – думал отец.

– Батя…! Ба…! Пропали…! Нет…! –кричал старший сын, но голос доходил до отца обрывками.

– Что сынок? Не слышу! – улыбаясь, в предвкушении вкусного ужина, отвечал отец.

– Сестры пропали! Утром в лес ушли и до сих пор нет! – наконец голос донесся отчетливо. Улыбка спала с лица отца, к горлу подступил ком.

3. Ева

Я сидела на вокзале и ждала. Ждала, когда смогу уехать из этого города, оставив все в прошлом. Я рано приехала на вокзал, до отправления поезда, идущего в Москву, было еще четыре часа. Чтобы отвлечься от мыслей, которые меня тяготили, и хоть как-то убить время, купила газету, пытаясь вникнуть в смысл статей, напечатанных в ней.

«Овощной вакуум: как его заполнить? Урожай 1988 год», – называлось одна из статей. Я начала ее читать:

«Пустыми оставили прилавки овощных магазинов Владивостока работники Приморского краевого управления торговли. Вместо овощей они предлагают покупателям победные реляции о досрочном перевыполнении планов.

– Складывается парадоксальная ситуация, – говорит директор совхоза «Кролевецкий» В. Берзых. – Мы буквально задыхаемся от трудностей с реализацией отборной продукцией, а в магазинах пусто. Торговля взяла нас «в тиски» договорами, заключенными в начале года. Все, что ими предусматривалось, мы уже поставили. Готовы увеличить поставки, но работникам прилавка невыгодны новые хлопоты. План они выполнили».

Я отложила газету, не могла воспринимать то, что там было написано. Мысли перебивали содержание статьи. В июле я отметила восемнадцать лет со дня своего рождения, и меня отчислили из детского дома. Выдали школьный аттестат, паспорт, сто рублей и, попрощавшись, пожелали удачи в «нелегком пути моего становления как взрослого и самостоятельного человека». По направлению я должна была отправиться в ПТУ и после выпуска стать квалифицированной дояркой, получив комнату в общежитии. Данные перспективы меня не радовали, хотелось чего-то большего, чем снабжать граждан страны свежим молоком. Конечно, я не обесценивала труд доярок и пользу, которую они приносили советскому человеку, но я всегда считала, что мое призвание намного выше.

Своих родителей я почти не помнила, только какие-то обрывки. Эти обрывки в памяти всегда были связаны с любовью, с большой и чистой любовью. От этих воспоминаний исходил свет, тепло. Я представляла, как сижу у папы на коленях, как он что-то шепчет мне на ухо, и я смеюсь, как мама поет колыбельную, а я засыпаю под ее нежный голос, как сестры заплетают мне косы и обсуждают мальчиков из соседних деревень, как братья защищают меня от грозного соседского петуха, который собирался меня клюнуть. Я не помню, было ли так все на самом деле, но я думала, что все это было, или было что-то подобное. Знаю одно: эти воспоминания – единственные светлые, которые были у меня за восемнадцать лет жизни. Потом семья трагически погибла, и я отправилась к злой и противной бабушке, у которой прожила недолго: она умерла от старости. После этого начались мои бесконечные скитания по детским домам. Где-то было лучше, где-то хуже, но везде встречала безразличие взрослых к таким сиротам, как я. Везде был страх, ненависть, тьма. Многое стерлось из памяти. Хорошее могу сказать про детский дом, в котором я прожила последние четыре года. Там мне дали образование, учителя были требовательными, иногда даже жестокими, но я им была благодарна. За четыре года я изучила всю математику, геометрию, химию, физику, биологию, историю и другие предметы, которые учили дети в обычной средней школе. Эти четыре года я почти не общалась со сверстниками, я училась, насыщала себя знаниями, которых недополучила за годы, проведенные в других детских домах. Я вышла за школьную программу и самостоятельно познавала науки, которые изучали в институтах. Всех больше я углублялась в географию, историю. Эти науки позволяли мне выйти за пределы своей комнаты в детском доме. Я могла путешествовать по страницам учебников: представлять себя в высоких горах, или представлять себя зажиточной дворянкой девятнадцатого века.

Было у меня еще одно воспоминание, которое я хранила глубоко в сердце – воспоминание о мальчике по имени Адам. Я с ним познакомилась в другом детском доме, в котором я пребывала до того, как попасть в свой последний. Мальчик был светлым пятном в мире страха, безумия, ужасов, которые были вокруг. Он мне показал, что даже в самом темном месте может зародиться лучик света. И Адам, возможно, сам того не понимая, показал мне это. Если представить самое темное место на планете: бесконечная пустота, страх, ненависть – но даже здесь может зародиться надежда, любовь, свет. Даже здесь можно прийти к свету и хоть на немного вырваться из окружающей пустоты безразличия и ненависти. Я была благодарна этому мальчику: он сохранил мою душу, сохранил смысл моего существования и пребывания на этой земле.

Я не знаю, что случилось с Адамом, в какой-то момент он просто исчез из моей жизни. Его перевели в другой детский дом или, может, забрала приемная семья – я не знала. Адам исчез. Позже меня перевели в мой последний детский дом, откуда меня и отчислили в связи с достижением восемнадцатилетнего возраста. Я пыталась найти Адама: писала в разные ведомства, в больницы, тюрьмы, давала объявления в газетах, писала в старый детский дом, где мы познакомились, – но безрезультатно; ни одного ответа я так и не получила.

В ПТУ я не пошла. Перед отчислением из детского дома я познакомилась по переписке с одним из московских студентов, который пригласил меня переехать в столицу. Его звали Артем, он был студентом престижного института международных отношений НКИД СССР. Артем был старше меня на три года. Он писал, что я ему очень понравилась: моя внешность, как я пишу, как излагаю грамотно свои мысли. Мы обменялись фотографиями в письмах. Я была красивой девушкой, была одарена привлекательной внешностью: рыжие волосы, ярко-зеленые глаза, очаровательная улыбка, красивая и спортивная фигура. Когда я шла по улице, мужчины всегда оборачивались и смотрели мне вслед. Артем же не был красавчиком, даже наоборот, был некрасивым, если так прилично говорить о людях. Я думаю, можно: он был толстым, лицо было все в угрях, на голове была непонятная копна волос, передние зубы выпирали, даже когда он не улыбался. И это только то, что можно было увидеть на фотографии. Как он выглядел в жизни, сложно представить.

Артем писал, что поможет поступить мне в институт, что у него есть связи. Я мечтала о поступлении в институт геологических наук Академии наук СССР. Также Артем обещал помочь с комнатой в общежитии и с работой на первое время.

Артем мне откровенно не нравился, не по переписке и тем более не по фотографии. Но передо мной стоял выбор: или быть дояркой в совхозе, или попытать счастье в столице. Я выбрала второе, и теперь, собрав свои вещи, которые уместились в один чемодан, сидела и ждала отправления поезда.

На улице шел дождь, капли воды стучали по окнам вокзала, исполняя барабанную партию неизвестного музыканта. До отправления поезда оставалось еще больше часа. В зале ожидания людей почти не было: дедушка в старой военной форме, с несколькими медалями на груди; молодая парочка молодых людей, которые сидели, прижавшись, друг к другу; девушка поглаживала молодого человека по руке и что-то шептала ему на ухо. Рядом со мной сидела бабушка, она была достаточно хорошо одета – яркий представитель советской интеллигенции. Бабушка читала книгу «Л. Толстой. Война и мир», о чем свидетельствовала надпись на обложке. У бабушки были очки с толстыми стеклами в коричневой оправе. Рядом с ней стоял большой, старинный черный чемодан, на котором лежала элегантная женская сумочка. У нее были дорогие украшения: сережки золотого цвета с каким-то камнем; на шее цепочка с кулоном; на всех пальцах были кольца серебренного или золотого цвета.

– Здравствуй милая. Посторожишь? Мне отлучиться надо, – обратилась ко мне старушка, показывая на свой чемодан.

– Здравствуйте, конечно, – улыбнулась я в ответ. Бабушка взяла клюку и медленно пошла в сторону туалета. Она передвигалась с такой скоростью, что я уже начала переживать: поезд на Москву может отправиться, и я не успею дождаться старушку. Подошла электричка, о чем сообщил диктор вокзала: «Внимание! Электричка Рязань – Шилово отправляется в 20:05 с первого пути, третьей платформы». «Повторяю: электричка Рязань – Шилово отправляется в 20:05 с первого пути, третьей платформы». Дедушка и молодая парочка встали со своих мест, и пошли на электричку. В зале ожидания я осталась одна. До отправления моего поезда оставалось двадцать минут.

«Как в жизни повезло этой бабушке, вся в золоте, вся приодетая, даже противно!» – думала я, смотря на ее женскую сумочку, которую бабушка оставила на чемодане. Может, у нее муж – известный деятель или партию возглавляет, и всю жизнь дарил ей дорогие подарки? Может, она сама какая-то известная писательница или научный сотрудник и сама купила себе все украшения? А может, она украла их, ограбила людей или еще что хуже – убила? Если бабушка вежливая, культурная и читает книги, то это не значит, что она хороший человек и вела правильный образ жизни. Может, за маской этой милой старушки кроется ведьма? Я не знала ответов на эти вопросы, но прекрасно знала одно: что у честного советского человека не может быть столько украшений.

Я не сводила глаз с ее сумочки. Я думаю, эта бабушка счастливая: у нее есть деньги, с такими украшениями не может не быть денег, она хорошо одета, она умная или строит из себя такую. Чем я хуже? Почему я не имею права на золото, на украшения? Я всеми своими лишениями заслужила это. У меня забрали семью, родных, детство, юность, я не познала, что такое счастье, не познала, что такое любовь. Мне тоже нужен кусочек счастья, я не прошу о многом, прошу свой уголок в этом мире, в этом проклятом и злом мире, который отнял у меня все! У меня начали на глазах появляться слезы. Я, до боли прикусив губу, не сводила глаз с сумочки. Чем я хуже этой поганой старухи?

«Внимание! Поезд Рязань – Москва отправляется в 20:25 со второго пути, первой платформы», «Повторяю! Поезд Рязань – Москва отправляется в 20:25 со второго пути, первой платформы», – прервал мои размышления голос диктора. Бабушки до сих пор не было. Я встала и около минуты простояла, смотря на сумочку. Убедилась, что меня никто не видит: зал ожидания по-прежнему был пустым. Схватила сумочку, быстро спрятала в свой чемодан и вышла на пирон. Меня сразу накрыл проливной дождь. Были слышны раскаты грома. Черное, мрачное небо пронизывали ломаные лучи молнии. На пироне стояли два пьяных человека и что-то бурно обсуждали, перебивая друг друга. Один из них, заметив меня, свистнул и что-то сказал приятелю. Я подумала, что они могли заметить, как я взяла сумочку. Не считаю, что это было воровством с моей стороны, взяла, потому что заслуживаю. У бабушки и так все будет хорошо, продаст свои украшения, их у нее много.

– Красавица! Ты куда торопишься? В каком вагоне едешь? Давай с нами! – кричал мне вслед один из пьяных мужчин. После этого поняла, что про сумочку они ничего не знали. Я ничего не ответила и побежала к своему вагону. Окончательно промокнув, показала свой билет проводнице и села на свое место. Вагон был почти пустым. В купе я ехала одна, в соседнем был слышен рев младенца, а где-то еще несколько мужских голосов пели военные песни. Отдышавшись, я села у окна и начала смотреть на вход в зал ожидания. До отправления поезда оставалось две минуты. Сердце стучало как сумасшедшее, с готовностью выпрыгнуть из груди. Наконец поезд тронулся и начал медленно набирать скорость. С вокзала никто не вышел. Никто не преследовал меня и не бежал за мной. Я открыла чемодан, достала домашний халат. Красивая красная сумочка лежала между вещами. Не стала ее доставать и проверять содержимое, так как знала, что еще должна прийти проводница и принести постельное белье. Закрыла дверь в купе, после этого сняла мокрую блузку и юбку, расстегнула лифчик, а затем надела халат. Разложила сырое белье на верхней полке. В дверь купе постучали, от неожиданности я вздрогнула. «Вдруг, все-таки, меня заметили?» – пронеслось в голове. Открыла трясущимися руками дверь, там была проводница.

– Здравствуйте, еще раз, – она протянула мне постельное белье и предложила чаю, от которого я отказалась. Проводница фыркнула и, с недовольным видом, ушла к себе. Я закрыла купе. Теперь эта сумочка была моя, она принадлежала только мне. Бабушка теперь в прошлом, пусть у нее все будет хорошо, но она теперь в прошлом! Не существует в моей жизни больше этой мерзкой старухи, с ее противной вежливостью, с ее этими украшениями и манерами, с ее книжкой и толстыми очками. Все!

Я окончательно успокоилась, посидела еще около минуты, ни о чем не думая. Поезд набрал ход и размеренно стучал колесами, перебивая дождь, который по-прежнему шел стеной. Я осмотрела купе: вагон был старым, обшарпанные спальные полки, покосившийся стол, на окне была небольшая трещина, через которую просачивались капли воды. На стене напротив меня были какие-то красные пятна; видно, что их пытались оттереть, но ничего не вышло. Сильно захотелось в туалет, не знала, открыли ли его или еще нет. Сходила, проверила – он был открыт. Но лучше бы я не ходила, это была не самая приятная картина. Видно, что его давно не убирали и не мыли. Поезд был проходящим, и сколько человек побывало в нем во время следования до Москвы, было неизвестно, но, судя по количеству туалетной бумаги, которая не помещалась в мусорное ведро и уже валялась по всей туалетной комнате, людей было достаточно. Весь пол был сырой: то ли это вода из-под крана, то ли моча. Я все-таки надеялась, что вода. Быстро сходила в туалет и вернулась к себе, заперев за собой дверь. Начал мигать свет, купе периодически полностью погружалось в темноту, потом тусклый свет возвращался, освещая безликое пространство.