Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов
Издательство:
Автор
- -
- 100%
- +
© Александр Александрович Петрушкин, 2017
ISBN 978-5-4485-5470-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
2000—2008 годы
«Ты проснулся беременным – значит прыщи все исчезли…»
Ты проснулся беременным – значит прыщи все исчезли:Это просом весна рассыпается по полу. В пол-Шестого почувствуешь, как пошевелится (сын ли?Дочь?), обнимет тебя изнутри. Ты положишь на столДве сухие ладошки, обнимешь потерянный воздух,Ощущая иглу, что тебя разгибает насквозь.Ты проснулся беременным. Все остальное – неврозы.И ты слышишь, как их (там, в тебе) оплавляется ось.[Египет]
– 1 —Снега манна, первая в эти сорок,нота ми – из посуды, упавшей в небо,лужа ужалит воздух одной из веревокводяных или он разобьет свое отраженье. Нелепоне любить свою речь, но так приключилось ия дорогу забыл, как черновик. Забыл,– 2 —но не город меня напугал – рекакряхтела под птичьей шубой: ах, ты – тля,на твоем серебристом лобке – руказамерзала до вылета из рукавов воробья(опускаясь все глубже, в предел прирученной цели,я не заметил, что камни свое отпели)– 3 —На колоде дубовой – пробковая головаразлетелась в четыре от головной боли,отпуская на волю мысли. Сталь не права,но дышится легче, а на просвете – прозрачные сколымраморной вены и два слепых хиппаряищут под стать свою поводыря.– 4 —Хор калек не родит солиста, и ядумаю: это ветер соврал погодуПитера для Урала. Хромой занял себя гладкописанием, ая огляделся, сплюнул бумагу и дал ходудо пустыни, в которой любая странаотсуствует. Свобода – это, когда тебя посылают на —– 5 —ты идешь, куда хочешь. Напролом,подобно снегу, хуярящему на зрачок,в декабре, чье начало обратилось концомслова, и просит милостыню торчок,чтоб гранита иней позолотил бочокего. Бабочка умерла, задев сачок,– 6 —но в желтом доме ее оплачет дурак —переводной, как пули в обойме. Дряньзаливает дрянь мне в глотку. Шлакскладывает беззвучия в полый мрак.Оглянувшись наружу, мы видим дно,потому и держим закрытым окно– 7 —до поры, когда порченая веснахлестанет из поры, которой женщина дышит,когда речь – для пропавшего в зренье – тесна.Вещь – тем меньше, чем ближек нервам. Рвется все, что имеет плоть:жизнь, стихи и обугленный рот.– 8 —Будем стоять на своей черной дыре,выпившей море и отхаркнувшей назадкровавые воды. Висельник и Назорей —едины по матери и по отцу. Взглядбога похож на слепоту, так какпуты его определяют страх– 9 —перед детьми. А сегодня – опять судьба,троллейбус и несчастливый билет.Мы – по части прощенья – большие доки, даникто не хочет прощенья. Уг (р/л) истый ментдостает из кармана часы – емуехать в полном вагоне, но – как всегда – одному.– 10 —Одиночество – это ключ от Египта. Яне умел говорить, но бог прошел стороной:то ли читать не умел, то ли увидел меня,и порешил, и соткал деревянный покоймне. До фени, что он бормотал —я спал– 11 —у расколотой камнем речи и на печи,тырил коврижки неба и калачиземные. Воронка ширилась и звенели ключи,плавилось время, которым летели грачив лишенное оси облако, сиречь – провал.Я спросил: где Египет? – бог молчал.(2002)«Спросят: какое число? – отвечай: много…»
Спросят: какое число? – отвечай: много.Умея только до двух – все, что выше,называю несуразно. Два века гудела погода,чтобы сойти на блеф или что-то тише.Мы искали смысл, чтоб потерять. Свистетьнас учили раки и книги. Из мертвых женщинближе всех – та, что вдалеке. Просейнас сквозь время свое и соски огрубеют. Меньшеруки бога – только жирный его трахарь Цезарь.Наши дети забудут нас, поиграв в могилы.Ни хирург, ни ветврач не спасут. Только чахлый писарьсосчитает нас перед тем, как покинуть. «Милый,разучись дышать…» – слышу я,подчиняя звезду отливу.(2002)«В этом меде нет пчел…»
В этом меде нет пчел,только дети и тени детей,и дождя вертикальная нить.И короткая память камнейразминает ладонью твоеймокрый мякиш чужой немоты:то приходишься братом песку,то сестрою своей темноты.(2002)«Шел дождь. Росла трава…»
Шел дождь. Росла трава.Мы пили эту воду,мир поделив на два:на афоризм и оду.Остаток – пустотемы сбрасывали в баки.Они гремели так,что лаяли собаки.С той стороны листаглядит на нас бумага,как мы с ее лицапьем воду, точно брагуЛюбой из нас убит,но мы не умираем,лакаем белый стыд,и губ не обжигаем…(2002)«Закончил ветер выть, как только свечерело…»
Закончил ветер выть, как только свечерело,а инвалид-сверчок чуть позже замолчал,ты задала вопрос, точней – его пропела,да я не отвечал.О чем мне говорить, что лето нецензурно,что нас имеет вновь любимая страна,что ива у реки прозрачна, как мензурка,а речка – холодна?Что не умею жить без сурдоперевода,что не умел любить и получил за то,что из меня теперь течет моя свобода,которая – ничто?Что ты идешь гуляешь с чистопородным шпицем,что весело свистишь, сзывая кобелей,что в сумочке твоей двойная доза в шприце?Давай ее скорей…(2002)«Соль разъедает и камень, и воздух – лишь речь…»
Соль разъедает и камень, и воздух – лишь речьИмеет прочнее валентность – твой ХаритонУспеет обресть полураспад – пока мы течь-Перетекать устанем сквозь шели свои в свободу.Кода времени – это пустой человек,С помощью междометий обратившийся в воду.Не торопись, мой птенчик, на этот вокзал:Поезда плетут лишь одно направленье на Север, и скоро оченьПрялка выткет железную нить из аватар,Которые падают в землю замедленным снегом,И прежде чем изливаться из крынки – ты оглянись:Что будешь ты – после, там, за своим пределом.Слова кончаются. Дальше – по видимому – темнота.Над ЧТЗ – ангелы и прочая чертовщина.И ты выходишь из меня первой из ста:Дыханьем, когда «-40» – сигаретным дымом.Моя соленая речь растворит тебя наверняка —Во все стороны от Камчатки и притворится Крымом.(2003)«Ловля звезд – пустое занятье, но ты…»
Ловля звезд – пустое занятье, но тызанималась всегда этим лучше, чем я,и после свиданий с тобой я слышал, как роют фундамент кротыи скоро здесь вырастет Колизей, а потом – скользяпо поросшему редкой травой побережью – волны забудут про нас.И это правильно – поскольку это – о нас.Как только закончился бог – мы пошли в театр,смотрели на линии между надбровных дугсцены и старались не хмуриться. И повторяя соцарт —соприкасались рыбьей кожей разводные мосты. Из подруг,с которыми я спал в те стрёмные времена —только ты вплавила влажный штрих-код в мои пелена.Крошки с наших столов давно обрели свой гранит —только крепость их – десять последних лет – гранит мой зрачок,и мы прошли, как земную жизнь, холодный Аид,в том смысле, что я в свой карман положил от него клочок.И если кто-то случайно спросит тебя —не отвечай ни о чем – как и я.(2003)«По петле перепелки в кустах …»
По петле перепелки в кустах —не узнаёшь пути…и пока ты у смерти своей —в её жизнеродной горстипишешь этот забытыйдругими людьми язык,что – по корню рождений своих —почти всегда нервный тик:размягчаясь, летишьиз себя-психопата к себе-об-реченному и бубучишь,как будто дитя в дите,и рисуешь V-ию,то, и дело – сбиваясь на Ё,наслаждаясь тем,как некто в тебя плюёт.Притворись же скрипом дверей,пепельницей или приляг на пол —нас сметет однорукий дворник в ладоньи вложит в дубовый стол:в траектории мертвых ангелов —я всегда слышал мат,и ловил их перья,и смотрел из себя назад.Посмотри же, как твой слепойангел тьмою в тебя течет,и яблоко из крошек словесныхво льду печет,уподобив тебя – своимсомненьем – кроту,потому что речь – это способобрести наконец немоту.(2003)«О» открывает рот и заслоняет ночь…»
«О» открывает рот и заслоняет ночья на детей смотрю, как на Восток и Запад,к тому же это – сын, тем паче это – дочь,а более всего – почти овечий запах.Почувствуй эту желчь, где сын похож на мать,где дочка дочерна дыханьем воздух стерла,где маленький отец ночами, словно тать,свой голос воровал из собственного горла.Папашки вялый вдох, который – как вода.И дети – как птенцы, и комнаты – как гнезда,и более всего, конечно, немотаи рано всё менять, поскольку очень поздно.И как мне рассказать про гелий водород,про мать своих детей (чуть не сказал потомков)про то, как бродит сын уже четвертый год,и как топочет дочь среди моих обломков.Они по миру прут, как радостная смерть,как радостная смерть отца и материнства.А я гляжу на них и продолжаю петь,хотя давно готов икать и материться.Пересечем же Стикс или худой Миасспромежду арматур, известки, пятен меди,покуда желтый дождь, который кровь заменит,впадает кое-как, но непременно – в нас.(2003)«Прожив без меня две жизни – ты научилась ждать…»
Прожив без меня две жизни – ты научилась ждатьпока тебя память сотрет до рифмы и, вымолвив – жаль,Хронос посмотрит вслед и увидит в себе: как тыпримеряешь к морщине своей промежуток моей пустоты.Только тогда ты отпустишь меня навсегда – и я,как свободу свою, твои обрету края.(2003)«Почти как по ладони сбегают (только мимо)…»
Почти как по ладони сбегают (только мимо)холодные пароли и мимо – голоса…и, кажется, что тень сползет неотвратимов окоченевший свет, трамваи, небеса,стучащиеся в почву. Теперь – что невозможно:читать себя по крови… и выпадет роса,и пятистопным ямбом стучится в пуле Пушкин —и пьет почти как ангел нас пес через глаза.(2003)«Кроме того, что случилось – рыба летит…»
Кроме того, что случилось – рыба летитТает. И, распадаясь на стороны света от севера к югуТайна творит того, кто ее запретитПосле разломит как хлеб и вложит иголкою в руку.Кроме того, что случилось – из прежних обидВспомнишь одну, из которой ты прежним был свит.Кроме полета звезды – рассыпается речьТак как песок не удержит себя, не уронит —Тайна выходит из снега в одну их прорех,То есть в тебя из костлявых снегов переходит.Только посмотришь в пророка и видишь глазаСоленую улицу, почерк собачий и влажный вокзал.Кроме того, что бывает, самое страшное – речь —Чувствуешь воздух потертый как влажные джинсыТайна входит в себя, чтобы не видеть тебя,То есть твое отраженье. В бесцветной ресницыДвиженье по воздуху видишь, как Пушкин идет во дворах,Или как шапка бездымно горит на ворах.(2004)«Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне…»
Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне.Я стою, как тени, в темном склоне —на горе, которая летает.Это дерево глаголит, а не тает.Видит теплый бог с горы пирамидальной —то ли с этой, то ли с самой дальней —говорит за нас и за другогопепел. Хаммурапи. Полвторого.Я стою в нетронутом Свердловске —очень длинный, вмятый в отголоски.Пролетела мокрый век ворона.Я стою на жидком перекрестке.Если это правда, то проститеэту белоглазую ворону.Боги направляются по склону,чтобы Ё-бург выпал Babylon-У.(2004)«Что повыше, что пониже …»
Что повыше, что пониже —все равно мы спим в Париже,все равно – в руках винтовка,бормотуха и веревкаи скудеющее слово.Ссученное кумом тело,нарисуй на небе нолик,посмотри, что улетело.Что пониже, что повыше —все равно промажешь в чресла,все равно заснем в Париже,умирая слишком честно.Если закипает слева —значит сплюнул неудачно.Полкопейки сбросишь в небо —начинай период брачный.Что по пояс, что по горло —что вода и что чернила —пишет лезвие худоетам, где осень нас пролила.Что пониже, что повыше —бродит Блок по блядской кучкеи встречает незнакомку,чтобы буем долго мучитьсвое крохотное эго,рассыпаясь на двенадцатьразъяренных, оголтелыхиисусов Лиепаи.Мы умрем по пояс в Сенечтобы к слову прилизаться —то ли в шаге от свободы,то ли чтобы не признаться.Что повыше, что пониже —все равно – поближе к богу,все равно – к Парижу ближе,и виском прижавшись к сроку.Рифма тычет и бубучит —человек по пояс в сене.Это мы для общей бучизасыпаем в твердой Сене.(2004)«Левая половинка птицы, сойдя с ума…»
Левая половинка птицы, сойдя с ума,устремляется в свое отражение – если этоправое не спасет ее, то онабудет пить аминазин – под крылом – прощеное лето.Так пилот, не прошедший трехлетний курс,забывает то, что его никогда не вспом-нит: прежде всего, это, наверное, пульсводы, встречающейся со светом в крылатой каменолом-не. Дикая синица разрывается, не догнав пейзажа,тает тело в пропотевшем от вида водки шприце,набело зачеркивающем то, что было в пшеничной заварке и сажаэто все, за что записанное слово могло поручиться.Раскрывается тело и отпускает дноот себя, и звенит, ударяясь о хрупкого бога,правое разбивается – и однолевое продолжается – как дорога.(2004)«Детей нет дома – значит можно спать…»
Детей нет дома – значит можно спать,дыханьем в Ятью воздух расписатьаляповато выть не страхом – с перепоюНе перепеть себя и из запоюВыходим с боем, с ротою бутылок,Под звон тарелок, ложек или дырок,Оставленных случайными людьми,Которых ты какой-то срок кормил.Какой-то срок. Но больше нет нам сроку.От слова тоже никакого проку.И спит березка в сторону огня —чужие люди – им нести меня.(2004)«Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году…»
Драгомощенко все-таки сука. В таком-то годумы стоим на камнях у бестолкового моря —протекут октябри, как девочка в климаксе, в аквапортупьет портвейн человека, пока человек пьет от горя.Эта корь и краснуха – такие писульки-жестянки.Несловесная дурь подстригает веки деревьям.Режем речь на морфий и ханку. На полустанкетеплой водкой мужик чистит несуетно перья.Драгомощенко все-таки сука. Поскольку не помнюя ни слова окраинной речи его – ни хренане приходит на ум – и птенчик что-то чиркает —он наверно подобно мне бессловесно сходит с ума.Дым не то что летит, а скорее спускается в воздух —выпрямляя хорду насекомому богу мальков —и придурок не слышит – потому что не слышит – поступь:только шорох спиральный свернувшихся в голос сверчков.Драгомощенко все-таки сука – вся зона болтаетпрочитаешь – матрешки из кисы и прочих пойдут.Так семью настрогать не слабо – подгораютв нашей лагерной хате – наш Е-бург, Челяба, Иркутск.Это время психует на нас, молодых отморозков —и Лолита лабает на Гумберте – типа Набоков —отдает петухами письмо подворотни. Морозомпробирает речь, когда говоришь свое плохо.Драгомощенко все-таки сука. С какого Уралаты решил что тебя поддержу я. Такая подставасловарю и не снилась – давай почитаем по кругуне бутылку – подругу и этого, как его, суку.Этот снег вертикален – потому что я параллеленэтой жирной земле, на которой поэзия пепелоставляет заместо следов – замеси ее тестопустотою ладони – хотя эта рифма нечЕстна.Драгомощенко все-таки сука. Ты далее (по парадигме)сочиняешь меня – и ау получается длинным.Эхо встрянет в строку, и тема сливается в сигме,взятой пьяницей для красоты – так и пишутся гимнытам, где эта дрянная страна в людей и любовниц их тает —мы с тобою, подруга, как ты понимешь – в ходу:Драгомощенко все таки сука – строка мне вослед отбиваетв непонятно каком – но точно четвертом году.(2004)«Январь. Снег, тающий изустно …»
Январь. Снег, тающий изустно —посмотришь влево или вправо —уйди, бес – здесь в теплушке, грустно —метла, словесная подстава.И держит нас в себе отрава,и голос, вытянутый в эхорубца – и тот, который справа,когда мы слева.Подчеркнут снегом подоконник —и ты под ним стоишь курсивом,когда трещит под словом телоили душа невыносима.(2004)«Такой, блин, Мандельштам, родные дуры…»
Такой, блин, Мандельштам, родные дуры,дрянные пули, тараканьи виски,коньяк межбочковой и дойчен-курвы,крапленая квартира и ириски.Такая неистория, такая,ты не поймешь ни черточки, ни брови —не отрицай меня, когда у краяменя никто, и ты, не остановит.Такой сегодня снег, твоя-моя кривая,татарский мальчик, россказни Казани,касательная речи или лая,и балалайки с домрой на казане.Такая встреча без купюр и смысла,как дождь без кожи и царапин с дрожью —чирикнет облако, когда вода провисла,и Мандельштам летит по бездорожью.(2004)«Вот, и аукнулось то, что неписано было …»
Вот, и аукнулось то, что неписано было —иероглифы и погремушки устроят пургу на столе —зазвенела тень, в Dos погружаясь, по бабски провылаи присела со смертью, растить мое слово, в золе.Ни фига же себе – такая феня-морокаперекликать гальку с песком и Оленьку с Зиной —ничего о пороке, ничего, кроме порока —переводим отсюда порох на пряники с глиной.Повезло-развезло, что аукать свое бездорожье,двуязычье срамное родных ЧилябИнских козлов,что покрыться гусиным пером и дырной рогожей,только сколько бы не был с з/к– все равно говоришь про любовьВот, и жизнь не прошла, потому что неписано было —проскользил по стекляшке споловиненный гвоздик нержавый,вот, и жизнь погружает нас в Doс, тот который навила —я стою без любви, у стены, у великой державы(2004)«В моем бездарном камланье потомка мордвы и манси…»
В моем бездарном камланье потомка мордвы и мансиотыщется много разных, забытых с рожденья вещей.Так не начнется январь. В полуподземном приходестою, как слог осознавший, что он от зачатья ничей:в этой густой полумгле – расщелин крысиные мордынам отворяют воздух, чтобы учились дышать —руки его слепы, вежды черны или стерты,и забываешь, пробив скорлупу, как твою звали мать.Но этот тихий ангел епископальных психушекнас не найдет во тьме – и только наполнит ее:попробуем сосчитать, сколько под кожей кукушек,сколько прощеных женщин в нашей лимфе плывет.И прогибаясь в хорде, станешь причиной дрожи,скользящей по постной иглы бронзовым позвонкам:услышим ли этот крик разорванной небом кожи?узнаем ли спуск под воды по дверным косякам?Только не говори, не открывай глагола,не отверзай пространство или зыбкое время,чтобы хватило на зобку неутоленного плача,чтобы нас укрывала, прощаясь с бесстыдством, темень.Так и прядаю нити из незамерзших топейСкрипа и торфа – эта телега всегда – на дюйм от тебя – пуста.Выучим мертвый язык, чтоб говорить вместо мертвыхИ узревать, как вскипают от холода наши уста.И не оспорь меня как фруктовую жертву:смотри, как в тебя втекает с порезанных пальцев нитьсоков уже не моих и не твоих – то есть младенцев третьих.Стикс покидает тело, чтоб тело не осквернить.В осколке моей темноты ищет ладошка буквы,потраченные в сокасанье воздуха и языка —пусть тебя не встревожит запах горячей клюквы,в которую бабочкой смотрит из лимба слепой косарь.(2004)«Недосчитанный город – с этой секунды уже только град…»
Недосчитанный город – с этой секунды уже только градпролетающий – ангелу, падшему в топи – отверстое горло.Начинается чтение тел, оставляющих души —это то, что движение пальцев твоих в мое воскресение втерло.Это дата моя и чужая растянута в средневековьеот костров к телескопу, с троеперстья к скудеющей сводне.От такой ли родни ты укрыться хотел в нелюдимой пустыне?Или так роженица взлетает из рук к распаленной любовником сходне?Если ты понимаешь, что я говорю – значит, даты не помнишь:не родишься ангелом – значит, китайцем семьсотымэто тонкая дрожь пробегает сквозные надбровные вены, как обжиг.Надвигается тьма из рассвета птенцом желторотым.Там приколоты к твердой воде тату из морфия и героина.Не оспоришь себя, если ставишь на зарытые в торфе тропы:это только размазана между пальцев и свита в безвременье глина,это колет водица соленым колодцам полые стопы.Поднимаешь глаза, чтоб увидеть нас в зрачке бога, как снег,по тоннелям бредущий его неуклюжей походки —это полая радость из зарукавных холодных огрех,это свет от вечери, продетой сквозь сходку нити с иголкой.Отвердевшая прядь безруких божков из до-верья,где кидает нас маятник стремных времен в лабиринт пустоцвета,открываешь ли двери в себя или только преддверье —но всегда, просыпаясь, вдыхаешь осколок от света.(2004)Поплавский
Смертно жизнь посмотрит в тело,Излетая вертикально:Непрописанный на белом —Проживает на вокзальном —Али в воздухе, али в горном —Небом тонком – коридореСтерты сроками предлоги —Героин горит на воре.Ни фига себе разлука! —Вот те дата, фот те фатер-Land – сгрызут ее, как булку —Только тело выйдет матом.Смертно жизнь залита в гвозди —Это в смысле неотвратноВдох заходит к связкам в гости,Чтобы истекать обратно.Ненарочно, как расплата,приподнимет вера корку —мы приходим вверх из ада,чтобы вниз построить горку.Иглы-четки, блин-поэтыРасползаются под снегом.Был Поплавский, да весь вышелПоплавком над грязным смехом.Ничего себе молчаньеИ для голоса обертка,И Каренина-блядь-Аня…Нянька-мамка, где же водка?Выпьем все. Из колыбелиВсяко дело выйдет в матку,И гондоны тьму посеют,Чтобы тройкой мчаться в Сатку.(2005)«Жалуется на холод Овидий и иже с ним и …»
Жалуется на холод Овидий и иже с ним и —Зрение здесь ни о чем не подскажет, а молвишь и дату вынешьВ эту Румынию, то есть потерянное колено Иерихона.Смотришь в упор и распустилась вена.И не родится дочка приплюснутого Мордехая —Вскоре завоют суки и приближенье стаи будет растянуто в рельсы —Скорбные, как колеса. Сверстанным в память лицамНе сможешь задать вопроса.И никого не жаль. И нет ни Афин, ни ГрецийКак речевой оборот встретившись с Телемахом в ОдессеОвидий жалуется на холод – который живет в его Лизе и рвется последний слогК придуманной им отчизне.(2005)Бессмертие
Выбывая из пая причудливых метаморфоз —Что, Овидий, все спишь на карпатских небесных краях? —На ладонях – все слово, которое вынести нес,На чернилах же – ночь, что свои надкусила края:Если спать – то и видеть продавленный телом мороз,Чтоб впечатать Гомера в заносчивый ритм снигиря.И – пройдя половину иль треть мне приложенных лет —Неприлежно зубрить эту азбуку мертвых племен —Опускаться не ниже, а выше – туда, где надломленный свет —Вьет гнездовье себе – из пристрельных на имя – времен,Выбирая небритой щекой пошрамнее кастетИли нашему сраму, Овидий, подобный урон.Что, Овидий, все спишь – не свои – отпуская – слогаПод водою небесной? Как рыба – глотаешь словарь?Опускается ночь ниже нас – не по мере туга —Как дорогу сдержав – на плечо приспускается тварьИ связует – раскольные днем от людей – берега,И в охоту смотреть, уподобившись камню – как встарьТы смотрел. Вот, и я – отбываю в страну – без вещей —С Энеидой в подмышке, с ненужным другим языком —С папиросой в зубах – состоя из просторных щелей —Сокращая пути – как в лавины обрушенный ком.Если спросится: кто? – отвечай – по наитью – ничей —До конца – до избытка изнанки – извергнутым ртом.Что, Овидий, не рано ли видим нам – в сумраке – лесИз – скороченых в тени – людей или призраков их? —Если спрошено – значит отвечено – значит отвесОтклонился на сторону речи – как птичий чирик —Значит, зрит из бумаги – на нас поделенный порез —Как ни странно – в разрыве своем – съединивший двоих.Нас с тобою, Овидий, пристрочит к реке назывной мошкара —Это дальняя Припять – за длинным туманом приходит сюда.Что не спится, скорее, причина – нежели ноль. До утра —Говорит себя «нет» – за личиною скрывшей нас «да» —И себя о (т) пускает из неба, как смер (ч/ш) и гора —Или ода звучит – как собой, захлебнувшись, вода.То не утро зарится на твой занавешенный дом —То плутоново царство – к речей виноватым соскам —То все девять кругов притекают во фразы гуртом,Как вина расстоянья – отчего то подвластного нам.А щенячий восторг все летит из бумажных сторон —Обжигая обратную ересь остывшим губам.Что, Овидий, похлебка густа?.. – в смысле: изгнана речь —Вместе с нашей одеждой, что свалена мертво в углу,Отбывая оттуда, откуда бы надо истечь —По-младенчески – с утренней жаждой – в отцово «агу» —Переправить нельзя – от того, и приходится лечьВ свой – насмешливый – полуязык, из которого спешно реку.(2006)