Смотритель. Стихотворения 2010—2016 гг.
Издательство:
Автор
- -
- 100%
- +
© Александр Александрович Петрушкин, 2017
ISBN 978-5-4485-5291-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«зачем зачем о жизни три вОрона летят…»
зачем зачем о жизни три вОрона летяти каждый третий держит в своей руке котятзачем косноязычье незримо мне даноо впалое как старость отчаянное днозерно в подскулье ноет у бледной из вороня склонен к паранойе в любой из всех сторонзачем мне смерть однажды смеётся изнутринет музыки понятной для цифры нумер трии оспою укрыто у черной из воронкрыло как феней синей написанное С. Л. О.Н.зачем мне голос птичий безногий голос дандо боли неприличный как чёрный Казахстани рыжий красный ворон забитый в кислородмне тело лапой ищет и закрывает ротзачем твоё бессмертье – четвёртый ворон беллетит на тёмном свете наш чёртов Кыштым-бейзачем зачем о жизни ворОны три летяти в каждой третьей дети как умца-ца гудят(2010)«нисколько – это много а сейчас…»
нисколько – это много а сейчасокно откроешь и мороз сквозь рукикак капельницы длинная винакак окружившие любовью своей сукинисколько – это больно до тогодоговоримся что условно мыпринадлежим бумаге заоднои как зерно проросшее прямынисколько – это я там над тобойприпомнивший что голос в долг был принятзаходишь в тело а внутри темнои мокрый дождь болезнью сухо вымыт(2010)«Не вспоминай меня – на свет…»
Не вспоминай меня – на светнаколот пластырь света. Урка,пока ты остаёшься здесь —летит, как стрекоза, маршрутка.Не вспоминай меня – проститьиз лагеря побег заветенпока хранят, как сухари,зверёныши нас, эти дети.За всех, что были неспроста,теперь начисленная платанас ждёт, считая тьму до стаи пластыри до зоосада.Ты, убивающий стрекозподземных тёмными шагами —не ожидаешь, но пройдёшьнад взглядом нашим сапогами.Не вспоминай меня за светзасвечено – на пол-аршинамой дом оторван от землии пластыря почти не видно.(2010)«под деревом сидит над головой…»
под деревом сидит над головойто голос твойто голод твой по слуху и другимза это спимза то законник может даже финку в боки внемлет Бога голос твой слабее изнутрии выйдет тритри голоса болячку этот звукпротри испугпод деревом сидит над головойс самим собойцарапает смешные письменакак смерть страна(2010)«наконец-то нельзя задразнить щебетать…»
наконец-то нельзя задразнить щебетатьперегнувшись из смертивсе равно нас никто не простит —ну а если простит – не заметити вконец перекопанный ад —назови его будучи живу —перегнул эту смерть и сломал —как малец конопатя машинусмерть смотрела в свои же глазаповторяя бессмысленно жестыя не помню кто это сказално наверное тоже не местный:вот и я помолчу о себевот и я постою о другиха снаружи как видишь всё света по свету небесны круги(2010)«о чём о том скрипят ладони…»
о чём о том скрипят ладонипластмассовые темнотывсе переправлено направонарывы ртыживотное всё наизнанкуидёт гулятьи начинается по знакувся жизнь опятьо чём о том ты некрасиваи голубь мнене говори молчи со мноюя сам во тьме(2010)«ну вот и сорок дней (читаешь: лет)…»
ну вот и сорок дней (читаешь: лет)оса влетает в сад и с богом мальчиквсё говорит (считаешь много бед,прошедших мимо? – Отсчитай иначе)в таком заливе – русским заливатьты всё соврёшь и перепишешь вновеи на плечо (чо сядет там? – оса?)тату нарежешь – ощутив мир голымты всё соврёшь – такой посмертный дарчто вечность существует лишь однаждыты входишь в гроб челябинский как в лифти морщишься от этой смерти лажисмерть – это лажа (повтори Орфей)так падал камень и завис в четвёртойполёта доле и своих корнейвошедший в сад конечно же не помнитне помнит став осой в своём садуон видит как его несут во ртуего же дети (если я солгуто в этом ты молчанием поможешь)ну вот и сорок – насекомым яналью с малиной чай на стол поставлючтоб сын осу в руке отца держали говорил что я не помню дажедоговорив свою смешную смертьоса влетает в сад и боль запомнивраздавлено лежит в руках детейи понимает не бывает больно(2011)[Голубятня]
Андрею Санникову
насколь прекрасна голубятняи требуха и эта поросльнесущая нас на рукахпока живот со смертью порозньпока прекрасно смертны мыухватывай снаружи телакак эта поросль нас во тьмынесёт заложено и спелотак рас-спешит в округе жизньв кружок закрытых светом скважинпока там жарят голубейпарных как молоко и светвсе дольше из замочных скважинпока природа голубятнакормит миром до ответаи губы вытерев взлетяти в скважину пройдут с рассветомоставив голубятню намгде смерти их до самой крышичтобы несла нас на рукахпока живот как смертный дышит(2011)[Грач]
Поехали в грачиный этот рай,где белый свет и босиком трехпалопроходит глас насквозь тебя, насквозьфизический раствор – где, как упало —так и лежит [что спрашивать в ответ?]рассыпанный на тени, черный снег —он кажется, крошится у запала…Мне западло, мне – в птичий этот лайгде повестись на каждого базарыи грач больной ведёт [как поводырь]меня и голос, где мясная тараменя ещё выносит – ехать, стыд —весь этот долгий, в прицепном у стаигде чёрный свет нас долюбил, распил,разлил в свои граненые стаканы.Поехали, гранёный мой стакан,позвякивая ложкою утробной,трёхпало трогая грачиный доязыки, проживая физраствор по пробнойуже двадцатый раз кажись. Кажись!Такая жесть, что, проживая голос,его ты, как покойника, везёшь —прилюдно, по срамному, в одиночку.Поехали в грачиный этот рык,В сад полосатый, в костяную почку,Которую снежок проборонилЧтобы остались пустота и голос.(2011)«Телесный сад, где ест меня листва…»
Телесный сад, где ест меня листва,зачитывает скромные права —перелистав, как нищенка, слайд-ленту,подкожный слайд: наверно, ты права:что ждать в Челябе, прислонившись к рядуподземного скрипящего крота?Все тридцать восемь, что я был варягом,испытывал густую карусель синичнуюна прочность и отсель всегда бежал —но оказался рядомтелесный сад, в который я вхожукоторый раз вдыхая туберозу,три отраженья на себе ношуи строю этим отраженьям розу.Телесный сад, где мудями звеняттакие же безкожные подростки,иголкой смерти тычут сквозь меняв каком-нибудь смертельном,как Свердловске,и покидают норы и поюттелесный сад во имя нашей смерти —им смерть шмели на блюде подаюткак голову мою в пустом конверте.Нательный сад, ты испытал меня —так отпусти с огнём в живот свой тёмныйво имя мира, рожи и угля, настольной лампыплоти непристойной.(2011)[Чпок]
…чтобы покоились с миром палочки Коха
Светлана Чернышова
о господи мы выпав из тебялетим как мошка из глубин сибирскихс урановой рудой в одной рукес уродом восковым на колпакес трудом большим припоминая близкихмы край тебе свинцовая водавина виной но мне не удержатьсяи главная задача у з/котсюда прыгнувдо тебя добратьсяо господи храни свою рудушугая вертухая и собакуураново здесь нам по глубинетвоей и прочее почти ужене жалкоо господи в крапленом колпакехитином тельника зажаты в кулакеурана Мельпомены пилорамыо господи прощай как я прощузаконника что приведёт к врачуно больше вероятиечто в яму(2011)«Не страшась приключиться вторично…»
Не страшась приключиться вторично,мы покажемся в этом лесухромосомном, от нас не отличном —с чёрной дырочкой в каждом глазу.Кто щебечет про нас, кроме этих —неудобных на двух языках?Чьи пернатые руки в умершихищут слово для нас, кукушат?С лошадиного света наскокомкто бежит здесь по нам босиком,раздавая, как милость, по крохамвслед за ним прилетающий дом?Из-под клюва сирени мальками —он идёт и четыре гвоздято ли крыльями, то ли рукамиоткрывают у страха глаза.(2011)[Жажда]
Как будто расступается вода —напоминая нам о тёмной жажде,надёжнейши упрятанной сюда,в её нутро, которое бумажнораспахано и вычерпнуто в дым,чтоб некий мальчик подымал завесу,держа в руке надёжный свой сим-сим —Да что вода? – он отступает к лесу,как будто отступается река —Бог отодвинет небо перед нами,и будет наблюдать издалека,как бабочка играет с синякамив сомнение о том, что он сюдасклоняется, на корточки садится,живёт как мы, что жажда так сильна,что водопой приходит [с] рук напиться.(2011)[Идиот]
вот брошен я в свою странунаброшены собаки – стайспастись удастся никомув солёной горсти в горекрайвот сброшенный смотрю на светкуда которым я лечуи чунями по мне воследидёт которому врачуон синеглазый идиотидёт и видит полный врагсобачий тает лай в ответи заполняет свет оврагза эту дряхлую странуответь мой местный идиотискусственно дыханье здесьи снег летит поручно в ротзакладывай мои словасердечным средством под языкя здесь по левому неправстрана фартовая Кирдыкполуслепой февральских смехпереходящий по рукамподмышкам пёстам я привыкк молениям – я по словамзамыслил от тебя побегмой чёрно-светлый идиот =свинцовый воздух изнутридыхания меня сотрёти будет утро день второйили четверг повздошный чассобака дышит в вену мнеприпоминая детский страхсобака дышит за щенятвот спрошен я в свою странуи чунями скрипит их вгляди идиота не помнутщенята слизывают кровьсвою с чужих по край ногтейи снег летит на ЖБИсо всех ночных как март аптеки замерзает мой языки пожирает идиотмой парашют и чёрный клыкон ложит снегом в нежный рот(2011)[Свердловская элегия]
Даниле Давыдову
Ты помнишь/не помнишь помятыйдавыдовский прочный сюртук,коньяк без лимона под горло —как шарф шерстяной или стук.всё ссут здесь поганые сукипо улице Сони Кривой,и делает боженька снимки,а может быть кто-то другой.Ты помнишь давыдовский точныйглоссарий – пойдём за водой,где к потерялась за выдох,и топчет сугробы ногой[у К появляются губыи рыло с химмаша братка,ещё червоточные зубы,и даже желанье глотка].Ты помнишь/припомнишь, как смертистихами закроенный полв коньяк заливался Сысертью,и пился за каждым углом,как ссали под окнами сукисливая челябу в ебург,и глобус крутил эти звуки,как будто бы ехал в Москву.Ты помнишь, что вспомнится дата,когда разломали ребро[в закуске закрытые рядом]две суки и стало светлопод скрипом солёного снега,закрытого в каждом узле —лимон, в коньяке закипал иагукал Кальпидию в Че.Ты помнишь, как небо, чирикнувв две спички, зажглось и спаслось,как двум, пережившим верлибры,по бабам мужицким спалось,Свердловск начинался сюртучный,все суки махали воследлимонного цвета платками,линяя в коньячный ответ.(15/12/12)«Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо…»
Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо,идут двенадцать [непохожих на время наше] поясов,как часовые и якуты, насторожились, вой взвели —гори, гори, не угасая на темноте бумаги, шрифт!Сквозь плотный снег [в воде солёной] дрожит, как голый, самогон —идёшь по Репина и плотность теряешь, прикусив озон,и видишь: с острова на встречу идут двенадцать часовых,по краю движущейся речи, как пёс вцепившейся в кадык.Они идут по твёрдым водам несовершённой немоты,идут на свет, скрипят, как свечи, их [в шарф заверченные] рты,и Бог [разобранный в стаканы], в пластмассе льдистой шевелясь,горит, в часах не разбираясь, и дышит в трещины, как язь.(7/12/12)[Тварь из поселка Роза]
И всякой твари выпадает дважды светв проваленном до ада, будто Роза,поселке – за Челябинском в кюветсвалился ангел-бомжарёк. Вот поза,вот понимание, вот с Розенталя вид,чтоб всякой твари с небом всё возможно —договорился и теперь лежитсреди травы и ждёт, как передоза,что полетит насквозь его, на свет,вся местная братва из насекомыхв провал и яму, под которой нетпоследней твари и её знакомых.Вот он лежит и чувствует – лицоего облапал чёрный энтомолог —читай: шахтёр (считай с твоим творцомтеперь их трое). Дело к эпилогуздесь не пришить – так дёшево крыло,что он лежит – во рту дрожит травинка,а по травинке богомол ползётдо самой Розы – и совсем не зыкоон приползёт на станцию своюлет девятнадцать для того растративпока же ангел-бомжарёк лежитздесь где-то слева и не пидораситон перед богом, он, открывши рот,жуёт язык свой синий глуховатый —и понимает: людный горизонт его ловил,но более не схватит,не схавает, не выпьет, преломивна два зрачка поломанное время —и дохнет тварь и обретает видв кювете – мяса, в воздухе – прозренья.(1/10/12)[Энтомология]
Д.М.
Расчёсывая губы до крови,пустив царапины [как бабочек по светулатать тот свет слюной] здесь – оборвии Сь слетит и крови узкой нету.Да, эта бабочка сегодня хороша —лежит под золотистою молчанья[почти нирваной] коркой у соска,у тёмного чукотского камланья.Расчёсывая губы, как обман, как коконстраха распылив отчизну, могилы[улыбаясь мило нам] кивают жизньюиз своей чернильной[расчёсанной сверчками до земли]светящейся воды – пока открытой,как молоко у матери в грудикровоточит из ДНК на тритий.Расчёсывая слюни по слогам(здесь было что сказать – хотя и мало,что вероятно, Бог – не быстр, а я —хотя бы смертен [с самого начала].Расчесывая воздух до себя,дощатый бог лежит, опилом дышитсосновым – воли нет не у меня, а у него[что ж, не расслышит,он это, перейдя на ультразвук и сленг] —латает бабочка его тугие ушии переходит из хитина в снег[и здесь перестаёт он вовсе слушать].У бабочки с судьбой глубинных рыб,прижатой белой атмосферой к року:в нутре кровоточивом бог дрожит,пытает медленно, чтоб выбрала дорогу.(24/07/12)[Беременность]
Идёт подряд на свет вода[безногая] другим путём,не протерев свои глаза[что несущественно] – что днёмсебя ощупывает, какнаутро женщина краясвои исследует, рукойтечение судьбы двоя,когда сияющий плавник,толкается в мамашин сон,где бьёт [вольфрамовый родникпочти что током] в мягкий схрон.Где сдуру в дуру бог идёт,он собирается семьюсобрать из запчастей водымежду пятью и восемью,с утра ползёт к воде на духдвоичный, будто бы Лилити Ева [мало ли там кто] —его в себе проговоритпод роговицей у пупкаон вяжет свитер для неё —ещё без тени и лобка[который – знаешь ли? – враньё],и видит мир, как тот бомжарь,что светом согнут или свитсегодня [и в последний раз],а послезавтра догорит.И сын – на выгнутой вовнутрь[пока срифмован в малафью]исследует источник, а —быть может даже мать свою.Она с утра ещё гола,и ощущает, как еёотметил угол [то есть мракза муравьями в дочь ушёл],Пока вода – ещё вода,а не вина за чей-то стыд,четырелицый свысокав живот клюётся и молчит.Бездоказательно еёсуществованье в этом Че —пока нутро не выжжет сынкак свет на жестяной воде,на жестяной воде еёгде он и мать в постели спят[на свет, конечно, без пупков]и входят в душ, как в чей-то ад.(22/07/12)Сергею Ивкину
…глухонемая Кондакова Ира
Она живёт на Малышева/Мира,
а я живу на Мира 38,
второй этаж, квартира 28.
(Андрей Санников, Глухонемая техничка I)
Пока сдаёшься ты, «пока-пока»произноси в одежде праотцовской,пропитанной бензином и водой,что тоже нефть в ошкуренном Свердловске.Пока сдаёшься ты, находишь их,своих двоих и будущих, младенцев,хватаешь Интернетом их языкно вряд ли понимаешь – как чеченцев.Пока сдаёшь наверх алавердысвои водой замотанные ноги —ни много и ни мало – все портызабиты битами излишними. Урокииди учи, пока длинней пока,чем голос электрички удалённой,вдыхай жлобьё вокруг, и темнотаих скроет в этой массе оживленной,где каждый как Георгий Ивановждёт растворенья в мудаках и стервах.Вот ты идёшь, вот ты идёшь втроём,но богу это всё не интереснопока сдаёшься ты, когда покаизнашиваешь в тёплую одежду,и ангел нам дыхание в бокавещает с Мира номер под надежду[читай – целует в губы гопоту].На то дана нам речь, чтоб мы сдавались,чтоб пили нефть и спирт, за в пустотузабитый гвоздь своей любви держались —пока стоит твой [гладкий, как Е-бург]цыганский праотец, что неизвестен в общем,совсем неузнаваем в чернотесочащейся из дерновой и общейгостиницы – казённой, костяной,плывущей вдоль Исети мутной. Прощеказалось бы молчать – за божешмойполучишь номерной Челябинск в почки,получишь мудаков или стервоз,получишь замороженные ноги —Мересьев-Жора-нафиг-Ивановот роз своих перебирает логин,пароли набирает на виске,накручивает мясо нам на кости —зачем он, как отец, стоит везде?за что у нас прощения он просит?Забитый как оболтус в пустоту,он говорит в ошкуренном Свердловскепро ангелов, вмещённых в гопоту,про Мира (два? – не вспомню – сорок восемь?)якшается со всякой татарвой,оторвою и головой на блюде —пока сдаёмся мы внаём, покацелует гопота [живых] нас в губы —твой пращур ненавидимый, в тебев квадрате умножаясь, входит в штопори мясо ангелов висит на потолке,стихи читает, ничего не просит.(07/12)[Летящий пёс]
СТИХОТВОРЕНИЕ ДЛЯ СТАРШЕЙ ДОЧЕРИ
Проговориться с этим [на огнесидящим] псом – заморенным, ленивым,скрипящим словом: а) откроешь дверьб) утром просыпаешься не с дивой,не с девой в) лопочешь на своейпифагорейской олбани в оправец) слушаешь, как сторож долбит в смертьстеклянную железкой д) он вправесегодня проживать её со мной —е) сомневаться в ней, как в речи. Слушайвсегдашний [захромавший в цифре] год.Проговорился всё ж, урод? – задушиттебя/меня язык родной страны —порхай среди цветов, обозначений, званий,летящий пёс – глазей со стороны,как стороны текут из тёмных зданий,как немота уходит через руки,как суки, здесь выстраивая адлогарифмический [как хромосомы жуткий]царапают глаза, сто лет наградне требуя, как зацветут жасмины[в соцветии у каждого спит пёс —две головы которого в режимепортвейного Харона]. Как вопрос —так в нас щенок со стороны Аидазаглядывает, и его слюнусо лба стираешь ластиком дебильным.Обняв его огромную страну,проговоривши мёртвым языком —я тридцать два часа сидел в конверте[в последней номерной Караганде]и наблюдал, как пёс рисует петли,царапает над огородом смерть,что проросла за стрёмное наречье,как дочь моя шестнадцать лет назад,чтоб всё простить однажды, изувечив.Чтоб всё понять, однажды не простив,резиновые реки поднебеснойплывут сквозь пса, раскрыв больные ртыот этой ереси (не потому что честной —а потому что спит ещё Харони потому что стук пифагорейскийнесёт на ржавой палочке Орфейи учит пса портвейном здесь) [в Копейске]стучаться в тьму то лапой, то крыламина сто семнадцать метров в высоту,и всё испить холодными глазамии выблевать однажды в пустоту,и выблевать свой шерстяной, как коконоткрывшийся, как неродную речь,пифагорейский, сказанный, смолчавшийи полететь от дочери за дверь.За Пушкина [уральского кретина],за всё молчание меж дочерью и мнойпростив меня, скрипит в щенке дрезинаи гонит под урановой дугой.(19/07/12)«Вот ведь какие дела: чем длиннее душа …»
Вот ведь какие дела: чем длиннее душа —тем укороченней голос – на грани монетысвет заигрался – на смерть загалделся, глуша,нас пескарей прижимая ко дну, не взимая анкеты.Время, собрав эти речи, уйти из водыследом за лесой, сечением света из суши.Из глухоты в нас врожденной – как божий глядитсмертный посланник – он эту травинку обрушит.На берегах одинокий со снастью стоит —смотрит, как свет говорит и по небу проходитв этой росинке – и теплой полынью испитв каждом прозрачном и самом прекрасном уроде.Шевелит губой, как кобыла домой приходя,тычется в руки хозяйские с рыбной заначкою кислой,смотрит сквозь воздух и видит, как смерть (не моя-не моя),между рукою и Богом затихнув, на время подвисла.(27/06/12)«В крещенских числах этого января…»
В крещенских числах этого января(брат мой простит, поскольку в других закопан) —я проходил, по беглой воде шурша,как водомерка бежит, понимая, что скоро в коконвмёрзнет – лишь остановятся она иль вода,Та, что бежит навстречу (точней струится,Еще точнее дышит, вдыхая меня, когдапопытаюсь вглядеться-остановиться).Мусорна речь нашей воды, и якропаю черновики на водице лапкой —скоро холодный Анбаш запрокинет менячерточкою над и – чтобы стала кратко,как водомерка, воспоминанье вод —выдох сбудется – над январём светиться —выжнет гнездовье для инородца – кроттам, под землёй и илом, мне загорится.А никакая теперь иордань – где дым,и выдох один гуляет – теперь без тела —правильное крещенье – и я, как сыноткрываю глаза и вижу: поспешно слепо —с той стороны снигири за водой летятносят её ледышки под клювом с Богомв крещенские даты бесчисленного января,зная, что и вода обратится домом.(01/12)«Не понимаю нашей поздней речи…»
Не понимаю нашей поздней речи,чирика-чика в мехе рукавов,трещащего иголкой в нервном смехе,как тик, забывших нас учеников.Так пусто в доме, что гудит конфорка,как стая, растревоженных тьмой, пчёлприщурится, приняв обличье волкаи мех словесный, словно кофта жолт.Не понимая всякой связной речи —склоняется к нам и целует в лобхолодный ангел и из голенищалёд чаячный за шиворот кладёт.Так пусто в этом доме, что за светомпора вещам звериным говоритьи собираются вокруг не (много) незнакомых,Чтоб на троих мою же смерть распить,и разминают меж ладоней птицу,трещащую на нитке из любвии пишем мы, себя не понимая, литера-дуру разделив на три.«Сидит обманкой в поплавке…»
Сидит обманкой в поплавкекузнечик нашей бытовухи —поклёвка ходит налегкеи лижет спирту руки,и рыбы светят из-под водмохнатым светом глаза,везут стихи во мгле подводживых три водолаза,сидят в прозрачной немотев каком-нибудь Тагиле,ладонью водят по водев неслышимом здесь стилев услышимом и там и здеськузнечике пропащем.Сидит обманкой в поплавке,что умирать не страшно,что если бог какой-то есть —то снег к Тагилу жмётся(от холода его слепой)в собачьи стаи бьётся.Там – говорящий поплавокменя обманкой лечит:чем ближе смерть – плотнее бог,чем наст – прозрачней речи[Деревянный вертолёт]
взаимно тихо говоритиз досок сбитая зима:ты не умрёшь с тоски [с тоскине сходят] не взойдя с умаи всходы у дурных времёнкак входы в торфяные мглыоткрыты пальцами собакпещерных – до земли голыи деревянный вертолётбормочет дым из глубиныгорит по тихому как лёдиз нефтяного дна водыно не взаимны голосаиз досок сбитая зимавыгуливает смерть своюи лает будто снег в саняхей деревянный вертолётлетящий от зимы на светпотрескавшимся языкомкровавый слизывает следс лопаты лижет свой языккак пёс дурея от кровидо крови [разодрав животземной у жестяной воды](2013)[Собачья голова]
волен Гулливер в собакечто собака в Гулливерев суете и вере едутв некоем прощальном сквереа обратно едут людикак растения обвитымрамором и снежной крошкойпоигрушечно убитысшиты Гулливер с собакойи собака с головоютень проходит между ножницсизым веком на кускикамень ножницы водицешьют и гроб и рукавицынабирают в тень собакигулливеровой тоски(2013)«На птичьем рынке – торфяной язык …»
Евгении Извариной
На птичьем рынке – торфяной язык —читавший арамейски – разумеет:поди налево, если не убит,поди направо – видишь: там светлеет.На каждый полумёртвый светофор,на всякий крестоцветный – без базара,как птица в клетке, по карманам вор:он кормится – прости – ему так надо.Исполнив эту глиняную печьи перечни свои опустошивши —поищешь свет, а он – ни там, ни здесь,как зёма, из-под почвы тихо свищет.(23/03/2013)«Сминая бумажную воду…»
Сминая бумажную водуНе дышит свинцовый карасьИдёт с той [почти по богу]по воздуху вверх накренясьон жабры свои не шнурует,шифрует под речь чёрный или если дорвётся до сушито верно поймёт, что он был,сминая, царапая оду,глазея в чудовищный страх,что с точностью неба не спорятв бумажных и рваных потьмах.(23/03/2013)«Не раньше, чем начнётся смерть…»
Не раньше, чем начнётся смерть,жующая свой хлеб беззубый,не раньше, чем меня и впредьне встретит мент, и не разбудит,не вложит камень мне в глаза,а в губы – гул пчелиный долгий,я буду слышать голосатех, отъезжающих на лодке,тех, уезжающих вперед,сбросавших вещи в саквояжипоспешно в свалку, как щенков,так словно не успеть им страшнона этот длинный пароходи не имеющий причала,где б чайка, проверяя ротб/у-шный, отвердев кричаланевнятно требуя избы,сирени, от мороза ломкой,и замороженных глубин,или хотя бы потной шконки,всплывут горящие гробы,и станет мне тепло на лодкеперегибающей в обрыв,где от встречающих так громко.(24/03/2013)[Колчак]
У юной Росы Камборьо
Клинком отрублены груди,
Они на отчем пороге
Стоят на бронзовом блюде.
Ф. Г. Лорка
Соски срезая ржавою метлой,стоит у входа с неба часовой —он машет медленной [как будто бы кино]рукой кленовой этим за спиной.Приветствует [не то чтоб вялый Омск]входящих и ведущих в эту осьполуслепых [двудённых, как котят}и в свой живот кладёт их, в ровный рядна блюдо под палёною корой.Ещё [как будто даже молодой]один из мертвецов, как водомеркасуёт наружу руки – типа, мелко.Метла проходит [вся в бушлате чорном]и слышит сиплый говор в коридорномнаречии фанерной коммуналки,и покрывается испариной [здесь жалкостановится по-лагерному]. Чёткийповеточный досмотр ведёт дозорныйи каркает из тёмного бушлата,и публика [немного виновато]расходится к кругах сосков молочныхмоей жены – кровавой и непрочной,и плёнка рвётся [как в кино – два раза],зрачки срезая с глаз [как бы проказа].(10/07/13)