Посвящается нашим дедушке Иоанну и бабушке Нине. Светлая память!
Предисловие
В предлагаемом вниманию дорогих читателей сборнике содержатся статьи, ранее вышедшие в петербургском журнале Credo New (№2-2024, №3-2024, №1-2025, №2-2025) и здесь объединенные общей темой защиты человека: в его зарождении и жизни от зачатия, в его традиционной здоровой семейности как соединении мужа и жены «в плоть едину» (Мф. 19:5), в его преклонном возрасте, этическом измерении свободы и с точки зрения будущей Вечной жизни. Понятие человека в век заражения трансгуманистическими идеями не просто ставится под сомнение, а подвергается последовательной методической деструкции. Автор попытался найти и собрать воедино смыслы, могущие стать противоядием от трансгуманизма. Конечно, этого мало. Бог да дарует вдохновение в мысли и деле всем хранящим и передающим новым поколениям огонь живой веры в Богочеловека Христа!
Юрий Погудин
22 мая 2025 года
ТРИПТИХ О ЧЕЛОВЕКЕ ИЛИ УЧЕНИЕ О БОГООБРАЗНОЙ ИПОСТАСИ В СВЯЗИ С АБСОЛЮТИЗАЦИЕЙ ЗЕМНОЙ ЖИЗНИ И ПРЕНАТАЛЬНЫМИ ДЕТОУБИЙСТВАМИ ("АБОРТАМИ")1
Ты.. соткал меня во чреве матери моей..
Зародыш мой видели очи Твои.
Пс. 138:13,16
Я пришел для того,
чтобы имели жизнь
и имели с избытком.
Ин. 10:10
Мне нет никакой необходимости
пытаться заглянуть в «будущее» моей души
после смерти.. чтобы знать с полной
достоверностью – знать сейчас,
в любое мгновение моей жизни, – что я вечен.
С.Л. Франк, «С нами Бог» [7, 243]
1. ДАР ИПОСТАСИ
Предлагаемая дорогим читателям работа является некоторым итогом размышлений мирянина Православной Церкви о связи определения "аборта" как пренатального детоубийства с учением об ипостаси2 человека.
Проблема "аборта" наисложнейшая и многоуровневая: жизненная, человеческая, семейная, богословская, этическая, философская, социальная, медицинская, юридическая, экономическая, политическая, государственная и т.д. и т.д. Невозможно в одной статье и не под силу одному человеку решить её. Но мы попробуем осветить её с той богословско-философской стороны, которая, на наш взгляд, является отправной точкой в решении. От исхода общественного спора об "аборте" на этом, теоретическом уровне во многом зависит и его исход на уровнях остальных. По слову А. Лосева, «абстрактное мышление, которому учит нас история философии, должно рассматриваться нами как своеобразный символ (хороший или плохой) живого созерцания той или иной действительности. Само абстрактное мышление должно быть символом живой человеческой практики, без которой оно было бы неполным» [6, 218].
Учение об ипостаси человека является ключом к пониманию краеугольных истин христианской веры, и в том числе однозначно и безоговорочно разрешает вопрос об отождествлении "аборта" и детоубийства. Именно потому, что человек есть ипостась по образу создавшего его Ипостасного Бога – "аборт" и есть детоубийство. Человек начинается с первого мгновения зачатия, дарующего в сотворчестве Бога и отца и матери каждому уникальное и неповторимое бытие.
Жизнь человека и бытие мира есть свободный, творческий и великий Дар Пресвятой Троицы. Бог творит другое, отличное от Самого Себя бытие не по необходимости и не для восполнения Своего Бытия, но по преизбытку Божественной Любви, вечно раскрывающейся в Жизни Пресвятой Троицы. «Божественная жизнь в отношении к жизни в себе является оживляющей, утверждающей бытие, и всякая жизнь и жизненное движение – от жизни, пребывающей превыше всякой жизни и всякого начала всякой жизни. От неё души получают непреложное существование, и все животные и растения с последней степенью жизни получают жизнь. При отнятии её, по Писанию, оскудевает всякая жизнь, и оскудевшее вследствие слабости приобщения к ней, снова обращаясь к ней, снова становится живым» (Дионисий Ареопагит) [5, 192].
Безначален только Господь. И мир, и каждый человек имеют начало. Тайна зачатия – первоистока – человека так велика и важна для православной веры, что даже есть монастыри, именуемые «Зачатьевскими» – в честь зачатия святыми богоотцами Иоакимом и Анной Пресвятой Богородицы (22 декабря по новому стилю). И есть их икона: «Целование Иоакима и Анны». Ещё Церковь празднует зачатие Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна (6 октября по новому стилю). «У наших предков было принято перед рождением долгожданного ребенка вымаливать его на богослужениях в Зачатьевских монастырях или храмах» [26].
Есть принципиальное онтологическое различие между рождением и творением. Рожденное – той же природы, что и родивший. Созданное – иной природы. Бог создает тварное бытие не как «копию» Своего Нетварного бытия, а как Богообразную тварную инаковость [9, 224]. Тварь не противостоит Творцу как противоположное, она внеположна Ему: Им положена вне Его Природы, и Им привита к Нему Его энергиями.
Господь создает нас как онтологически самостоятельные Богообразные ипостаси, способные к предельному выбору образа бытия своей природы – с Богом или без Него. Тварность ангелов, мира и людей обязательно сопряжена с их начальностью. Если бы они были безначальны, то и не могли бы быть созданы. Если мыслить их безначальность в качестве вечных Божьих творческих мыслей-замыслов, начинающих быть в произнесении: «и сказал Бог..», то можно ли отождествлять вечные Божьи мысли и ипостаси? Мысля тварь онтологически инаковой, но сводя на Божии эманации наивысшие её сущности – ипостаси ангелов и людей, – мы снова теряем мир как созданный, снова растворяем его в Боге, перестающем быть Творцом и остающемся только Порождающим..
Чтобы Творец был Творцом, а тварь – тварью, нам нужно мыслить тварь всецело инаковой – не только в любых нисходящих сферах бытия, но и в любой сколь угодно глубокой своей подоснове, в самой последней своей сущности [9, 74]. Тварь не есть Творец в абсолютном смысле.
Изначальное ничто, не-бытие положено Творцом вне Себя, и есть «место» возможности для создания мира. Ничто есть последняя подоснова твари, и отличающая в онтологическом корне её от Творца, и дающая ей возможность не исчезнуть в Огне абсолютной Божией Сущности.
И мир (тварь) реален в своём пространстве-времени не только для себя, но и для Бога. Реальность твари утверждена сознанием её Богом, и заботой о ней Его Промысла. Тварь создана по образу Творца, жива причастием Его энергиям и способна уподобиться Ему.
«Начало» твари – и всего мира, и каждого человека – есть непостижимая граница, отделяющая Бытие от небытия [9, 230-231]. Создание твари означает, что и мира, и каждого человека не было и не было полностью, не было совсем. Время мира и время каждой человеческой жизни творится вместе с «началом» и «зачатием». Владимир Лосский рассуждает: «Первое мгновение – неделимо, его даже нельзя назвать бесконечно кратким, оно – вне временного измерения: это – момент-грань, и, следовательно, стоит вне длительности. <…> Тварь возникает в некоей «внезапности» <…> на грани вечности и времени. <…> Творческий порыв порождает время» [9, 231-232]. При всей непостижимости «до» – именно оно в нашем сознании являет Творца Творцом: мира и каждого из нас не было «до» нашего создания. Будучи тайной, «до» на границе небытия и Бытия указывает на объективную и абсолютно первую «ноту» симфонии («музыки сфер») Божьего Творения и судьбы каждого из нас.
Человек, как находящийся «между» Богом, Который Превыше его, и миром, который ниже его, стал предметом спора о том, насколько он близок к Богу или насколько близок к миру. Посреди предельных крайностей – персонификации атомов у Николая Лосского или отрицания своих ипостасей у людей в антропологии Льва Карсавина [16, 51] – будем мыслить цельное «золотое сечение», связывающее (но не отождествляющее) Творца и тварь, человека и мир в одно: как творение Божие, человек несоизмерим со своим Творцом, но как образ Его – он несоизмерим с миром и надмирен. Прот. Владимир Цветков сформулировал это отношение так: «Бог – это целое3, человек – это большая часть, мир – это меньшая часть. И Бог так относится к человеку, как человек относится к миру» [18, 452].
Такое соотношение мыслит людей тварными надмирными ипостасями, одновременно не отождествляемыми ни с космическими стихиями, ни с «мировой душой», ни с несопоставимо превышающими тварь Божественной природой и Ипостасями Пресвятой Троицы. «Человек есть ипостась всего космоса, который причастен его природе» [9, 241, 288].
Мысль человечества тысячелетиями приближалась к Богу, но не могла дедуцировать учения о Пресвятой Троице. Оно – самооткровение Бога людям через Библию, раскрытое великими каппадокийцами4. Именно на основе догмата Церкви о Пресвятой Троице как Ипостасном Триединстве и откровения Книги Бытия о создании человека по образу Творца Владимир Лосский и развивает учение об ипостаси человека. Таким образом, мы можем определить его как дальнейшее раскрытие Божьего откровения в богословской мысли – откровения о человеке.
Раннее святоотеческое определение ипостаси как «существования самого по себе» (св. Иоанн Дамаскин) [цит. по: 15, 49] еще не давало богословского аргумента в защиту человека на стадии от зачатия до рождения. Но учение об ипостаси Владимира Лосского, выросшее на почве всего предшествующего академического и «внеакадемического» богословия XIX-го – начала XX веков, как это хорошо показал И.И. Улитчев [16, 21-35], содержит мощный потенциал в защиту человеческой жизни внутри материнской утробы.
Из принципа различия живых и / или неживых объектов только по категории единичного существования понятие ипостаси развилось в принцип отличия человека от своей собственной духовно-душевно-телесной природы, от мира, от каждого другого человека, от общества, от ангелов и от Бога. Учение В.Н. Лосского, с одной стороны, не противоречит Священному Писанию, с другой – содержит зерно для раскрытия духовного щита жизней пренатальных детей.
Учение об ипостаси человека чрезвычайно трудно для усвоения, потому что содержит в себе апофатическую неопределимость. Поскольку человек есть живой образ Живого Бога, то познавая Бога, познаем и человека, а познавая в человеке образ Божий – познаем его Создателя. Благодаря этой обоюдной теологически-антропологической связи, богословская мысль движется в двух встречных направлениях, скрещивающихся в тайне Богочеловечества Христа.
О несводимости человека на его природу знает псалмопевец Давид (Пс. 138:16): зародыш мой – значит, «я» не есть зародыш. Зародыш есть моя природа. Я – ипостась, зародышем обладающая.
Веками позже удивленно рассуждает Паскаль: «Тот, кто любит кого-то за красоту, любит ли он его? Нет, потому что из-за ветряной оспы, которая убьет красоту, не убив человека, он его разлюбит. И если меня любят за мою рассудительность, за мою память, – любят ли меня? Меня? Нет, потому что я могу утратить эти качества, не утратив самого себя. Где же оно, это я, если оно ни в теле, ни в душе?» [14, 269].
Вслед за Паскалем вопрошает Алесей Лосев: «Я задаю себе вопрос: что такое я, мое собственное Я, где оно, чем оно отличается от всего другого? Я вижу мои руки, ноги, голову – есть ли это мое Я? Нет, рука – моя, но не само мое Я, как равно она – белая, но не сама белизна, круглая – но не сам круг. То же и о ноге, и о голове. То же и обо всем теле. Тело – мое, но оно – не само Я. Что же еще есть во мне кроме тела? Во мне есть сознание и бесконечность видов переживаний. Суть ли они мое Я? Нет, они – не Я. Моя надежда, мой страх, моя любовь, моя мысль, мое намерение суть мои, но они – не сам Я. Я их имеет, как ведро содержит в себе воду. Но ведро – не вода. Перебравши все возможные мысли, чувства, поступки, я обобщаю и объединяю все это в одно общее понятие души. Но, очевидно, и душа не есть я; и это – уже по одному тому, что она моя» [3, 206].
Бытие человека несводимо не только на физиологию, психологию, но и на идеалистический спиритуализм. Я мыслю умом, но я не есть ум; я чувствую душевные переживания сердцем, но я не есть сердце; я действую волей, но я не есть воля. Всё это в совокупности – и ум, и сердце, и воля, составляющие душу, и тело, душа и дух – относится к полноте природы человека. Но человек несводим на неё.
Идя от понятия целого как синтеза, Лосев обосновывал новый уровень, новое качество в целом по сравнению с суммой составляющих его частей. Целое – больше, чем просто «совокупность частей». Но и на этом пути мы не дедуцируем ипостась человека. Так как всё, что мы будем в нём находить – ум, дух, душу, сознание, тело и т.д. – образует природу человека как целое. Ипостась же не есть ни часть природы, ни природа как целое. Она есть единичность носителя, субъекта, обладающего цельностью природы.
Ипостась человека есть Божий дар уникального и неповторимого бытия. Понятие ипостаси восприемлется в акте религиозной веры и философском узрении, не являющимися очевидными основаниями для биологии, медицины и юриспруденции как изолированных областей знания. Тело можно увидеть, а душу – почувствовать. Ипостась же не дана нашему восприятию как внеположный ему предмет; она сама и есть воспринимающий разум. Она становится предметом восприятия в акте самосознания, отделяющем Я человека от пространства и времени.
Учитывая определение мифа Лосевым как «в словах данной чудесной личностной [курсив – Ю.П.] истории» [2, 240] перефразируем его же мысль: «Если нет» человека как ипостаси, «самого по себе, то как можно говорить о его происхождении, о его истории, о его эволюции, о его физиологии, психологии, социологии?» Кто «же именно в таком случае» зачинается, рождается, развивается? [2, 293].
Быть чем-то и кем-то значит отличаться от всего иного. Если предмет мысли сливается с чем-то иным, мыслить этот предмет невозможно. Поэтому бытие есть всегда не бытие вообще, но определенное бытие, именно такое, а не иное бытие. Определенность его есть его фигурный лик, есть его особенная и несводимая на иное форма. Но эта форма, как бытие-для-других, таинственно являет, выражает и бытие-для-себя. И мы не можем разделить эти два принципиально разных плана непроходимой стеной. «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы» (Лк. 8:17). Личность можно определить как проявленность незримой ипостаси человека в его природе, познаваемой и чувствуемой другими людьми. Личностью становятся, ипостасью же являются от начала и во веки. Ипостась пребывает в ином, отличном от природы измерении бытия – в сверхприродном измерении, открывающемся нам в реальности личных имён людей и ангелов.
Отец Антоний Сурожский связывает уникальное имя человека (Откр. 2:17) с создающим его творческим словом Бога: «Согласно утверждению, которое мы находим как в самой Библии, так и в окружающей Библию традиции, имя и личность тождественны, если имя это произносит Бог. И если мы хотим представить себе все значение имени для личности, которая его носит, может быть, допустимо сказать, что это то имя, то державное, творческое слово, которое произнес Бог, вызывая каждого из нас из небытия, слово неповторимое и личное, и вместе с тем имя это определяет неповторимое, личное, ни с чем не сравнимое отношение, которое связывает каждого из нас с Богом» [цит. по: 15, 137].
Зачинаясь именем-ипостасью, человек, согласно св. Иоанну Дамаскину, сохраняет таинственную связь души и тела даже после смерти: «Если природы единожды ипостасно соединились между собой, то они навсегда остаются неотделимыми. Ибо, хотя душа и отделяется от тела в смерти, тем не менее их ипостась остается одна и та же, – ведь ипостась есть изначальное образование самостоятельного существования каждого. Поэтому и тело, и душа остаются, всегда удерживая одно и то же начало своего существования и ипостаси, хотя и разлучаются друг с другом» [цит. по: 15, 164].
Отец Павел Флоренский подчеркивает, что изначально «христианство было учением не о бессмертии души, а о воскресении мёртвых» [8, 386]. Из понятия смерти «второй» в Апокалипсисе (Откр. 20:14) следует, что душа не только смертна, но что она – неминуемо и безвозвратно смертна, если человек в своей земной жизни выбирает бытие вне Бога. Но смертность души не означает небытия, потому что обладающая и телом, и душой ипостась вечна и неуничтожима.
В одной из поздних бесед Алексей Лосев аргументирует: «Мы говорим: «Я умру». Подлежащее «Я» здесь выше своего предиката – «умру». Смерть – одно из состояний «Я»-субстанции, сопровождение «Я». Точно так же, говоря «стена белая», мы признак – белизну – не идентифицируем со стеной. Ведь белым может быть что угодно» [4].
Смерть есть разделение единства природы, не прекращающей своего бытия тождеством ипостаси. «Кто» ипостаси не только обладает разными «что» природы, но и соединяет их в одно целое. Ипостась есть самотождественная единичность, сообщающая цельность природе. В человеке душа и тело соединены ипостасью. Во Христе Божество и человечество соединены Ипостасью Бога-Сына. Человек – образ Христа [15, 93-101]. Бог создал человека по образу единства Божества и человечества в Господе Иисусе Христе, союз мужа и жены – по образу единства Христа и Церкви, семью с детьми и Церковь – по образу Единства в Любви Ипостасей Пресвятой Троицы.
Кроме самых первых людей – прародителей Адама и Евы, созданных Богом как начало человечества, каждый последующий их потомок есть существо сотворённо-рожденное. Ипостась не создается "автоматически" вследствие биологического закона. Бог творит ипостась в особом, новом творческом акте. Биологический закон соединения мужской и женской гамет определяет зарождение человеческого естества, но не самой ипостаси. Ипостаси творит Сам Бог и только Он.
По ипостаси человек творится Богом в момент зачатия, по природе – рождается родителями. Человек – совместное произведение Бога и отца и матери, он творится-рождается в Бого-родительской синергии. Без воли Бога не зачинаются и не рождаются дети. Родители рождают ребенка в жизнь временную, Бог же дарует во веки пребывающую ипостась, и Он воскресит в конце времен тело и воссоединит его с душою. А значит, родители – не собственники детей: ни созревающих во чреве, ни родившихся.
Ипостась человека как творческий акт Бога иерархически выше рождаемой родителями природы, а потому в пределе Вечной жизни каждый человек – Божий, Богом создан и благословлен в жизнь. Поэтому нельзя родителям считать себя единоличными вершителями судеб своих нерожденных детей. Мы в ответе пред Богом за них, в ответе пред Источником Жизни за решения об их жизни и смерти.
Бог настолько уважает свободу людей, что дал нам огромную власть друг над другом и власть родителям над зачатыми и растущими детьми. Бог учит людей, а люди – как образ Его – растят и учат друг друга. Но данную Богом власть родители, их родственники и врачи могут употреблять во зло, когда склоняя, подталкивая к "аборту" и совершая его, убивают пренатальных детей, тем самым препятствуя и рождению всех их потомков и, возможно, целых многопоколенных родовых «ветвей». Бог, по Своему превышающему наше разумение Промыслу, до времени попускает совершаться этому злу (как и другим злым делам), но от этого оно не перестает быть злом, и должно быть остановлено, или, по крайней мере, ограничено.
Если следовать смыслу слов апостола Петра (2 Пет. 3:8), то они означают не то, что для Бога нет времени, но что для Него время сжимаемо и расширяемо. Остается тайной, от чего зависит это сжатие и расширение. Возможно, оно связано с мерой обращенности человеческого сердца к Богу, когда даже только начало призывания Его имени становится для Библии событием, достойным отдельного слова (Быт. 4:26). Во времени как пространстве риска человеческой свободы «созревают встречи Бога с человеком» [9, 233].
Земная жизнь и вечная не противопоставлены и не противоположны5, потому что вечная жизнь вытекает из земной, определяется земной. Не следует как-либо разделять их и делать важной лишь одну из них. Да, Бог создает ипостась, но создает не сразу в Вечную жизнь – а в Вечную жизнь через земную. Сама постановка вопроса: что важнее – земная жизнь или Вечная? – неверна. Они обе важны, и они составляют одно двуединое бытие. Символом этого двуединства является земная жизнь в её двух стадиях – беременности (от зачатия до рождения) и от рождения до смерти. Поэтому Бог создает человека сначала именно в земную жизнь. Она нужна для того, чтобы человек свободно, сознательно избрал Вечную жизнь с Богом или вечное «существование» без Него. Только Ангелы определили свои вечные судьбы мгновенно. Человеку дано прожить тело, и тело – это время [2, 543-544]. Тело-время замедляет грехопадения, дает возможность одуматься и покаяться, обратиться к Богу и добру. В теле вынашивается душа для рождения в Вечность и воссоединения с ним в воскресении мёртвых.
Убийство детей во чреве лишает их земного пути, который есть у родившихся (рис. 1). Верится, убитые в "абортах" будут как ангелы и войдут в Рай как мученики – невинно убиенные и крещеные кровью своею. Но в их Вечности будет какая-то неполнота, о чем рассуждать невозможно: вечные судьбы сокрыты до Второго Пришествия Христа. Не будем сомневаться в Божьем милосердии к ни в чем не повинным пренатальным детям и станем делать всё возможное, чтобы свести число "абортов" к минимуму!
Рис. 1. Четыре рождения
Таким образом, cогласно православной христианской вере, человеческое бытие непрерывно и от мгновения зачатия через беременность и земную жизнь простирается во веки веков.
Ипостась человека существует независимо от наших представлений о ней, независимо от того, сознает или не сознает человек себя ипостасью, и даже независимо от искаженности или отсутствия сознания. Ипостаси есть у пренатальных детей, у спящих, у страдающих амнезией, у людей с нарушениями психики, у находящихся под наркозом, пребывающих в коме – словом, у всех без исключения людей и всех без исключения возрастов. Только такое понимание человека и дает основание считать евгенику – ложным путем, а фашизм – чудовищным преступлением.
Фундаментальное различение в православной антропологии ипостаси и природы как разнокачественных и несводимых друг на друга онтологических категорий есть нравственное основание для безусловной межличностной любви. Именно потому, что ипостась (сам человек) несводима на свою природу и её проявления – мысли, слова, чувства, поступки, дела – имеет смысл христианский призыв любить самого человека и не осуждать его самого за его недостатки и проступки, но при этом не одобрять их. Внутри такого сложносоставного отношения пребывает коренное различие: «я люблю тебя самого, но не принимаю твой грех». Неразличение ипостаси и природы в человеке ведёт к отождествлению греха и личности, и осуждение греха становится осуждением и соделавшей его личности. На межличностно-эмоциональном уровне такое отождествление греха и личности происходит как бы «само собой», и требуется особое усилие, нуждающееся в глубинном антропологическом обосновании, чтобы в свете Божией правды о человеке как Богообразной ипостаси суметь отделить его грех от него самого, и тем самым утвердить потенциал личности к исцелению.
Для новоевропейского сознания из понимания личности как "надстройки" над безличной природой человека логически вытекает современная, встречающаяся сейчас у самых разных авторов – художников, архитекторов, философов – парадигма выхода за границы, за пределы личностной "ограниченности".
О каком преодолении человеческого говорит трансгуманизм? Для него форма есть ограниченность, а ипостась человека он или не знает, или не признает, считая личность человека его приобретенною, а потому и только внешнею формою. Отсюда рождается трансперсонализм – преодоление внешнего личностного начала. И именно здесь лежит критический водораздел христианской философии с западной и теософской мыслью, для которой личность стала синонимом ограниченности, возможности быть "только" собой.
Проблема преодоления человеком своей "ограниченности" начинает решаться в пределах сугубо земной жизни, вне перспективы Вечности. И тогда человек – "безличный в своей основе субстрат", приобретший свою "личность" в качестве социальной маски и затем стремящийся освободиться от неё во всем, что мешает максимальной интенсивности земной жизни как его личного чувства. Так пантеистический принцип понимания человека ("что – первично, кто – вторично") срастается с абсолютизацией земной жизни «здесь и сейчас».
Для христианской же философии ипостась есть онтологический стержень человека: тождество разума, свободы и вечности в едином неделимом субъекте, земною жизнью решающем свою вечную судьбу. Ипостась, являющаяся корнем свободы, не определима до конца, но она есть источник определений человека о его собственной жизни. Ипостась есть не просто отличная от всего иного единичность, но она есть субъект ничем и никем не детерминированных, кроме неё самой, решений и действий, всего образа мысли и жизни6.
Бог дарует человеку и человечеству истинные Жизнь, Единство и Вечность, и истинное расширение ограниченного человеческого бытия в Божественную Бесконечность. В христианстве преодоление границ и выход за пределы7 совершается в природе человека. Это расширение его духа, души, тела в единстве и служении семейном, церковном, социальном. «Совершенство личности заключается в отдаче» [9, 109].
2. ИДОЛ ВРЕМЕНИ
Во второй части покажем тот общий мировоззренческий и духовной контекст, внутри которого оказывается возможным оправдывать пренатальные детоубийства. И увидим, что дух, отрицающий начало (зачатие) человека, в своих следующих звеньях разрушения ведёт к отрицанию человека вообще, человека как такового. Понимание православно-антропологического учения об ипостаси даёт основание для оценки нарастающего перехода современного западного общества от либерализма к трансгуманизму. Если либерализм легализует пренатальные детоубийства, отрицающие человека на стадии беременности, то трансгуманизм ведёт уже к отрицанию всего человека в его Богом заданной сущности.
И полноты жизни, и всеобщего единства и расширения в беспредельность – часть человечества пытается достигнуть без Бога и в борьбе с Ним, вопреки данным Им заповедям. Прийти к такому безумию – мыслить Источник Жизни всей твари как "враждебное" себе Бытие [9, 252] – значит принять ложь как переопределение понятий добра и зла. В общем случае понятия «блага» и «худа», «позитивного» и «негативного» неустранимы из мысли и априори присутствуют в любом мировоззрении. Даже ницшеанское стремление стать "по ту сторону" добра и зла неизбежно означает, что такая предполагаемая "сторона" мыслится как некое "благо", а пребывание в области всеобщей оппозиции добра и зла мыслится как некое "худо". Любое мировоззрение есть всегда одновременно та или иная этика, даже в случае отказа от самих основополагающих для христианства понятий добра и зла. И каждый раз вопрос в том, что именно считать «благом» и что именно считать «худом»?
Отрицание духовных ограничений (заповедей Божьих) детерминирует рабство вседозволенности. Есть только два вида свободы и выбор между ними длиною в жизнь: свобода от Добра во зле – и абсолютно противоположная ей и несовместимая с нею в сердечной глубине свобода от зла в Добре. «Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. 16:13).
Духовно-интеллектуальное насилие, переопределяющее библейские понятия добра и зла на противоположные, не устраняет понятие греха, но именно переворачивает, совершает переворот как искажение и подмену изначальных библейских определений. Все они основываются на том, что без Бога, без единства с Его Святой волей всё, включая и само «добро», превращается в зло. И сущность веры не в том, чтобы верить, что Бог есть, но в том, чтобы верить, что Бог свят. Только веруя в Святость Бога, можно обрести веру и в Его Промысл, и в Его Любовь. Святости противостоит хула (в том числе мат). Хула есть попытка обесценить в сознании человека Святость Бога, подорвать у людей веру в неё, доверие – для того, чтобы затем переопределить зло как "благо". Это духовный переворот, революция, отрицающая определение добра как всего, что не противоречит Святой воле Господа.
Совершив эту революцию, сознание по-прежнему стремится к «жизни», «единству» и «беспредельности». Но на место Вечной жизни поставляется утопия продления земной жизни и научный прогресс как средство к этому; на место единства Церкви и Царства Божьего поставляется утопия глобального мирового правительства и образования единой экуменической религии; на место общения с Божественной Актуальной Бесконечностью – потенциальная бесконечность "самосовершенствования", самозамкнутого, как кусающая сама себя за хвост змея.
Это попытка выйти за рамки своего тела, за рамки земной жизни – но при этом оставаясь внутри земной истории, земного царства; создать единый глобальный мир – "подобный" будущему Царству Божию, но являющийся его суррогатом, подменой в земной истории; и в меру развития научного прогресса длить эту земную историю – по образу бесконечно длящейся Вечной жизни. Здесь во всём есть правда – и в стремлении к полноте бытия, и к единству, и к бесконечности. Но неправда в том, что всё это мыслится без Бога и вне перспективы Вечной жизни.
«При каких условиях и на чем держится общество, отказывающееся от норм культуры?» [21]. Технократическое единство – как и внешнее единство при господстве христианской религии – может по-прежнему обеспечиваться государством. Согласно Льву Тихомирову [11, 634-638] оно выступает нейтрально-организующей дисциплинарной структурой, могущей спутываться с безбожными мировоззрениями.
Убить Бога невозможно. Точнее, это возможно было сделать только однажды. Но Бог (Богочеловек) воскрес. Другое дело человек. Он слаб и удобопреклонен ко греху. "Гораздо проще бороться с Богом через борьбу с человеком". Сначала отрывают человека от реальности Бога, абсолютизируют человеческий субъект и внушают ему, что Бог есть "только идея" [2, 330-331]. Затем, расправившись и с самой идеей Бога в сознании человека, "необходимо" взяться за самого человека, но тоже не сразу. Первым делом в мысли отсекается связь с будущей Вечной жизнью, а затем убивается само понятие человека как Божьего образа.
Либеральная мысль исходит из понятия ценности человеческой жизни, видимой изнутри этой жизни в пределах границ пространства и времени. Она утверждает высшую ценность именно временной человеческой жизни, вне перспективы будущей Вечности и вне абсолютной «точки зрения» Бога, у Которого «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Пет. 3:8). А поскольку полнота земной жизни делается доступной человеку именно в зрелом возрасте, то логическим следствием становится обесценивание человека на стадии зародыша (ведь ему еще "недоступна" полнота жизни) и оправдание пренатальных детоубийств. Но для Бога это не так. Для Бога первый день жизни пренатального ребенка – как тысяча лет. Для Бога это уже человек, и Библия говорит о таинственном начале Богообщения с момента зачатия: «Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя» (Иер. 1:5).