Отпуск до обеда

Инструктор вывел подростков обратно к идеальным дорожкам, где гравий будто стоял на вытяжку в строю, а цветы тянули лепесток к лепестку – без единой погрешности. Здесь работали садовники, будто пчелы облепив каждый куст. Все идеально и безукоризненно, как по линейке.

Подростки тайком обменивались взглядами, так и не смея задавать вопросы. В их глазах читалось сомнение – слишком это место было идеальным. Будто что-то не так. А еще… Как должно было быть? Ну, чтобы – правильно?

Оглядываясь, они видели бесконечный забор, ограждающий периметр учебных корпусов. Через равное расстояние неприметные, будто часть забора, стояли неподвижные люди в серой камуфляжной форме с автоматами.

Подростки украдкой переглядывались. В их глазах росла не увлеченность, а тихий ужас. Эта идеальность была удушающей. Она не оставляла места для случайности, для ошибки, для чего-то живого. По периметру, сливаясь с цветом забора, стояли неподвижные фигуры в сером камуфляже, с автоматами наперевес.

– Доски почета нет. Каждый должен быть лучшим. Те, кто не соответствует, – отсеиваются, – голос инструктора прозвучал как приговор.

Неожиданно инструктор, будто выполнив свою программу ушел, оставив ребят наедине перед вендинговым автоматом. Оставалось нажать на кнопки, чтобы выбрать профессию. Тогда, из ящика сбоку должен будет выдан ящик с соответствующей формой и инструкциями.

Но они не торопились. Прошмыгнув в тень, они шептались, глядя на мерцающий экран с растущим отвращением. Иван первым кивнул на забор. Мария в ответ сжала его руку. Решение было принято.

Автомат, прислоненный к забору, стал их ступенью в неизвестность. Металл впился в ладони холодом. Они перемахнули через гладкую поверхность ограды – и мир перевернулся.

Тишину ночи разорвал вой сирены. Из-за забора донесся тяжелый, ритмичный топот десятков ног. «Беги!»

Они рванули в темноту, под ногами хрустели ветки, колючки цеплялись за изодранную белую одежду. Впереди, черной гладью, лежал пруд. Вода оказалась ледяной, тиной обвивались ноги, сковывая движение. Но они плыли, как будто умели это всегда, – сильно, технично. Сзади по воде зашарили лучи прожекторов, зашумел вертолет, разрезая лопастями воздух над их головами.

Они бежали, падали, поднимались и снова бежали, пока силы не стали покидать их. И вот, сквозь частокол деревьев, они увидели огни. Не идеальные неоновые полосы, а рваные, желтые точки окон.

Перед ними неожиданно вырос город. Не тот, с идеальными стенами и дорожками, а какой-то, старый, с полуразрушенными четырех и пятиэтажными домами – главным советским наследием «хрущевками».

Подростки забежали в первый попавшийся подъезд. Здесь повсюду были люди, обычные люди! Они помогут. Юноша и девушка дергали каждую дверь…

Город встретил их вонью переполненных мусорных баков, хлюпаньем воды в подъезде и пьяными криками из-за дверей. Они, грязные, дрожащие от холода и страха, метались по лестничной клетке, дергая ручки. Никто не открывал.

Топот тяжелых ботинок уже гремел внизу. И вот, на пятом этаже, щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели блеснули внимательные глаза человека в полицейской форме.

– Входите, быстрее, – он втянул их внутрь и прикрыл дверь.

Погоня, постояв у двери, отступила.

Человек в форме представился:

– Николай Иванович, участковый полиции н-ского района.

Николай Иванович, выслушал их сбивчивый, путаный рассказ. Самые простые вопросы – «откуда вы?», «где родители?» – ставили их в тупик. Родителей? У них не было родителей. Прошлого не было вовсе. Их «я» родилось сегодня утром, в медпункте.

– Ничего, – вздохнул Николай Иванович. – Оставайтесь. Документы как-нибудь оформим. Миска супа всегда найдется.

Он накормил их. Но еда – какая-то мутная баланда с плавающими кружками жира и жестким хлебом – оказалась невыносимо невкусной. Они давились, с трудом проглатывая каждый кусок.

Дом участкового был воплощением запустения. Липкий слой пыли на мебели, пятна на потолке, затхлый запах. Они пачкались, прикасаясь к вещам, и испытывали физическое отвращение.

Надев найденную чужую, поношенную одежду, они вышли на улицу. Мир снаружи был хаосом. Пьяный бомж, клянча мелочь, ухватился за рукав Марии. Из-за угла, визжа тормозами, вывернула ржавая машина, чуть не сбив их с ног. Люди шли мимо, не глядя, с пустыми, усталыми лицами.

Этот мир был не просто несовершенен. Он был грязным, шумным, опасным и безнадежным. Их идеально созданные тела и души восстали против него.

Они переглянулись и, не сговариваясь, побежали обратно. К стерильности. К порядку. К своей клетке.

Добравшись до забора, они не нашли той бреши. Теперь его венец украшали витки колючей проволоки, блестящие под луной, как оскал. Они брели вдоль него, выбиваясь из сил, пока не наткнулись на массивные, глухие ворота.

На табличке из матового металла было выгравировано: «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН». А чьей-то нервной рукой рядом было нацарапано краской: «Уходите. Здесь вам не рады».

Они уперлись в холодный, непробиваемый металл. Они стучали, сначала слабо, потом отчаянно, пока не сбили в кровь кулаки. Но ворота были немы и глухи.

Из динамика над ними снова раздался тот самый, знакомый механический голос, беззлобный и окончательный: «Индивид, не прошедший профориентацию, подлежит отсеиванию. Доступ закрыт».

Они были чисты, годны и совершенны. И теперь – абсолютно никому не нужны.

ВХОД И ВЫХОД

Они были живым воплощением абсурда, этой парочкой, которую судьба, в лице строгого человека из серого кабинета на Лубянке, свела в одном купе поезда «Новосибирск-Москва». Костя, выпускник Томской духовной семинарии, принявший обет целибата. На вид – совсем мальчишка, с ясными, чистыми глазами и губами, которые, казалось, знали только молитвы. И Алина из Тюмени – бунтарка с волосами цвета воронова крыла, шипами в ушах, бровях и губе, с татуировками, выглядывавшими из-под кожистой куртки. Ее лицо было картой личных войн, написанной стрелками подводки и черной помадой.

Их завербовали почти одновременно, увидев в каждом свой, уникальный потенциал. Прошли школу, где стирали прошлое и лепили инструмент. И вот – первое задание. Совместное. Руководство, видимо, сочло, что их противоположности, как плюс и минус, дадут на выходе идеальный ток.

Но ток получался только коротким замыканием. Весь путь в машине от вокзала до унылого промзводского района они провели в перепалке.

– Хоть бы портфель от пыли вытер, праведник, – шипела Алина, глядя, как Костя прижимает к себе кейс с документами, будто архиерейскую митру.

– А ты хоть бы крестик с себя снимешь, когда кощунствуешь, – парировал он, не глядя на нее. На ее шее, среди заклепок ошейника, висел маленький, потертый серебряный крестик. Это его бесило больше всего – эта насмешка над святыней.

– Это память. О бабушке. Не твое дело.

Машина остановилась у гигантского, утробно гудящего здания мусороперерабатывающего комбината. Задание было простым: «закладка» – оставить прибор для прослушки в условленном месте. Инфильтрация под видом инженеров из санэпидстанции.

Они шли по бесконечному коридору рядом с главным цехом. Оглушительный грохот дробилки, визг пил, кисловатый запах гниющей органики и пластика. Костя морщился, читая про себя молитву. Алина, наоборот, казалось, напитывалась этой хаотичной энергией.

И тут случилось нелепое. Алина, желая подразнить его, шутки ради дернула за ручку кейса. Костя инстинктивно рванул на себя. Портфель выскользнул и с глухим стуком приземлился на движущуюся ленту транспортера, уходившую в темный проем в стене. Лента была отключена для ремонта, но кто-то, видимо, по ошибке, снова запустил конвейер.