Моя снежная сказка

Пролог

– Але! – голос Артема, неожиданно грубый, ворвался в мысли Алисы, что тихонько сидела в любимом папином кресле, поглаживая большой живот пальцами. – Ну, говори!

– Темчик, я тут смотрю путевки во Вьетнам, – проворковал знакомый тембр по громкой связи. – Представляешь, можно на сам Новый год улететь и встретить его в море! Как тебе идея?

– У меня жена на сносях, – пробурчал супруг, не замечая, что эта самая жена сидит сейчас в кресле и все слышит. – Начнет рожать, и что?

– Ну и родит, ты тут при чем? – усмехнулась девушка на том конце провода. – Спокойно поедет в роддом и родит, какая проблема? Или ты из тех папаш, что хотят лично в руки получить наследника? Фу, Артем, они такие страшные рождаются! Давай лучше во Вьетнам!

Живот неприятно кольнуло. Алиса вздрогнула, стискивая пальцами ткань куртки.

Что происходит вообще? Этот голос она знала, но сейчас не могла сообразить, кому он принадлежит. И что говорит эта женщина? Вьетнам? Вместе с Артемом? Бред какой-то!

– Алл, давай не в этом году, – ответил муж. – Алиска родит, будет увлечена младенцем, спокойно полетим, куда хочешь. Помнишь, ты на Кубу хотела? Кубинский ром, все дела.

Что?

Замерев в кресле, Алиса не давала о себе знать. Спину неприятно тянуло, живот комком собирался, и малыш несколько раз недовольно пнул ее изнутри, будто говоря, что неплохо бы прекратить его волновать.

– Куба? – хмыкнул голос. – Ну так я сейчас хочу, Тем! Ну сам подумай, что твое присутствие даст жене? И жена тебе не даст! Какой каламбур, а? – засмеялась женщина. – А я дам. Вот она я, Артем, теплая, твоя. Приезжай сейчас, обсудим все. Может, я смогу убедить тебя передумать, – игривые нотки в тоне явно давали понять, что дама не отступится.

– Ну, – засомневался супруг, – если только ненадолго. Алиса спит сейчас, мы поругались с утра, она к себе ушла, закрылась и не выходила еще.

– Тем более, милый! – голос женщины приободрился. – Зачем тебе под боком хмурая жена? Проспится, подобреет, а тут ты с цветами и подарками! Хочешь, я помогу тебе выбрать букет? Приезжай, я жду! Я тут бельишко новое прикупила, уже нарядилась и выслала тебе фоточку.

– Умеешь уговаривать, – усмехнулся Артем, успев просмотреть вложение.

По всей вероятности, он отключил телефон, потому что больше никаких звуков не последовало. Щелчок зажигалки и последовавший за ним табачный дым дали понять, что муж вышел покурить и пообщаться со своей дамой. Сейчас Алиса уже поняла, кто это был – папина секретарша! Та дама, с которой она уже однажды застала Артема, и тот клялся и божился, что бес попутал и больше никогда. Выходит, все это время они продолжали встречаться? Господи! Ей рожать со дня на день, а он! Гладил живот, говорил, что ждет малыша, что любит его. И ее. Что больше никогда не изменит.

Не желая показывать ему, что услышала разговор, девушка сидела ни жива, ни мертва. Ребенок бился внутри беспокойно, и она молилась, чтобы это не были роды. Только не сегодня! Ей надо прийти в себя, переварить услышанное, придумать, что делать! Что же ей делать? Боже, что же делать?

Слезинка выкатилась из уголка глаза и проложила мокрую дорожку к щеке. Мороз моментально начал пощипывать мокрое место, и казалось, проник в самое сердце.

Артем ей изменяет. Артем продолжает встречаться с этой Аллочкой!

Стылый комок боли заворочался в груди, и Алиса потерла там, где было больнее всего – в области сердца. Наверное, надо было вскочить, обвинить, кинуть в лицо что-то едкое и обидное, заявить о разводе, может, даже ударить изменщика. Но ничего этого девушка не сделала. Дождалась, пока муж докурит, войдет в дом, и вскоре смогла с высоты пронаблюдать, как машина супруга, скрипнув на снегу колесами, отъехала со двора. И только потом вошла в квартиру, оглядываясь, будто оказалась здесь впервые.

– Какой козел, господи! – вытирая лицо от слез, прошептала она, втискивая ноги в сапоги. – Какой козел!

1

– Ты кого припер, ирод? – Лукерья Ильинична подозрительно уставилась на огромного парня, что ввалился в сени, натащив прилично снега, напустив стужи, и теперь фыркал, сдувая сосульки, налипшие на густые почти черные усы, напоминавшие сейчас скорее клыки моржа, чем приличное оволосение на мужском лице.

В руках гость держал девушку в длинной белоснежной шубке, и, сильно уж подозревала старушка, что неспроста эти двое тут оказались. Сени у нее, построенные еще жившим тут ранее дедом, с низким потолком, едва вмещали гиганта, тому даже приходилось чуть склонять голову в огромной меховой шапке с пушистыми ушами, что делало его похожим на удивленного щенка, услышавшего незнакомый звук.

– Больно! – отвлекая внимание на себя, пожаловалась незнакомка, поморщившись. – Больно!

– Что с ней? – хмуро осведомилась Лукерья, не пуская на порог избы парня, насупившегося, сдвинувшего брови и со сжатым в суровую линию ртом. – Ногу, что ль, подвернула?

– Да откуда мне знать? – рыкнул гигант в ответ, еще больше хмурясь. – Ты ж у нас знахарка, вот и разберись. Ехал по дороге, а эта мандама стоит посреди колеи, чуть не сшиб ее. Откуда она взялась-то у нас, дура, зимой, в метель, да еще вон… Погляди на нее! Похоже, замерзла совсем, чумная! Чисто городская кукла, разоделась, как на показ мод!

– Заноси в дом, – скомандовала бабушка, посторонившись и пропуская односельчанина. – Только катанки скинь, а не то затопчешь мне все. Ишь ты, снега сколько намело, к утру совсем не проехать будет!

Матвей послушно разулся, наступая одной ногой на другую, чтоб стянуть валенки и прошел в избу, где увидел накрытый лоскутным покрывалом диван, куда и пристроил девушку. Та распахнула глаза, обдав его льдистым холодом, но тут же зажмурилась, рукой скользнула к животу и застонала глухо.

– Ишь ты, беда-то какая! – качнула Лукерья Ильинична головой. – Ты что ж, Мотька, не распознал, что беременна она? Посмотри, какое пузо огромное! На сносях баба! В больницу ее надобно!

– Да откуда мне знать, на сносях или нет! – мрачно отозвался мужчина, обернувшись на старушку. – Я думал, сбил ее кто, или упала. Куда я ее повезу сейчас, снегопад смотри какой! – взгляд его сместился на замерзшее ледяным кружевом небольшое оконце.

– Ну и помрет она тут! – качнула головой знахарка, цокнув языком сокрушенно. – Это в ранешние времена бабы на сеновале рожали, да в бане, а нынче они хрупкие, им доктора нужны. Да и потом, я ж, сам знаешь, так себе знахарка.

Она давно жила в деревне, сначала в другой, побольше, а потом перебралась сюда, в глухомань, где притаились несколько домов посреди лесной глуши. Из цивилизации только электричество имелось, да и то могли в любой момент отключить его. Откуда здесь беременная, да еще в богатой шубе, которая одна стоила дороже, чем все их деревенское имущество, вместе взятое. Уж Лукерья-то знала, как меха ценились, и тогда, когда ее дед пушниной занимался, и сейчас не дешевле явно. Ишь ты, фифа! Как бы и правда не померла тут. А до больницы, и в самом деле, не доехать. Почитай, сорок километров до ФАПа, а уж до ЦРБ и все шестьдесят будут. Не довезет ее Матвей, как пить дать. Родит в машине и окочурится вместе с младенчиком.

Качая головой и бормоча про себя ругательства, приблизилась Лукерья к девушке и прикоснулась к ее шубе, намереваясь расстегнуть и посмотреть, насколько уже ребеночек опустился в таз. Доводилось ей давным-давно роды у людей принимать, да вот только было то под присмотром бабки еще, и роженица была не первородкой, а эта, судя по молодому лицу, совсем еще девчонка.

– Не надо! – простонала девушка, прикрываясь рукой. – Врача!

– Ой, девонька, нет тут врача-то, мы вот с Мотей, да кошак мой, Василий. Давай-ка гляну, что там с ребеночком. Воды-то не отходили?

– Нет… – помотала головой незнакомка. – Не знаю…

– Ох ты, горе луковое! – цокнула языком бабушка и обернулась ко все еще стоявшему в тулупе и шапке соседу. – Ну чего застыл столбом? Подбрось дров в печь, поставь кастрюлю с водой, рожать будем. Нож надо прокипятить. Охохонюшки-хо-хо!

Девушка испуганно отпрянула, едва руки бабули коснулись ее живота.

– Я… мне позвонить надо! Телефон мой, я его в снег уронила! Надо найти его! Или дайте свой, я с вашего! За мной приедут и отвезут к врачу!

– Ой, дева, да откель тут телефон-то? – заскрипела смехом Лукерья. – Ты как тут оказалась, горемыка? Не иначе, Мороз-батюшко тебя сюда завез, да кинул на потеху. Видать, насолила ты ему крепко. Далеко тут до врача, не добраться. Повезло тебе, что Мотька вон по делам в соседнее село мотался, да подобрал тебя, бестолковую. А так бы замерзла в снегу.

В это время открылась дверь, впуская вышедшего ненадолго Матвея с охапкой дров. Он скинул валенки, прошел к печи, притаившейся в углу избы, распахнул дверцу, где трескуче полизывал остатки дров огонь, да подкинул поленьев, бросив косой взгляд в сторону кусавшей губы находке. Та смотрела огромными голубыми глазами из-под длинной челки, красивая, шельма, ухоженная. От таких вот в свое время и уехал он в эту глушь, бросив и бизнес, и квартиру, и все, что было нажито непосильным трудом. Молодая совсем, соплячка. Лет двадцать на вид, больше не дашь. Откуда взялась только на дороге, глупая. Видать, выбросил кто из машины, пошутить хотел или уморить, не разберешь сейчас. Знал бы, что беременная, отвез бы в село, там хоть фельдшер есть. А так, чем они с бабкой помочь могут – неизвестно.

Вновь схватившись за живот, девушка откинулась на подлокотник дивана и задышала глубоко и часто, словно собака в жаркий полдень. Лукерья засуетилась, стягивая с незнакомки сапоги, а затем и брюки, качая при этом головой.

– Мотька, что там с водой-то? – обернулась она на мужчину.

– Сейчас сделаю, – буркнул тот в ответ, скрипнув зубами.

Мотька! Так могла себе позволить называть его только эта сухонькая старая ведьма, что помогала ему в первые месяцы освоиться с деревенским бытом, да с укладом жизни, делилась нехитрыми овощами с огорода, да молоком, что исправно давала коза Машка. Не будь этой бабки, наверное, спился бы Матвей Кириллович еще в первые месяцы своего пребывания в безымянной деревушке.

Пока он возился с огромной алюминиевой кастрюлей с помятым боком, неведомо для каких целей приобретенной в хозяйство сто лет назад, судя по надписи на дне, с незнакомки уже стянули и шубу, и свитер, оставив в одной тонкой футболке. Мужчина краем глаза видел, как знахарка водит руками по огромному животу девушки, что-то шепча при этом, слышал стоны и жмурился, имея только одно желание – убраться отсюда побыстрее к себе в дом, налить чего покрепче, да выпить, прогоняя воспоминания, как его жена, его Дашка, стонала также, сжимая руку в агонии, а он ничего не мог сделать, видя, как угасают последние искры жизни в бездонных зелено-карих глазах. И сейчас это же чувство беспомощности охватило Матвея, заставляя его побыстрее кинуть нож и ножницы в кастрюльку поменьше, вытащить по указу бабки пахнувшую луговыми травами и снегом простыню из шкафа, порвать ее на несколько кусков, а затем, кое-как напялив на себя одежду, выскочить из избы, жадно хватая морозный воздух ртом.

Дверь скрипнула позади, и потом голос Лукерьи заставил его обернуться.

– Ты не уходи-ка, милок! – кивнула она в сумраке, кутаясь в наспех накинутую на плечи пуховую шаль. – Вдруг подсобить чем надо будет. Ты девку приволок, ты и помогай.

– Давай, я позову Ксению, что ли? – мотнул Матвей головой. – Ну чем я могу помочь, я ж не баба!

– А тут баба и не нужна, – хохотнула внезапно старушка. – Давай в избу, застудишься. Ишь ты, метет как, стеной прямо. А Ксенька нам тут не помощник, она ни разу замужем не была, детей не рожала, откель ей знать, как тут все…

Матвей постоял еще минут пять, надеясь, что пока его нет, все уже разрешится, глядя на огромные белые хлопья, почти сплошным потоком падающие с неба, вздыхал, проклиная себя, что решил смотаться до снегопада до соседнего села, да по дороге наткнулся на «сюрприз», а затем крякнул в бороду, вздохнул, сплюнул в сугроб, проследив, как слюна оставляет в нем глубокую ямку, и пошел в избу. Пасовать перед трудностями было точно не по его характеру. Если надо, поможет.

– Будто я замужем был и детей рожал, – буркнул он себе под нос, отвечая давно вернувшейся в дом Лукерье. – Прям спец просто, акушер, мать его за ногу, гинеколог!

Отряхнув с валенок и шапки налипший снег, ввалился в избу, уже жарко натопленную, наткнулся на испуганный взгляд незнакомки, что была прикрыта простыней до талии.

– Давай, Матвей, сядь-ка у нее в изголовье, скоро тужиться будем, – серьезно проговорила Лукерья Ильинична, кивая в полуобороте мужчине. – Руки-то помой сначала, да свитру сними.

Тужиться! Чего так быстро-то? Вроде, на дороге девка не стонала, шла просто по колее, а тут уже тужиться! Он знал из прошлой жизни, что роды – процесс длительный. Так просто и быстро только кошки рожают, но голубоглазая на мурку уж точно не похожа.

– Как звать-то тебя? – прогудел Матвей, подходя поближе к дивану и глядя на слипшуюся от пота челку девушки, на прокушенную до крови губу, расширенные от боли зрачки.

– Алиса, – вымученно попыталась улыбнуться та, но тут же скривилась, чувствуя очередную болезненную схватку. – Больно!

– Иии, милая, не больно только мертвым бывает, – подметила Лукерья, заглядывая под простыню. – А ты у нас живее всех живых, да еще скоро ребятеночка народишь. Кого ждешь-то, мальчика или девочку?

– Не знаю, – Алиса задышала часто. – Я не стала узнавать, я… Ой, мамочка!

Матвей отвернулся, когда знахарка сдернула простыню и руками широко развела ноги теперь уже не незнакомки.

– Давай, Мотя, помогай-ка! Сейчас у нас уже человек новый родится!

2

– Мда… – спустя несколько минут задумчивого разглядывания промежности стонущей от боли Алисы выдала Лукерья Ильинична, после чего встретилась взглядом с Матвеем и отвела глаза. – Коза-то попроще будет, – добавила она себе под нос.

– Что? – жадно хватая ртом воздух, стискивая до боли пальцы мужчины, спросила девушка. – Коза?

Боль сковывала все ее тело, жгучими волнами распространяясь от промежности по всему животу. Хотелось кричать, но приходилось кусать губы, чтобы не позориться перед этими добрыми людьми, что помогали сейчас родиться на свет маленькому человеку.

– А ты не отвлекайся давай, – строго заметила старушка. – Коза – не коза, а родить нам надо ребеночка.

– О господи! – заплакала внезапно роженица. – Я хотела рожать в роддоме, у меня вообще должно было быть кесарево… Я боюсь! Мамочка! Как же больно! Я не хочу!

Зажмурившись, Матвей несколько раз сглотнул вязкую слюну, прогоняя тошноту. Пахло кровью, чем-то еще непонятным, в область живота Алисы он вообще старался не смотреть, но глаза будто сами собой глядели туда, и пару раз мужчине даже показалось, что он видит что-то такое… отчего кровь стыла в жилах и хотелось сбежать отсюда подальше, достать сигарету, жадно прикурить и в несколько затяжек наполнить легкие успокаивающим дымом. Но Лукерья всякий раз зыркала на него строго, давала отрывистые команды девушке тужиться, и приходилось помогать, буквально стискивая хрупкое тело роженицы и сгибая его к широко разведенным ногам. Волей-неволей мужчина краем глаза замечал, как появляется головка ребенка, как тело Алисы пытается исторгнуть из себя малыша, сгибаясь и содрогаясь от усилий.

Сколько прошло времени, Матвей не понимал. Ему казалось, что целая вечность, прежде чем родился младенчик, которого старая знахарка плюхнула на живот к откинувшейся на Матвея обессиленной женщине. Та подняла дрожащую мелкой дрожью руку и прикоснулась к сыну, тяжело дыша.

– Ишь ты, мальчонка-то какой горластый! – удовлетворенно выдала Лукерья Ильинична, когда новоиспеченный гражданин России заголосил, смешно разевая маленький ротик.

Он был вовсе не такой, какими детей показывали по телевизору, весь сморщенный, с фиолетовым оттенком кожи, но быстро розовел, а Алиса бормотала что-то успокаивающее, Матвей уже не разбирал.

Его внезапно сильно затошнило, голова закружилась, захотелось глотнуть воздуха, и он рывком поднялся, перекладывая девушку с младенцем на подушку, не глядя на них рванулся к двери, даже не обуваясь, выскочил во двор, утопая в снегу выше щиколотки и замер, подняв лицо вверх и чувствуя, как мир вращается вокруг него. В глазах было темно, и непонятно, то ли ночь тому виной, то ли он, огромный взрослый дядька, готов упасть в обморок, словно кисейная барышня в старых романах. С огромной сосны, что много лет росла почти посредине двора знахарки, сорвался шмат снега, ударив мужчину по плечу и спине, холодные струйки потекли за шиворот, приводя в чувство.

Сигареты остались в тулупе, и Матвей просто стоял в снегу, поначалу будто не ощущая холода, жадно дыша морозом. Изо рта его валил пар, ноги заледенели в носках, захотелось выпить чего-то крепкого и ядреного.

– Чтоб я еще раз с бабой рожать пошел! – выдал мужчина, тряхнув головой и ощущая, как с волос сыплется снег. – Черт знает что такое!

Он вернулся в избу, отметив, что Лукерья уже прибралась немного, куда-то спрятав окровавленные тряпки и устроив маму с младенцем поудобнее. Против воли Матвей скользнул глазами по обнаженной груди Алисы, к которой присосался сейчас ее сын, увидел белоснежную кожу с голубоватыми венами, темную ареолу, и отвернулся, хватая с вешалки тулуп и втискивая ноги прямо в промокших носках в валенки.

– Пойду я, Лукерья Ильинична, помощь тут моя не нужна больше, – прогудел он смущенно появившейся из-за печи старушке. – Ты зови, если что, завтра, помогу. Дров там принести или еще что. А как снегопад прекратится, доеду до села, да оттуда вызову скорую, пусть заберут девку-то, мало ли что.

– Да здоровая девка твоя! – усмехнулась бабушка. – Таким рожать и рожать, молодая, кровь с молоком. Ишь ты, кесарево она хотела делать. И еще пятерых родит и не заметит. А в город ее надобно, негоже тут молодой матери. Поди, у нее и муж есть. Может, беда какая случилась, что она в нашем закутке оказалась. Завтра спросим, сегодня уж поздно. Шуруй домой, Мотя, отоспись, а то на тебе лица нет.

– Матвей! – уже взявшись за кованую ручку выкрашенной коричневой краской двери, услышал мужчина слабый голос. – Спасибо вам!

Кивнув в полуобороте и не произнося больше ни слова, он вышел в сени, натягивая поглубже шапку, и потопал прочь, глубоко увязая в липком снегу, зачерпывая валенками снег, оставляя глубокие следы в белом искристом покрывале.

Дома Матвей подкинул дров в угаснувшую почти печь, налил в стакан коньяка, выпил залпом, не закусывая, а потом взглянул на настенные старые часы, доставшиеся ему еще от предыдущего жильца. Два ночи. А девку он привез еще в шестом часу вечера. Не быстро люди рожают, в этом с козой не сравнить, усмехнулся он про себя, качнув головой, затем стянул мокрые носки, бросив их у печи, уселся в кресло и пошевелил пальцами ног, вспоминая маленькие розовые пяточки младенца, выглядывающие из-под старого куска простыни.

Мысли его переключились на Дашку, вновь бередя затянувшуюся было рану. И у них мог бы быть сын… А теперь ни жены, ни ребенка, никого…

******

Алиса лежала на боку, рассматривая макушку сына, его сладкую, будто бархатную щечку, пухлые губки, слегка сплющенный носик и поражалась, что это она произвела на свет нового человека. Он сладко спал, завернутый в кусок простыни, а ей вот никак не удавалось провалиться в объятия Морфея, возбуждение, радость, какая-то эйфория не давали даже прикрыть глаза. Будь она в роддоме, уже бы обзвонила всех, сообщая радостную весть, но здесь ни у кого не оказалось телефона, а ее собственный остался лежать в сугробе посреди дороги где-то в лесу.

Сейчас она понимала, какую глупость совершила, когда, разругавшись с мужем, отправилась бездумно колесить по дорогам и сама не заметила, как оказалась непонятно где, и как назло, закончился бензин. В машине быстро стало очень холодно без подогрева, пришлось выходить и брести по колее, телефон показывал, что он вне зоны доступа, и оставалось надеяться только на случайного проезжего, которым и оказался Матвей. Как он ее не задавил в сумерках, непонятно. Живот к тому времени изрядно прихватывало, и Алиса боялась, что замерзнет прямо в лесу, обрадовав тем самым своего муженька, что наверняка сейчас кувыркается со своей Аллочкой, не думая даже, куда подевалась беременная жена.

Горькая складка появилась у угла рта девушки, едва она вспомнила об Артеме. Мудачило! Если б не отец, ни за что б она не вышла за него, но папа настаивал – ах, такой перспективный зять, ах, какой хороший преемник. Нате, получите! Перспективный, едва похоронив внезапно скончавшегося от инфаркта тестя, начал трахать все, что движется, даже не скрываясь от беременной жены. Будь срок поменьше, она бы сделала аборт, конечно, и развелась, но к тому времени малыш уже вовсю шевелился в животе, порой заставляя маму страдальчески кривить губы. До нынешнего часа она даже иногда думала, что ненавидит этого ребенка, что наймет няньку и даже не приложит к груди ни разу. Что вообще не будет хотеть брать его на руки. Но волею случая влюбилась в новорожденного мальчика раз и навсегда.

– Мой малышик, – шептала она, прикасаясь легонько губами к виску сына. – Мой сладкий.

Сердце ее замирало от огромной любви к ребенку, от тревоги за его будущее. Сейчас она уже не хотела никому звонить, сообщать о том, что жива и что родила ребенка. Пусть подольше будет снегопад, чтоб похожий на огромного медведя Матвей не смог сообщить о ней никуда. Вообще, можно остаться здесь, у этой славной бабули, что помогла малышу появиться на свет, здесь хорошо, спокойно, нет никаких закулисных интриг и грязных инсинуаций вокруг наследства.

Зевнув, девушка положила голову на подушку и засопела, проваливаясь в сон.

3

Снегопад не прекращался почти трое суток. Белые хлопья размером с рублевую монету сыпали с неба бесконечным потоком, заметая округу и делая и без того плохо проходимые дороги и вовсе непролазными. В такую непогоду даже на танке не проедешь.

Алиса сидела у небольшого окошка с морозными узорами на стекле, пила ароматный травяной чай и размышляла. Пока у нее есть время подумать, а как вернется в город, что делать? Артем наверняка ищет ее уже, машина брошена на дороге, да только вот увидят ли ее под толстым слоем снега, непонятно. Да и страшилась она встречи с мужем. Даже не самой встречи, а объяснения. Раньше-то всегда папа решал сложные вопросы, а теперь предстояло самой определиться, как быть дальше. Фирма завещана ей, скоро полгода пройдет, придется вступать в наследство, и как-то так надо сделать, чтоб этот бабник и подступиться не смог к папиному детищу.

О том, что с мужем у них теперь не только совместное имущество, но и ребенок, девушка думала со злостью. Не получит он сына! Это раньше она считала, что сможет отдать малыша няньке, а теперь же, стоило только взять его на руки, вдохнуть сладкий аромат макушки, почувствовать, как сжимаются маленькие губки вокруг соска, как сердце сладко ныло от умиления, а в голове было четкое понимание, что этот человечек только ее. Артем потерял право на жену и ребенка, едва стянул свои трусы перед чужой бабой и лег с ней в постель.

Дверь скрипнула, впуская огромного мужчину с охапкой дров.

– Доброе утро! – прогудел он, бросая поленья у печи и складывая их на специальную полочку, заполняя ту до отказа.

– Доброе, – смущенно отозвалась Алиса, чувствуя, как щеки начинают алеть.

Она помнила, что он видел ее голой в самый интимный момент, что помогал родиться на свет сыну, и теперь всякий раз при встрече не знала, куда девать глаза от стыда. Матвей будто чуял ее настроение и не лез с разговорами.

Он был похож на медведя – огромный, ростом под два метра, широкоплечий, бородатый, как лесоруб, с неровно стриженными волосами почти черного цвета и карими, будто шоколад, глазами, вокруг которых разбегались лучики морщинок, стоило только улыбке тронуть сурово сжатые обычно губы.

– Как там малец? – спросил мужчина, стянув шапку и вешая ее на крючок у входной двери. – Имя-то придумала?

Что это с ним? Обычно он и пары слов не говорил, только «здравствуйте» и «всего хорошего».

– Не знаю, – Алиса пожала плечами. – Я думала, оно само придет ко мне, когда сына увижу, а нет, никак не определюсь.

Лукерья Ильинична, показавшись из-за деревянной перегородки, разграничивающей избу на две половины, хмыкнула.

– Да что тут думать? – видимо, она не первый раз уже слышала от девушки подобную речь. – Ты погляди, он же чистый Мишка у тебя. Михаил, стало быть. Как по батюшке-то?

– Артемович, – смутилась Алиса.

Она перебирала в голове какие-нибудь модные нынче имена, а всяких Мишек и без того полно.