Соткана солью

Глава 9

После разговора с Надей эмоции как-то разом стихают, и приходит опустошение под руку со смутной, притупленной алкоголем грустью.

Не зная, чем себя занять – для работы уже слишком поздно, а ко сну душа не лежит, – иду на террасу и забираюсь с ногами в садовое кресло, устремляя взгляд вдаль. Говорят, посидеть в бессмысленной тишине иногда полезно.

И вот сижу я, смотрю на море огней у подножия холмов. Город кажется таким огромным и помпезным для маленькой меня. Этому роскошному господину совершенно нет никакого дела до чьих-то печалей и горестей, он сияет так, что боги щурят глаза и отворачиваются, оставляя тебя один на один со своей незначительностью в общем потоке бытия.

Смешно, но, пожалуй, в этом чувстве потерянности есть свой шарм, когда ты не принадлежишь никому и никто не принадлежит тебе. Ни правил, ни ограничений, только вымученный покой и тишина.

Так и засыпаю, убаюканная световым шоу, запахом лаванды и остатками вина в крови.

Утро, будто маньяк неожиданно выскакивает из-за угла, убивая безмятежность заливистой трелью телефона.

Кое-как разлепляю веки и едва сдерживаю стон: тело затекло в позе креветки, виски пульсируют похмельем, да и в целом, состояние, словно по мне проехалась бетоноукладочная машина. Засыпать в кресле на улице, определенно, не лучшее решение, когда тебе сильно за тридцать.

Телефон продолжает трезвонить, безжалостно уничтожая лимит нервных клеток на сегодняшний день, а может и на завтрашний тоже.

Кто такой настырный я уже знаю, так что игнорировать бесполезно – разбудит Дениса, позвонит на пост охраны, а то еще и в полицию доумится. С моей мамочки станется, и вовсе не потому что так сильно волнуется.

О, нет! Просто Людмиле Федоровне должны отвечать сразу же и ни секундой позже. И я бы и рада, чтобы потом не выслушивать поток претензий, но только после хорошей дозы анальгетиков и кофеина.

– Спишь что ли еще? – раздается недовольное, стоит только поднять трубку.

– И тебе привет, мам, – как всегда стараюсь не реагировать, хотя так и хочется сказать: “Ты на часы вообще смотришь? Семь утра!”, но куда там, когда уже запустился режим “примерная дочь”, которая обязана заправить постель до того, как родители зайдут в ее комнату.

– Не успела рот открыть, а уже язвишь матери! – будто читая между строк, обличает мать, заставляя меня мысленно застонать. Началось… Разговор с мамой – это всегда сапер: никогда не знаешь, где наступишь на мину.

– Я просто поздоровалась, мам.

– А то ли я не слышу.

Что тут скажешь? Способность Людмилы Федоровны слышать то, чего нет, возведена в абсолют. И спорить бесполезно.

– Хорошо, пусть так. Что ты хотела?

– То есть, я не могу позвонить дочери не по делу?

Боже, дай мне сил!

– Мам, мне надо собираться, у нас йога с Надей.

– Что она там? – мгновенно переключается мать на новую жертву. – Все так и шастает по мужикам, замуж не вышла?

Я с шумом втягиваю воздух. Спрашивается, какое человеку дело?

– Нет, не вышла, – отвечаю максимально сухо, давая понять, что развивать эту тему не намерена. Но, когда это останавливало мою мать?

– Славка, наверное, в гробу переворачивается, хотя она с молодости посикушкой была.

– Ты действительно хочешь тратить деньги на разговор о моей подруге? – привожу обычно безотказно – действующий аргумент.

Но Людмила Федоровна сегодня явно в ударе. То ли не с той ноги встала, то ли уже успела разругаться с невесткой.

– Не хочу, но приходится, – продолжает она доводить меня до ручки. – Ты же куда ветер – туда и ты: Ленка Зубкова закурила, и ты вместе с ней, Дашка Касьянова покрасилась, и Ларисе Проходе надо…

– Ты еще вспомни, как я в пять лет повторяла за бабулей и пекла куличики из песка.

– Ой, а с возрастом как-будто что-то изменилось! Взять тот же развод: нет, чтобы стрясти с этой образины до последней копейки. Что вы? Все подписала, как миленькая на его условиях. Своей-то головы нет!

– А ты разве позволила хоть раз, чтоб у твоей дочери была своя голова? – все-таки не выдерживаю ядовитый натиск. Слишком это для легкого похмелья и растревоженной с вечера души. Я от разговора с Надькой до сих пор не отошла, а тут еще привалило – не унести.

– Позволила. И что в итоге? – ехидно вопрошает мать. – Вышла замуж за беспредельщика, на кулак намотала сопли и, конечно же, начала проситься к маме…

– А мама так переживала, аж ночами не спала, поэтому взяла, да без лишних разговоров отправила дочу обратно! – не менее ехидно парирую, в очередной раз высказывая свою главную обиду.

– Извините, ты сделала свой выбор! – повышает мать голос и тут же начинает оправдывать себя. – Я тебе говорила, но ты меня не послушала…

– И за это ты решила преподать урок на всю жизнь, чтоб доча знала, как выходить из повиновения, да? – иронизирую с кривой усмешкой, отчего у матери вырывается какой-то возмущенный возглас.

Замечательное, однако, начало дня, Чеховское прямо. Не знаешь, то ли чаю пойти попить, то ли повешаться.

Мать чего-то там распыляется, вспоминает, что отец тогда метил в председатели горисполкома, и мой развод бросал бы тень на репутацию нашей семьи, да и потом, кто вообще с грудным ребенком на руках разводится? И так далее, и тому подобное.

Много еще всего мне прилетает, правда, ничего нового. Все это я уже слышала миллион раз и не знаю, зачем слушаю в миллион первый. После очередного эмоционального всплеска приходит апатия. Да и что сказать в противовес?

Я не обвиняю мать и отца в своих ошибках. Но в тот момент, когда у меня еще была решимость и смелость поставить точку, родители не поддержали, а наоборот задушили инициативу на старте совдеповским: “Вышла замуж – терпи, нечего теперь туда-сюда мотаться!”.

В девятнадцать же без родительской поддержки, будучи в академе, с ребенком на руках, когда в стране бардак и разруха, сложно быть сильной, особенно, когда для надежности добивают старым-добрым: “Ребенку нужна полная семья! Ничего страшного не случилось, главное – не пьет, не бьет, деньги какие-никакие приносит!”.

А потом Долгов стал приносить огромные деньги, подключил к бизнесу моего брата, отца протолкнул на руководящую должность, и веревка обязательств на шее моей гордости затянулась так туго, что однажды свернула ее к чертям. И в какой-то момент не осталось той первой, с легкостью преданной любви, уважения, понимания, интереса – ничего не осталось, лишь задушенная обида, вспыхивающая по временам злость и циничное утешение на банковском счету, что сломала я себя не задешево.

Конечно, мне никто не виноват, я сама упала на самое дно, но я всегда буду помнить, что мать подтолкнула меня к обрыву.

– Все, мам, мне некогда. Чего ты звонишь? – грубо обрываю поток извечных “да ты, да я”, держась из последних сил, чтобы не психануть и не повесить трубку.

Надоело слушать одно и то же. После смерти папы, мать стала совсем невыносимой. В который раз радуюсь, что нахожусь за тысячи километров от нее, хотя она и по телефону умудряется достать.

Несколько секунд она показательно сопит в трубку, недовольная тем, что ее прервали, но, видимо, поняв, что я в шаге от того, чтобы сбросить вызов, переходит к сути звонка:

– Хотела спросить, какие планы на Новый год, может, мне к вам приехать?

Упаси, боже!

– Я занята рестораном, все время в офисе или на стройке, меня не бывает дома, Денис уедет в Аспен на все каникулы.

– И ты отпустила?

Пожалуй, только сейчас, услышав этот звенящий осуждением и негодованием вопрос, я отчетливо понимаю, что поступила правильно, не уподобившись своей матери, которая наверняка выжимала бы все соки из Долгова за счет Дениса.

– Да. А что? – бросаю с вызовом, приготовившись к очередной тираде. Но мать лишь тяжело вздыхает и не без яда резюмирует:

– Ничего. Просто неудивительно, что тебя уделала какая-то соплюха. Ты, как твой отец, бесхребетная мямля!

– Это все? – сглотнув острый, вспарывающий за грудиной ком, уточняю ледяным тоном.

– Да пожалуй…

Дослушивать нет сил, да и желания. Кладу трубку и, рухнув на диван, откидываю гудящую голову на спинку. Слез нет. Да и чего плакать?

Всё так – мямля безхребетная. Но вовсе не потому, что проиграла соплюхе или опустила руки, а потому что, как минимум, позволяю так с собой разговаривать.

Может, действительно, пора начинать, если не выбирать, так хотя бы искать себя?

Глава 10

Дилемма “Что есть я? И как это я выбрать?” живо встает ребром буквально через десять минут, когда начинает звонить будильник, поставленный на семь тридцать.

Втягиваю с шумом воздух и прикрываю отекшие веки.

Еще немножко, еще чуть-чуть – приговариваю мысленно, но раздражающее пиканье все продолжается, а пульсирующая боль в висках даже через анальгетики фантомно напоминает о себе.

Честно, с удовольствием бы забралась с головой под одеяло и проспала весь день, но беда в том, что ответственность – мое второе имя, и если я не выполню поставленные на день задачи, я себя сожру.

И вот как тут выбирать? Как найти приемлемый баланс, когда и то, и другое – часть меня?

Очередные вопросы без ответов.

Посидев еще немного, сверля потолок заспанным, но уже истлевшим взглядом, неимоверным усилием воли настраиваюсь на сегодняшний день и иду готовить сыну завтрак, а после приводить себя в порядок.

От того, что я буду рефлексировать, прячась от мира, ничего не изменится. Ни я, ни моя жизнь.

Да и о чем сокрушаться? О том, что я какая-то не такая по мнению моей матери?

Об этом пусть она сама сокрушается, если когда-нибудь до нее дойдет простая истина, что дети взрастают из почвы, именуемой “родители”.

Что вырастет на яде и перманентной критике? Видимо, что-то такое, вечно в чем-то недостаточное для окружающих людей.

И нет, это не перекладывание ответственности или жалость к себе горемычной, просто в который раз убеждаюсь, что семья – это место, где плохие дела совершаются под эгидой хороших намерений, и намерения эти считаются достаточным оправданием, чтобы не извиняться.

Впрочем, мне уже и не нужны ничьи извинения, просто пусть звонят не так часто, этого будет более, чем достаточно.

– Мам, ты чего зависла? – возвращает меня в реальность Денис.

– Ой, – спохватившись, начинаю лопаткой перемешивать скрэмбл, который уже полностью схватился и грозил получиться не той текстуры.

Пока готовлю сыну завтрак, что стараюсь делать по возможности, как можно чаще, наверстываю за пропущенный ужин и узнаю последние новости из подростковой жизни сына.

Он не слишком-то стремится поддерживать диалог, выдавливает каждое слово через губу, но мне и этого вполне достаточно. Хмурое, низкотучное утро не особо располагает к общению, да и возраст у Дениса такой, когда от родителей хочется быть, как можно дальше.

Само собой, меня, как и любую мать, сепарация ребенка огорчает, но уже не так, как с Олькой. То ли опыт делает свое дело, то ли просто с возрастом мудреешь, но в любом случае воспринимаешь это уже не столь остро.

Проводив Дениса в школу, упрямо делаю свою двадцатишаговую бьюти-рутину, хоть и понимаю, что это бесполезно. Излишек вина и недостаток сна теперь никаким макияжем не скроешь. Одно радует – за счет отеков кожа разгладилась и выглядит, как налитое яблочко, но ситуацию это не спасает. Пока завариваю очередную – неизвестно, какую по счету, – кружку артериального давления, смотрю на свое отражение в стекле и едва сдерживаю маты.

Шикарная женщина, ничего не скажешь! Красавин увидел бы и, наверное, даже за деньги не согласился бы такое чудо обхаживать.

Эта мысль возвращает меня к вчерашнему разговору. Всю дорогу до студии йоги, мусолю его, продолжая испытывать испанский стыд за произошедшее в туалете, но к нему примешивается еще что-то такое – скребущее изнутри, дискомфортное, не дающее покоя.

К счастью, тренировка здорово отвлекает, а отсутствие на ней Монастырской и вовсе творит чудеса. Мне, конечно, немного скучно без подруги идти на завтрак, но я лучше денек поскучаю, чем опять буду слушать, что я неправильно вижу ситуацию, неправильно эмоционирую, неправильно понимаю парня и вообще неправильно живу.

Увольте! Людмила Федоровна исчерпала лимит моего терпения.

Да и вообще нужно закрыть уже тему.

Найти себя, конечно, стоит, но в кровати двадцатичетырехлетнего парня – как-то уж совсем радикально. И пусть он вызывает во мне… ладно, признаюсь, вызывает страсть! Все же чисто даже для секса он – совсем не вариант. Как минимум, по той простой причине, что Богдан Красавин, как никак, медийная личность, а мне огласка ни к чему.

Надя может жить для себя сколько угодно, у нее дите выросло и встало на ноги, а у меня сын-подросток, переживший тяжелый развод родителей, арест отца, огласку его похождений и переезд в другую страну. Если еще мать начнет выкидывать коленца, тогда вообще тушите свет. Да и выбирать себя, вредя своему ребенку – позиция кукушки. Так что нет и еще раз нет! Закрываем тему окончательно и бесповоротно.

Запала моего хватает буквально на полчаса совещания совета директоров, а потом договориться с собой, как ни стараюсь, не получается. И это в общем-то неудивительно, учитывая, что с собой отношения у меня, мягко говоря, далеки от гармонии, а уровень взаимопонимания и вовсе на нуле. Что-что, а усложнять себе жизнь я умею не хуже суки-судьбы, к которой у меня давно уже парочка вопросов из разряда тех, что задают, ласково держа за шею на весу.

Пока краем уха слушаю выступления финансового отдела, эйчар, отдела управления рисками и стратегического планирования, подкрепленные презентациями и красивыми словами, не могу выкинуть из головы мысль, что оставить все так, как есть с Богданом Красавиным: пошло и совершенно неверно истолковано – выше моих сил.

Наверное, это комплекс хорошей девочки, но быть в глазах этого парня, да и кого бы то ни было, “мамочкой” – невыносимо.

Полночи я взвешиваю все “за” и “против”, нервничаю, не сплю, выпиваю несколько чашек зеленого чая, выхожу на террасу и вновь складываюсь в креветку в кресле – я ведь умею работать над ошибками, и сижу так, пока не начинаю зябнуть.

Уже прохладно, россисто рассветает, когда мой измученный разум, наконец, машет на все рукой и говорит: “Да говори ты уже, что хочешь и с кем хочешь, только дай нормально поспать!”.

И я решаю, что в самом деле поговорю и расставлю все точки над “ё”. В конце концов, вдруг Красавин растреплет все среди парней, и это каким-то образом дойдет до Дениса. Конечно, боксерику не пятнадцать, но слухи – дело такое: никогда не угадаешь, где всплывут, даже, если ты всего лишь пошутил с другом. Так что я должна убедиться, что все под контролем.

Наверное, стоило попросить Сашу – мою личную ассистентку, – договориться о встрече с Красавиным через его менеджера, но тогда бы пришлось объяснять причины, выдумывать предлоги и выглядело бы это, мягко говоря, еще комичнее, чем сейчас, когда я еду к Денису на тренировку, везя в своей Биркин цвета арахисовой пасты маленький, благотворительный чек на развитие клуба и поддержание талантливых ребят, не имеющих возможности платить за лучших тренеров.

Дело, конечно, благое, но, будем честны, является все тем же предлогом, и надо признать, Богдан Красавин обходится недешево. В сущности, он, конечно, не причем, всему виной мои загоны, но с учетом подоплеки так звучит, куда интереснее.

Бесспорно, лучшим вариантом, конечно же, было оставить все, как есть. Однако, лучшее не зря враг хорошего. Утешение слабое и не выдерживающее никакой критики, но уж какое есть.

Думать в тысячный раз о провальности сей затеи – верный способ устроить себе еще парочку бессонных ночей, а я и так уже работать нормально не могу. Недосказанность и чувство незавершенности зудит под кожей, и хоть ты тресни.

Понятие не имею, как буду выкручиваться, если Красавина в клубе не окажется и, тем более, если он там будет.

Как подойти и начать разговор? Как этот разговор вести: в какой форме, тоне, где и к чему?

Вопросы, в попытке ответить на которые, моя решимость в ужасе бежала спонсировать Илона Маска и его идеи полетов на Марс. В итоге все, на что меня хватило – это перемерить весь свой гардероб и с горем пополам решить величайшую задачу всех женщин перед встречей с тем самым мужчиной – какое впечатление она хочет на него произвести?

Исключительно деловое – безапелляционно заявила я, стоя перед зеркалом. Привычная броня придавала немного уверенности, плюс невербально расставляла многие точки, подчеркивая и разницу в возрасте, и в целом, что мы разного поля ягодки.

Совру, если скажу, что глаз не косился в сторону чего-нибудь вычурного, сексуального, но это было бы слишком нелепо. Да и на семисантиметровых шпильках в своей стильной, графитовой юбке-карандаш и ажурной блузке цвета мокко с довольно глубоким V-образным вырезом и серебристыми нитями, перехваченной на талии широким, кожаным поясом в тон сумке, я выглядела на все двести и речь вовсе не про возраст. Напротив, несмотря на стильный, дополненный украшениями из золота, образ серьезной бизнес-вумен, я чувствовала себя глупой, семнадцатилетней девчонкой, перерывшей весь шкаф ради того, чтобы пройти в радиусе километра мимо объекта своей симпатии.

Смех, да и только. Кому скажи, покрутят у виска или еще, чего доброго, снисходительно похлопают по плечу, мол, жаль тебя, женщина, столько лет прожила, а ума не нажила. Все так, причем, что бы я ни делала, поэтому, а не пофиг ли уже?

Глава 11

Увы, не пофиг. Сижу минут десять в машине на парковке клуба и раздумываю, не дать ли все-таки деру?

Бугатти Красавина стоит неподалеку и, учитывая наверняка плотный график парня, медлить ни в коем случае нельзя, но… Как же, черт возьми, страшно!

Мне требуется еще минут десять, чтобы, наконец-то, решиться выйти из машины и после пары вдохов-выдохов направиться в клуб, где меня опять мурыжат так, как не мурыжили на допросах по делу Долгова.

Пройдя-таки квест, в кабинет тренера иду, чувствуя себя паленкой, проходящей мимо витрин Луи Виттон.

Ощущение, будто каждый знает, зачем я здесь и смеется надо мной. Хочется сжаться в комок и прошмыгнуть мышкой в тренерскую, чтобы хоть немного перевести дух. Однако, я еще не забыла, чего ради затеяла это позорище.

Забудешь тут, как же…

Решительно вскидываю голову, держу спину максимально прямо и медленно вышагиваю, оглядывая зал якобы неизаитересованным взглядом.

Красавин обнаруживается возле ринга, весело болтающим с каким-то темнокожим парнем. Раскрасневшийся, немного взмыленный после спарринга, он выглядит все так же преступно горячо. Я бы даже сказала, обжигающе. Золотистая от легкого загара кожа лоснится, синие глаза блестят, на острых скулах горит легкий румянец, а темно-русые волосы вьются от влажности и духоты. Такой он весь цветущий, пышущий энергией и молодостью, что глядя на него, хочется всякого: от простого прикосновения до трех детей.

Словно, почувствовав, что на него смотрят, боксерик поворачивается, а я все равно оказываюсь не готова. Сердце спотыкается и делает кувырок под вмиг заострившимся взглядом.

Мальчик слегка прищуривается, уголок рта ползет вверх в ехидной и как будто бы все понимающей усмешке. Мне небрежно салютуют с явным ожиданием ответных действий и надо бы дать понять, что я здесь хоть и “по делу”, но не прочь поговорить, но увы…

К чему эта многоходовочка в обычном домино – неизвестно. Видимо, привычка усложнять себе жизнь сильнее здравого смысла. Не зря говорят, что она – вторая натура.

Фыркнув, будто породистая кобыла при виде тяжеловоза, отворачиваюсь и продолжаю свой путь, мысленно чуть ли не разбивая голову о ближайшую стену: “дура, идиотка, бестолочь!”. Мать мне даже польстила, тут не то, что не своего, вообще никакого ума нет.

Пока мы с тренером и прочим персоналом оформляем по всем правилам мою благотворительную акцию, обдумываю, как исправить ситуацию. В итоге так ни к чему и не придя, просто выхожу опять в зал.

Красавин отрабатывает удары на груше, сосредоточенно чередуя серии быстрых ударов с комбинациями, и я понятия не имею, как привлечь его внимание. Но, видимо, мое присутствие само по себе уже мозолит многим глаз.

Тот же чернокожий парень, что разговаривал с Красавиным до моего позорного бегства, подходит к нему и, хлопнув по плечу, что-то говорит со смешком. Богдан замирает в стойке, готовый к очередному удару и резко оборачивается на меня.

Кровь с размаху бьет в лицо, и я, глядя на веселящегося вовсю темнокожего, вдруг с ужасом осознаю, что, похоже, опоздала. Красавин, кажется, уже все растрепал.

Сглатываю тяжело и едва заметно киваю головой, чтобы подошел.

Теперь уж точно поговорить необходимо.

Мальчик, стремительно пересекающий разделяющее нас расстояние, похож на смерч. У него пружинистая, полная энергии и уверенности в себе, походка. Утерев пот с лица висящим на шее полотенцем, он останавливается в паре шагов от меня и, взяв у подбежавшего парня бутылку воды, начинает жадно пить, не отводя выжидающего взгляда.

– Надо поговорить, – выдавливаю из себя кое-как.

– Говори, – сделав последний, большущий глоток, выдыхает абсолютно не заинтересовано и вытирает припухшие губы тыльной стороной перебинтованной ладони.

– Наедине, – цежу с нажимом, краем глаза отмечая любопытные взгляды.

– Наедине – это без свидетелей или без трусов? – насмешливо уточняет поганец, вновь давая понять, что он обо мне и моих мотивах думает. Это цепляет за живое. Однако, я решаю промолчать, но промолчать с лицом, которое высказывает все быстрее Эминема.

– Ладно, пошли, – вновь посерьезнев и, что-то явно поняв, кивает Красавин. Он на ходу бросает бутылку обратно своему, судя по всему, ассистенту со словами “сейчас вернусь” и ведет меня куда-то.

Через пару минут меня затаскивают в каморку со всяким спортивным инвентарем на стеллажах. Я в шоке оглядываюсь и от возмущения несколько секунд глупо открываю рот. Свет тускло мигает, грозясь ни сегодня – завтра перегореть. Мрак по углам интимно обнимает комнатушку, и это выглядит жутко… волнующе.

– Ты издеваешься? – оторопело изрекаю я, услышав щелчок замка.

– Ты ведь хотела наедине, – индифферентно пожимает плечами Красавин и, облокотившись на стеллаж напротив, провокационно добавляет. – Что бы это ни значило…

Что ж, несмотря на вспыхнувшее бешенство, не могу не согласиться.

Куда может зайти разговор неизвестно: похоже, диапазон от постели до травмпункта не исключен, как бы стыдно не было это признавать даже на крошечную долю секунды.

Молчание затягивается на добрых пару минут. Удушливое, напряженное и вместе с тем томное. Оно кружит голову, смущает и бесит до нервной дрожи.

Я никогда не умела правильно интерпретировать свои чувства, принимать их, выражать. Всегда все каким-то неведомым даже мне самой образом переворачивалось с ног на голову: забота превращалась в упрек, смущение – в гнев, любовь – в раздражение, желание – в холод. Я привыкла обороняться, привыкла быть начеку и прятать себя настоящую, чтобы никто больше не смог задеть и добраться до самого уязвимого, но Богдан Красавин почему-то играюче, с легкостью разбивает наносное, минуя все барьеры. Он забирается прямо под кожу и дергает там что-то своими провокациями.

Вот и сейчас его неотрывный взгляд, полный снисходительного веселья, поднимает со дна моей души мутную взвесь из злости и протеста.

К черту! – решаю одномоментно. Никаких оправданий! С какой еще стати я буду что-то доказывать зарвавшемуся щенку? Кто он вообще такой, чтобы судить? Тем более, судить со своей порочной, шкурной колокольни, навешивая ярлыки!

– Все рассмотрела? Или мне покрутиться? – издевательски осведомляется боксерик, заставляя меня задрожать от утихнувшего было бешенства. – Я в принципе не против, но время – деньги, а у меня ещё…

– Сколько? – прерываю очередной поток уничижительной иронии, иначе, клянусь, меня увезут отсюда в наручниках. Руки так и чешутся от жажды насилия, и чтобы занять их, лезу за кошельком – так будет нагляднее.